Текст книги "В небе Ленинграда"

Автор книги: Александр Новиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

В этот период мы временно отказались от самостоятельных действий авиации и все усилия ее сосредоточили на оказании помощи наземным войскам.

До 10 июля основная масса авиации, действовавшей на юго-западе от Ленинграда, помогала войскам Северо-Западного фронта сдерживать врага на рубеже реки Великой. Экипажи 2-й и 41-й бад непрерывно бомбили соединения 4-й танковой группы. В это время резко ухудшилась погода – несколько дней стояла сплошная низкая облачность, часто шли дожди. Непогода сильно мешала бомбардировщикам, и они летали на задания в одиночку или парами и бомбили боевые порядки и колонны противника с небольшой высоты. Наши потери от огня зенитной артиллерии неприятеля были весьма значительны. За шесть суток дивизии П. П. Архангельского и И. Я. Новикова лишились 60 самолетов. Однако большинство экипажей уцелело и вернулось в свои части. Но и враг понес весьма ощутимый урон. За неделю на противника было сброшено 4 тысячи бомб{96}. Действия ленинградских летчиков были столь эффективны, что 10 июля штаб группы армий "Север" вынужден был донести в Берлин о больших потерях в 1-й танковой дивизии от ударов нашей авиации.

Непрерывные бомбардировки танков и мотопехоты сильно тормозили продвижение фашистов, мешали развитию успеха. Поддерживаемые авиацией, наши бойцы и командиры сражались с еще большим упорством и героизмом. Тогда, чтобы ослабить наши удары с воздуха, противник часть своих бомбардировочных сил переключил на борьбу с советской авиацией. С 5 по 9 июля немцы совершили серию сильных налетов на основные аэродромы, расположенные в районах Пскова, Луги и Старой Руссы. Однако поставленной цели враг не достиг. Наша авиация хотя и понесла потери, вызванные в основном чрезвычайной слабостью зенитного прикрытия аэродромов, что было нашим уязвимым местом до конца 1941 г., но ударов своих по противнику не ослабила{97}. В эти дни ленинградские летчики вписали в свой боевой счет еще два тарана. 10 июля таким способом сбили врага командир эскадрильи 161-го иап коммунист старший лейтенант Н. В. Терехин и командир звена 154-го иап комсомолец лейтенант С. А. Титовка. Сергей Титовка повторил подвиг Николая Тотмина – уничтожил самолет лобовым тараном{98}.

Когда обращаешься к событиям такой давности, то без документов почти невозможно восстановить их последовательность, вспомнить, что произошло в тот или иной день. Обстановка в июле была столь напряженной, что уже по прошествии недели нельзя было доверять памяти. Поэтому я каждый день делал коротенькие записи в карманном дневнике, с которым никогда не расставался. Так было всю войну. Кончалась одна записная книжка, заводил другую. К сожалению, по не зависящим от меня обстоятельствам дневники эти не сохранились. Я очень переживал их потерю. Кое-что удалось восстановить по памяти, правда, уже без многих деталей. Но вот 12 июля запомнилось во всех подробностях.

В этот день, во второй половине его, мне на стол положили донесение, в котором говорилось, что воздушная разведка обнаружила известный уже читателю фланговый маневр 41-го моторизованного корпуса генерала Рейнгардта в сторону Кингисеппа. Части его были замечены в нескольких десятках километров на северо-запад от шоссе Псков – Ленинград – в районе селения Ляды. Если бы я не знал, что собой представляет правый фланг Лужского оборонительного рубежа, то, наверное, это неожиданное известие встревожило бы меня не столь сильно. Я, конечно, немедленно доложил бы о нем командованию фронта, но этим бы и ограничился. Теперь же счел необходимым сам проявить инициативу: немедленно приказал установить за противником постоянное воздушное наблюдение и тотчас докладывать мне о данных разведки. Одновременно распорядился взять под контроль и дорогу Псков – Гдов, по которой отступала наша 118-я стрелковая дивизия.

Неожиданный выход двух танковых и одной моторизованной дивизий врага в район Кингисеппа ставил наши войска в очень трудное положение. Вечером 11 июля из разговора с начальником разведывательного отдела фронта комбригом Евстигнеевым я узнал, что правый фланг Лужской оперативной группы мы не успели подготовить к обороне.

Петр Петрович был очень озабочен и даже, как мне показалось, растерян.

