Текст книги "Грань креста (СИ)"

Автор книги: Александр (1) Карпенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

Felici domestici No 1

D.S. Для постоянного применения.

Подпись. Личная печать.

Наши рты уже не закрывались. Мы глядели то на бумагу, то друг на друга. Наконец Люси вымолвила:

– Я вижу то, что вижу, или меня сюда пора? – Жест в сторону приемного покоя. Я покивал:

– Похоже, я вижу то же самое. Может, это у нас коллективное?

Бабулька занервничала:

– Что там, милые? Скажите, не томите старуху!

– Бабуль, – объявила мышка, – мы в латыни не сильны, прости. Вот мы сейчас профессора разбудим. Она тебе скажет.

– Молода чтой-то она для профессора, – засомневалась старушка.

– Профессор, профессор, бабка. Это тебе сослепу кажется. Шура, буди.

Мы невежливо, в две руки и две лапы, растолкали Дженифер и сунули под ее мутные со сна глазки рецепт.

– Читай и переводи! – хором приказали мы с Люси.

Дженни зевнула и, ничего не понимая, зачитала:

– «Возьми. Кошку домашнюю одну. Выдай. Обозначь. Для постоянного…»

Старушка засияла радостно:

– Ай и правда. Вот уж дело так дело! Заведу себе котеночка, будет хоть с кем поговорить. Все душа живая!

И заторопилась прочь, сияя и прижимая к сердцу драгоценный рецепт.

– Ну, хоть кого-то вылечили…

– Шура, – неожиданно заявила мышка, – а та история и впрямь Гошкины враки. Но ведь вранье – смешно, а правду скажешь, никто и не улыбнется.

– Вот приедем когда-нибудь на базу, расскажешь чистую правду про рецепт.

– Да кто же поверит?!

Глава двадцать вторая

Те же. Перекресток. Автомобиль – на обочине. Мы – на травке. Жуем, что бог послал. Послано от души – пышный богатый каравай, головка нежнейшего сыра, изрядный мешок колючих желтых овощей с запахом и вкусом отменного огурца. Овощи конфискованы у впавшего в слабоумие алкоголика, который готовил их к засолке на закуску. Я иезуитски заставил бедолагу волочь их в машину, а при выгрузке клиента овощи, само собой, забыл. К дружному удовольствию бригады.

Поглаживая наполненное брюхо, обращаюсь к основательному ломтю сыра, из которого торчат задние лапки и хвостик начальницы:

– А меня вроде на перевозку поставить собирались…

Хвост покачался из стороны в сторону, из сырных глубин раздалось глухо и недовольно:

– Тебе плохо со мной работать?

– Да нет, что ты!

– Ну и помалкивай.

Люси прогрызла кусок насквозь и явилась с другой стороны.

– А что есть перевозка? – философски вопросила она, очищая элегантными движениями усики. – Перевозка, если вдуматься, есть перемещение ненужного тебе груза из одного места в другое. Нет?

– Ну, можно и так определить.

– Так чем ты не перевозка?

– Вон Дженифер третьи сутки катаем, а проку? Объесть она нас не объест, но, – скупердяйски сощурилась мышка, – взятку ведь дадут, делиться придется.

Деваха обиженно надула губы:

– Это вообще-то моя машина, между прочим. Вы у меня в гостях, а не наоборот.

– Все мы на этом свете в гостях, – отмахнулась Люси, – а транспорт казенный.

И вновь принялась трудиться над сыром не хуже землеройного снаряда.

– За что она со мной так? – недоумевала Дженни.

– Не обращай внимания. Думаю, она просто ревнует.

– Ну и целуйся со своей мышью! – отвернулась та.

Еще этого мне не хватало! Бабьи дрязги на бригаде!

– Не, ну ты послушай, что в ихнем парламенте творят! – возгласил водитель.

Рат снова вылупилась из сыра, значительно возрастя в поперечном объеме и став несколько благодушней.

– Если в сыре много дыр – значит, вкусный этот сыр, – возвестила она народу, – если в ем одна дыра – значит, вкусным был вчера!

– Ну, дыр-то ты насверлила от души, – не удержался я от замечания.

– В здоровом теле – здоровый дух, крепкий сон и аппетит за двух!

– Ой, насчет духа и сыра, – оживилась Дженифер, – там, в психушке, один чудак есть, так он постоянно рассказывает, что мы все на сыре живем.

