Текст книги "Ненужная крепость (СИ)"

Автор книги: Александр Альба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

Глава 27

Говоря тихо, чтобы ни Иштек, ни Тутмос не разобрали его слов, Хори спросил у десятника:

– Господин и друг мой, не кажется ли тебе, что мы с тобой два самых больших осла?

– Это вот о чем?

– Это о том, что четыре постоянных залетчика, с шилом в заднице и без царя в голове, убрав гору дерьма в башне, добровольно напросились в караул, а мы и ухом не повели. Ты веришь в такое чувство долга, внезапно их обуявшее? Я – ни на вздох, ни на удар сердца. Я даже не опасаюсь ни маджаев диких, ни Проклятых душ. Зато готов поспорить на месячное жалование и на то, что съем свои сандалии, что сейчас среди спящих нет еще двоих солдат. Спорить будешь?

– Хоть я все равно опасаюсь и диких негров, и уж тем более Измененных, мне дорого мое жалование и, подозреваю, сандалии не будут съедобными, даже если их приготовит Тури. Так что спорить не буду. Куда вот только их пустынные демоны понесли? И сколько ударов по пяткам они завтра получат?

Вспомнив, что Нехти-то как раз высказал опасения по поводу четверки Баи и собирался проверить компанию часовых-нарушителей, Хори слегка смутился, но не стал поправляться, а лишь спросил, уже почти в полный голос:

– А как вышло, что они стоят не в одну смену?

– На ночь я на нижние посты поставил пастухов собак.

– Хвала всем богам и твоей мудрости! А то сейчас в крепости не было бы ни одного часового…

– Так все же – как ты думаешь, командир и отец мой, куда их нелегкая понесла?

– Куда – не знаю. Но знаю, чем эти четверо сейчас занимаются. Ищут клад, спрятанный немирными маджаями. Просто уверен в этом. Вспомни, как они прятали глазенки, когда Иштек брякнул, что часть сокровища из долины Хесемен осталась тут и я прямо запретил заниматься делом этим – искательством сокровищ. Я отложил поиски на утро – вот они и заспешили, благо, лик Изиды ярок. Какие-то у них мысли и догадки, но вот какие…  И кто тебя, Богомол, за язык тянул!

– Все равно узнали бы, – беспечно ответил долговязый воин, – и было бы еще хуже. Да только, командир, ты позабыл – солдатам новость ту донес десятник мой, по твоему приказу…

Хори зарычал…

– А чего ты радуешься, Богомол, – строго промолвил Нехти, пытаясь замять неловкость, – тебе же сейчас их ночью по следам выискивать…

Хори вдруг понял, что его будто царапало, когда он думал о несделанных делах. И как по колдовству – несколько раз, когда он пытался этим несделанным заняться, происходило что-то новое, еще более важное и требующее его немедленного вмешательства. Итак: вот он в башне. Штрафники, обмотав от смрада лица тряпками, только что начали работу. Он хотел спуститься в погреб, но его отвлек Иштек донесением о колодце. Затем были дикие негры, потом – он вспомнил про погреб и даже забрался в башню снова. Штрафники уже закончили уборку и по приказу Нехти пробуровили в стенах башни отверстия, чтобы проветрить в ней. Они что-то обсуждают, не выходя на чистый воздух, что само по себе странно. Командира они замечают в последний миг, и на его вопрос долго не могут ответить. Да, а заводилой-то у них точно Баи-Крюк! Именно он начал уже было отвечать Хори, но тут его снова вызвали наверх – были найдены следы. Затем были Иштек с новыми дикими неграми и мясом, Тури с хлопотами об ужине. Он снова начал проверку и успел проверить стены и пристенные постройки, и только лишь собрался в башню – как вернулись те, кто отправился за дикими неграми и кустами уйди-уйди. Вот становится известно о сокровищах, и эта четверка начинает что-то бурно обсуждать. А ведь они до этого никуда и не ходили из башни! А он – он так и не проверил погреб…

– Вот что, десятник – я знаю где они. Да и ты сообразишь, лишь подумай – чем они были заняты?

– Башня?

– Погреб башни. Я так и не осмотрел его после Себекнехта. И завтра туда, после того, как запах уйдет, начнут сносить припасы.

– Ну, запах еще не уйдет завтра, а вот если они там что-то заприметили…  Я не думаю, что они хотят похитить сокровища. Но награду приятней делить на четверых, чем на весь отряд. Надо идти в башню. Только…  Дозволь, командир, я все же призову двух-трех старослужащих. Неспокойно мне. Помня о детях тех, принесенных в жертву – как бы не было там еще какого непотребства…

– Я и сам хотел тебе предложить, только размышлял – не сочтешь ли ты меня трусом.

