Текст книги "Дьявол ночи (СИ)"
Автор книги: Александр Dьюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)
Впрочем, тюремный блок размещался на трех этажах. Что делать, если полудурок, из-за которого Эндерн оказался здесь, сидит в другом месте, полиморф старался не думать.
Так он дошел до закутка в конце коридора, где за столом восседал ракиб-мубаи, почтенный сержант, Са-Мик эн-Ханзир. Вопреки утверждению караульного, он не спал, а вкушал вечернюю трапезу – ароматную зажаристую курицу, обильно сдобренную специями, вприкуску со свежим хлебом. В воздухе ощутимо пахло вином, хотя бутылки Эндерн не видел.
Как и полагается вечному ракибу, эн-Ханзир был грузен и разменял уже пятый десяток. Он был лыс, но компенсировал недостаток растительности на голове густой и солидной, седеющей бородой, что делало его больше похожим на имама, нежели солдата. Кожа, как и у любого мушерада, была груба и темна, словно древесная кора, а недовольство из-за прерванной трапезы делало ракиба двумястами пятидесятью фунтами чистого раздражения и недовольства.
Он поднял на Эндерна прищуренные глаза, положил на тарелку куриную ножку, облизывая блестящие от жира мясистые губы. Эндерн по-уставному приветствовал и с поклоном протянул письмо.
– Донесение для мубаи Са-Мик эн-Ханзир, – отрапортовал он.
– Какое донесение? – заворчал ракиб, дожевывая мясо. – Не видишь, я занят?
– Срочное. От алкид-мукариба.
Эн-Ханзир напрягся, цокнул языком и недовольно засопел, растерянно потрясая испачканными жиром руками в поисках, обо что их вытереть. Не найдя ничего подходящего, он отмахнулся и подцепил донесение безымянным и указательным пальцами. Осторожно надломил печать и развернул лист бумаги, с неудовольствием сопя из-за того, что бумага тут же пропиталась жирными отпечатками пальцев. Вчитался в первые строки. Недоверчиво похлопал глазами. Подслеповато сощурился, поднес письмо ближе к лицу, отстранил. Зажмурился, удивленно мотая вторым подбородком. Снова поднес письмо ближе. Оно начиналось с положенных слов «Во имя Альджара», это верно, но дальше шла совершеннейшая бессмыслица, бессвязный набор букв, изредка складывающихся в ругательства и чередующихся с незнакомыми ракибу знаками, которые, скорее всего, тоже поминали чью-то мать.
Тихий щелчок пружины отвлек эн-Ханзира от чтения. Он поднял на Эндерна глаза и вздрогнул: оборотень, прижав палец к губам, поигрывал ножом в правой руке.
Ракиб набрал воздуха в грудь. Эндерн подскочил к нему одним движением, зажимая рот и приставляя нож к горлу. По крайней мере, к тому, что ее заменяло.
– Тихо, кабанчик, – полушепотом проговорил оборотень. – Ты не хотеть лишнюю дырку в verdammt туше?
Эн-Ханзир энергично помотал вторым подбородком. Эндерн наклонился к его потному лицу.
– Сейчас мы мирно поговорим, а потом ты продолжишь набивать свой утробу. Но посмей только заорать, fett schwul, и я очень разозлюсь. Verstehst du… смекаешь?
Оборотень говорил тихо, внятно и спокойно, отчего эн-Ханзир почувствовал в голосе угрозу, от которой по спине пробежал мороз. Ракиб энергично закивал. Эндерн медленно отнял ладонь от его рта. Нож от шеи не убрал.
– Иностранец. Где он? – спросил он.
– Кто? – растерялся эн-Ханзир, косясь на лезвие ножа.
– Лаардиец. Полоумный. Приняли несколько дней назад. Вопит про Исби-Лин.
– Аааа… этот, – ракиб облизнул губы. – Он там.
– Где? – нахмурился Эндерн, кольнув острием шею.
Ракиб поднял глаза и закивал наверх.
– На третьем. В десятой.
Оборотень скривил лицо от злобы. В карих глазах проблеснула хищная желтизна. Ракиб беззвучно раскрыл рот, однако Эндерн моргнул – и глаза вернулись к нормальному состоянию.
– Verdammt nochmal! – зашипел он сквозь зубы.
