Текст книги "В небе Ленинграда"

Автор книги: Александр Новиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

Приземлились мы на аэродроме неподалеку от места, где в то время располагался КП командующего войсками Ленинградского фронта генерала армии Л. А. Говорова.

Меня уже ждали. В кабинете командующего находился и А. А. Жданов. Я давно не виделся с Андреем Александровичем и был рад встрече с ним.

– Ну вот, опять вместе, – сказал он вместо приветствия. – Вместе встречали врага под Ленинградом, вместе и добивать его будем. Леонид Александрович расскажет, как это будет.

Говоров подробно ознакомил меня с планом операции, рассказал о соотношении сил, особенностях боевых действий наземных войск при прорыве мощной обороны в условиях Карельского перешейка.

К операции привлекалось 25 стрелковых дивизий, 2 танковые бригады, 14 танковых и самоходно-артиллерийских полков и более 220 дивизионов артиллерии и минометов. Собственно на Карельском перешейке мы превосходили врага: в людях в 1,4 раза, в артиллерии и минометах – в 4,5 раза, в танках – в 1,8 раза{229}.

– Сил у нас, как видите, достаточно, – сказал в заключение Говоров,– а противник даже и не подозревает, что ему уготовано. Сосредоточение войск провели очень скрытно. А ведь нам пришлось перебросить на перешеек всю 21-ю армию с частями усиления. Проворонил Маннергейм. Это ему дорого обойдется.

Как бывший общевойсковик я всегда интересовался вопросами общевойскового оперативного искусства. Без этого нельзя стать грамотным военачальником любого рода войск. Современному видению боя, сражения, операции во всем их органическом единстве, умению быть не только узким профессионалом: летчик только летчик, артиллерист – только артиллерист и т. д. – настойчиво учили нас, молодых командиров, в 30-е годы М. Тухачевский, И. Уборевич и другие видные советские военачальники и теоретики. Обобщая опыт первой мировой и гражданской войн, анализируя современные тенденции в развитии вооруженных сил и военного искусства, они предвидели, что новая война во всем будет резко отличаться от предшествовавших, что она потребует от военачальников не только глубоких профессиональных знаний, но и необычайной гибкости и широты военного мышления, и заранее готовили нашу армию, ее командиров к грядущим событиям. И труды их увенчались блистательным успехом. К концу войны искусство советских военачальников и мастерство офицеров и солдат не знали себе равных.

Я во всем старался следовать заветам моих учителей и потому каждую операцию просматривал как бы двойным зрением: глазами авиатора и глазами общевойсковика. Авиация хоть и самостоятельный вид вооруженных сил, но не она решает исход сражения, и действует она главным образом в интересах наземных войск. Но помощь ее тем эффективнее, чем больше ее действия увязаны с действиями сухопутных войск, чем глубже авиационное командование разбирается в вопросах общевойскового искусства, в замыслах общевойскового командования, умеет переводить эти замыслы на свой авиационный "язык".

Вот почему и в тот раз я постарался как можно основательнее вникнуть в план очередной операции, в ее особенности. Хотя план боевого использования авиации 13-й воздушной армии и КБФ в целом не вызывал возражений, но на месте, как говорится, виднее. В авиационном плане могли оказаться погрешности и даже серьезные упущения. Такое случалось не раз. Одна из главнейших моих обязанностей как представителя Ставки и состояла в том, чтобы вовремя устранять эти упущения, еще теснее увязывать боевые действия ВВС с действиями наземных войск, с общим замыслом той или иной операции, следить за неукоснительным выполнением авиационных планов и в случае надобности, исходя опять-таки из интересов всей операции, соответствующим образом корректировать их. На то у меня были права, да и объясняться мне с командующими фронтов в силу моего служебного положения было легче и проще. Так, весной 1943 г. во время боев с вражеской группировкой на Кубани, куда меня срочно вызвал Г. К. Жуков, я приказал в одну ночь переделать весь план боевого применения авиации 4-й и 5-й воздушных армий. Личный контакт с заместителем Верховного Главнокомандующего позволил провести эти изменения быстро и безболезненно.