– Лучше быть пять минут трусом, чем всю жизнь – трупом.

– Нам будут нужны факелы.

– Да. И не только. Я распоряжусь, чтобы они вздели панцири, взяли щиты и еще кое-что.

– Ты прав, наверное. И еще – нужно двух часовых на стены взамен сбежавших. И чтоб они знали, по чьей милости не спят! Ступай.

– Уже бегу. Но…  Отец мой, поклянись всеми богами, что, что бы ни случилось – ты не полезешь в башню без нас! Это может быть смертельно опасно, если то, о чем мы боимся подумать, станет явью.

– Обещаю. Но – поспеши.

– Иштек, Тутмос! Вы остаётесь с господином. Оберегайте его и во имя всех богов – не пускайте в башню!

Нехти заспешил к казармам. Сколько еще пройдет времени, пока он вернется…  Может, позвать жреца? Или чиновника? А если их подозрения пусты? Он будет выглядеть очень смешно. Иштек вдруг насторожился, отобрал у Тутмоса свое копьё, которое не спешил до того забирать, и сделал шаг вперед. Хори ничего не услышал и не заметил, но тоже подобрался. Тьма сгустилась, и он вдруг понял, нет, почувствовал жарким истомным трепетом – это светлоглазая. И не ошибся, это была колдунья. За ней башнями высились оба ее маджая с копьями.

– Я знала, что найду тебя, господин. Мне неспокойно, а обычно это неспроста. Не значит это, что беда непременно случится, но лучше будет, если Тур, сын Качи, побудет этой ночью с тобой, – и она кивнула на воина за своим правым плечом, – и если случится то, что может случиться, и чего я опасаюсь, то он может помочь. Ибо он уже видел Проклятые души и бился с ними. Он знает, что делать против них в бою, и в том бою он хорош. Не обидься на просьбу мою, прими его под свою ладонь во временные стражи!

– Да будет так, госпожа! Но ты должна немедля пойти со своим вторым негром и надежно укрыться в месте отдыха вашего. Ибо ночью по крепости негоже ходить без приказа. Хватит ли одного стража для сбережения покоя твоего? Не прислать ли надежных бойцов?

– О нет, с нами все будет в порядке. Но ты, господин мой – ты должен беречь себя! И да отведут все боги беды от нас и крепости этой.

Они исчезли в ночи так же тихо, как и появились. Хори внимательно глядел ей вслед. Почему, интересно, она так о нем беспокоится? Или это ему лишь кажется? Вот мелькнул слабый отблеск – очевидно, она откинула циновку в свойц домик и вошла внутрь. Только теперь он осмотрел нежданное подкрепление. Маджай был высок (на целую голову выше Хори), худ и равнодушен. Его запястья защищали толстые наручи из жесткой вареной кожи. Из нее же был широкий пояс-панцирь поверх набедренной повязки. За пояс была заправлена булава – каменное навершие, похожее на волчок с острым краем, насаженное на длинную рукоять из прочного дерева с оплеткой из жил и кожи. В левой же руке его был и небольшой лук из дерева и антилопьих рогов, судя по всему, очень тугой, а на левое бедро спускался надетый через плечо плетеный колчан, полный мощных стрел, не тростниковых, а из дерева, почти дротики, а не стрелы, с оперением из маховых перьев абиссинского рогатого ворона. Их там было не меньше восьми штук. Но главным его оружием было копье. Подобных Хори раньше не видел. Оно было длиной почти в рост юноши, и треть длины составлял бронзовый наконечник. Он походил по форме на лист и в самой широкой части был около двух ладоней. В центре шло как бы ребро и толщина наконечника около него была не меньше полупальца. Он был явно очень тяжел. Длинные наружные кромки были острыми и блестели в свете луны, как свежезаточенные. Судя по всему, копьем можно было и рубить, и колоть, а рукоять его была массивна и прочна. Стоило это копье для дикого негра целого состояния. Обычные кушитские наконечники, которые знал юноша, были невелики и мало отличались от привычных в Та-Кем. Странное копье. Надо будет потом расспросить у Нехти.

Вот, кстати, и он, с тремя бойцами, и двое еще взбираютсяя на стены. Все с лёгкими щитами, в полотняных стеганых панцирях, вываренных в соляном растворе до каменной крепости. Один такой же Нехти протянул Хори, другой кто-то из воинов – Богомолу. Вместо копий у двух воинов, пришедших с десятником, были рогульки, подпиравшие центральные балки домиков, у третьего – связка факелов.