– Идея-то не глупа, – раздумчиво протянула Люси, ковыряя былинкой в зубах, – только как тебя в дурку занесло?

– Я прежде с доктором ездила – объяснила Дженни, – так он туда попал. Не знаю, как это по-вашему называется, а по-моему, просто с тоски по дому умом повредился. Он не один там такой. Ну, я раньше иногда заходила его проведать. А тот чудик сырный с ним рядом лежал.

– Интересный бред… А он землю по этому поводу не кушал?

– Нет, он по-другому объяснял, не как гастрономию. – Девчонка на минутку задумалась. – Вроде так: у нас тут под ногами ходов, мол, каких-то полно, только их не видно. А через те ходы можно попасть в другие миры, которые больше внешнего. Или, наоборот, из них сюда… И якобы не так, что залез в них и попал, куда хочешь, а ключ нужен или вроде того… Я не помню точно, не слушала особенно…

– Занятно. Хороший бред. Нестандартный, развернутый, систематизированный. Никогда с подобными идеями не сталкивалась, – размышляла вслух мышка, – а сыр-то тут при чем?

– Ну как же? Дырки там, ходы.

– Ага… Кто он есть вообще-то?

– Я слышала, ученый какой-то. А он сам говорил, вроде зеркала делал.

У меня в мозгу что-то щелкнуло.

– Зеркала?

– Зеркало, что ли, строил… Ой, да не помню я!

Я ощутил странное чувство, будто услышал что-то очень важное, но не могу понять что извилины мои потрепыхались, побарахтались да и улеглись на место в ленивой дреме. Недурны, однако, местные огурчики! Почищу-ка, пожалуй, еще один.

– Психи девятнадцатые, где находитесь?

– Эль-два, повторяю, Леонид-второй. Перекресток дорог на Свирю и Лагунки, – ответил я по подсказке водителя.

– Смайли у вас?

– Кто-кто? Не понял вас, база.

– Фельдшер Дженифер Смайли.

– У нас.

– Вот хорошо, а мы ее чуть не потеряли. Ждите на месте, скоро ваша машина с новым водителем подойдет. Смайли пусть отзвонится, когда вы пересядете. Загулялась. Работы гора, в Озерном крае эпидемия. Как поняли, девятнадцатая?

– Поняли вас, ждем.

– …дите.

Сколько-то времени спустя рядом с нами встал, качнув вперед носом, до боли родной, побитый и пыльный зеленый вездеход. Я погладил рукой теплый грязный радиатор.

– Соскучился по кормилице? – ухмыльнулась начальница.

Я не постеснялся признаться, что да, соскучился. На привычном месте уютнее. Да и не надо подпирать перед каждым вызовом задний люк деревяшкой, чтоб клиентура не вылезла!

Дженни помахала нам на прощанье.

– Счастливо, Смешинка! – крикнул я.

Та широко улыбнулась, оправдывая каламбур своей фамилии, запрыгнула в кабину и убыла куда-то. Работы, говорила диспетчер, у линейных много.

Новый водитель был молод, веснушчат и коротко стрижен. Покуда я определял, все ли цело в салоне, Люси с ним знакомилась.

– Я тебя знаю. Ты с бронетранспортера. А вот имя прости, забыла. Самая большая и толстая начальница здесь я, Люси Рат. Он – Шура, начальник помельче.

– Патрик.

– Что ж тебя к нам или провинился в чем?

– Да я вообще-то не водитель, а башенный стрелок. Это когда броня сюда попала, я случайно за рычагами сидел. А теперь они настоящего водителя где-то нашли.

– Воевал?

– Нет, бог миловал.

– С нами не помилует. Жить охота?

– А… э…

– Коли охота, учти. Здесь думать некогда. Скажу «кошка» – мяукай, скажу «лягушка» – прыгай. Это тебе не в твоем танке за броней посиживать. Вопрос следующий очень важный.

– Слушаю вас.

– Пиво пьешь?

– Я за рулем алкоголя не пью.

– Не наш человек. Зато мы пьем. Вот там деревня, а в деревне магазин. Задача ясна?

Вспотевший водитель двинул транспорт в указанном направлении. Я тихонько поинтересовался:

– Не слишком пугаешь парня? Сбежит еще.

– Коли сбежит, туда ему и дорога. Нам пугливые не нужны. Они мрут быстро.