План боевых действий 13-й воздушной армии был отработан на совесть, и все же кое-что в нем пришлось изменить. Слушая Говорова, я заметил, что в оперативное построение войск внесено существенное изменение: второй эшелон был заменен сильным фронтовым резервом, состоявшим из 10 стрелковых дивизий, нескольких танковых и самоходно-артиллерийских частей.

Леонид Александрович объяснил это тем, что прорыв такой обороны, которую финны создали на перешейке, дело непростое даже для местности, позволяющей проводить сложные маневры и наносить глубокие удары крупными массами механизированных соединений. Здесь же последнее вообще исключалось. Прорывать вражескую оборону можно было только в лоб. Танкам и вовсе негде было развернуться. Не было и оперативного простора для наступающих войск в обычном толковании этого понятия. Сильная пересеченность рельефа, густые леса, обилие водных преград вынуждали наземные войска действовать в основном вдоль дорог, а они были перекрыты мощными узлами сопротивления. Сама местность служила как бы смягчающим удар буфером, и бои могли принять затяжной характер. В этих условиях удар наш должен был быть молниеносным и сокрушающим, таким, чтобы финские войска, занимавшие первую полосу обороны, оказались разгромленными до подхода своих оперативных резервов.

Поэтому командование фронта и отказалось от обычного двухэшелонного построения войск. Сам ход прорыва первого рубежа должен был показать наиболее перспективное направление для развития удара. Ввиду этого 23-я армия генерала А. И. Черепанова не получила самостоятельного участка прорыва. Она вводилась в сражение после определившегося прорыва на направлении главного удара, наносимого соединениями 21-й армии генерала Д. Н. Гусева. С этой целью левофланговые ее дивизии сдвинули вправо по фронту, а освободившуюся полосу заняли части 21-й армии. Сделали это для того, чтобы пустить войска Черепанова в прорыв через брешь, пробитую правофланговыми соединениями Гусева. Такой порядок наступления позволял сократить потери при взламывании вражеской обороны в северо-восточной части перешейка. Резерв фронта предназначался для нанесения удара на наиболее перспективном направлении.

Новый план боевых действий обеспечивал необходимую пробивную силу первому удару, позволял непрерывно и планомерно усиливать давление на противника, сохранять превосходство в людях и в средствах при прорывах последующих оборонительных рубежей финнов. Он был оригинален, наиболее всего отвечал духу операции, характеру вражеской обороны и местности, и Ставка утвердила его.

Соответственно особенностям Выборгской операции был разработан и план боевого применения ВВС фронта и КБФ. Поскольку прорыв вражеской обороны осуществлялся в лоб, в полосе наступления 21-й армии было сосредоточено от 60 до 80% всех сил и средств советских войск, выделенных для сражения :на Карельском перешейке. В интересах 21-й армии действовала и основная масса авиации. Наконец, имелась еще одна характерная особенность в плане боевого применения авиации – это введение ее в сражение до начала общего наступления. Чтобы максимально облегчить путь пехоте, командование фронта решило провести предварительное разрушение оборонительных сооружений противника на первой полосе. Оно должно было начаться за сутки до дня атаки. К участию в этом ударе привлекалась и авиация. Это был первый за всю войну опыт такого использования ВВС. Забегая несколько вперед, скажу, что он полностью оправдал себя.

План действия авиации был такой: разрушать опорные пункты и узлы обороны противника, подавлять его артиллерию и минометы, мешать отходу уцелевших от разгрома неприятельских сил на промежуточные и основные рубежи, громить оперативные резервы; интенсивными бомбовыми и штурмовыми ударами по железнодорожным узлам, станциям и шоссейным дорогам срывать переброску войск и грузов; надежно прикрыть наши резервы, коммуникации и базы снабжения и одновременно вести воздушную разведку на всю глубину финской обороны.