– Однако вас стало больше, – буркнул десятник юноше, шнурующему панцирь, – откуда он взялся?

– Это Тур, сын Качи, и привела его светлоглазая госпожа. Сдается мне, что она опасается беды с Потеряными дущами. Не чует наверняка, а именно – опасается.

– Интересное у него копьецо…  Я о таких и не слыхивал.

– А я думал у тебя спросить, вдруг ты знаешь…  Ладно, копья их мы проморгали, потому, что они были в чехлах. Но где они прятали луки, стрелы и прочее оружие? При них ведь были только копья и кинжалы.

– На ослах, где еще. Мы, как золото увидели, остальным и не интересовались…

– Что-то много мы ошибаемся, многое пропускаем. Вот хочу тебя спросить: нас не слишком ли будет для башни, и тем более – для погреба? Мы не будем мешать друг другу? Не ошибаемся ли и в этом?

– Восемь человек – с одной стороны, много, с другой – мало…  Там будет темно, если мы ошиблись и Баи со своими где-то в другом месте, и надо светить. Я ведь правильно тебя понял – даже если мы не найдем их в башне, нарушителей этих, мы все равно полезем в погреб?

– Правильно. Иначе я точно не усну. Что-то там странное есть!

– А опасность от потеряных душ такова, что мы сможем справиться только строем и порядком, случись чего. Заметь – я взял только своих стариков. Думаю, сделаем так: четверо станут на втором ярусе с факелами, четверо спустятся на нижний ярус, а там решим, лезть ли в погреб и кому. Окончательно все решим на башне.

Ты не забывай – ведь там ещё могут быть эти четыре веселых говночиста. И что от них ждать – ума не приложу! Так что я предлагаю, факелы мы разожжем вверху на башне, все равно они нас услышат, но лезть с горящим факелом вверх куда как труднее.

– Я так думаю, что нам вообще еще придется поломать голову, как забраться наверх. Не удивлюсь, если в шкодливое сердце Баи пришла мысль обезопасить себя и втянуть лестницу.

– Я позаботился о веревках, правда, я подумал не о лестнице, а об арканах – вязать этих кладоискателей…

– Или не только их? Ты тоже боишься говорить о возможной беде, чтобы ее не накликать? Ладно, у башни разберемся.

– Может, отошлем Тутмоса? Толку от него при серьезной беде…  А если ничего опасного – то как бы ему потом от этой четверки ежиков не досталось.

– Каких ежиков, они же не лезли к маджайкам?

– С твоей легой руки, я чую, у нас теперь всех залетчиков будут ежиками звать. Я вот уже начал…

– По-моему, мы сами себе зубы заговариваем. Никого мы отсылать не будем – факелы тоже надо кому-то держать, да и не пойдет он от нас, ему с нами не так страшно ко льву идти, как в одиночку против мыши. Все, хватит болтать, пошли! И вообще – это называется, затеяли тайное дело? Половина лагеря не спит – кто с поста сбежал, кто их ловит, а остальные гадают, куда это командиры скачут…

Стараясь идти беззвучно, они подошли к темной громаде башни. Как и ожидал Хори, лестница отсутствовала. Это уже не оставляло сомнений, что в башне кто-то есть, не сама же она заползла наверх! Надо было решить, как попасть внутрь.

– Дай мне еще один кинжал, и я залезу наверх, – сказал Иштек Нехти.

– Хорошо. Только взбирайся сразу на смотровую площадку и не лезь рядом со входом, – ответил десятник, протягивая Богомолу свой кинжал, – мало ли, что им на ум пришло, ежикам этим. Оставили кого-нибудь наблюдать у лаза, а он тебе с перепугу по башке настучит…  И смотри – ночью на башне могут греться скорпионы.

Иштек ответил выразительным взглядом – мол, не учите рыбу плавать, сел на землю, снял сандалии, и, скрепив их вместе, повесил на шею. Встав, он тщательно пристроил булаву за стеганым поясом, попрыгал – не ерзает ли она? Погладив рукой башню, он внимательно ее осмотрел, чуть переместился в сторону и, взяв в каждую руку по кинжалу, полез наверх, загоняя кинжалы в трещины каменно-глинобитной стены и поочередно подтягиваясь на них. Босые ноги его упирались в стену, ища опоры на выступах и трещинах. Хори, при всей своей сноровке и силе, не был уверен, что смог бы так – быстро, мощно и, главное – тихо взобраться на стену, пусть и имеющую уклон внутрь. Тут нужны были изрядная ловкость и могучие запястья.

