Текст книги "Ненужная крепость (СИ)"

Автор книги: Александр Альба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

Глава 7

И вот они плывут на юг. Хори никогда не заезжал так далеко от дома. Это была ещё одна странность их семьи – они не ездили, как почти все, ни на праздники Бастет[55]55
  кошка, или богиня с кошачьей головой. Отвечает, среди прочего, за сексуальное наслаждение


[Закрыть] в Бубастис, ни на великие мистерии Осириса, или на свадьбу Ра. Хотя в столицу приезжало, казалось, полстраны, опять таки – и посещение родственников дело святое. Они ж словно были отрезаны и заброшены в Абу, ни о какой родне и встречах с ней не было и речи (кроме того случая с дядей). Хотя родня наверняка была – появлялись письма, родители обсуждали что-то и кого-то, чьи-то семейные дела. Хори подозревал, что их собственные. Тайна щекотала, но, в свете осложнившихся отношений с родителями, не сильно.

Нет, конечно, он бывал неподалёку от Абу – на Филе, даже на Сехеле, поклонялся там с родителями по праздникам в храмах и приносил дары богам…  Они бывали в гостях, и в городе, и в загородных домах и имениях. На охоте и рыбалке они объездили и черные и красные земли вокруг, и горы и реку. Но так далеко он всё же ещё не забирался. Самое дальнее место, до куда он с семьей добирался, был Небт[56]56
  Ком-Омбо


[Закрыть] Старый храм, великий храм Хора, был построен ещё богом Имхотепом, но при Великом фараоне он был перестроен, ибо обветшал и пришёл в запустение, особенно за те годы, что правили чужеземцы. Храм вырос и был посвящен отныне Хору Великому, Хатхор и Себеку. Именно из-за последнего Деди-Себек и ездил сюда преклонить колени и принести потребные жертвы. Хори уже приносил жертвы Хору. Еще ему просто нравился сам храм. Нравились величественные ворота храма, возведённые по приказу царя-женщины и Великого царя. Еще ему нравилась стена Сета, на которой был изображен Великий, в руках у него были долото и мерная трость. Царь внимательно следил за стройкой, и тут, и южнее порогов, уже в Куше. Он считал, что храм и вера привязывают к Черной земле больше, чем солдаты и крепости. Ну, и торговля, конечно…

И хотя вражда жителей Небта к жителям Абу, а особенно Бехдета[57]57
  Эдфу


[Закрыть], была велика (говорят, раньше доходило до настоящих сражений и даже человеческих жертвоприношений и поедания пленных), и Деди, истинно верующий и почитающий Себека, и Хори, как его сын, без боязни и преград посещали храм.

Филе оставался за порогом – юный десятник столько раз бывал там, что не жалел, хотя многие из его десятка сожалели о том, что они начинают свой путь за длинной стеной.

Хори испросил разрешения капитана и большую часть светлого времени в пути простоял на носовой площадке. Вдоль реки всегда мощно бурлила жизнь. Сначала – имения, загородные дома (включая и их собственный), деревни, городки…  Они были густо нанизаны на реку, как бусины в ожерелье, украшены зеленью, не взирая на подкрадывающийся сезон засухи, шему, ибо «рядом с Хапи всегда много воды». К Хори подошёл старший их команды, посмотрел, хмыкнул, отправил на циновки – есть со всеми. Наскоро пожевав и запив, Хори вернулся на свой пост. Корабль шёл под парусом, но команда вовсе не бездельничала, и Хори разрывался между желанием посмотреть на работу матросов (он всегда любил корабли и ему было интересно на борту во время плавания всё), и любопытством к окружающему. Он едва не устроил охоту на бегемота, но у него не было гарпуна, по счастью. По счастью, ибо ему шепнули, что капитан почитает Таурт и поднять оружие на бегемота значило бы навлечь на себя его гнев. Помимо всего прочего, нужно было и следить за своим десятком – солдат без дела портится, как молоко на жаре. А занять их чем-то, да еще не мешая команде…  Подумав, Хори вновь отправился к капитану в находящуюся в задней части корабля легкую надстройку из циновок. Посовещавшись, они устроили учения команды и джаму, в результате чего немало понервничали встречные лодки – откуда им было знать, что они учебная цель? Корабль лихо поворачивал, изображал таран или догонял лодки, а джаму учились держать строй на палубе во время манёвров, прикрывая щитами себя и команду, по возможности не мешая последней. Пришлось поучиться и вытаскивать людей из воды – во время резкого разворота, не удержавшись, за борт вылетел один из новичков, джаму по имени Тутмос. На этого лопоухого нескладного переростка (он был высок и неуклюж в своей длинной стати) вечно валились неприятности и несчастья. Однако он был старателен и исполнителен, почему и угодил в Джаму Нефер. Хори с удовольствием сменил бы его на кого-то менее исполнительного, но более удачливого, но, к досаде юноши, это было не в его власти. Повезло еще, что Тутмос, падая, обронил все оружие на палубе…