План был очень насыщенный и включал в себя весь комплекс боевых действий, доступных фронтовой авиации. Рассчитан он был на первые четверо суток наступления. Затем план использования авиации составлялся на каждый день.

Несмотря на весьма значительные авиационные силы, мы не разбрасывались ими, не стремились поспевать повсюду, а держали их в кулаке, создавая по мере надобности мощные авиагруппировки, которыми и помогали наземным войскам сокрушать вражескую оборону на главных направлениях. Основой боевых действий авиации являлись массированные удары по главным опорным пунктам и узлам сопротивления финнов. Например, очень тщательно был составлен график налетов на основные объекты первой полосы вражеской обороны. Объекты эти были детально изучены, нанесены на карты и пронумерованы. Удары по ним наносились в строгой последовательности, по некоторым целям удары повторялись

Особое внимание уделялось тесному взаимодействию родов авиации с наземными войсками и между собой. С этой целью в расположении войск 21-й армии была создана надежная сеть управления боевыми действиями авиасоединений и частей. НП командиров штурмовых авиадивизий находились в одном месте с НП командиров стрелковых корпусов и танковых бригад. На переднем крае располагались пункты радионаведения, возглавляемые опытными офицерами. Офицеры эти передвигались в боевых порядках наступавших войск и непосредственно руководили действиями летчиков, помогая им отыскивать и громить цели.

Общее руководство действиями фронтовой авиации осуществлялось с КП 13-й воздушной армии. Здесь постоянно находился сам командующий армией генерал-лейтенант С. Д. Рыбальченко с группой офицеров. Другая группа, возглавляемая его заместителем, вела наблюдение за боевой работой всей фронтовой авиации. Несколько установок радиообнаружения следили за воздушным противником и своевременно информировали о нем.

Благодаря такой системе авиационное командование знало все, что делалось в полосе наступления, и могло быстро принимать нужные решения, своевременно маневрировать авиацией, наращивать силу воздушных ударов на тех участках, где этого требовала обстановка.

Много пришлось потрудиться и штурманской службе. Столь плотная насыщенность авиации на небольшом фронте требовала очень тщательной отработки всех вопросов самолетовождения: прохождения групп над целью, прокладки маршрутов, установления входных и выходных "ворот". Для сборов авиации были выделены специальные районы, для каждого авиасоединения намечены оси маршрутов, определены порядок маневра над целью и высоты для бомбометания. Словом, все было сделано для того, чтобы полки и дивизии 13-й воздушной армии и ВВС флота действовали синхронно, как отлично налаженный единый механизм.

От Говорова я отправился на КП генерала Рыбальченко. Мы еще раз внимательно просмотрели план боевых действий авиации и внесли в него кое-какие поправки. В частности, в целях экономии сил и средств я приказал Ту-2 пускать днем без непосредственного сопровождения, а истребителями прикрывать только зону их боевых действий. Финская авиация не представляла серьезной силы, Ту-2 были скоростными машинами, до линии фронта было рукой подать, и мы могли позволить себе подобную роскошь.

На следующий день, закончив дела с авиационным планом, я поехал по частям и соединениям 13-й воздушной армии. Хотелось не только лично убедиться в готовности летчиков к предстоящему сражению, но и встретиться с воздушными ветеранами Ленинграда. Соответственно этому построил и свой маршрут – в первую очередь посетил части, в которых служили знакомые мне летчики.