– Похоже, сегодня у Богомола войдет в привычку влезать на башню, – прошептал юноша на ухо Нехти, глядя как, словно оправдывая свое прозвище, долговязый солдат карабкается вверх. Через несколько минут тот уже добрался до смотровой площадки. Тут было самое сложное место – уступ, нависавший над стеной, был довольно широк. Хори не представлял, как там можно пролезть, а разглядеть в ночи, пусть и освещаемой луной, что там делает Иштек, было невозможно. Со страхом юноша ждал, что тот сорвется вниз. Однако все обошлось, и вот уже долговязый маджай змеёй просачивается между зубцами смотровой площадки и исчезает из виду. Потекли тревожные минуты ожидания. Холодея сердцем, Хори вслушивался – не раздастся ли какой-либо шум. Однако все было тихо. Наконец, через бесконечно долгие секунды, из лаза на уровне третьего яруса медленно, с едва слышным, но кажущимся оглушительным шорохом стекла веревочная лестница. Первым наверх отправился Нехти, и Хори хотел было лезть сразу вслед за ним, вторым, но внезапно был остановлен. Тур, сын Качи, придержав его вежливо за локоть, показал рукой на остальных солдат. Хори решил, что это разумно – наверху за порядком уже следит Нехти, а он будет делать это тут, внизу, и, заодно, придержит лестницу, чтобы та не раскачивалась и не елозила по стене. Солдаты, хотя и закинули щиты за спины, были навьючены по самые парики, поэтому взбирались довольно медленно и неуклюже. Наконец, все, включая Тутмоса, вскарабкались наверх – удивительно, что это удалось сделать тихо тоже всем, включая и последнего. Настала очередь Хори. Отстав от него на четыре-пять ступенек, поднимался маджай. Вот, наконец, и темный провал лаза на третий ярус. Хори взобрался внутрь – тут было уже не очень-то свободно, все же шесть человек с оружием, не считая самого юноши, занимали довольно много места. Сандали слегка вминали не до конца просохшую глиняную обмазку пола. Подоспел Тур, и пришлось ещё немного потесниться.

– Тут они, командир и отец мой, – еле слышно прошептал Нехти, почти не различимый во тьме, к которой не привыкли еще глаза молодого начальника отряда после освещённой луной площадки перед башней, – И, судя по всему, ничего особого пока не произошло. Кажется, они что-то копают.

И действительно, сквозь отверстия перекрытий между этажами видны были сполохи факелов. Люки между ярусами были смещены по отношению друг к другу, поэтому рассмотреть с третьего этажа что творится на первом, а тем более – в погребе, было невозможно, но отблески пламени факела или факелов были видны. Кроме того, были слышны тихие, осторожные, но мерные удары, словно кто-то настойчиво долбил киркой[165]165
  кирки были деревянные, с медным «зубом»


[Закрыть], стараясь при том изо всех сил, чтобы его не услышали.

Глава 28

– Порядок таков, – тихо сказал Хори, – первым идет доблестный десятник Нехти. За ним – Иштек. Третьим – я, четвертым – Анхи, сын Нефера из Сумену. Остальные зажигают факелы и держатся все время на один этаж выше, освещая всю площадку под собой, первым – Тур, затем Себекнехт, потом – Ренефсенеб и последним – Тутмос, и так – до первого яруса. Если там, как мы слышим, только нарушители эти, иного и не потребуется. Если вдруг появятся Проклятые души, чего, я сильно надеюсь, не будет – что делать, вам сейчас скомандует десятник.

– Отец мой, дозволь кое-что изменить в приказе твоем! Это меняет наш план, но это важно. Лучше быть готовыми к худшему. Против Потерянных душ надо выступать строем, и строй должен знать, что делать. Я не случайно велел Себекнехту и Ренефсенебу взять вместо копий эти вилы. Копьем против Измененного воевать трудно, нужно пробить голову, а удар в живот или грудь его не остановит. Пусть встанут две тройки со щитами. В центре у щитоносца должны быть вилы. Его задача – удержать на расстоянии Потерянную душу. По бокам – двое с булавами, им надо бить по голове чудища. Первая тройка – слева Иштек, он одинаков и правой, и левой рукой. В центре – Ренефсенеб, справа – я. Вторая – слева ты, господин, в центре Себекнехт, справа – Анхи. Тутмос светит сверху – люк находится сбоку и мал размером, больше одного там с факелами не встать и толку от света четырех факелов не будет. Мы этого не учли, потому что полы и люки доделали без нас. На первом ярусе, я помню, в стенах были четыре поставца для факелов из обожженной глины – пока первая тройка строится, вторая укрепляет в них факелы и строится уже потом. Маджай тот, Тур, должен стоять прямо напротив дыры, которую там ковыряют, судя по звукам, они роют в сторону колодца, значит, его место ровно четверть круга по солнцу от лестницы. За ним дальше по солнцу – первая тройка, между ним и лестницей – вторая. Прямой опасности я не вижу, и нас хватит вразумить нарушителей этих. Да и случись вдруг что…  Мы тройками будем биться в строю, он – стрелять из лука. Тутмос – светит нам сверху. Мы с Иштеком и Ренефсенебом поймем друг друга без слов, и нам будет проще под прикрытием стрел, а тебе и тройке твоей лучше бы быть в резерве и командовать, – Нехти прятал глаза, но было понятно, что он боится, что Хори, во-первых, рассердится на изменение, во-вторых, случись бой – будет им помехой. Не смотря на некоторое раздражение, Хори про себя признал, что десятник прав – первая тройка была слаженной и давно знала друг друга и в словах Нехти был смысл.