– Но… но его там нет, – поспешно залепетал ракиб, испугавшись непонятного лая, который мог быть только проклятьями из самого Фара-Азлия. – Его увели. Альму-сирий. В пыточную на допрос.
Эндерн кисло усмехнулся, но взял себя в руки.
– Где она?
– Там. У арсенала.
Оборотень выпрямился. Приветливо улыбнулся, отстраняя нож, и потрепал ракиба по щеке.
– Ну, видеть, кабанчик? Не все так страшно. Бывай.
Эн-Ханзир недоверчиво и с опаской уставился, не веря, что тот уйдет просто так, но вдруг глупо собрал глаза в кучу от короткого удара рукоятью ножа в висок и упал широкой физиономией прямо в остывшую курицу. Эндерн злорадно усмехнулся, перекинул нож в левую руку и, раздраженно ворча, повозился с широким рукавом черного мундира, вернул оружие в щелкающие пружиной ножны на предплечье. Потом отщипнул от курицы кусочек зажаристой кожи, пожевал и брезгливо поморщился – слишком острая.
Караульный встретил на выходе с хитрой улыбкой.
– Ну? – спросил он.
Эндерн пожал плечами.
– Побежал подмываться.
Мукариб злорадно загоготал вполголоса, возясь с ключами.
Когда дверь за спиной захлопнулась, Эндерн прибавил шаг и почти побежал по коридору. Времени, когда очнется мубаи-ракиб или постовой обнаружит его в типичной застольной позе, было мало.
* * *
Из тюремного блока Эндерн вышел без особых проблем. Постовой вернул саблю и проводил его недоверчивым взглядом, однако ничего не сказал. Эндерн быстро пересек плац и внутренний двор крепости, никого не встретив на пути. Даже в таком охраняемом месте, как Тарак-Мутаби, на улицу ночью старались без лишней нужды не выходить. Исключение составляли только караульные на стенах и постах, однако они были далеко, а Эндерн держался в тени и передвигался почти бесшумно.
Пыточная, в которую переоборудовали давно не использующийся пороховой склад, находилась левее арсенала. С улицы дверь не охраняли.
Эндерн тихо приблизился, осторожно потянул за ручку – дверь была заперта, но издала предупреждающий металлический лязг засовов. Оборотень настороженно прислушался, прижался к двери, приложил ухо к холодному металлу, чувствуя легкую вибрацию, и вдруг пригнулся, сползая вниз. Скрежетнуло открывшееся смотровое окошко.
– Кто? – раздался голос караульного.
Эндерн замер, затаив дыхание, напряженно прислушиваясь к наступившей звенящей тишине. Караульный внимательно всмотрелся в темноту, но лишь недовольно фыркнул и захлопнул окошко.
Оборотень тихо выдохнул, выравнивая дыхание. Секунду поразмыслил и, не издав ни шороха, перебежал вприсядку к стене, к которой дверь крепилась петлями. Прижался к остывшему камню спиной, слившись с тенью. Встряхнул рукавом мундира, освобождая правую руку, и осторожно закрутил колесико пружинного механизма на ножнах почти у самого сгиба руки на три лишних оборота. Пошевелил кистью, оценивая жесткость пружины. А потом вежливо постучался в дверь.
– Кто? – вопросил караульный, сдвинув заслонку.
Ответа не последовало. Караульный со злостью закрыл окошко. Эндерн беззвучно рассмеялся и снова постучался.
Заслонка съехала почти сразу. Мукариб гневно сверкнул глазами на пустую темную улицу.
– Ну, кто там есть? – крикнул он.
Улица ответила тишиной. Окошко не закрылось.
Эндерн бухнул в дверь кулаком и замер.
Караульный выругался. Зазвенел ключами. Лязгнул засов. Один. Два. Эндерн напрягся, оттолкнувшись от стены. Тяжелая дверь натужно отворилась. На землю упал узкий луч тусклого света, в котором обрисовалась длинная тень мукариба. Караульный выглянул в темноту, приоткрыл дверь пошире, щелкая курком ружья. Эндерн прокрался навстречу мукарибу. Выскочил из-за двери и рванулся на караульного, вталкивая того в погреб так, что слетел фетровый колпак.