Ночью стало ещё интересней. Был месяц богини плодородия, Реннут, его пятый день. Видно, по берегам в этом месте жили переселенцы с севера, из Фив и Мемфиса, ибо они отмечали сегодня по северному календарю первый день месяца, псдженти[58]58
  календари в Абу и на севере не совпадали


[Закрыть]. Горели костры из ячменной соломы в честь богини, доносились голоса, песни и смех. Хори любил этот праздник дома, и грустно вздохнул. Они не приставали к берегу – Хори знал, что и не пристанут.

Он проверил свой десяток – сморенные речными битвами днем, все уже спали, даже караульный, казалось, спал с открытыми глазами. Ночь рухнула быстро, на небе высыпали звёзды, а воды Хапи словно светились изнутри. Было невероятно красиво и страшно. Никогда прежде, даже в храме, он не казался себе столь малым перед столь великим. Он чувствовал, что боги где-то рядом…  Под плеск рыб (а может, и крокодилов), и лёгкий скрип снастей и дерева Хори заснул счастливым.

В Кубане ему не понравилось. Город умирал, и Хори это чувствовал, впрочем, спроси его – он, скорее всего, сказал бы (и это тоже была чистая правда), что после Абу он какой-то убогий, не взирая на то, что он был как бы не больше Абу…  Но всё как-то обветшало и ослабело. Даже Измеритель величия бога Хапи[59]59
  ну, то есть ниломер


[Закрыть] был какой-то деревенский, что ли. Кубан при чужеземных владыках, о которых и не упоминают вовсе[60]60
  то бишь при гиксосских фараонах


[Закрыть] не попал в лапы царя-Негра[61]61
  Во время гиксосской оккупации Куш стал независимым царством


[Закрыть]. Но теперь значение его слабело год от года – с возвращением в стране единой власти не то, что дождались старых порядков, но вот с переломом в борьбе с Девятью луками[62]62
  вообще все враги Египта


[Закрыть] граница под тяжестью неутомимого напора новых владык двух земель проседала все дальше по реке – второй порог, затем третий…

Роль крепости Кубана, как щита Абу, давно упала, им даже правил теперь гражданский чиновник, а не комендант. Не смотря на то, что всё больше поселенцев появлялись здесь после побед Великого, и всё больше хозяйств появлялось в округе, город хирел, даже Храм Гора, владыки Кубана, давно не ремонтировали. А пустующие дома оседали и оплывали, никем не поддерживаемые, и служили жильём для одичавших котов и собак. Город находился между Абу и Анибой, столицей Миама, где построил свои палаты ещё принц Аменхотеп, царский сын Куша. Там нашли себе теперь место и сокровищницы домов серебра и золота, войсковые склады, хранилища товаров для торговли с нехсиу и маджаями и товаров от нехсиу, лабазы для дани и закрома для зерна и прочих запасов. Город Кубан просто оказался между – между городами, делящими власть и богатства, между временами когда он был нужен и когда стал лишним. Он просто стал МЕЖДУ, не нужный ни там, ни тут, с правителем, которого собираются затолкать, как и его самого, более удачливые и ловкие соперники. Впрочем, только ли с правителем города такое возможно?