– К-ха… А на пиво ты всех новеньких раскручиваешь?

– Всех. Вдруг кто не приживется, так все какая-то польза.

– Ну ты и корыстна!

– От мздоимца слышу!

Автомобиль перемещался в сторону вызова, а пиво перемещалось из посуды в наши организмы. Вдумчиво перемещалось. Со смыслом. Люси сдула густую пену с мензурки и объявила:

– В следующий раз темного покупай. Портер желательно.

Патрик затравленно покосился на начальницу.

– Шеф! Патрик как будто имя ирландское. Я слышала, что ирландцы выпить не дураки. Откуда ж ты такой взялся? Ну-ну, ты не дергайся. За дорогой следи.

– Господа доктора! Разрешите обратиться?

– Буль-буль-щайся.

– А вы психов не боитесь? Они же буйные бывают!

– Ха! Чего нас бояться!

Пилот некоторое время помолчал, переливаясь всеми цветами радуги – от бледно-зеленого до ярко-пунцового. Судя по всему, он силился осмыслить, шутка последнее заявление или нет. Неизвестно, к какому выводу он в итоге пришел. Боюсь, что к нелестному для нас.

Получасом позже:

– Госпожа Рат, мэм! А вот этот сумасшедший, к которому мы едем, очень опасный?

Люси подслеповато уставилась в бумажку с вызовом, пытаясь разобрать текст сквозь пивные пары. Не без усилий разглядев написанное, она посуровела.

– Очень. Он не местный, ваш земляк. Один из самых крутых преступников, каких только видели Сан-Квентин или сибирские лагеря. Одних доказанных убийств на нем больше, чем на собаке блох. А уж подозревают… Джек-потрошитель перед ним младенец. Гнить бы ему за решеткой до самой смерти, но исхитрился как-то попасть сюда. Отошел от дел, живет тихо-мирно, но иногда находит на него бзик. Тогда он достает свой нож и начинает его точить. Точит, точит, точит, а сам звереет постепенно. Кончается дело тем, что выходит на улицу и кромсает на куски первого попавшегося.

– И ему разрешают находиться на свободе?

– Немало, должно быть, золота перекочевало в чей-то карман. Так-то, вне обострения, он мирный, подобные приступы с ним случаются все реже и реже. Да и стар уже. Но! Ребята! Максимум внимания! Опасен по-прежнему хуже клубка гремучих змей. Твердо, с соблюдением всех правил вежливости, препроводить в машину. Не пытайтесь обезоружить – вмиг вас на ленточки распустит. В машине он, как правило, фокусов не выкидывает. Но если сбежит – не сносить нам голов. Пока кого-нибудь не зарежет, не успокоится. Вопросы?

Вопросов мы не задавали. Я мысленно прикидывал свои возможные действия как бы и больного взять, и целым остаться. Патрик же, по-моему, просто проглотил язык от ужаса. Посинел он окончательно, предчувствуя скорый конец своей молодой жизни.

Я заботливо осмотрел пневматическое ружье, заправил несколько стрелок-шприцев убойной дозой снотворного, вложил одну в ствол. Водитель белыми губами пролепетал:

– Вы не промахнетесь, если что, сэр?

– Знать бы…

Прибыли. Патрик на заплетающихся ногах волочится в дом, добросовестно стараясь не опередить нас. Бог с ним, мне не привыкать. Не ему первому хочется спрятаться за моей хилой спиной.

Маленький сухонький старичок любезно встречает нас в прихожей. Одет он весьма претенциозно: ядовито-зеленый пиджак, малиновые брюки, бабочка в горошек. Руки затянуты в шелковые черные перчатки. Правая чуть на отлете. В пальцах вытанцовывает невиданную пляску до блеска отполированная сталь. Такого мне видеть сроду не приходилось! Нож то вертится пропеллером меж указательным и средним пальцами, то бабочкой порхает вокруг кисти. Только что лезвие выглядывало из кулака вниз – и вдруг оказалось сверху или щучкой выглядывает из-под мизинца. Виртуоз. Отступаю на шаг, держа ружье стволом вверх, палец на спуске. Выстрел мне ничего не даст – лекарство всасывается далеко не сразу. Клиент может и впрямь меня на ленточки успеть порезать, при таких-то талантах! Люси на моем плече, однако, сидит спокойно, не нервничает. Ей, конечно, легче, при ее размерах. Патрик подпер стену, чтоб не упасть, но героически бормочет:

– Сэр! Вы не окажете нам честь пройти в автомобиль?