Караульный сдавленно вскрикнул от глухого удара о каменную стену. Второй, о котором Эндерн догадывался, растерялся от неожиданности. Ружье в его руках подпрыгнуло. И пока охранник целился, Эндерн резко обернулся, выбросил правую руку. В рукаве щелкнул пружинный механизм, и нож выстрелил из ножен точно в горло караульного. Мукариб захрипел, зашатался, отступая к противоположенной стене, выронил ружье, попытался ухватить засевший в горле нож, но лишь булькнул кровью. Ноги ослабли, и он медленно сполз на пол. Ружье скатилось по ступеням, ведущим вниз. Каким чудом не выстрелило – знают только Альджар, Единый и какие еще там боги с интересом следят за возней смертных.
Первый мукариб пришел в себя, огрел Эндерна кулаком по плечу. Оборотень прорычал сквозь зубы и ударил караульного лбом. Мукариб был несколько выше – удар пришел в нос. Караульный на мгновение ослаб от боли, потерялся. Эндерн коротко ударил пальцами в основание шеи, а затем выбросил нож на левой руке, перехватил его и вогнал мукарибу под ребро по самую рукоять, зажимая тому рот ладонью. Караульный дернулся в конвульсии, однако Эндерн крепче придавил его к стене, проворачивая нож. Солдат вздрогнул, сморкнув напоследок на ладонь Эндерна вязкими соплями, и сполз вниз.
– Сука! – не сдержался оборотень, брезгливо обтирая руку и нож о мундир мукариба.
Осмотрелся, прислушиваясь к холодной тишине подземелья. Подступил к двери и тихо закрыл ее на замок. Вынул ключ из замочной скважины. Затем подошел ко второму караульному, выдернул нож из его горла. Быстро вернул оба клинка в ножны, подобрал ружье, поставил курок на предохранительный взвод. Легко сбежал по ступеням вниз.
Лестничный пролет вывел его в узкий, плохо освещенный коридор, уходящий в обе стороны. Эндерн повертелся, соображая, в какую сторону пойти, но тут заслышал приближающиеся шаги.
Оборотень отступил назад, прижался к стене, приставив к ней ружье, и стал терпеливо ждать.
Мукариб шел долго – Эндерн едва переборол желание выглянуть из-за угла, – лениво плелся нога за ногу, держа ружье наперевес, и бормотал под нос то ли молитву, то ли слова какой-то песни. Прошагал мимо, глядя себе под ноги, но вдруг остановился, заметив Эндерна боковым зрением. Слишком поздно.
Полиморф набросился сзади, душа предплечьем и зажимая рот, втянул мукариба на лестничный пролет, и душил до тех пор, пока тот не начал терять сознание. Тогда он ослабил хватку и дал охраннику отдышаться.
– Лаардиец. Где? – шепнул Эндерн, отняв ладонь от его рта.
– Таа-ам, – жадно хватая ртом воздух, протянул пунцовый от удушья мукариб, кивая на правую часть коридора. – За дверью. Налево.
– Ага, – буркнул Эндерн, щелкнув механизмом ножен.
Он резко обхватил голову караульного за лоб, запрокинул ее и полоснул ножом по горлу. Мукариб дернулся, хрипнул, на неровные ступени брызнула кровь. Эндерн прислонил убитого солдата к стене. Заворчал из-за того, что снова убирать нож в ножны. Затем выглянул в коридор, прихватив ружье, выждал, внимательно прислушиваясь. Вроде никого не было.
Эндерн вышел и осторожно двинулся по узкому коридору, прижимаясь к стене и на всякий случай взведя курок. Дойдя до угла, он быстро выглянул из-за него. Уходящий влево коридор разделяла решетка, возле которой дремал на табурете мукариб. Решетка была распахнута. Эндерн выскользнул в коридор и начал красться, осторожно перенося вес, чтобы не издать лишнего шороха.
Он бы прошел мимо, но именно тут в спящем на посту пробудилась совесть. Он всхрапнул, поднял свесившуюся голову. Тупо заморгал глазами спросонья.
– Расул? – протянул охранник. – Чего тебе?
– Отлить.
– Ага… – мукариб почавкал, готовясь вернуться в объятья сна. – Чего? – он вдруг встрепенулся, вглядываясь в лицо полиморфа.
