Текст книги "Грань креста (СИ)"

Автор книги: Александр (1) Карпенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

Но это было давно и в другом мире, который уже начал подергиваться в сознании легким флером нереальности. Жил ли я там, в самом-то деле? Иль то был сон, а мне и не выпадало никогда счастья иметь любимую, любящую жену, троих детей, бесконечно радовавших своими неисчерпаемыми веселыми затеями? Примерещился ль мне маленький садик, зеленый домик под шиферной крышей, две шаловливые рыжие собаки и мудрый, всепонимающий кот, тихо мурлыкавший убаюкивающие песенки?

Тру ладонью область занывшего сердца. Ни до чего хорошего такие мысли не доведут. Тех, кто много об этом думал, в здешней психиатрической лечебнице скоро уже на пол класть будут от недостатка коек. Или новый корпус выстроят.

Закуриваю, пытаясь отогнать табачным дымом мысли о прежней жизни, а заодно и собравшихся отведать моей кровушки москитов. Смотрю на часы. До утреннего перемещения еще семь минут.

– Шура! – зовет меня водитель. – Идите кофе пить!

Принимаю горячий пластиковый стаканчик, отхлебываю обжигающий душистый напиток. Патрик наполняет себе из термоса бригадную кружку, спертую кем-то в ныне несуществующем психдиспансере. Мой водитель, в недавнем прошлом стрелок бронетранспортера, так и не научился обращаться ко мне на «ты». Хорошо хоть, уставное «разрешите обратиться» забросил да «сэр» произносит лишь, когда волнуется.

– Спасибо. С удовольствием. А пожевать нечего?

Патрик шарит за пассажирским сиденьем, выбрасывает на капот пару свернутых рулончиком лент, которыми мы «фиксируем» (а попросту – связываем) беспокойных больных, и находит пакет с полубатоном копченой колбасы.

Стелю пакет на сиденье, достаю из-за голенища мягкого сапога (прибыл я в этот мир в кроссовках, но они давно уже расползлись и были отправлены в помойку) тяжелый длинный нож – боевой трофей, отобранный у пациента, усиленно желавшего попробовать им прочность моего ливера. Строгаю колбасу небрежными ломтями – чем не завтрак?

Зазвенело в ушах, кругом пошла голова, чуть не давлюсь пережевываемым куском, – никак не научусь безболезненно переносить перемещения. Ну-ка, куда нас занесло?

Местоположение дневного светила не изменилось – стало быть, мы все на той же стороне и утро по-прежнему остается утром. А вот вместо леса – стена городских кварталов. Не подарок. В городе всегда работы невпроворот. Скоро диспетчеры разберутся с новой картой местности и выдадут мне пару мешков очередных проблем. Надо заканчивать трескать поскорей, покуда еще нас не ищут.

– Зенит-Спецперевозка, ответь Зениту!

«Зенит» – позывной базы. «Спецперевозка» – это я. Диспетчеры почему-то решили, что «спецперевозка» в качестве позывного благозвучнее нашего действительного названия. На бригадном жетоне, официально подтверждающем мой статус, значится «П/П-1», то есть Психиатрическая Перевозка, первая бригада. Она же последняя. Она же единственная. Новая служба пока что. Решение организовать ее принято недавно, здешняя администрация не успела еще отловить и затащить сюда из нашего мира на эту грязную работу кого-либо, кроме меня. Есть, правда, несколько бригад соматической и инфекционной перевозки. Но у тех – свои заботы.

– Я Спецперевозка, слышу вас, Зенит.

– Вы у Семи Ключей?

– Точно так.

– Перед вами сектор… Записывайте…

Ого, аж шесть человек! Надолго возни хватит.

– …всех в стационар. Предлагаемый маршрут… Все поняли, Спецперевозка?

– Спасибо, Раечка.

– Кушайте на здоровье.

Глава вторая

Один, два, три… Невежливо подпихиваю коленом в зад четвертого, непозволительно долго раздумывающего, лезть ли ему в салон. А то надумает чего, не ровен час!

Этот сектор вчера окучивала доктор Рат – я узнаю ее красивый мелкий почерк на путевках. Пишет она удивительно разборчиво, что для врача – редкость.

Каракули медиков, как правило, представляют собой шедевры неудобочитаемости. Старшим врачам смен на «Скорой» по совместительству приходится исполнять обязанности штатного криптографа. А психиатры всегда отличались особыми достижениями в искусстве тайнописи.

Дома один из моих бывших коллег – тот, который работал дольше всех, отписывал карты, приходившиеся не по зубам даже многоопытному начальству. После каждого выезда меня неизменно затаскивали в кабинет старшего доктора, совали под нос сданные моим врачом иероглифы и требовали перевести на общедоступный язык, на что я столь же неизменно отвечал: «Извините, по-арабски не понимаю». После бесплодных попыток выдавить из меня хотя бы поставленный диагноз мне даровалась свобода – до следующего вызова, после которого все повторялось сызнова.

Карточки же госпожи Рат вполне понятны, несмотря на то (а может быть, именно потому) что она не человек. Внешность ее может повергнуть в изумление непривычного зрителя, что, впрочем, не мешает ей прекрасно исполнять свои служебные обязанности, как и паре десятков других иномирных существ, прижившихся на нашей станции «Скорой» в разных должностях.

Иномирных, конечно, с моей точки зрения. Для коренного населения этого мира я сам – пришелец, хоть и не слишком от них отличаюсь внешне. Правда, соотношение коренных жителей и эмигрантов здесь примерно такое же, как индейцев с прочими американцами. Разве что местных в резервации не отселили.