За два с половиной года, что мы не виделись, рядовые пилоты стали командирами эскадрилий, бывшие комэски – командирами полков или их заместителями. Во главе полков стояли Николай Свитенко, Петр Покрышев, Андрей Чирков, Петр Пилютов, Василий Мациевич. Командир 154-го иап А. А. Матвеев уже был полковником и командовал 275-й истребительной авиадивизией. Еще выше стало боевое мастерство известных ленинградских асов Петра Лихолетова, Георгия Жидова, Василия Харитонова, Александра Карпова, Петра Харитонова, Александра Горбачевского, Ивана Чемоданова, Сергея Литаврина, Ивана Неуструева, Виктора Зотова, Николая Зеленова, Михаила Евтеева. Все они уже были Героями Советского Союза, а П. Покрышева правительство дважды удостоило этого высокого звания.

Теплыми и радостными были встречи с ветеранами ленинградского неба. Но вместе с радостью входила в сердце и боль утрат. Еще при мне погибли такие асы, как Алексей Сторожаков, Степан Здоровцев, Павел Маркуца, Сергей Титовка. Потом не стало Александра Савушкина, Николая Тотмина, Алексея Севастьянова, Бориса Романова, Ильи Шишканя, Георгия Петрова, Ивана Пидтыкана, Дмитрия Оскаленко, Георгия Глотова, Александра Булаева, Михаила Жукова. Все они, кроме Б. Романова и Г. Глотова, были Героями Советского Союза.

Я назвал лишь тех, кого знал лично. А сколько еще отважных и смелых полегло за это время! Только за первые шесть месяцев погибло и не вернулось с боевого задания 844 летчика, не считая штурманов и стрелков-радистов. В январе 1942 г. мы составили и отослали в Москву отчет о боевой работе ВВС Ленинградского фронта. Я до сих пор помню, как, подписывая этот отчет, долго, очень долго смотрел на цифры наших потерь в личном составе. Когда ты знаешь погибших и невернувшихся, они навсегда остаются в мыслях и чувствах твоих вполне определен-ными живыми людьми, и боль утраты никогда не проходит, ее лишь приглушает время.

Живыми, конкретными людьми, а не просто пилотами и командирами из таких-то частей были для меня все ленинградские летчики, даже те, кого я не знал и просто ввиду большого числа их не мог знать. Но я знал всех лучших, многих старших товарищей их и через этих лучших и старших мне были близки все остальные. И если летчик погибал или не возвращался с задания, я спрашивал, не из какого он полка, а кто его комэск. Фамилия командира эскадрильи говорила мне о летчике.

И в тот январский вечер 1942 г., под пронзительное завывание ледяного невского ветра, вздымавшего над Дворцовой площадью снежные вихри и хлеставшего ими в высокие окна здания бывшего царского генштаба, мне виделись не колонки цифр, а живые люди – никогда не унывавший с ровным характером и бойким умом Павел Маркуца; выходец с Дона, крепкий, как молодой дубок, Алексей Сторожаков; настойчивый и твердый, будто кремень, хоть искры высекай, Степан Здоровцев и многие другие.

Одно утешало, погибли они не напрасно. Ленинград выстоял, и на смену погибшим пришли другие, достойные павших. Оставшиеся ветераны воспитали из них новых асов, сумели передать им боевые традиции старших товарищей. И уже через год-полтора загремела слава о летчиках-истребителях Владимире Серове, Валентине Веденееве, Дмитрии Ермакове и Александре Билюкине, летчиках-штурмовиках Георгии Паршине, Андрее Кизиме, Владимире Алексенко и других.

Лишь к вечеру 7 июня оказался я в Ленинграде. Города я не узнал: так он изменился с февраля 1942 г. Я ехал на машине по его улицам буквально со стесненным дыханием. Еще многое напоминало о блокаде, но то были уже только следы, причем исчезавшие. Не было баррикад, появились на своих местах многие памятники, убирались развалины разбомбленных зданий. Редко попадались и столь характерные для периода блокады надписи на стенах: "Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна".