Мукариб коротко вскрикнул от испуга, подскакивая с табурета и хватаясь за саблю. Эндерн огрел его прикладом по зубам с разворота так, что караульного даже развернуло. Полиморф подпрыгнул к нему, перекинул через голову перехваченный обеими руками мушкет.
Оттолкнув труп, Эндерн, не теряя времени впустую, подбежал к двери в конце коридора. Та, к удивлению, оказалась не заперта. Оборотень приложился к ней ухом, улавливая приглушенное металлом бормотание. Судя по всему, в комнате помимо допрашиваемого находились еще минимум двое.
Эндерн глубоко вздохнул.
А потом распахнул дверь.
Ему хватило секунды, чтобы оценить ситуацию. Думать оборотень не любил, зато соображал быстро.
* * *
Сперва прогремел выстрел, от которого заложило уши, а комната наполнилась вонючим пороховым дымом. Стоявший возле стола в центре пыточной громила, похожий на служителя Альджара примерно так же, как Эндерн на законопослушного гражданина, согнулся, хватаясь за простреленную грудь. Оборотень выскочил из облака дыма, с разбегу ударил прикладом ружья второго альму-сирий в голову, оттолкнул его ногой, резко обернулся и бросил разряженный мушкет вскочившему из-за стола бородатому старику. Затем повернулся на носках, выстреливая из ножен ножом в растерянного монаха, державшегося за разбитое лицо. Нож глубоко вошел тому прямо посередине груди. Эндерн подбежал к столу, запрыгнул на него, оттолкнулся ногами и рухнул на старика, сваливая на пол. В левом рукаве щелкнул механизм, выбрасывая в руку нож, который полиморф с размаху всадил альму-сирий в правое плечо. Старик взвыл. Взвыл потасканный и побитый ландриец, прикованный к стулу напротив стола цепями. Эндерн коротким ударом кулаком по лицу вышиб из старика дух. Затем вскочил, подбежал к двери, захлопнул ее и закрыл на стальной засов.
Все закончилось прежде, чем успел рассеяться пороховой дым.
Ландриец вжался в спинку стула, глядя на приближающегося к нему оборотня. Отвисшая челюсть заключенного спазматически затряслась. И когда оборотень подошел почти вплотную и склонился, вглядываясь ему в лицо, ландриец заорал, гремя цепями в тщетных попытках сбежать. Эндерн придавил его к стулу за плечо, не без удовольствия заехал по физиономии. Ландриец прикусил язык.
– Посмей, сука, еще раз заорать – убью нахер! – погрозил оборотень по-менншински, сунув кулак тому под нос.
Ландриец заныл, поджимая дрожащие губы, с ужасом глядя в нависшее над ним лицо.
– А теперь отвечай: ты Энганс?
– А-а-а-а?.. – заикаясь, протянул ландриец.
– Че «а-а-а-а»? – раздраженно передразнил Эндерн. – Ты шестерка того пидора Финстера? Ты или нет⁈ – рявкнул он, встряхнув бедолагу.
Ландриец клацнул зубами и усиленно закивал. Поняв наконец, что это не истерические спазмы, Эндерн облегченно выдохнул и доброжелательно ухмыльнулся, разгибая спину.
– Ты даже себе, сука, не представляешь, в какое я из-за тебя влез говно, – пробормотал Эндерн, расстегивая пуговицы мукарибского мундира. – Не дай, сука, Бог, ты окажешься бесполезен. Я же выкручусь! Я, блядь, специально не сдохну, лишь бы тебя замочить. Буду медленно резать на куски, чтоб хоть немного полегчало. Понял, гнида сушеная⁈
Ландриец побелел от страха, глядя, как оборотень снимает через голову круглую бляшку на медной цепочке.
– Взбодрись, говнюк! Сегодня твой счастливый день, – внезапно сменил гнев на милость Эндерн и заботливо потрепал заключенного по щеке. А потом потряс перед ним бляшкой, раскрутив ее пальцем. – Знаешь, что это такое? Твой билет на волю.
Он протянул руки, надевая талисман ландрийцу на шею. Ландриец бы дернулся, однако страх полностью парализовал его.
– Ты в Боженьку веришь? – ухмыльнулся Эндерн. – Если нет, самое время начать верить. Доберешься ты целым или по частям – зависит только от Него.
Ландриец вздрогнул и жалобно пискнул.
– Атам-лак сад-рикла, хакир, – пожелал оборотень и добавил: – Respondendum.