Вот, например, сам предшественник нынешнего царского сына Куша, Меримоса – Аменхотеп. Он был вторым наместником стран юга, который носил титул Царского сына Куша, до того титул был попроще – просто царский сын. Был он обласкан и хорош при дворе, пережил даже смену владыки и остался, что было совсем непросто, на своем великом посту стража южных врат при новом живом боге, своём тёзке. Впрочем, после коронации нового царя именовать его следовало тронным именем – Неб-Маат-Ра… Однако мятеж пятого года[63]63
  то есть на пятом году правления Неб-Маат-Ра – Аменхотепа III


[Закрыть] стоил принцу должности, титула, положения и состояния, он был низвергнут в прах и кончил дни в опале. Мятеж поднял один из местных царьков, ставленник Аменхотепа, некий Ихени, и, наверное, принцу не простили в первую очередь того, что он не разглядел крамолы и взлелеял предателя на груди своей и под рукой своей. Ведь этот презренный и враждебный негр начинал с полного ничтожества, ел с руки у принца и преданно глядел ему в глаза. Но постепенно он возвысился до того, что стал одним из заместителей Аменхотепа, собирал для него дань и возглавил соединённое туземное войско.

Царь, едва вышедший из детского возраста (ему только что минуло пятнадцать лет) не казался опасным, вся воинская сила в этих краях, все финансы и зерно были в руках Ихени, и, казалось, сами боги помогают ему. Все возможности сделать родину Ихени, страну Ибхат – сразу за вторым порогом – новым царством и отрезать от Двух земель всё до Абу были перед ним как главное блюдо перед именинником на пире. Но мятеж пришлось начать раньше того времени, когда он дозрел бы, как ядовито-сладкий плод. Меримос тоже был воспитан Аменхотепом, но дальше начал взрастать при дворе – он сумел понравиться царице-матери, ибо был пригож, свеж, из хорошего рода и с приятными манерами. Но, помимо этого, он был ещё и умён, многие уши и глаза остались для него в Вавате и Куше, и платил он своим приверженцам щедро, всегда защищая их, помогал им рукой и словом. Уже давно он тревожил царицу-регентшу и молодого бога рассказами о возможном бунте, попутно сделав всё, чтоб он приключился внезапно и для царя, и для Ихени, и так и вышло. В результате подавлял неподготовленный бунт царский сын Куша, только не Аменхотеп. Получив из рук молодого царя свои знаки – перо, золотые браслеты, посох и плащ, Меримос ретиво взялся за дело. Да по сути, у него многое уже было подготовлено и устроено на этот случай. Набрав к имеющимся у него царским гвардейцам полчища негров в Вавате, он их руками задавил и уничтожил мятеж, уничтожил в битве, которая произошла в 5-ю годовщину царствования молодого бога, что было воспринято тем очень благосклонно. Даже пошедшие за ним негры разбогатели, многие рядом с ним возвысились, и теперь у Меримоса было собственное, преданное и почитающее его войско и верные чновники на местах. Мятеж был назван Большим, или даже Великим, в честь его подавления. Были высечены изображения и изречения на стелах и построены храмы. Да и то сказать – ведь это, по сути, был единственный военный поход, в котором (ну, некоторое время) принимал участие сам царь…  Но теперь, спустя ещё четыре года, злые языки – а, может быть, просто люди, знающие, куда дует ветер, ибо быть злым в отношении могущественного принца опасно – уже поговаривали о том, что нынешний бунт может и ему стоить многого, очень многого. Если не головы, то смены хранителя врат Юга…  Правда, может то говорили торопливые глупцы…  А может, слухи распускал сам принц – чтобы выявить маловерных и кривых на пути его под рукой его, кто знает? По крайней мере, пересуды эти доходили и до простых ополченцев. У походного костра не всякий знает, как правильно наточить свой клинок, но всякий уверен, как надо править страной и ведает тайную суть всего происходящего.