Одно из таких предупреждений неожиданно бросилось мне в глаза неподалеку от угла Невского и Лиговского проспектов. Я вздрогнул и, закрыв глаза, как наяву, увидел страшную картину, невольным свидетелем которой стал в сентябре 1941 г., когда фашисты повели систематический варварский артобстрел города. На тротуаре, как раз на углу Невского и Лиговского, лежало пять или шесть убитых осколками вражеских снарядов ленинградцев. Только что прошел дождь, и тела их лежали среди небольших лужиц, темных от крови убитых. Над ними, чуть склонившись стоял какой-то командир. Рядом с тротуаром припала на перебитое колесо ручная тележка. За тележкой стояла "эмка". Обстрел уже кончился, и по Невскому возобновилось движение – шли люди, позванивали трамваи. Один, кажется, одиннадцатый номер, с двумя прицепами, только что подъехал к остановке. Из него выходили пассажиры. Милиционеры перегородили дорогу к убитым, но люди и сами обходили это место...

Я ехал тогда в Смольный, почему-то вопреки своему обычному маршруту, по Невскому проспекту. Ехал по срочному вызову к прибывшему на днях в Ленинград на должность командующего фронтом генералу армии Г. К. Жукову.

Почему меня вызвали днем в Смольный, я не знал, но предполагал, что, наверное, из-за каких-то осложнений на фронте. Положение в сентябре было очень тяжелое. По всему южному полукружию обороны города уже две недели, не смолкая, гремели ожесточенные бои. Ленинградцы засыпали и вставали под неумолчный грохот фронта, до которого было рукой подать. Противник все еще не терял надежды ворваться в Ленинград, хотя последний срок, назначенный Гитлером для захвата города, 20 августа, давно истек. Мы чувствовали, что враг уже на пределе своих возможностей. Но и нам доставалось, да к тому же над городом и фронтом нависла угроза голода, а к варварским воздушным налетам прибавились зверские и частые артобстрелы. Словом, тяжко было у меня на душе. Вид убитых ленинградцев еще больше растравил сердце.

Теперь от этих картин остались лишь воспоминания. Но воспоминания были тяжкими, и я постарался побыстрее избавиться от них – стал любоваться городом. Он был красив в этот предвечерний час. Бронзовое свечение воздуха и чистое темно-голубое небо придавали Ленинграду какой-то особенно торжественный и величественный вид. Невольно приходили на память нетленные пушкинские строки: "...Невы державное теченье, береговой ее гранит..." Город быстро принимал свой прежний неповторимый облик и этим как бы говорил приезжему, что он уже не город-фронт, а город-герой, что он стоял, стоит и будет стоять на берегах хладных невских вод вечно и непоколебимо, как Россия.

Было радостно видеть на лицах ленинградцев улыбки, слышать тот характерный ритмичный шум улиц, который свидетельствует о том, что жизнь идет и продолжается, несмотря ни на какие горести, беды и страдания, что человек и человеческое всегда восторжествуют.

Но фронт проходил еще очень близко – в 30 км от города. С севера, со стороны Карельского перешейка, можно было ожидать разных угроз. И в начале апреля враг попытался осуществить их. В то время шли советско-финляндские переговоры. Тогдашние главари Финляндии выясняли, на каких условиях их страна может выйти из войны. Но пока велись переговоры, враг решил воспользоваться благоприятной ситуацией. В ночь на 4 апреля 20 Ю-88 попытались прорваться в Ленинград со стороны Ладожского озера. Однако служба ПВО вовремя засекла финские бомбардировщики, а наши истребители разогнали их{230}.

В делах быстро промелькнули еще сутки. И вот 9 июня 1944 г., в 8 часов утра началась "увертюра" Выборгской операции – предварительное разрушение обороны врага. По первой полосе противника открыла огонь артиллерия фронта и морского флота. Чтобы спутать финскому командованию карты, не позволить ему разгадать направление главного удара, артиллерийская обработка первой полосы вражеской обороны велась по всему фронту – от Финского залива до Ладожского озера. Длилась она с небольшими паузами 10 часов. Весь день до темноты громыхали орудия. Все слилось в сплошной ревущий, как прибой штормового океана, гул. Но даже в этом гуле выделялись басы орудий особой мощности Кронштадта, фортов, линкора "Октябрьская революция", крейсеров "Киров" и "Максим Горький".