– Опять скверные известия? – спросил я.

– Да уж куда хуже! – угрюмо ответил Петр Петрович.– Сегодня командующий вливание сделал. Всем досталось: и мне, и Никишеву, и Тихомирову.

– Да в чем дело? – заинтересовался я.

– Требует точные сведения о противнике. А где их взять в такой обстановке? В направлении Гдова замечены какие-то танки, там же оказались 1-я и 58-я пехотные дивизии немцев. А они из 18-й армии. Почему они очутились в полосе 4-й танковой группы? Ведь 18-я армия наступает в Эстонии. Разведка ничего толком сообщить не может, и пленных нет. А на правом фланге Пядышева почти голо: только курсанты пехотного училища да под Кингисеппом одна стрелковая дивизия. 2-я дивизия народного ополчения еще в эшелонах, на подходе. Попову все это не нравится, да и мне, признаться. Откуда там танки и чьи они? Кстати, летчики ничего подозрительного в районе Гдова не замечали?

– Пока нет, Петр Петрович. В случае чего я тотчас сообщу вам.

– Вы скажите летчикам, чтобы они были повнимательнее,– сказал в заключение Евстигнеев.

Предчувствие, тревожившее Попова, оказалось не напрасным. Мы едва не проворонили стремительный бросок 41-го моторизованного корпуса на правый фланг Лужской оперативной группы. Вырвись противник на Копорское плато, вся наша 8-я армия оказалась бы запертой в Эстонии, а Ленинград – под угрозой прямого удара не только с юга, но и с запада.

Узнав о появлении танков и мотопехоты гитлеровцев в районе села Ляды, Маркиан Михайлович охнул. И было отчего. Командование фронта никак не ожидало, что противник отважится на столь сложный маневр, как почти 150-километровый рейд целого корпуса по бездорожью и через лес. Все твердо считали, что враг будет пытаться во что бы то ни стало взломать нашу оборону на наикратчайшей прямой к Ленинграду – под Лугой.

Сперва Попов даже усомнился в данных воздушной разведки.

– А не напутали летчики? – спросил командующий.– Может, танки им только померещились?

– Вряд ли,– ответил я.– Сведения поступили сразу от двух экипажей. Летчики ясно видели колонны танков и мотопехоты.

– А снимки есть?

– Я уже распорядился произвести фотографирование. Завтра утром проведем доразведку и сделаем снимки.

Доразведка подтвердила первые сведения и дала нам в руки новые ценные сведения. Выяснилось, что противник от Ляды повернул на север: танки пошли в обход озера Самро с запада, а мотопехота – с востока. Сомнений больше не было: немцы стремились обойти Лужский оборонительный рубеж в районе юго-восточнее Кингисеппа, затем частью сил вырваться к Финскому заливу, а другие соединения повернуть в сторону Ленинграда на Гатчину. И то, и другое было для нас одинаково опасно.

15 июля под Ивановским и Большим Сабском начались жестокие бои. Так на подступах к Ленинграду возникло новое угрожающее направление. Вернувшись от Попова к себе в штаб, я созвал небольшое совещание. Мы прикидывали и так и этак и, в конце концов, сошлись на том, что для борьбы с 41-м моторизованным корпусом немцев придется привлечь часть сил фронтовой авиагруппы. Иного выхода не было. Из-за усложнившейся обстановки на Карельском перешейке мы не могли больше ослаблять ВВС 23-й армии, бомбардировочную авиацию которой еще раньше всецело переключили для действий на юго-западе от Ленинграда. Тогда же в принципе решили и вопрос о создании оперативной группы во главе с моим заместителем И. П. Журавлевым. Ему поручили непосредственно руководить всеми боевыми действиями авиации на новом направлении.

Незадолго до описываемых событий решением ГКО были созданы главные командования ВВС трех направлений. Меня назначили командующим военно-воздушными силами Северо-Западного направления. Отныне в мои обязанности уже официально входила координация усилий авиации двух фронтов и морской. Однако никаких особых прав в отношении ВВС КБФ и авиации ПВО Ленинграда мое новое положение мне не давало, они не находились непосредственно в моем подчинении, и я не мог просто приказать командующему ВВС КБФ В. В. Ермаченкову или командиру 7-го иак С. П. Данилову, а должен был согласовать с ними тот или иной вопрос. К чести обоих должен сказать, что они не страдали местническими настроениями и не усматривали в моем вмешательстве ущемления их авторитета, понимали, что авиация должна быть собрана в кулак, и с первых же дней войны во всем шли мне навстречу.