Заключенный истошно завопил, но его вопль обрезало на первом же звуке. Кандалы лязгнули цепями и упали на пол с опустевшего стула.
Эндерн шмыгнул носом, просвистел незатейливый мотив и огляделся. О том, что эта комната является пыточной, свидетельствовала дыба у стены, подвешенные к потолку цепи и допросное кресло в углу. Впрочем, судя по состоянию, этими орудиями либо пользовались в последний раз очень давно, либо вообще ни разу. Видимо, вопрос государственной безопасности в Кабире действительно стоял очень просто: если ты попал в Тарак-Мутаби, значит, виновен.
Эндерн обошел стол, на котором кроме разметавшихся по сторонам листов бумаги и опрокинутой чернильницы ничего не было, склонился над лежащим навзничь стариком. На плече по ткани белого халата расползлось красное пятно. Эндерн привел альму-сирий в чувство, пару раз звонко хлестнув того по щекам.
– Очухался, деда? – сказал Эндерн.
Старик сосредоточил осоловевший взгляд на жуткой ухмыляющейся физиономии полиморфа. Не закричал от страха, лишь злобно оскалился, протягивая к нему морщинистую руку.
– Альджар-Муаккабат! – проговорил он четко и зло. – Ант дараб алеад-ант со! Альджар-Рахим лиет он-альку эбд-со!..
– Да-да-да-да, – протараторил оборотень. – Ты мне вот что скажи: а ты в Бога верить? Альджар тебя любит? Просто от Его любви сейчас зависеть, не только выберусь ли я, но и выживешь ли ты.
Старик растерялся, часто моргая. Эндерн жутко ухмыльнулся.
В коридоре послышались шаги бегущих мукарибов. В дверь гулко бухнули кулаком.
Глава 10
Томаццо Элуканте семенил по коридору особняка, освещенному настенными светильниками. Неслыханное дело: ему самому пришлось их зажигать. Эти трое, внезапно свалившиеся на голову несчастного магистра, как снег в пустыне Сель-Джаар, заставили его выдворить всех слуг. Гаспар де Напье просто велел разогнать прислугу на ночь, и магистр подчинился, проклятый менталист не оставил ему выбора. Не то чтобы Элуканте, как любой чародей Ложи, заметил особую разницу, но когда особняк погрузился в темноту приближающейся ночи, а светильники не зажглись сами собой, как это обычно происходило, магистр впервые ощутил тоску и одиночество.
Несносная троица терроризировала и не давала деканусу покоя ни днем, ни ночью. Магистр уже позабыл, что такое сон, потому как эти если не носились где-то по Шамситу, то командовали им, помыкали и гоняли, как мальчишку. И так уже пять дней. Столько раз на дню переворачивать архивы Элуканте не приходилось ни разу в жизни, а унижений и оскорблений он натерпелся на столетие вперед. Но ведь троица на этом не останавливалась. Нагло вламывалась в дом посреди ночи или под утро, побитая, оборванная, грязная, будто обошла все кабаки Шамсита и в каждом крикнула: «Нан хак ам-яляб ант си!», ставила на уши декануса и прислугу и устраивала в доме бардак, занимая горничных до самого вечера. Элуканте обычно не интересовался досужими разговорами, но в эти напряженные дни делал исключение. И был приятно удивлен, что слуги ненавидят бесстыжую троицу ничуть не меньше хозяина. От этого становилось хорошо, приятно и тепло на душе, но грустно, потому что сейчас некому поддержать и посочувствовать.
Деканус в какой-то мере даже преклонялся перед троицей Паука. Это ж какое нужно мастерство, чтобы обычной спокойный и терпеливый Элуканте возненавидел их до глубины души буквально в первые полчаса знакомства. И что самое интересное: они не делали ничего, чтобы исправить положение, наоборот, с каждой минутой лишь усугубляли его. Распутная ведьма мало того что не прекращала нахально вертеть бесстыжей задницей, так еще и расхаживала по спальне в чем мать родила, не подумав даже запирать двери. А ведь на улице жара, все окна открыты настежь – везде сквозняки. Деканус дар речи потерял, когда случайно увидел ее. Во всех бесстыжих подробностях, когда ведьма перед зеркалом вертелась.