В этот день советская авиация нанесла три массированных удара. Первый налет был совершен по трем основным целям – No 21, 12 и 14, находившимся в районах Старого Белоострова, озера Светлого и станции Райяйоки. В нем участвовало 215 бомбардировщиков и 155 штурмовиков. Главной ударной силой были Ту-2 и Ил-4. Поскольку бомбометание велось по ограниченным небольшим площадям, разрушающий эффект его оказался очень высоким. Достаточно сказать, что на 1 кв. км пришлось от 125 до 186 тонн бомб.

В полдень 150 бомбардировщиков нанесли удар по железнодорожным узлам и станциям Рауту, Кивиниеми, Райвола и Выборг. В третий раз авиация поднялась в воздух в шестом часу вечера. 244 бомбардировщика громили штабы и резервы противника в районах Кивиниеми, Валкярви, Кивеннапа, а отдельные пары бомбили железнодорожный и шоссейный мосты через озеро Вуокси.

Как мы и ожидали, финская авиация почти не появлялась. Немногочисленные и в общем-то вялые попытки ее противодействовать нашим бомбардировщикам и штурмовикам пресеклись нами мгновенно и решительно. В вынужденных для противника воздушных боях ленинградские летчики сбили 9 самолетов. Ни один финский истребитель не смог приблизиться к Ту-2 и Ил-4 даже на расстояние пушечного выстрела.

Вечером была проведена разведка боем, позволившая уточнить систему огня противника на первой полосе, а также улучшить на ряде участков позиции, занимаемые нашими войсками. Пленные показали, что артиллерийско-авиационная обработка вражеской обороны превзошла даже наши ожидания – снарядами и бомбами было разрушено подавляющее большинство огневых точек и заграждений, а минные поля почти всюду оказались подорванными.

Ранним утром 10 июня я приехал на КП командующего 21-й армией генерала Д. Н. Гусева. Располагался он в полосе наступления 30-го гвардейского стрелкового корпуса, наносившего главный удар, под Белоостровом, и как раз неподалеку от так называемого "миллионного дота".

На КП Гусева собралось почти все руководство фронта. Настроение у всех, как всегда бывает перед решающими событиями, было торжественно-приподнятое. Каждый старался скрыть свое волнение, но это плохо удавалось. Невозмутимым оставался только Говоров. Он молча и сосредоточенно наблюдал в стереотрубу за вражескими позициями и лишь изредка ронял коротенькие фразы.

Все приказания были отданы, части и соединения изготовились к атаке, и нам оставалось одно – терпеливо ждать, когда грянет бой. Все зависящее от нас мы, военачальники, сделали, теперь в игру вступали непосредственные исполнители наших замыслов. Конечно, мы не оставались безучастными зрителями и от наших дальнейших решений зависело очень многое, но все же теперь судьба операции была в руках солдат и командиров. Теперь все решало воинское мастерство, стойкость, мужество и преданность Родине тех, кто шел в бой.

Я провел к тому времени в качестве представителя Ставки по авиации несколько крупнейших операций советских войск – Сталинградскую, на Северном Кавказе, Курской дуге, при освобождении Правобережной и Левобережной Украины, Корсунь-Шевченковскую – и всегда в такие моменты особенно остро чувствовал нашу зависимость от рядового солдата и строевого командира. Когда начиналась операция и люди уходили в бой, я старался избегать лишних указаний, распоряжений и напоминаний. Изменить они ничего уже не могли, а только взвинтили бы нервы, которые в этот момент и так натянуты у всех. Поэтому, как правило, в первый день наступления я уезжал на КП командующего фронтом, откуда и следил за событиями, предоставляя командованию воздушных армий полную инициативу и возможность действовать без оглядки на находящееся рядом вышестоящее начальство. Так поступил и в этот раз, предоставив Рыбальченко и командующему ВВС КБФ М. И. Самохину полную свободу действий. Наконец, когда ты рядом с командованием фронта, удобнее следить за ходом операции, она вся перед твоими глазами, и в случае необходимости ты можешь быстро внести соответствующие коррективы в действия подчиненного тебе рода войск.