Вечером, 12 июля, предварительно заручившись согласием главкома Северо-Западного направления К. Е. Ворошилова о привлечении морской авиации для оказания помощи нашим войскам под Ивановским и Большим Сабском, я был у командующего ВВС КБФ генерала В. В. Ермаченкова и договорился с ним о совместных действиях.

Вернулся я в штаб на Дворцовую площадь поздно и сразу же потребовал боевую сводку дня. Ничего утешительного в ней не было. Правда под Лугой противник безуспешно пытался занять предполье, но на новгородском направлении соединения 56-го моторизованного корпуса теснили нас на Сольцы. Наша авиация, пользуясь улучшением погоды, все светлое время висела над войсками гитлеровцев, нанося по ним бомбовые и штурмовые удары. По предварительным данным, советские летчики только на лужском направлении уничтожили за двое суток – 11 и 12 июля – 60 танков и около 100 автомашин с мотопехотой врага{99}.

Отдельно от сводки лежала телефонограмма. "Опять потери!" – с горечью подумал я. Но на этот раз ошибся. В телефонограмме сообщалось о подвигах двух летчиков-истребителей командира эскадрильи 154-го иап коммуниста В. И. Матвеева и командира звена 19-го иап кандидата в члены партии Антонова. Оба сбили вражеские самолеты тараном{100}.

С 14 июля для ленинградских летчиков началась новая полоса испытаний. Противник, встревоженный большой активностью нашей авиации, стал спешно перебрасывать ближе к фронту свои истребительные части. Воздушная разведка отметила и перебазирование бомбардировочных эскадр на аэроузлы Пскова, Порхова и Острова.

До конца месяца ВВС фронта не получали ни малейшей передышки, летчики работали с полным напряжением физических и моральных сил.

Основные события в небе развернулись над вражескими плацдармами в районах Ивановское – Большой Сабск и Сольцы – Шимск. 14 июля по приказу главкома Северо-Западного направления советские войска нанесли контрудар по прорвавшемуся к Шимску 56-му моторизованному корпусу Генерала Манштейна. Мы привлекли сюда более 200 самолетов, в основном бомбардировщиков. За пять суток соединения 11-й армии отбросили противника на 40 км. 8-я танковая дивизия фашистов оказалась отрезанной от главных сил корпуса и вырвалась из окружения ценой больших потерь. Тылы войск Манштейна были буквально разгромлены. Этот неожиданный удар будущий генерал-фельдмаршал, с войсками которого мне впоследствии не раз приходилось сталкиваться под Сталинградом и на Украине, запомнил на всю жизнь. Много лет спустя после рассказываемых событий, не будучи в силах обойти правду, он признался, что положение его корпуса в те дни оказалось незавидным и даже критическим{101}.

Этим внезапным для противника контрударом мы временно ликвидировали угрозу прорыва на Новгород, облегчили положение своих войск под Лугой и выиграли время, необходимое для усиления обороны на Лужском рубеже и ближних подступах к Ленинграду.

Во многом способствовали нашему успеху и летчики. Они геройски вели себя не только в воздухе, но и на земле. Будучи сбитыми, в плен не сдавались, дрались до последнего вздоха, упорно пробивались к своим и часто возвращались в строй.

Мне особенно запомнился такой случай. Однажды в самый разгар июльских боев в кабинет вошел комиссар штаба ВВС фронта

М. И. Сулимов и положил на стол чей-то рапорт. Я мельком взглянул на подпись. Докладывал командир 44-го Краснознаменного бомбардировочного авиаполка{102}.

– Опять насчет пополнения? – вырвалось у меня.– Скажите, что нет, пусть обходятся тем, что имеют. Ни одного СБ. Вы же сами знаете: истребителей хоть понемножку, но подбрасывают, а о бомбардировщиках и слышать не хотят.

Я откинулся на спинку стула и посмотрел на Сулимова.

– Скоро вообще останемся без ударной группы, придется истребители приспосабливать под штурмовики.