Впрочем, в Кубане Хори надолго не остался, так что наслушаться слухов и посплетничать не успел. Благодаря письму матери, о котором он не знал, и характеристике Ментумеса, о которой он догадывался, его назначили командиром отряда пехерет. Пехерет – это патрульные. Он и его десяток даже не успели получить тюфяки и место в саманных, давно не белёных и полупустых казармах Кубана, как его вызвали к военному начальнику, второму лицу после правителя Хуи. В случае осады в городе могло разместиться до тысячи солдат, но сейчас их было так мало, что они не могли даже уследить за казармами (а может, их начальник был слишком мягкосердечен к подчинённым, что значит – нерадив в своем долге). Хори вызвали, поставили задачу, выдали деревянные жетоны на получение снеди и пива, и отправили в дозор и патрулирование окрестностей в одну из старых сторожевых башен на караванном пути, по которому ушли налётчики. Так уж сложилось, что в отряд (не отправлять же одних несмышлёнышей анху!) вошли и уцелевшие охранники с рудника. Они же должны были стать и проводниками.

Глава 8

Из семерых выживших при набеге и троих найденных после него выжило шестеро. Двое своих раненых и двое подобранных умерли, правда, в разное время – первый, из найдёнышей, потерял много крови. Он почти не приходил в себя, посерел, как пепел, мёрз, не смотря на жару, и тихо ушел на тростниковые поля Запада еще на руднике, пока посланцы в Кубан были в пути. Второй был свой. Он и сам про себя всё понял, уж больно это плохое дело – рана в живот. Бедняга сначала пил вино, всё больше и больше, но, похоже, это только усиливало его мучения. Он словно сгорел почти что в момент прибытия подмоги. Лицо страдальца словно стекло куда-то, как будто кроме черепа под кожей уже ничего не оставалось. Он так кричал, что десятник помог ему уйти к предкам, и это было правильно. Третий, снова найдёныш, не пережил дороги до крепости, хотя его и несли всю дорогу на носилках. Четвёртый уже благополучно попал к лекарям, они давали ему нужные сильные зелья, прикладывали к ране жир, мёд и корпию, творили заклинания и волшбу, и вроде он даже пошёл на поправку, но…  Видать, не зря говорят, что нет сильней колдунов, чем в Нубии. Вечером он заснул весёлый, а утром не проснулся. Среди уцелевших и среди солдат гарнизона чёрной слизью пополз слух, что они – прокляты колдунами. Но тут уж десятник доказал, что не зря он командир. Жрец из храма Гора, владыки Кубана, херихеб – чтец списка и сам сильный чародей, прочёл молитвы, окурил и окропил их, и взяв при этом двойную плату за обряд. Именно это почему-то всех убедило, что теперь дела пойдут на лад. И действительно, больше не умер никто. Снадобья ли, молитвы ли, а может, заклинания и обряд снятия порчи делали своё дело, и раны начали заживать. Даже у тех, кому врачи сказали, определяя рану и лечение её не успокаивающую фразу «эту болезнь я вылечу», а тревожное «эту болезнь я буду лечить и постараюсь вылечить»[64]64
  фразы произносились в несомненных случаях успешного лечения первая и при возможных неприятностях вторая