– Хорошо! Мы сделаем так, как сказано десятником. Тутмос, разжигай факелы и раздавай тем, кто будет сначала светить и расставлять их в подставки. А ты, Нехти, растолкуй все Туру, только скажи, что он не должен ничего делать против наших солдат там, внизу, а то решит ещё, что это враги…

Нехти начал объяснять все негру на маджайском горном диалекте, а Тутмос открыл горшок-жаровню, сунул в нее первый факел и начал его раздувать через отверстия снизу, чтобы искры не летели в глаза. Тот довольно быстро занялся, затрещав. Остальные нескладный солдатик зажег уже от первого факела, и довольно ловко. Мерный стук внизу продолжался. Очевидно, там так были увлечены своим делом, что их даже и не заметили. Хори отвлекся и задумался – а что он скажет преступникам? Ибо покинутый пост – несомненное преступление. Он никак не мог ни на чем сосредоточиться. Хотелось не то чихнуть, не то кашлянуть. Это не пыль, нет, это опасение ночной бабочкой бьет по лицу, это тревога испуганно мечется по стене и машет беспокойными руками нервных теней…

А тем временем верхний ярус пустел – все из первой четверки, включая дикого маджая, уже спустились дальше, на площадку второго этажа. Нехти уже стоял у края люка, ведущего оттуда вниз, и пытался рассмотреть, что же творится там, на первом ярусе и в погребе. Хори певым из факельщиков спустился на площадку среднего уровня. Здесь все еще ощущался смрад, но уже гораздо слабее, чем днем, и гарь от беспокойно потрескивающих и словно отстреливающихся от своей тревоги искрами факелов его слегка приглушала. Следующий спускающийся, Себекнехт, едва не сорвался с вертикальной лестницы, пытаясь удержать в руках и ее перекладины, и факел, и рогульку, принесенную от казарм, да еще щит елозил по его спине. Но, тем не менее, ему удалось удержаться. Анхи, поглядев на страдания Себекнехта на корявой лестнице, сначала передал ему свой щит и рогульку, а уж затем спустился сам, с факелом. На площадке, освещенной теперь в три огня, стало совсем светло и были видны разводы копоти над местами для светильников. Стена в свете факелов казалось кожей какого-то крупного зверя, и ее покрывали неуклюжие татуировки чьих-то надписей, где-то затертых, где-то ясно видных, и шрамы трещин и сколов на побелке.

Нехти так и не смог ничего разглядеть внизу. Очевидно, что шайка Баи вся была в погребе. Оглядев всех на втором ярусе, десятник начал спускаться на первый. И в этот миг произошло сразу несколько вещей. Сверху полез Тутмос, который не нашел ничего лучшего, как потащить с собой жаровню с углями, помимо щита и копья. И тут невидимая пока Хори кирка добилась успеха – послышался шум оыпающейся кладки из адоба и возбужденно-радостные возгласы из погреба. Это сбило Тутмоса. Также, как и Себекнехт до этого, он едва не потерял равновесие, но, в отличие от последнего, выронил щит и копье, удержав взятую зачем-то жаровню. Щит с грохотом упал на второй ярус, лишь по счастливой случайности никого не задев, а копье, подскочив, продолжило свой путь и со звоном сухой деревяшки плашмя шлепнулось на утоптанный глинобитный пол первого яруса, едва не пропоров перед этим многострадальную руку Нехти. Тот поспешил вниз, и почти мгновенно Тур тоже оказался на первом этаже, нарушив порядок, а на лестницу устремился Богомол. Радостные возгласы в погребе стихли, как отрезанные и вдруг сменились воплем ужаса. Хори подумал было – до чего же эти мошенники испугались наказания! Но гулкий удар, намного более сильный, чем предыдущее ковыряние киркой, и шум осыпающихся стен, да возобновившиеся истошные крики убедили его, что дело вовсе не в этом. Ренефсенеб схватил у Тутмоса факел, кинулся вниз и сразу утвердил его в ближайший к лестнице поставец так, чтобы высветить как можно больше на первом ярусе, на который уже торопливо спускался Анхи. Ренефсенеб уже взял наизготовку свою рогульку и кинулся в строй. Анхи воткнул факел в подставку слева от лестницы и уже одиноко стоял между лестницей и Туром, там, где они должни были выстроить свою тройку. Хори поднял свой факел. Он видел со своего места только четверых воинов на первом этаже – лаз между первым и вторым ярусом был смещен почти к стене. Запоздало он понял, что уже должен быть внизу, на первом ярусе.