А этот Эндерн, что использовал брань для связки слов и обращался к деканусу исключительно «гнида сушеная», вызывал бессильную ярость. Элуканте вообще не понимал причин столь грубого отношения. Он лично не сделал плебею ничего дурного, а тот, как будто вымещая всю злобу за свою ущербную жизнь, вел себя по-скотски. И Элуканте боялся, что в какой-то момент невменяемость полиморфа дойдет до такой степени, что он бросится на кого-нибудь с ножом. Магистр искренне надеялся, что поблизости окажется чей-нибудь чемодан или, на худой конец, не приглянувшийся предмет мебели.
Но больше всего магистр ненавидел и боялся Гаспара де Напье, проклятого менталиста.
Чародеи арта и академики Ложи ненавидят друг друга, что правда, то правда, но когда речь заходит о менталистах, непримиримые враги готовы проглотить взаимные обиды и признать, что «мозготрахи» гораздо хуже пережитков прошлого или балаганных фокусников, способных лишь вытаскивать кроликов из шляпы. Менталисты занимали должности следователей и дознавателей в Комитете Следствия Ложи, и если бы только расследовали преступления, никому бы до них и не было дела. Но ведь каждый менталист изо всех сил рвется в Комитет Равновесия, сформированный при прошлом риторе Собрания, и рано или поздно станет ревизором, выискивающим нарушения и должностные преступления внутри самой Ложи, поглядывая на каждого ее члена голодным волком. Как будто неправильно заполненный документ – величайшее преступление против Равновесия, а за каждого такого уличенного преступника ждет баснословная премия и орден. Поэтому в Ложе давно сложился не подлежащий сомнению постулат: каждый менталист суть доносчик и шпион. В принципе, на том стоит и держится вся Ложа – все шпионят за всеми и доносят на всех, но менталисты – самые гнусные. И хорошо, если они на службе любовника, любовницы, родственника на высоком посту или сами рвутся к вершинам карьерной лестницы. Есть ведь идейные, а те – просто бешеные фанатики, им лишь бы Кодекс чтить. Менталисты шпионят даже тогда, когда об этом не догадываешься. И стоит только мельком подумать плохо о риторе или консилиаторе, стоит лишь задуматься над тем, что в Ложе пора бы уже что-то поменять, – все, неблагонадежный и потенциальный преступник против Равновесия.
Томаццо Элуканте откровенно бесила напускная вежливость тьердемондца, его лживое дружелюбие, фальшивое желание казаться самым располагающим к себе из всей троицы. Магистр знал: гнусный менталист улыбается, сочувствует и извиняется, а сам потихоньку ковыряется в чужой голове и наверняка незаметно подбрасывает угодные ему мысли. И ведь ничего не докажешь, даже если уличишь.
Поэтому Элуканте и бродил по коридорам опустевшего особняка, как неприкаянный дух, в томительном ожидании неизвестности. Замечание сделать некому. Сетовать на беспорядок бессмысленно – если только самому уборкой заниматься. Даже любимая канцелярская работа не приносила обычной радости. Да и не шла, если честно, из-за этих троих, а бумаги копятся. Из-за троицы пришлось отменить все встречи с «ненадежными источниками», временно отойти от должности советника Ложи при Имперском дипломатическом посольстве, что несказанно расстраивало декануса. Конечно, дипломаты злорадствуют. Они ведь свято убеждены, что единственная задача официально уполномоченного представителя – шпионить за послами кайзера и вредительствовать в пользу чародеев. Подобные возмутительные и оскорбительные инсинуации… в общем-то, не лишены оснований. В конце концов, Ложе лучше знать, что хорошо для Империи, а что – нет. Но ведь любой деканус приносит и пользу. Он умен и разносторонне образован, готов дать совет практически по всем вопросам. А главное, никто кроме декануса не умеет составлять и заполнять всевозможные документы, петиции и прошения максимально быстро, в лучшем виде и в любых количествах. И самое удивительное, никто не смеет отказать в рассмотрении составленных деканусами прошений и петиций. Что иногда ставит под сомнение убежденность чародеев арта в отсутствии у академиков врожденных магических способностей.
Проходя мимо спальни «супругов де Напье», магистр невольно остановился. Дверь была приоткрыта. Элуканте пристроился возле нее, прислушался и зажал себе рот, чтобы не хрюкнуть от возмущения.