Румяные щечки старика, окруженные белоснежными бакенбардами, недовольно шевелятся:

– Вы убеждены, что это необходимо?

– Совершенно необходимо, сэр!

– Как же не хочется мне в ваше заведение! Ну да что ж делать, я уж и сам чувствую – пора пришла.

Блеск стали в руке сливается в сплошное кольцо.

– А может быть, не стоит?

– Мы убедительно просим вас, сэр! – Патрик подает очередную реплику голосом, способным растрогать и нетопыря. Эк старается парень с перепугу!

– Что ж, если это неизбежно…

Старик семенящей походкой выходит из дома, аккуратно запирает левой рукой замок, двигается к автомобилю. Нож в правой не перестает вращаться ни на секунду. Вот мы уже у раскрытой дверцы салона. Патрик быстренько побежал в кабину, вскочил за руль, радуясь, что сохранил шкуру в целости.

О, черт! Старикан неожиданно ловким движением юркнул под днище машины и, проскочив под ним как белка, трусит мимо противоположного борта. Не успеть! Уходит! Уходит!

Такой прыти от Патрика не ожидал никто. С высоты кабины он с силой опустил кулак на лысину старца, выглядывающую из благородных седин. Дед упал, а наш орел обрушился на него сверху всей тяжестью своего молодого тела. Как-то в полете ухитрился еще и веревку с капота прихватить! Не успели мы обежать автомобиль к нему на подмогу, как он уже сам взялся связывать виртуоза ножа. Делал он это крайне непрофессионально, но качественно – просто обмотал веревкой вокруг тела, прибинтовав к нему руки, благо длина позволяла, и затянул узлы с такой силой, что сам чуть не лопнул от натуги. Закончив это мероприятие, Патрик отволок супостата к двери и зашвырнул на носилки. Тот лежал недвижно, тихо постанывая.

Мы аплодировали и громко пели хвалу нашему герою.

– Ты уж прости, бога ради, Патрик. Недооценила я тебя. Такого волчару взять! Это не всем дано!

Красный, вспотевший водитель отдувался и вытирал лицо огромным клетчатым платком. Руки его ходили ходуном, ему было не до похвал. Взгромоздившись на свое место, он выдернул из нашей сумки бутылку пива, открыл зубами пробку и шумно осушил сосуд до дна единым махом.

– Шура, ты посмотри на торжество генетики! Ирландская кровь не может себя не проявить, это несомненно. Нет, Патрик, ты не безнадежен. Мы из тебя еще сделаем настоящего психиатрического работника!

С таким кадром на борту лучше ехать в салоне, к нему поближе – не дай бог, развязываться начнет. Перед тем как влезть внутрь, я наклонился и подобрал очередной боевой трофей. Скоро можно будет торговлю ножами открывать. Дома я, вообще-то, этак частенько и поступал.

Что-то не так! Я озадаченно рассматривал то, что подобрал с земли. Где там на ленточки распустить! Это же обычный столовый нож, каким и масло-то резать нельзя без усилия. Гнется, что твой картон, и тупее, чем я спросонок. Взглянул на врача. Люси каталась по полу салона, дрыгая лапками в неукротимом приступе смеха:

– Не-е-ет, я не могу! Как он его по лысине! Нет, я сейчас умру!

До меня начала доходить странность происходящего.

– Стой, стой! Это что же, он никакой не убийца?

– Ой, лопну! Ну какой он убийца! Фокусник он, цирковой жонглер в отставке. Когда от пьянства ему начинает казаться, что белые лошади по потолку ходят, он сам нас вызывает. Нет, как он на него! А ты-то, с пушкой, – как только не пальнул!

Лицо водителя вытянулось. В глазах его занимался серый холодный огонь обиды.

– Значит, это все была ложь? Вы меня разыграли?

Люси прекратила смеяться, запрыгнула в кабину и взялась своими маленькими лапками за ручищу Патрика.

Она внимательно посмотрела ему в лицо и строго произнесла:

– Да, брат. Это розыгрыш. Но ты об этом не знал. Для тебя это была настоящая схватка. И этот первый бой в твоей жизни окончился твоей победой. Неподдельной победой, понимаешь! И я уверена, что теперь ты и в реальной боевой обстановке не испугаешься и не растеряешься. Так ведь? Ведь так?!