И вот ровно 6 часов утра. Снова заговорили орудия и минометы. Огонь на разрушение длился более двух часов. Кругом содрогалась и стонала земля. В воздухе стало чадно и дымно. Неподалеку от нас залпами рявкала мощная гаубичная батарея. Она вела огонь прямой наводкой по "миллионному доту".

Между 7 и 8 часами работала авиация – 340 бомбардировщиков и штурмовиков нанесли повторный удар по дотам и дзотно-траншейной системе противника в районах Старого Белоострова, озера Светлого и станции Райяйоки. Поступившие вскоре данные воздушной разведки и донесения наземных войск показали, что в результате вчерашних и сегодняшних артиллерийских и авиационных ударов было разрушено более двух третей оборонительных сооружений первой полосы финнов.

В 8 часов 20 минут поднялась в атаку пехота. Я прильнул к стереотрубе, чтобы посмотреть на этот волнующий момент. Но толком рассмотреть ничего не смог. Над позициями врага, закрывая собой все, висели серо-черно-желтые тучи из измельченной земли, пыли и дыма. Они вздымались на высоту нескольких десятков метров, выше самых высоких сосен и елей.

Финское командование попыталось контратаками войск и огнем из уцелевших дотов остановить нашу пехоту. Особенно упорное сопротивление финны оказали на флангах 21-й армии. Но оборона их уже трещала по всем швам. Пехотинцы быстро овладели траншейной системой и устремились дальше. На помощь им двинулись танки. Но продвижение наших войск несколько замедлилось из-за сильного артиллерийского огня противника в полосах наступления 97-го и 30-го гвардейского корпусов. Воздушная разведка обнаружила неразгромленные артиллерийские позиции в глубине обороны первой полосы в районах Каллелово, Нового и Старого Алакюля и Старого Белоострова. Однако эти цели уже были у нас на примете. Мне даже не пришлось вмешиваться. Рыбальченко и Самохин немедленно выслали в эти районы бомбардировщики и штурмовики.

Около 11 часов утра над нами загудело небо. 300 самолетов нанесли массированный удар по уцелевшим артиллерийским группировкам финнов. Путь пехоте был расчищен. Когда Говорову передали об этом, он, обычно очень скупой на похвалу, воскликнул:

– Молодцы летчики! Действуют быстро и точно.

Но так же быстро, точно и согласованно действовали и остальные роды войск. И вообще в Выборгской операции весь фронт (точнее, правое крыло Ленинградского фронта) был подобен машине, действовавшей удивительно безотказно и согласованно, с точностью и последовательностью, редкими в таких больших операциях.

После полудня стало известно, что финское командование повсеместно отводит уцелевшие от разгрома войска на вторую – главную полосу обороны. Темпы наступления были выше запланированных, все шло отлично, и я уехал на КП Рыбальченко. Нужно было подробнее ознакомиться с итогами боевых действий авиации, узнать о состоянии частей и авиасоединений, встретиться с А. К. Репиным, Б. В. Стерлиговым, Н. С. Шимановым и побеседовать с ними об авиационных делах.

Во второй половине дня авиация работала небольшими группами. В основном действовали штурмовики Ил-2, непосредственно сопровождавшие пехоту и танки. Вылетали они по специальным вызовам офицеров радионаведения авиации, находившихся в головных отрядах наступавших войск. Здесь вмешательства командования ВВС не требовалось, и мы занялись подготовкой авиации к следующему дню наступления.