Из спальни доносились протяжные стоны и сладострастные вздохи. Женские.
У декануса вспыхнули щеки от стыда. В коридоре стало жарко, а в голубой мантии Ложи – тесно и неуютно. Воображение тотчас нарисовало Жозефину де Напье, голую, стоящую на четвереньках, бесстыже выпятив зад. И Гаспара де Напье, бесстыже пристроившегося к этому заду и совершающего бесстыжие возвратно-поступательные движения.
Элуканте тяжело сглотнул, вообразив возмутительные подробности непотребного действа, разворачивающегося на его простынях. Догадку подтвердил очередной женский стон. Очень долгий. Очень сладострастный.
– Ты можешь потише? – вполголоса сказал Гаспар.
– Нет, – довольно причмокивая, возразила Жозефина.
– Тебя услышат.
– Пусть.
– Деканус невесть что подумает.
– Почему это невесть? Очень даже весть! – захихикала бесстыдница. – Я получаю удовольствие. А когда я получаю удовольствие, я не сдерживаюсь, кричу и пищу. Тем более ты меня так редко балуешь. Как я могу не пищать от счастья и радости?
И она действительно запищала. Да так, что деканус не сразу и представил, как ее можно побаловать.
– Хочешь? – игриво мурлыкнула Жозефина.
– Нет.
– Не капризничай, тебе понравится.
– Да не хочу я!
– А я хочу! Ты же все равно не отвертишься.
В спальне подозрительно затихло. Элуканте прислушался, улавливая смутные шорохи, сопровождаемые сопением и осторожными поскрипываниями кровати.
Спустя пару секунд блаженно застонал Гаспар.
– Ну, что я говорила? Еще хочешь?
– Давай.
– Открой рот… Эй, не наглей! Мне оставь!
Наверно, деканус слишком сильно приложился к двери в порыве оскорбленных пуританских чувств. Та вдруг тихо скрипнула петлями, открылась внутрь, и Томаццо Элуканте, потеряв опору, ввалился в спальню.
– А, магистр! Добрый вечер, – непринужденно поздоровался де Напье.
Воображение рисовало деканус пару влажных от пота, разгоряченных безумными плотскими утехами голых тел в непристойной, разнузданной позе на широкой постели, выставляя напоказ самый срам. Он на миг поднял голову, чтобы убедиться в этом, и трусливо втянул ее в плечи, опуская глаза в пол. Запоздало сообразил, что реальность была совершенно иной.
Гаспар де Напье лежал на мягкой кровати на боку, подпирая голову рукой. Полностью одетый. Колдунья сидела рядом, подобрав босые ноги. Тоже одетая. В короткий пеньюар, но в ее случае это означало, что она одета более чем полностью и даже прилично. Чародейка обсасывала десертную ложку, в левой руке держала блюдце с пахлавой.
Деканусу захотелось провалиться сквозь землю со стыда и обиды на себя, этих бесстыдников и весь белый свет.
– Проходите, проходите, не стесняйтесь, – пригласил де Напье. – Вы что-то хотели?
Жозефина вынула ложку изо рта, облизнулась, озорно блестя глазами.
– Я-а… – тупо протянул деканус.
– Да проходите же, не стойте в дверях.
Элуканте смущенно кашлянул и шагнул вглубь спальни, ступив на мягкий ковер. Огляделся.
На трюмо с овальным зеркалом среди многочисленных банок и флаконов строго непонятного женского назначения горела единственная свеча, слабо освещая высокий шкаф и ширму, за которой стояла ванна. Магистр предусмотрительно распорядился оставить ее, не зная, когда бесстыжей ведьме опять взбредет в дурную голову устроить себе банный час. С ширмы небрежно свисал кружевной чулок. На полу все еще валялось грязное синее платье с оторванным рукавом. Ветер лениво колыхал тюль раскрытого окна, за которым давно умолк погрузившийся в темноту, остывающий после жаркого дня Шамсит. Элуканте невольно перевел взгляд на прикроватную тумбу и увидел на ней закупоренный крышкой флакон из мутного стекла и стопку на тонкой ножке. Губы декануса тактично удержались от презрительной усмешки.
– Вы подготовили комнату для приема? – спросил менталист.
– Да… магистр, – отозвался Элуканте. – Еще утром. Как только вы приказали.