– Притом ты не зря старался, – счел нужным вставить словцо и я, – он же на самом деле ушел бы от нас. Пусть он и не опасен, но последнее дело, когда от психбригады больные убегают!

– Так что сердиться не надо. Хуже было бы, если б ты сробел, и я тебя под настоящий нож подставила. На тебе ж не написано, какой ты орел! Мир?

– Мир! – объявил Патрик уверенно.

– А как насчет пивка для закрепления дружеского союза? – осведомилась мышка.

Пилот махнул рукой и принялся откупоривать бутылки – теперь цивилизованно, ножом.

– Нет, у парня положительно хорошие задатки, – негромко заметила мне в ухо Люси, – их только развить надо.

– А мои?

– ?!

– Ну я-то зачем с винтовкой, как чучело, бегал?

Люси отхлебнула из мензурки, подумала и объяснила серьезно:

– А чтоб служба медом не казалась.

Глава двадцать третья

Гора с горой, а психиатр с психиатром… На узком проселке – две машины лоб в лоб. Съезжать на топкий луг никому неохота. Либо им пятиться сотню метров до перекрестка, либо нам столько же до сухого места. Кричу:

– Вы на или с?

– С вызова.

– А мы на вызов, так что давай назад.

– У тебя вездеход, тебе легче. Если что, не застрянешь.

Люси решительно полезла из кабины наводить порядок. Вдруг – радостный крик:

– Да это же моя любимая мышка!

Оказалось – коллеги. Пара жилистых ребят моих лет, тертого вида. Не успел с ними познакомиться, на перекрестке тормозит еще один автомобиль и суровой внешности дама машет рукой, направляясь к нам. С ней мужичок постарше, ладони – что лопаты. Повылезали и водители.

Три психиатрические бригады на столь малом пространстве – тяжелый клинический случай. Самопроизвольно возникла не то конференция, не то банкет. Словом, клуб по интересам. Вот уже и солнышко вроде засветило ярче, и луг не такой уж сырой. Присесть поговорить, во всяком случае, можно.

У мадам Натали и ее фельдшера Хосе в машине, правда, груз. Груз время от времени начинает голосить, и Хосе прерывает на минутку разговор, чтобы заглянуть в салон. Его визита туда хватает минут на двадцать тишины, потом приходится повторять. А в целом душевно. Бригада, с которой мы не могли разъехаться, оказалась понаслышке мне знакома: врач Сейфулл-оглы и фельдшер Джонс, до сих пор не подозревающие о недовольстве начальства их методами работы. Это сколько ж они на базу не заезжали?

– А что там делать? Мы лекарств почти не трогаем. Вот когда отписанные карточки весь салон заполонят, тогда, может, заедем сдавать, – смеются, – а кто недоволен, сам пусть повоевать попробует.

Люси немедленно изложила страшную рассказку о пленении достопамятного Кабана, привирая безмерно.

– Послушать начальницу, так Рэмбо передо мною просто котенок. А я до сих пор как вспомню, коленки подгибаются.

– Не бери в голову, бери в рот, – отмахивается Хосе и сует мне в руку наполненный стакан.

Девять человек долго не в состоянии поддерживать общую беседу. Жидкостей и харчей еще не сильно убыло, как компания распалась на три группки. По должностям – интересы.

Водители:

– И вдруг как заскрежещет!

– Ясно, опять коренной…

Врачи:

– Да не признаю я МДП как самостоятельную нозологическую единицу! Это просто один из шизофренических синдромов…

– Разные психиатрические школы по-разному подходят…

Фельдшера:

– Ну не мог я такого стерпеть! Раз уронил поганца, другой, а моя и говорит…

– Ты прав, хамье лечить нужно…

– Господа доктора! Предлагается тема для диссертации: «Клиническое применение оплеух при лечении психопатии».

Народ смеется.

– А что, некоторым и впрямь показано. В терапевтических дозах, разумеется.

Хорошо сидим!