Говоря так, я нисколько не преувеличивал. Передо мной лежала сводка боевого состава ВВС Северного фронта. Последние десятидневные бои на юго-западе от Ленинграда изрядно потрепали нашу бомбардировочную авиацию. К тому времени у нас для борьбы с группой армий "Север" имелось около 80 СБ и АР-2. Крохи остались и у балтийских моряков. Оперативно подчиненным нам 1-м дальнебомбардировочным авиакорпусом распоряжалось Главное Командование сегодня он у нас, а завтра его могли передать другому фронту.

– Посмотрите, – и я пододвинул на край стола сводку.

– Да, большие потери,– пробежав глазами документ, согласился Михаил Иванович.– А впереди...

Сулимов не договорил и сокрушенно покачал головой.

– Но будут летчики, будет и техника. Сбитые летчики не остаются в тылу противника, а пробиваются к своим. Прочитайте докладную, товарищ командующий.

Докладная оказалась интересной и необычной.

В районе Острова был сбит наш СБ, посланный на разведку. Советские летчики приземлились на парашютах в тылу у противника и скрылись в лесу. На пути к линии фронта командир экипажа старший лейтенант П. А. Маркуца встретил большую группу солдат из 749-го стрелкового полка, возглавил ее и с боями вывел в расположение наших войск.

Это краткое донесение я читал с большим удовольствием еще и потому, что лично знал Павла Андреевича Маркуцу. Он был отличный летчик и светлой души человек. Маркуце шел 34-й год, но он имел уже большой боевой опыт: служа в кавалерии, сражался во время конфликта на КВЖД, участвовал в боях на Дальнем Востоке, в Монголии и Финляндии на Карельском перешейке. У него была романтическая натура. Это и привело его в кабину боевого самолета. Он был очень начитан, страстно любил поэзию и сам писал стихи.

Прочитав докладную, я сказал, что Маркуца достоин самой высокой награды звания Героя Советского Союза. Возможно, совершенное им по степени героичности не поставишь в один ряд с воздушными и огненными таранами, но стойкость духа его, самоотверженность, верность воинскому долгу, долгу коммуниста и гражданина вне сомнения. Он проявил все эти качества не в обычных условиях, а в обстановке трудной и для него непривычной. А это уже есть подвиг. Наконец, в то время огромное морально-политическое значение имел сам факт выхода из окружения большой группы советских бойцов со всем вооружением, имуществом и знаменем воинской части. Случаев таких в первые месяцы войны было много, и они были типичными. Но этот факт был один из первых, и мы, ленинградцы, столкнулись с таким фактом впервые. Вот почему мы представили Маркуцу к высшей воинской награде. 22 июля вышел в свет Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении П. А. Маркуце звания Героя Советского Союза.

Вернувшись в свою часть, Маркуца снова сел за штурвал боевого самолета. До конца года он совершил немало славных ратных дел, не только громил врага, но и доставлял из глубоких рейдов в тыл противника немало ценных сведений. Как и все ленинградские летчики, Павел Андреевич не щадил себя. В конце декабря 1941 г., несмотря на низкую облачность и сильный туман, он поднял свой СБ в воздух. Это был последний полет отважного летчика. С боевого задания Павел Андреевич не вернулся.

Последние шесть дней второй декады июля были характерны ожесточеннейшими воздушными схватками. Особенно жаркие бои кипели над плацдармами противника в районах Ивановского и Большого Сабска. Противник бросил сюда основные бомбардировочные и истребительные силы, в том числе известную 54-ю истребительную эскадру. Враг стремился задавить наши малочисленные войска, почти не имевшие танков, массой своей наземной и воздушной техники. Но ополченцы и курсанты, активно поддерживаемые ленинградскими летчиками, стояли насмерть.

В воздухе с рассвета дотемна гудели моторы и вспыхивали трассирующие пулеметные и пушечные очереди. Отдельные схватки быстро, по мере концентрации авиации с той или с другой стороны, переросли в затяжные бои, принявшие, в конце концов, характер подлинного воздушного сражения, длившегося шесть суток подряд. Вот тогда-то мы впервые по-настоящему и почувствовали промахи в нашей тактике и в управлении авиацией над полем боя.

В середине июля мы могли привлечь к активным действиям на юго-западе от Ленинграда не более 500 исправных машин всех типов. Соотношение сил в воздухе в районах боев было примерно 2:1 в пользу гитлеровцев. Все это: драматичность обстановки, качественное и количественное превосходство вражеской авиации, несоответствие некоторых весьма важных тактических и организационно-управленческих форм и методов наших ВВС требованиям современной войны – заставило нас перестраиваться на ходу и упорно искать нужное соответствие.