– Себекнехт, за мной! Тутмос – разжигай еще факел и свети отсюда! – скомандовал он и спрыгнул вниз, не обращая внимания на лестницу, хотя и было довольно высоко, порядка пяти локтей. Поднявшись, он увидел, что Тур, взяв в правую ладонь наконечниками вниз сразу три стрелы, четвертую наложил на лук и выстрелил куда-то вниз, а затем отправил в погреб и остальные стрелы. Никогда еще в жизни Хори не видел, чтобы так быстро стреляли. Опустошив второй серией выстрелов колчан, маджай отбросил драгоценный лук в сторону, как никчемную безделицу и обеими руками взял свое копье таким хватом, каким обычно крестьяне хватают шест в драке. Нехти что-то кричал вниз. Он, Богомол и Ренефсенеб выстроили линию щитов. Себекнехт, спустившийся вниз следом за Хори, в левой руке держал щит и факел, а в правой – свою непонятную рогульку. Факел он тут же наладил в опору слева от лестницы и, перехватив рогульку в правую руку, стал слева от Анхи. Юноша по-прежнему не видел, что же происходит в погребе. Факел он так и держал в руке – свободный поставец был за спинами первой тройки и до него было уже не добраться. Видно, впрочем, и так было довольно неплохо – выручали беленые, хоть и закоптившиеся и потрескавшиеся, стены.

Нехти пытался разглядеть со второго этажа башни, что же творится в погребе. Были видны лишь трепещущие огни факелов да неясное движение – лаз на второй этаж был смещен к самой стене на север, да, как на грех, Баи и его шайка ковыряли западную стену погреба, и маджай видел только одного из них, точнее, его руку, державшую факел. Отсветы этого и второго, не видимого с места десятника, факела колыхали тревожные тени на облезлой штукатурке глинобитных стен башни, оставляя большую часть первого этажа во тьме. Маджая не оставляло раздражение и беспокойство – уж если дети-Измененные сторожили дерьмо в башне, то кто же будет в тайнике с золотом и хесемен? Впрочем, пока все было спокойно, и он начал спускаться. Только на лестнице он понял, что так и не объяснил толком Хори свою задумку – как действовать в строю с рогульками, и уже поднял было голову, чтобы прошептать об этом командиру, как вдруг, судя по звукам, кусок стены под киркой рухнул и внизу радостно загомонили. И почти тут же сверху несуразный ушастик Тутмос с грохотом уронил щит и чуть не наколол десятника на копьё, потерянное вслед за щитом. Все, события понеслись вскачь и менять что-либо поздно, не нужно и вредно. Со всей возможной скоростью десятник понесся вниз и дальше, к краю погреба. Вся преступная четверка была тут, внизу. Правда, различить, кто из них кто, было трудновато – лица замотаны тряпками, потные тела покрылись пылью, да и света было маловато. Очевидно, они, стараясь не шуметь, долбили стену в одну мотыгу по очереди, трое светили факелами, а один аккуратно бил. Сейчас со светом были двое – третий как раз собирался разжечь новый факел взамен почти догоревшего, а пыль от рухнувшего куска стены стояла столбом. Пробивший стену не удержал равновесия и свалился в открывшуюся дыру. Погреб расширялся книзу, и видны были только ноги удачливого стенолома. Нехти по привычке прикинул – отверстие вверху погреба около трех локтей[166]166
  египетский локоть – 0,635 м


[Закрыть], глубина – не меньше пяти. Погреб формой напоминал грушу и расширялся внизу тоже до пяти локтей. Для спуска вниз нарушителям покоя послужила привязанная к корявому ошкуренному бревну – стропилу лестницы между первым и вторым этажом – веревка с узлами.