После Люсиной рассказки о троекратно давившейся бабусе и невиданном рецепте разговор плавно сполз на суициды. Самоубийства то бишь. Незаконченные, естественно. Кто это дело до конца довел, к тем труповозку вызывают, а не психбригаду. Один мой знакомый санитар из дурдома с многодесятилетним стажем на слово «суицид» презрительно махал рукой и непререкаемо заявлял:

– Суицид на кладбище лежит. А это все показуха. Ну, не совсем так. Бывают у людей и осечки. Так, один кадр проворовался по-крупному. Рассудив, что ему один черт до могилы за решеткой куковать, а с семьи взыскивать не будут, решил быстренько издохнуть. Своя логика в этом есть – срок расхитителям обычно дают вместе с конфискацией неправедно нажитого, а наворовано было столько, что не детям – внукам хватит.

Обставил все серьезно. Влез на перила балкона немалого этажа, на шейку петлю добротно намыленную приладил, да в лоб себе – пулю. Не застрелится – удавится. Не удавится – всмерть разобьется. Триста процентов гарантии. Ан нет, не вышло! Пуля, скользнув по лобной кости, обогнула череп и застряла под шкурой за виском. Рука, что ль, дрогнула. Веревка обрывается, и клиент, сломав два ребра, приземляется парой балконов ниже. Так и завернули полисмены миляге ручонки за спину, в «воронок» поволокли. Сгинул в тюряге, болезный, семья по миру пошла.

Рассказов о самоубийцах и самоубийствах припасено у каждого немало. А уж я-то тут – король! Чай, не один год в профильном отделении для самоубийц при столичном Институте «Скорой помощи» напрягался! У меня даже собрана была объемистая коллекция предсмертных записок. Жаль, жена ими печку растопила. Решила, что на мою психику плохо влияют. Бог ее знает, может, и права была.

Словом, разговор продолжается. Уровень жидкости в имеющихся емкостях неуклонно падает. Всем интересно. Всем есть что поведать друг другу.

– …карбофос лакал. Целый пузырек сожрал. А чтоб проскочило легче, черемшой закусывал. Прикинь, каково нам желудок промывать было! Зонд этой дрянью засоряется поминутно. Мы его туда-сюда, туда-сюда. То засунем, то вынем, то обратно засунем. Дух стоит убийственный. Мы в тазик с промывными водами поблюем, побьем дурака с досады и дальше моем…

– …охранники молодые попались. Ретивые. Ну буквально все поотбирали! Вот лежит он на нарах и думает, как жить дальше. А картинка-то мрачная: всем известно, каково в тюрьме насильникам. Тем паче тем, кто детей насиловал!

Слышит охрана чавканье. Громкое такое, аппетитное. Сперва не обратили внимания. Продолжается. Озадачились: что бы это ему кушать?. Ведь нет ничего. Глядь – а он локтевой сгиб себе грызет. Я приехал – ужаснулся. Дыра в кулак, и все вены уже снаружи. Чуть-чуть догрызть не дали, а то еще бы пара укусов…

– …смирный такой дедулька. Тихий, безобидный. Сидит-посиживает у окошка, газетку читает. Палату свою прибирает, за всеми посуду моет, лежачих кормит. Чуть ли не на выписку уже готовили. А он, злодей, подобрал где-то от расчески зубок, наточил на батарее и шизофренику с переломом ноги в ухо всадил со всей дури.

В отделении крик, шум, все сбежались. Пока то да се – исчез дедулька. Уж как он через три двери прошел – до сих пор загадка. Только через пару дней нашли его в парке за старым корпусом. Висит на каштане, посинел, уже попахивает.

Ну, я, как бобик, и пошел за выговор расписываться. Начальству по барабану, что я вообще в приемном дежурил – всей смене по выговору, а ответственному – строгий…

– …и хирурга не беспокоили. Такое дерьмо сами как-нибудь зашьем. Царапины неглубокие, как правило, штопать несложно. А анестезии в нем и так пол-литра минимум….

– …не скажи. Тоже так думал, а глянул – там концы сухожилий торчат. Уж тут хочешь не хочешь…

– …коллега хренов. И не с чем-нибудь капельницу, а с такой дозой ганглиоблокаторов, что неясно, где и спер-то столько. А внутрь – для верности спирта стакан и полную пачку…

– Что там про спирт? У меня в стакане сухо.

– А вот я, коллеги, видел суицидальную попытку отравления коньяком.

Дружный гогот. Деревья ходят ходуном, и автомобили качаются на рессорах.