Поиски эти начались стихийно, вначале просто в силу внутренней потребности летчиков и командования в новом и предчувствия надвигавшейся большой беды. Но уже через две недели поиски эти стали строго целенаправленными. Мы настойчиво собирали авиацию в кулак. Ввиду ограниченности прав не трогали ее деление на фронтовую и армейскую, но, по существу, убирали все промежуточные звенья, все более и более концентрируя и подчиняя ее командованию ВВС фронта{103}. Фактически уже в июле войсковые соединения не имели собственной авиации. Значительным изменениям подвергся и порядок управления ВВС общевойсковых армий. Так, бомбардировочные силы ВВС 23-й армии мы полностью влили во фронтовую группу, а ее истребительную авиацию часто использовали для действий на юго-западе от Ленинграда. Только ВВС 14-й и 7-й армий ввиду их удаленности от Ленинграда и самостоятельности боевых задач оставались автономными и действовали по указанию Военных советов общевойсковых армий.

Велись поиски и в области тактики. Летчики все более и более убеждались в необходимости как можно быстрее отказаться от использования истребителей в плотных строях и в боевых порядках групп. Такое громоздкое построение чрезвычайно усложняло ведение воздушного боя, ухудшало маневренность машин и крайне затрудняло управление действиями летчиков. Такой принцип применения авиации в современных условиях оказался в противоречии с характером боя, стал тормозом на пути развития его тактики, сковывал действия и тактическое мышление пилотов, лишал их самостоятельности и инициативы в небе.

В результате настойчивых поисков в основу боевого порядка истребителей была положена "пара", состоявшая из ведущего и ведомого. Она заменила собой звено из трех машин. Из таких пар создавались боевые группы из четырех, шести и восьми самолетов. При необходимости пары в группе эшелонировались по высоте. Вскоре каждую такую группу мы стали делить на две – ударную и прикрывающую. Эти новшества упростили управление истребителями в бою и значительно повысили эффективность их действий{103}.

Кстати, командование Северо-Западного фронта уже в первые дни войны, убедившись в неправильности деления авиации на фронтовую и армейскую, вывело последнюю из подчинения командующих общевойсковыми армиями. Это дополнительное свидетельство того, что сложившаяся перед войной система многоступенчатого управления ВВС была ошибочной. К сожалению, из-за больших потерь авиации и общего тяжелого положения войск этого фронта проведенная реформа практического влияния на боевую работу летчиков уже оказать не смогла

Но все это как система сложилось позднее. В июле летчики только нащупывали новые пути. Однако уже тогда в действиях наших истребителей ясно вырисовывались основы будущей боевой тактики.

Все началось с "собачьих свалок". Так кто-то очень метко назвал воздушные бои, происходившие над вражескими плацдармами в районах Ивановского и Большого Сабска. В этих схватках, в которых часто с той и с другой стороны участвовало по нескольку десятков самолетов, машины так перемешивались, что совершенно невозможно было разобрать, где свои, а где чужие.

Но такой калейдоскоп был на руку противнику. Гитлеровские летчики сражались парами, на борту у каждого "мессершмитта" была приемнопередающая радиостанция, что позволяло немецким пилотам быстро ориентироваться в обстановке и подавать команды, а преимущество в скорости и вертикальном маневре – уходить от атак и создавать выгодные для себя ситуации. Требовались контрмеры, и советские летчики нашли их. В ходе этих боев возникли комбинированные группы, состоявшие из истребителей разных типов, и новая тактика ведения воздушного боя.

Воздушные бои, как правило, происходили на малых и средних высотах – до 3 тысяч метров над землей. Здесь Me-109 и в скорости, и в маневренности значительно превосходил наш основной новый истребитель МиГ-3, созданный специально для перехвата вражеских самолетов на большой высоте. И-16 и И-153, напротив, отлично чувствовали себя на малых и средних высотах. Неплохо вел себя на средней высоте и Як-1. Летчики, летавшие на "ишачках", "чайках" и "яках", быстро приметили это и изменили способ взаимодействия с "мигами" перестроились в нижний эшелон и оттуда повели атаки на "мессеров", выбивая их из-под хвостов тяжелых МиГ-3. Но успешно действовать звеньями (тремя самолетами) в такой обстановке было нельзя, и ленинградские летчики невольно стали переходить на ведение боя парами.