Троица внизу подняла головы на шум и тарарам, поднятый Тутмосом, и даже под платками было видно, что они удивлены, и уж точно перестали радоваться. Четвертый, извиваясь в тесноте пробитой норы, начал вывинчиваться назад. Чтобы разглядеть, что же эти преступные негодяи там откопали, и, заодно, занять свою позицию по плану, Нехти перебежал на противоположную от лестницы сторону погреба. Рядом, прямо напротив провала, уже привстал на одно колено дикий негр с луком наизготовку, он напряженно вглядывался вниз, а свое копье он с завидной легкостью воткнул в утоптанный до каменного состояния пол рядом с собой. Стрела была наложена на тетиву справа от лука, как у марьяну, и еще, как у марьяну же, три стрелы он держал в руке, натягивающей тетиву, наконечниками вниз наготове. Иштек, со щитом по-боевому и булавой в левой руке, проскользнул к десятнику за спиной дикого маджая. Теперь Нехти стало видно, что в западной стене погреба когда-то был проход, позднее замурованный адобом и замазаный сверху глиной. Навскидку толщина кладки была не менее двух локтей. Часть кирпичей и сбитая глиняная штукатурка валялись у стены в погребе, часть – рухнула внутрь. Стена была возведена на совесть – осыпался не весь проем, а лишь малая его часть.

В этот миг извивающийся червем в лазе солдат завизжал так истошно, что даже узость этой норы не заглушила его вопль, это был какой-то просто нечеловеческий крик боли и страха. Он стал выгибаться и биться еще судорожней, не перестовая вопить. Вдруг ноги его часто и мелко задергались, и крик оборвался. Изнутри заложенного тайника мощно, будто стенобитным орудием, ударило в кладку, выбив из нее фонтан кирпичей, сбивших с ног ближайшего из неудачливых искателей сокровищ. Его факел, закоптив, откатился в сторону, но темнее не стало – как раз спустился Ренефсенеб и почти мгновенно за ним – Анхи. Они утвердили свои факелы в ближних к лестнице подставках справа и слева от нее. Ренефсенеб, оббежав дыру погреба против солнца, занял свое место в строю, прикрылся щитом и взял вилы наизготовку. Его потряхивало, и он с натужной ухмылкой, сказал Нехти и Богомолу:

– Сдаётся мне, кому-то пора умереть!

Два оставшихся на ногах кладоискателя вели себя по-разному – один пятился от провала, а второй словно окаменел, завороженно глядя на переставшие биться ноги своего товарища.

– Убирайтесь оттуда! Вверх, немедленно! – крикнул им десятник. Первый, вроде, сообразил, и, отбросив факел, кинулся к веревке, а второй продолжал изображать статую. Кладка снова взорвалась кирпичами от могучего удара, окончательно завалив обломками сбитого с ног нарушителя. Пролом уже был достаточен, чтобы по нему прошел человек, правда, пригнувшись.

– Да что же там такое? – спросил Ренефсенеб. Ответ на его вопрос поступил незамедлительно. Из провала стремительно выскочил…  выскочило…  Это явно когда-то было человеком, но теперь им являться не могло, не взирая на остатки одежды. Существо принесло с собой волну трупной вони. Трупной и еще какой-то, как он утром про себя отметил запах от детей-измененных – ненастоящий запах. Он не мог принадлежать ничему в этом мире. Лицо этого вонючего создания…  Не лицо, а какая-то морда, внизу шире, чем вверху, словно у бегемота, а не человека, вытянулась вперед мощными челюстями. Именно они и делали голову громадной, а лоб – странно маленьким и убегающим назад. Пасть, набитая, словно у Себека, любящего разорение, неимоверным количеством острых зубов, измазана кровью, что еще больше пугало при виде синей, в трупных пятнах, заметных даже в неверном и колеблющемся освещении, кожи, котораяя местами лопнула и свисала лохмотьями. Ноздри стали меньше и словно запали ближе к голове, расползлись вширь и вывернулись, как у обезьяны. Но всего уродливей и страшней были глаза. Они были плохо видны в свете факелов, но и того, что увидел Нехти, хватило… Они казались какими-то белесыми, как у печеной рыбы, и не мигали вовсе. Даже отсюда было страшно в них глядеть, они, словно опутавшая лицо липкая паутина, мешали и раздражали. Эти омерзительные буркалы будто лишали глянувшего в них воли и движения, выпивая из души храбрость и силу.