[Закрыть]. Дольше всего выздоравливал сам десятник, по сути, спасший всех тем, что вовремя собрал под рукой всех сопротивлявшихся, и последний из спасённых, Иштек, как раз тот, которого стукнули по голове и который прятался среди мёртвых. Уже здесь, в Кубане, лекарь, осматривая Нехти, лишь одобрительно крякнул, налил ему вина и сделал алебастрово-полотняный лубок. Править кости, к счастью, не пришлось, молитвы и заклинания завершили дело. Раны же все заживали просто здорово, впрочем, у Нехти так было всегда. Кроме того, в городе было теперь две власти. Старшим воинским начальником, комендантом крепости, назначили, прислав из Бухена, тамошнего господина конюшен Пернефера. Никаких разъяснений – он ли подчиняется правителю города, или, наоборот, Хуи становится под его руку, дано не было ни тому, ни другому. Так что в Кубане было некоторое двоевластие. Кроме того, Пернефер хорошо знал и отличал Нехти, так что десятник, предъявивший порядком подвялившиеся кисти убитых им воров и бунтовщиков, получил награду, благодарность нового коменданта и отдыхал, наслаждаясь жизнью да еще тем, что, кроме отдыха и выздоровления, делать больше ничего не мог.

Хуже было с Иштеком. Видно, удар по голове немного повредил что-то в его сердце[65]65
  египтяне считали, что человек думает именно сердцем


[Закрыть]. А может, это лежание в обнимку с покойниками на припекающем солнце так подействовало…  Ранее весёлый и озорной, тощий и долговязый молодой маджай стал немного…  ну, странен, наверное, и больше всего походил на застывшего в поисках и ожидании добычи богомола. Если он и разговаривал с кем-то, то, в основном, с собой. В первые дни его тошнило, постоянно болела голова и хотелось пить, слабость не давала двигаться. На солнце удар по черепу напоминал о себе тем, что кружилась голова и подкашивались ноги. Но это постепенно уходило в прошлое. Остались же с ним запахи. Ему казалось, что сладкий смрад мертвечины въелся в него, в кожу, мышцы и кости. Он постоянно стирал свои вещи и мылся сам при первой возможности, и хорошо, что на руднике был обильный колодец, потому что, закончив стирать набедренную повязку, он мог начать делать это снова сразу же, немедленно…  В привычку для Иштека вошло постоянно себя обнюхивать – он и сам не замечал, как, оборвав себя на полуслове, склонял голову к плечу и шумно вдыхал запах своей кожи, после чего мог, не закончив фразы, отправиться в очередной раз мыться и стирать свои тряпки. Парик он сменил, благо этого добра хватало, но и новый он постоянно срывал со своей небрежно обритой головы и обнюхивал порыжевшие от возраста и беспрестанного мытья растительные грубые локоны. Неприятней всего непривычному человеку было наблюдать, как Иштек нюхает себя под мышками или, сев на песке, обнюхивает собственные ступни и между пальцами ног. В полную луну он не мог спать, выходил из палатки и выбирал место для засады – нападения он теперь ждал всегда. Каждый жест он вымерял и соразмерял, от всех держался на дистанции, ибо подсознательно был готов, что напасть может любой и готовым надо быть ко всему и всегда. Даже когда он полностью обнажался для мытья и стирки, он всегда держал под рукой оружие. Несколько раз ночью он закапывался в песок, считая, что земля заберёт из него запах и укроет при нападении. К волосам на теле и голове он стал относиться небрежно. Про себя он думал, что застрял на полпути между миром живых и мертвых на полях блаженных, впрочем, может он и не думал ничего.