– Зря гогочете. Абсолютно непьющая дама, чья максимальная доза спиртного не превышала полбокала шампанского на Рождество и день рождения, стрескала литр коньяка. Молодой любовник, видите ли, бросил. Ну, жизнь кончена. Так ведь впрямь чуть цели не достигла! Кома хорошая была, возились с ней полночи, да и потом не в дурку повезли, а в реанимацию.

– Коньяк-то хоть добрый был?

– «Реми Мартин», ни больше ни меньше!

– О-о, – застонали все коллеги, – нас бы кто отравил!

Люси потребовалось отдельно пояснить:

– Ну, это как для тебя «Гиннес».

– Насчет смеха. Представьте: суицидальная попытка отравления слабительным. Девять упаковок.

– Гы-ы! Га-а!

Трава ложится плашмя, и ампулы скачут в ящике. Зверье тикает со всех ног, подозревая землетрясение.

– Вот и мы так ржали. И Абрамыч икать со смеху начал. А персонал в родном заведении от веселья на полсуток работоспособность потерял. Заезжаем через пару дней – как там засранец? Помер, говорят. Как так? Да обыкновенно. Так его несло, что кишечное кровотечение открылось.

– Бр-рр… Такой смерти не позавидуешь. Коньячком-то травиться слаще!

Лужок вновь огласил вопль. На сей раз его интенсивность была особенно велика. Создавалось впечатление, что клиента пытает бригада гестаповцев.

– Ох, я тебя… – мечтательно бормочет Хосе, направляясь к автомобилю, открывает дверцу. Клиент, выпучив глаза, стремглав вылетает из транспорта и, завывая нечеловеческим голосом раненой гиены, несется неведомо куда.

Куда ж ты собрался, родной? Не въезжаешь в ситуацию! Все дружно повскакивали на ноги, в руках, как по волшебству, возник инструмент – дубинки, баллончики, наручники. Незавидна твоя участь, дурашка. Бегать – это больно.

Родимый подлетел к чахлым кустам, повозился что-то. Мы услышали плеск изливающейся под солидным напором жидкости, стенания:

– Нет сил, господа, нет сил, простите! Столько часов взаперти, не могу больше…

Не застегнув порток, побрел обратно, на казнь. Казнь отменили, ограничившись направляющим обратно пинком. Все ж порядок должен соблюдаться.

– Коллеги, засиделись мы что-то. Пора и честь знать. Работа стоит. Вон Люси на вызов собиралась.

– Да он рассосался уже, поди.

– Вот бы так в нерабочее время, в спокойной обстановке…

Все замолчали, на минутку взгрустнув. Не будет у нас ни свободного времени, ни спокойствия. Только вот такие ворованные, краткие мгновения – если повезет…

– «До свидания» не говорить! – предупреждает кто-то. Ага, плохая примета.

Хлопки мужских ладоней. Поцелуи в щечки дам. Щелчки дверных замков. Моргание фар. Мяуканье сирен. И – разошлись кто куда.

Стой, стой, мы ведь разъехаться целый час не могли – как же это сейчас за мгновение вышло?

Полусонная веревка трассы петлями наматывается на ось вездехода. Впереди столб света от фар, а слева и справа – две сумеречные молчаливые стены. Белые палочки разметки защелкиваются монотонно под левое колесо. Дремотно. Взгляду не за что зацепиться, голове нечем заняться. В сонные мозги лезет постороннее:

Колючую грань бокала

Тревогой красит рассвет.

Сегодня ты все мне сказала,

Спасибо за честный ответ.

Не знаю, быль или небыль,

Просто ль вообразил,

Но было распахнуто небо,

И мир ослепителен был.

Смеялись березы весело,

Плясали в твоих глазах,

Падал в болото месяц,

Путался в камышах.

Кони бродили за речкою,

Вечер – для нас двоих…

Краткими были встречи.

Не стало теперь и таких.

Только выглянул лучик

И спрятался между туч.

Если судьба – наручники,

То есть ли к наручникам ключ?

– Совсем ты, Шура, раскис.

– Да сердце болит что-то.

– А оно у тебя есть?

– Должно быть.

– Эт ты зря. С этим органом на «Скорой помощи» лучше не работать. Тем более здесь.

– Люсь, а ты вспоминаешь что-нибудь? Ну, хоть иногда?

– Что именно?

– Свой дом, свой мир, жизнь…

Ну что ты плачешь, маленькая мышка? Не надо, не плачь, прошу тебя. Прости, я не хотел сделать тебе больно…

А как же сердце?