Эта страшная голова покачивалась из стороны в сторону, словно тварь сетовала на слабоумие тех, кто дерзнул бросить ей вызов. Аршинные и мосластые, не по размеру человеку и маловатые для обезьяны, не то руки, не то уже лапы заканчивались могучими когтями, тоже измазанными кровью. Ноги по сравнению с руками были человечьими – но казались короткими по сравнению с руками…  Уродина сильно сутулилась, но была явно сильна и быстра, не взирая на то, что ее словно тащили целый день за колесницей по пустыне – все тело было подрано, местами до кости. Однако оно производило впечатление хотя и гнилого, однако мощного и опасного. И она, эта нежить, словно выпивала их волю к бою.

– Апедемак, триебит её в зад, эту тварь! – пробормотал Ренефсенеб. Нехти словно пробудился от этой ругани, и повел булавой, готовясь встретить нечисть. А той было пока не до них – последний из копуш, оцепенев, смотрел на нее и тоненько выл от ужаса. Справа затрещал лук, шухнула и резко хлопнула по щитку на запястье тетива – Тур не ждал команд. До этого Нехти видел такую стрельбу только у Его Величества Аахеперура[167] 167
  Аменхотеп II


[Закрыть]в походе Девятого года в Сирию, своем самом первом походе. Тур натягивал тетиву кольцом марьяну, и у него наготове быле еще три стрелы, которые он держал правой рукой наконечниками вниз. Они уже были подобраны. Нехти не успел увидеть, какой наконечник был у первой стрелы, но вторая щетинилась широким срезнем, остро наточенным и страшным, третья была с обычным, а четвертая с бронебойной иглой. Тур стрелял со скоростью капель из водяных часов – кап, кап, кап – и все оставшиеся стрелы упорхнули на своих черных крыльях из маховых перьев абиссинского рогатого ворона вперед. Казалось, он выпустил их все еще до того, как первая попала в цель. Первая стрела угодила в голову чудовища, но тварь успела дернуть шеей с непостижимой скоростью, и стрела лишь пробила морду у носа, не нанеся видимого вреда. Но она зато отвлекла Проклятого, и вторая стрела срезнем почти перебила руку нечисти в локтевом суставе, не взирая на всю ее мощь и узловатость. Рука повисла на каких-то жилочках, а тварь, опиравшаяся и на руки, и на ноги, потеряла равновесие. И третья, и четвертая стрелы попали, очевидно, туда, куда и хотел негр – третья воткнулась в левый глаз умертвия, погасив это нестерпимое бельмо навсегда, а четвертая, ударив в левый висок, пробило страшную голову насквозь, выйдя из правого. Мерзость тонко засипела, упала и умерла навек, без агонии и дерганья, словно уронили необожженную глиняную статую. Негр уже держал в руке следующую четверку мощных, тяжелых и длинных стрел, первой, уже на луке, была бронебойная, далее – тот же порядок, что и в первый раз. И не зря – из лаза выбирался второй человек. Или нет, Проклятая душа, тварь, почти точный двойник первой, разве что чуть поменьше и с длинными рыжими космами на голове. Когда-то, при жизни, ЭТО было женщиной, ибо, помимо длинной рыжей гривы, грязной и свалявшейся, на ней были остатки платья из тонкого льна. Да и лицо ее, хотя и начало вытягиваться челюстями вперед, изменилось меньше. Это было мертвое лицо, с отвисшей, разлагающейся плотью, какой-то мерзкой темной слизью, сочащейся из глаз и носа. Размером рыжая уступала выскочившему первым Измененному. Но это не делало её менее опасной, и дикий маджай не терял времени зря – пока нечисть не выбралась из лаза и не обрела свободы, он вбил ей бронебойную стрелу прямо в глаз, а срезень надрубил изогнувшуюся после первого попадания шею. Потерявшая душу уже разогналась, и успела выпасть из зёва прохода на труп той твари, что выбралась первой. И, так же как и первая, была мертва. Окончательно мертва. А за ней уже лезла третья, самая большая и быстрая. Она тоже успела дернуть головой, и стрела, пробив верхнюю челюсть, застряла в ней диковинным усом, но, очевидно, не мешая Измененному. Тварь была очень быстра и, казалось, умела соображать – она сразу метнулась под стену, там, где стрелы ей не могли навредить. Правда, Тур был быстрее, и последняя стрела с глухим шлепком угодила в правое плечо Проклятой души. Тур отшвырнул лук в сторону – стрелы кончились. Он схватил свое дивное копье обеими руками, равно готовый и колоть, и рубить. И тут началось самое веселье, а Нехти мог уже смотреть только за своим боем.