Порядком уже отдохнувшего и отъевшегося, отоспавшегося и разнежившегося Нехти тоже вызвали к старшему офицеру гарнизона вместе с Хори. Он был неприятно удивлён тому, что его подчинили какому-то ребёнку, но ничего не сказал. За недолгий путь к казармам он, однако, успел поменять свое мнение – у них с Хори состоялся очень короткий, но ёмкий обмен мнениями, из которого стало ясно, что Хори отдаёт себе отчёт в слабой выучке своего отряда, собственной неопытности, но, тем не менее, командир он и никак не иначе. Он уважает Нехти за опыт и отвагу и прислушивается к его советам. Наедине. И уважает как подчинённого, а не равного. Если завтра поступит приказ, меняющий их местами, он будет уважать Нехти как командира, и выполнит любой его приказ мгновенно, но до того ждёт подобного от десятника. Как ни странно, Нехти этот разговор не разозлил, а успокоил. Парнишка ему понравился, и видно было, что он не только в школе проводил время. А ершистость…  Кто в его годы не торопится доказать себе и всем свою взрослость и значительность? В конце концов из такого может вырасти неплохой командир, пусть только вовремя совершит свои ошибки и набьёт свои шишки. Главное, чтобы рядом был толковый унтер – нянька при набирающемся опыта офицере. Видно, ему этой нянькой и быть. Что ж, места известные, и риска, видимо, никакого, наверняка дикие уже разбились на мелкие группы и с добычей разбежались по своим кочевьям и селениям.

Хори тоже приглядывался к нехсиу (хотя чаще называл его потом про себя маджаем, как называли части туземных войск, набранные в основном из маджаев. Так уж повелось, хотя разницу между этими народами Хори прекрасно знал и видел). Пожилой, уже далеко за 30. Высокий, жилистый, с мускулом мелким, но твёрже черной бронзы, и выделяющемся так, будто под кожей не было ни полдебена жира. Лицо правильной формы, удлинённое, некрасивое, но выдающее силу, испещрено ритуальными шрамами на щеках и морщинами везде. Нос орлиный, чуть крупноватый. Умные карие глаза с желтоватыми белками спокойным и рассеянным взглядом смотрят на мир. Голова бритая, на ней парик, рыжий от возраста – обычный армейский. Вместо набедренной повязки из льна – юбка из шкуры, и, сколько мог судить Хори – из львиной. Левая рука на перевязи. На каждой руке на предплечье – кольцо из меди за храбрость, на левой – явно только что полученное. Запястья широкие. Говорит правильно, но акцент иногда становится силён – налегает на «А», некоторые гласные глотает, некоторые согласные тоже. Когда волнуется, фразы строит с повторениями и дополнениями, звучащими странновато. Именно благодаря разнице в говоре он не показался Хори похожим на Иаму, тот говорил как жрец-херихор, гладко, правильно и красиво.

Нехти направил посыльного за своими солдатами. Они же вместе с Хори отправились в третий крепостной двор, где, ожидая своего юного десятника, расположились его подчинённые. Все остальные солдаты, прибывшие из Абу на других кораблях, уже отправились размещаться в крепости. Кто-то из них усилит гарнизон, кто-то – тоже отправится в патрули…  Но, насколько знал Хори (и Нехти), нигде больше десятника из анху не назначили начальником отряда.

Завидев Хори с незнакомым унтером, его солдатики оживились, те, кто сидел на корточках или развалясь, вскочили, и потянулись к нему, ожидая новостей и приказов. Хори скомандовал отряду построение. И вновь Нехти понравилось, как без панибратства, но и без излишней жёсткости Хори держит в руке своих мальчишек – а то, что почти все остальные были ещё резвящимися юнцами, сомнений не вызывало. Без разговоров, пререканий и напоминаний он собрал и построил всех, объявил, что Нехти – его заместитель, представил Нехти старших по тройкам и всех остальных, сам познакомился с его маджаями, слегка застыв при виде обнюхивающего себя Иштека. Объявил о месте назначения и задачах, которые они будут на этом месте выполнять. И, если мелюзге из Джаму Нефер это пока ни о чём не говорило, для солдат из неполного десятка Нехти сказанное с одной стороны означало, что отдых и приятные увеселения в городе закончены, с другой – шансов загреметь на тяжёлые и неприятные работы, подвернувшись под руку какой-нибудь мелкой штабной шишке, не будет. Проверив оружие и экипировку у новичков, Нехти недовольно забубнил что-то под нос. Но на этом он не остановился. Нубиец проверил, как они владеют пращёй и стреляют из лука, как сильны с метательной палицей, включая и самого командира, и остался крайне недоволен. Он отозвал в сторону Хормени и о чём-то пошептался, после чего отряд распустили на полчаса, а командиры вернулись к коменданту. Про себя десятник-ветеран уже начал думать, как и что подсказывать малолетнему командиру на постое в башне, хотя само место назначения опасения и не вызывало. Рука уже не болела, а ныла и чесалась, хотя с нападения прошло всего две недели, это раздражало и мешало думать, но не мешало ей пользоваться так сильно, как раньше. Кроме того, Нехти философски решил, что именно это позволило ему, опытному десятнику, бывалому маджаю смириться с верховенством малолетки, равного по чину и отставшего в опыте – неполноценность маджая как бойца и работника словно ставила их вровень.