Глава двадцать четвертая

Сон не сон, явь не явь. Так, дремота, морок. Мышка, наплакавшись досыта, влезла в перчаточный ящик и спит, зарывшись в чистую ветошь. Моя башка клонится на капот неудержимо. Патрик периодически клюет носом, при этом автомобиль выписывает на асфальте дуги. Пытаясь бороться с одурью, он начал насвистывать что-то бравурное, но выходил вместо желаемого протяжный грустный блюз.

– Ты это прекращай, – ругаюсь лениво, – денег на бригаде не будет. Хватит мучиться, становись в сторонку и кемарь. Неча гореть на работе. Пара часов сна еще никому не вредила.

Патрик обиженно побурчал что-то на тему, что он-де вполне свеж и еще может, но на обочинку отъехал с видимой радостью. Уронил стриженую голову на баранку и выключился тут же. Пора и мне. Перебраться, что ли, в салон, вытянуться на носилках? А, лениво. И так сойдет…

Вялые мысли перемешиваются причудливым калейдоскопом. Удивительным образом во сне всему находится свое место. Ревущий Кабан, приколотый к стене, вырывает из щеки окровавленный нож, роняет его на пол. Гномик в цирковом костюме подхватывает оружие, сияющей бабочкой клинок танцует вокруг перчатки. Бабочка взлетает, перепархивает к плачущему лицу Дженни, вонзается ей в грудь. Она падает, и я вижу, что это Нилыч со страшными ранами лежит на темной траве.

Проснулся в поту. Утерся. Бормочу: «Сон страшон, да Бог милостив», проваливаюсь обратно. Кошмары последних дней смыкаются в нечто уж вовсе фантастическое.

Вездеход стоит на поверхности огромного сияющего зеркала. Нет, не льда, но на настоящем зеркале гигантских размеров из отполированного металла. Кажется, даже различаются вдали завитки резной рамы. Я бьюсь, пытаясь вырваться из стального захвата, но тщетно – мои кисти крепко прикованы наручниками к дверце автомобиля, короткая цепь пропущена через ручку.

Неожиданно на поверхности зеркала рождается из ниоткуда грациозная кошачья фигура – Владычица Ночи тихо приближается ко мне, вкладывает в мою ладонь маленький ключик и вновь исчезает. Я ковыряюсь в замке неловко, ключ выскальзывает из рук и летит, летит вниз, разбивая зеркало пополам. Мой вездеход, вместе со мной, болтающимся на ручке, рушится на глыбу мягкого сыра. Я проваливаюсь в нее и погружаюсь в пористые недра, глубже, глубже – к царству полного мрака.

– Господи! – закуриваю трясущимися руками. Вот уж воистину: подольше поспится – корова в лаптях приснится! Бригада сопит во все носовые завертки. А тут уж и не до сна. Привидится же, тьфу-тьфу! Выбрался наружу немного поразмять затекшие члены, тихонько прикрыв за собой дверь.

Ночь тепла и влажна. Тьма вокруг нема и загадочна. Небо беззвездно. В переплетении черноты можно вообразить себе все, что угодно. Есть нечто первобытное в таком ночном безлюдье.

Занятый собственными переживаниями, я вдруг понял, что совершенно не представляю себе нашего местонахождения – что это вокруг? Лес, равнина, озера? Ежу ясно, что не город и не пустыня, а в остальном – загадка. Что там толковал Нилыч, покойник, о лесных напастях? Не прихватить ли из машины автомат? А много он мне прошлый раз помог? О неприятном думалось почему-то в сослагательном наклонении, настоящего страха темнота не вызывала. Билось, не отпуская, назойливым рефреном в висках стихотворение:

Если судьба – наручники,

То где от наручников ключ?

– странным образом ассоциирующееся со сном, примерещившимся мне только что.

Я повторил его от начала до конца мысленно, затем прочитал вслух, обращаясь к густому мраку. И даже не вздрогнул от мягкого голоса, прошептавшего мне прямо в ухо:

– Какие у тебя все-таки грустные воспоминания, Са-ша…

Ответил, точно зная, с кем разговариваю:

– А это не воспоминания, милая. Это как раз стихи.

– Разве? А мне показалось…

– Да, пожалуй, ты права. Разницы никакой. Где ты, Лина? Я бы хотел взглянуть на тебя.