У Рыбальченко я пробыл почти до конца суток. Свои дела закончил раньше, но в город не поехал, а задержался на КП: ждал звонка от Сталина. У него был свой порядок рабочего дня. В Кремле он появлялся только к вечеру, обычно после пяти часов, и работал до трех-четырех часов утра. Соответственно складывался и рабочий день всех остальных военных и гражданских руководителей. Пока Сталин находился в Кремле, нечего было и думать об отдыхе: в любую минуту можно было ожидать вызова к Верховному или телефонного звонка от него.

Вот я и сидел на КП Рыбальченко почти до полуночи, ожидая звонка из Москвы. За день утомился и вздремнул прямо за столом с картами. Очнулся от прикосновения руки адъютанта Л. Смирнова.

– Вас, товарищ Главный маршал,– послышался его голос.– Москва.

Сон будто рукой сняло.

– Здравствуйте, товарищ Новиков,– как всегда, не спеша и чуть растягивая слова, произнес Верховный.– Что у вас там делается?

Я коротко доложил об итогах двухсуточной работы авиации.

– Значит, никаких претензий к летчикам нет? – резюмировал услышанное Сталин.– Говорите и Говоров доволен? А как дивизия Скока?

Я ответил, что дивизия потерь не имеет, летает днем и работает отлично.

– А как Щербаков?

– Ил-4 тоже пускаем днем, прикрываем только зону, но вполне надежно.

– Ага! – Сталин помолчал, должно быть затягиваясь из трубки, и добавил: Выходит, опыт Курской дуги пригодился, а Голованов зря беспокоился. Желаю дальнейших успехов.

И Верховный положил трубку.

Первый день наступления завершился успешно. Оборона противника была прорвана на 20-километровом фронте. Наибольших результатов добился 30-й гвардейский корпус генерала Н. П. Симоняка. Войска его продвинулись вперед на 15 км и захватили очень сильный узел сопротивления Майнилу. 109-й корпус генерала И. П. Алферова вышел на рубеж западнее Куоккала. Несколько хуже обстояли дела на правом фланге армии. Наступавший здесь 97-й корпус М. М. Бусарова оттеснил противника только на 5 км. Я сперва было встревожился и стал подумывать о том, как лучше помочь Бусарову авиацией, но решил не торопиться и подождать результатов следующего дня наступления. Ведь в сражение еще не были введены ни 23-я армия, ни фронтовой резерв. Если бы результат, достигнутый 97-м корпусом, считался плохим, Говоров непременно забеспокоился бы и сообщил мне об атом.

11 июня силами своего 98-го корпуса перешла в наступление и 23-я армия. Во второй половине дня Черепанову передали 97-й корпус, а армию Гусева усилили резервным 108-м корпусом. Используя успех 21-й армии, генерал Черепанов стал расширять прорыв, свертывая оборону врага в северо-восточной части Карельского перешейка. Осуществление замысла командования фронта проходило строго по плану.

В этот день погода не благоприятствовала летчикам, и авиация действовала небольшими группами, в основном, бомбила коммуникации, оперативные резервы и артиллерию противника. Да и большой надобности в массированных ударах с воздуха в тот день не было. Финны, отходя на рубеж второй полосы, вели сдерживающие бои на подступах к ней. Сплошной линии фронта уже не было, бои шли вокруг отдельных оборонительных пунктов и узлов сопротивления, а свои и чужие войска так перемешались, что массированное применение авиации становилось опасным – малейшая неточность в расчетах или в ориентировке, и бомбы посыпались бы на своих. Поэтому непосредственно над передним краем действовали только штурмовики Ил-2 и то небольшими группами – по 4 – 8 самолетов. Но зато работали они без перерыва: одна группа сменяла другую прямо над полем боя. Так сохранялась непрерывность авиационного воздействия на противника.