– Хорошо, – кивнул де Напье и вдруг нахмурился: – А я уже спрашивал об этом? – он повернул голову к колдунье. – Я уже спрашивал?
Та беззаботно пожала плечиками, мило улыбаясь.
– Да, магистр, – холодно ответил Элуканте, взяв себя в руки.
– Ага, – де Напье озадаченно потер лоб. – Прошу прощения. Иногда со мной такое случается.
Элуканте еще раз украдкой глянул на флакон на тумбе. И вдруг решился.
– Могу… – кашлянул он в кулак. – Могу узнать, какой гость почтит вас своим присутствием?
Де Напье с видимым усилием сел, свесив ноги с кровати. Жозефина ложечкой отделила от пахлавы кусочек и положила себе в рот, довольно жмурясь и сопя. Деканус сделал над собой усилие, чтобы не прислушиваться к смущающим звукам.
– Закройте окно, если вас не затруднит, магистр, – сказал менталист.
Элуканте подавил в себе возмущение и нехотя подчинился. Прошел по спальне, неуклюже переваливаясь, едва не споткнулся о брошенные у кровати женские туфли.
– Полагаю, вы и сами догадываетесь, что за гость, – сказал менталист, когда деканус закрыл окно, а комната сразу же погрузилась в тишину. – Андерс Энганс. Доверенный Хуго Финстера. Его ученик. Свидетель и очевидец его убийства.
– То есть… – Элуканте запнулся от собственной догадки. – Кхм, вы добились от местных властей его амнистии?
– Амнистии? – растерянно переспросил менталист, переглянулся с чародейкой и рассмеялся. – Ах да, конечно, амнистии. Разумеется.
Элуканте с неудовольствием поджал мясистые губы. Как он и думал, эти трое действительно задумали ворваться в Тарак-Мутаби и вытащить оттуда заключенного. Да еще и под носом у альму-сирий. Да еще и в дом Элуканте привести. Как будто мало в жизни декануса было несчастий, так его хотят сделать соучастником преступления государственного масштаба!
– Наш общий друг обещал, что я никоим образом не окажусь причастным к вашим делам, – нервно проговорил деканус.
– А вы и непричастны, магистр. Не понимаю, почему вы беспокоитесь.
– Если выяснится… – забормотал Элуканте и принялся ходить вдоль кровати туда-сюда. – Ох, если выяснится!..
Де Напье с интересом наблюдал за перемещениями декануса и лишь усмехнулся:
– Значит, не стоит об этом распространяться, верно, магистр? Ведь если вы не станете говорить, кто об этом узнает?
Элуканте остановился. Ему очень не понравились слова менталиста. Еще меньше нравилась улыбочка бесстыжей ведьмы, доевшей пахлаву и голодно уставившейся на него.
– Это не то, о чем вы подумали, магистр, – покачал головой де Напье. – От вас никто не хочет избавиться. Но ваш дом – самое надежное и проверенное место в Шамсите. Если вам от отчаяния не взбредет в голову кричать на всю улицу, то все, что произойдет здесь сегодня, останется в тайне навсегда. Поверьте, мы умеем хранить секреты, – серьезно добавил тьердемондец, пристально глядя на Элуканте. – Даже если кажется, что это не так.
– Вы осознаете, – холодно поинтересовался деканус, подрагивая от волнения, – что ваши действия могут обернуться международным скандалом?
Менталист тяжело поднялся с постели, взял у чародейки пустую тарелку, подошел к тумбе.
– Хм-м-м… – задумчиво протянул он, поглаживая пальцами зеленое стекло флакона. – Как там говорится в Ложе? «Statera super omnium»? Равновесие превыше всего? Если не изменяет память, в Ложе до сих пор действует чрезвычайный указ, оправдывающий любые меры в чрезвычайных условиях.
– Этот указ распространяется только на членов Ложи, – надменно заметил Элуканте, – коими вы не являетесь.
Де Напье оторвался от созерцания закупоренного флакона и глянул на декануса исподлобья.
– А вы – являетесь.
Элуканте удивленно раскрыл рот, но тут же закрыл его и смущенно прокашлялся. Тьердемондец долго смотрел на декануса в молчании, и деканус все ждал, когда лицо де Напье расплывется в пьяной улыбке. Но этого не происходило.