Войдя к коменданту Пернеферу, Хори испросил разрешения присутствовать и для Нехти, после чего, произнеся нужные слова почтения, передал слово последнему.

– Отец мой, – обратился Нехти к Пернеферу (это прозвучало «Атец м-й!), – прошу выслушать меня без гнева. Мой командир не служил пока в восточной пустыне, и не всё о ней пока знает. Это не беда, но беда то, что отряд его не оснащён должным образом, и не подготовлен правильно. Ты знаешь, отец мой, махар[66]66
  герой


[Закрыть] и марьяну[67]67
  колесничий, в переносном смысле – знатный человек. Оба титула заимствованы от хатти и миттани, что становилось модным среди знати


[Закрыть], что лишний вес оружия в Красной земле мешает, и знаешь, что воюют тут на расстоянии. Разве не ты прошёл страну Ибхат и далее, до самых высот Хуа? Ты ведаешь форму третьего колена Хапи и знаешь вкус бури той, что в песках. Ты заботишься о своём отряде, твои кони быстры, как шакалы, когда их пускают вскачь, они подобны ветру из Западных пустынь, ветру тому. Ты сжимаешь поводья и поднимаешь свой лук – тверда рука твоя. Ты отец своим воинам, князья и великие Вавата глядят в твою ладонь. Смилуйся же над своими детьми и вразуми их. Они должны быть подобны молнии, натёртой маслом, их же щиты излишне велики и тяжелы. У них нет добрых луков и всего два сносных лучника, считая молодого господина, неджеса доброго среди джаму его. Пращей неплохо владеют шестеро, и это радует, но пращи их стары и истрёпаны. Метательных дротиков нет ни у кого, кроме господина моего Хормени, и метательных палиц – тоже. Дозволь довооружить их из крепостного арсенала по своему разумению. И дозволь ещё взять припас для ремонта башни и ещё немного нужных добрых вещей – палатки, одеяла, жаровни для еды…

– А сладкого черного вина из подвалов чати[68]68
  здесь – премьер-министр


[Закрыть] с печатью великого быка не надо? Или какую-нибудь из шепсет[69]69
  благородная дама


[Закрыть] в поварихи? – смеясь, спросил комендант. Даже Хори было видно, что он в добром настроении и, кроме того, неплохо относится к маджаю.

– Отец мой, я не прошу излишнего, того-этого, как хлеб из Камха[70]70
  т. е., сирийский, один из лучших


[Закрыть] или хлеб-келешет, как гвардейцам. Я прошу лишь потребное!

– Хорошо, я подтверждаю твою просьбу. Вызови сюда начальника кладовых, я дам ему распоряжение.

– Отец мой, зачем себя утруждать? Давай на черепке напишем приказ выдать мне желаемое, и ты подпишешь его?

– Угу, и узнаю, что ты вывез половину складов крепости? Нет уж, зови его сюда и сам приди с ним. А потом проводи десятника и его десяток в дом еды – молодые всегда голодны.

– Тогда я тоже молод, отец мой, и присоединюсь, с твоего позволения, к ним со своими людьми.

– Хитрец! Ладно, держи моё разрешение на это непотребство, – и он протянул особой формы деревянный жетон десятнику.