Особенно эффективен был новый боевой порядок в строю "пары в кругу". В таком строю хорошо было обороняться против численно превосходящего противника. Часто и всегда с успехом применяли ленинградские летчики это построение и при атаках больших групп вражеских бомбардировщиков.

Первыми систематически применять боевой порядок "пары" стали будущие прославленные ленинградские асы Петр Покрышев и Андрей Чирков. Кстати, Покрышев предложил перейти на "пару" еще во время войны с Финляндией. Я помню, как он горячо доказывал преимущества "пары" перед звеном из трех самолетов. Но тогда вопрос этот повис в воздухе, однако не потому, что инициатива исходила от рядового летчика, а командование ВВС округа не смогло оценить выгоды нового боевого порядка истребителей. Переход к "паре" во многом менял тактику воздушного боя – делал его более стремительным и быстротечным.

А это, в свою очередь требовало от ведущего и ведомого абсолютной синхронности и согласованности в действиях, достичь чего было невозможно без наличия на борту каждого истребителя приемно-передающей радиостанции. Да и раций портативных и надежных у нас тогда не было.

Вслед за Покрышевым и Чирковым стали летать парой тоже впоследствии известные асы ленинградского неба Александр Булаев и Петр Лихолетов, Петр Пилютов и Алексей Сторожаков. Их примеру последовали и другие летчики.

Я тотчас узнал об этих уставных нарушениях, но посмотрел на них сквозь пальцы. Официально разрешить "пару" тогда не мог в силу ограниченности своей власти, но и запрещать не стал. Рассудил так: у противника в воздухе подавляющее численное преимущество, и плох я буду как командующий ВВС фронта, если не стану помогать летчикам изыскивать возможности для сокращения неравенства в силах. Кроме того, новое всегда требует основательной проверки, и если "пара" оправдает себя, а первые опыты убеждали в этом, у меня появятся веские основания утверждать, что она жизненна.

Несколько отвлекаясь, скажу, что жизнь, хотя и с большим опозданием, все же заставила провести эту реформу и на исходе второго года войны с Германией основой боевого порядка в нашей истребительной авиации стала пара самолетов. Этому в значительной мере способствовала практика ленинградских летчиков. Конечно, неверно было бы утверждать, что именно им принадлежит приоритет в этой области тактического искусства наших ВВС. Несомненно, что в это же время начали осваивать "пару" и летчики других фронтов. Но первыми массово применять новый боевой порядок в истребительной авиации стали именно ленинградские летчики, которые уже в июле 1941 г. начали летать и вести воздушный бой парами.

Героизм и мастерство летчиков, наше общее стремление использовать малейшую возможность для улучшения боевой работы авиации, целеустремленность, твердость и последовательность в решении задач, стоявших перед ВВС фронта, – все это позволило нам уже тогда драться с фашистскими летчиками почти на равных.

Конечно, лето 1941 г. было чрезвычайно тяжелым. Враг буквально давил нас своей силой, мощью и на земле, и в воздухе. Ведь в первый же день войны мы потеряли 1200 боевых самолетов{104}. Большие потери наших ВВС позволили противнику захватить господство в воздухе. И все же не везде и не всегда даже в самые тяжелые для нас дни лета 1941 г. гитлеровцы хозяйничали в небе как хотели. Советские летчики наносили им весьма ощутимые ответные удары. Силу этих ударов фашисты особенно почувствовали под Ленинградом. Здесь в июле им так и не удалось завоевать господство в воздухе. Да, под Ленинградом в июле не было господства вражеской авиации, именно господства, а не превосходства, что не одно и то же.

На то, разумеется, имелись свои причины. О многих я уже сказал. Но не могу умолчать еще об одной, весьма существенной. В силу обстоятельств мы, ленинградцы, в самом начале войны получили почти две недели для подготовки своей авиации к встрече с главной группировкой противника, наступавшей на Ленинград. Войска Северо-Западного фронта сыграли роль буфера, смягчившего удар группы армий "Север", а ВВС этого фронта временно оковали действия 1-го воздушного флота гитлеровцев. Все это не в малой степени поспособствовало сохранению боевой мощи основных сил авиации Северного фронта – ленинградской авиагруппы – до начала решающих событий на юго-западных подступах к городу Ленина.

Сами мы в июле довольно скромно оценивали действия нашей авиации. Многого еще не знали, да и не до оценок нам тогда было. Но лучшая оценка свидетельство противника. В служебном дневнике бывшего начальника генерального штаба сухопутных войск Германии генерала Гальдера 12 июля появилась такая запись:

"Авиация противника проявляет большую активность, чем наблюдалось до сих пор в районах групп армий "Юг" и "Север".

А в записи от 16 июля дается общая оценка действий советской авиации: "В общем в действиях авиации противника чувствуется твердое и целеустремленное руководство"{105}.

17 июля в штабе группы армий "Север" побывал главнокомандующий сухопутными силами вермахта генерал-фельдмаршал Браухич. Ознакомившись с обстановкой на фронте, он пришел к выводу, что положение в воздухе на юго-западных подступах к Ленинграду не в пользу немецких войск. По его указанию Гальдер записал тогда следующее:

"Превосходство в авиации на стороне противника (курсив наш.– А. Н.). Боевой состав наших соединений, действующих на фронте, резко сократился... 8-ю танковую дивизию придется отвести с фронта"{106}.

Это, конечно, преувеличение, вызванное у Браухича впечатлением от большой активности нашей авиации, неустанно громившей противника на всех главных участках фронта и наносившей ему ощутимый урон. Превосходства нашего в воздухе тогда, конечно, не было. Было равенство, но достигнутое отнюдь не числом брошенных в сражение самолетов, в чем мы уступали врагу вдвое, а умелой организацией боевых действий авиации, своевременной концентрацией ее сил на важнейших участках фронта и, конечно же, и мастерством, и героизмом ленинградских летчиков.

В боях над Лужской оборонительной полосой было совершено еще несколько таранов. Всего же за 40 первых дней войны воздушные защитники Ленинграда нанесли по врагу 20 таранных ударов. В дальнейшем последовала новая серия воздушных таранов. Значение их невозможно переоценить. Но эти первые 20 были решающими. Необыкновенная, я сказал бы, фантастическая стойкость духа советских летчиков в огромной мере помогла нам под Ленинградом уже в июле 1941 г. свести почти на нет численное и техническое превосходство фашистской авиации.

Столкнувшись с таким необъяснимым для них явлением, как таран в небе, гитлеровские летчики стали вести себя неуверенно. Их постоянно преследовал страх перед тараном. И уже на исходе первого месяца войны немецкие пилоты начали избегать сближения с нашими истребителями на расстояние меньше ста метров. Это было на руку ленинградским летчикам, так как оставляло за ними преимущество в маневре, позволяло владеть инициативой в воздухе и навязывать врагу свою тактику. Страх перед тараном сковывал действия фашистов и мешал им в полной мере использовать превосходство своих самолетов. Нередко же гитлеровцы и вовсе не принимали боя.

Таран в то время имел огромное политико-воспитательное и психологическое значение. Он явился еще одним убедительным свидетельством, что мы уже тогда, в самый тяжелый период войны, взяли верх в главном – в области морального состояния армии и народа. А что это означало, можно судить по потерям фашистской авиации в первые недели войны. В том, что они оказались очень большими и неожиданными для врага, основную роль сыграли морально-политические качества советских летчиков.

Только за период с 22 июня по 19 июля противник потерял 1284 боевых самолета, т. е. более четверти всей авиации, которой он располагал на Восточном фронте{107}. Значительные потери в технике и в кадрах вынудили гитлеровское командование уже в сентябре 1941 г. снимать авиацию с других театров военных действий и спешно перебрасывать ее на советско-германский фронт, направлять в действовавшие воздушные флоты пилотов, окончивших авиашколы в 1941 г.

Вот чем обернулась для нацистов уверенность в том, что наша авиация, застигнутая войной в стадии перевооружения, не сможет оказать серьезного сопротивления военно-воздушным силам вермахта. Просчитавшись на земле, фашисты просчитались и в воздухе. Гитлеровцы, несмотря на большой урон, который понесла авиация наших приграничных округов в первые дни вторжения, все же не смогли нанести ей решительного поражения и сбросить ее с весов войны. Помимо того, авиация внутренних округов и дальнего действия, авиационные заводы, базы и учебные центры оказались вне досягаемости вражеских воздушных ударов. Это позволило нам впоследствии, учтя опыт начального периода войны, создать, по существу, качественно новую, совершенную по тем временам боевую авиацию и соответственно перестроить ее тактику, основные принципы ее организации и управления.