Пятая – беременная дама с мелким птичьим личиком. Срок немал – округлый животик, который она носит с присущей только беременным изящной горделивостью, высотой почти до грудины. Через пару-тройку недель рожать. Мельком смотрю в путевку: «Утверждает, что беременна от короля Иордании».

Переспрашиваю:

– Лапусь, а как зовут иорданского короля?

– Откуда я знаю?!

– Так ты ж от него беременна.

– Кто вам это сказал? Глупости какие!

– Доктор пишет… А что, разве нет?

– Нет. Вот мой муж. – Указующий жест в сторону водителя. Патрик постепенно краснеет. Опыта у него уже достаточно, чтобы не отвечать на такие заявления, но еще мало, чтобы вовсе на них не реагировать.

Ободряюще похлопываю пилота по плечу. Явление достаточно распространенное: увидела – и включила в свой бред. Знать, понравился рыжий. У меня была больная, которая с поразительной регулярностью беременела от всех политических деятелей подряд, а иногда и от каких-нибудь других знаменитостей. Вот как я в их число попал – до сих пор ума не приложу. Правда, там настоящей беременностью не пахло, одни фантазии…

Это ничего. Хуже, когда кого-нибудь враги преследуют, а он тебя туда же запишет. От врагов, случается, и обороняться начинают…

Соседи последнего больного встречают меня у подъезда. К путевке булавкой приколота четвертушка бумаги.

Отшпиливаю, переворачиваю. Почерк доктора Рат и здесь чист и аккуратен: «Шура, держи ушки топориком. Кадр бывает агрессивен, склонен к импульсивным действиям». Спасибо, Люси.

Желания проследовать в дурку на лице клиента не читается, но и протестов он не высказывает. Вообще, довольно вял и послушен. Но я, хорошо зная уважаемую Люси Рат, уверен, что предупреждение не напрасно.

Разворачиваю миленка к себе спиной и стягиваю ему локотки широкой мягкой лентой парашютной стропы. Классная штука! Узлы вяжутся легко, держатся крепко. А уж прочна – донельзя. Запросто вместо буксировочного троса использовать можно. Теперь мой красавец руками не намашется. Некоторая свобода движения конечностям при таком методе фиксации, впрочем, остается – покурить там или сопли подтереть. Щадящий способ.

Малый по-прежнему пассивен. Покорно плетется к автомобилю, лезет куда ведено. Даже не спрашивает, почему связали. Свободных мест больше нет. Стартуем в сторону психлечебницы.

Человек сторонний непременно пожалеет несчастного бедолагу, над которым издеваются бесчеловечные изверги в белых халатах. Жалельщики чертовы!

Рассказка из серии «Там, дома». Лежал в психушке один вот такой же «безобидный». Лежал-полеживал, весь из себя апатичный, думы свои депрессивные в башке пережевывал. Глазки в потолок, лапки на брюхе скрестил. Прям хоть свечку в них вставляй.

Я аккурат в том дурдоме свою шелудивую карьеру начинал. В той же палате у окна находился молодой парень с переломанными обеими ногами – вышел из дома в окошко шестого этажа на голос звавшего его ангела. К ангелам угодить не сподобился, вместо райских кущ к нам прибыл. Зачем-то я к нему подошел – утку ли подать, повязку ли проверить – не суть. Вдруг слышу позади звериный дикий рев. Вскочил наш меланхолик, в доли секунды оказался на подоконнике и легким движением вырвал трехпудовую кованую решетку окна, добротно закрепленную в коробе могучими стальными стержнями.

Решетка полетела на избранника херувимов, а вырвавший ее больной – в окно. Только стекла градом посыпались. Все, что я успел сделать – подставить под падающую железяку плечо, чтоб несчастному пареньку не разбило голову.

Кто-то внизу, во дворе, перехватил злыдня. Добавив к ушибам от падения изрядно еще, водворили на место. Плечо до сих пор ноет к сырой погоде там, где был перелом. Жуткая штука – взрыв депрессии. Раптус называется.

К чему это я? А, ну да. Я про то, что смирный и тихий вид больного не причина для ослабления внимания. Состояние может измениться мгновенно.

Черт! Воистину – не буди лиха, пока оно тихо! Лицо связанного перекосилось, в глазах зажегся злобный огонь. Шипя что-то сквозь зубы, пытается встать. Сейчас бросится. Ну бросайся, бросайся. Не оборачиваясь, протягиваю руку за водительское сиденье, нащупываю рукоять тяжелой резиновой палки, подтягиваю ее к своему плечу.

Но псих и не пробует на меня кинуться. Оттолкнувшись ладонями связанных рук от жесткой лавки, он, подпрыгнув пружинкой, дважды с силой бьет ногой в живот беременную…

Минут десять спустя. Пробка, образовавшаяся около нашего ставшего поперек улицы вездехода, отчаянно сигналит, тщась согнать нас с места. На взбесившегося клиента истрачены все имеющиеся в наличии веревки, отчего тот начал смахивать на египетскую мумию. Из рассеченной скулы капает кровь, пачкая брезент носилок. Шва четыре ему на морду наложить придется. Ну и… с ним. Не бить – убивать надо. Оттого что он не в состоянии отвечать за свои действия, желание задушить его меньше не становится.

Хлопочу около несчастной женщины. Бледна, испугана, но на живот вроде не жалуется. Ох, обошлось бы все благополучно!

– Врубай-ка, Патрик, иллюминацию и лети со всей мочи. Избави бог…

Пилот послушно включает проблесковые маяки и обходит скопление машин по тротуару, оставляя их распутываться без нас. Глухо стукнули колеса, когда машина спрыгнула с бетонного поребрика. Автомобиль, взревывая у светофоров сиреной, заторопился к городской окраине.

Всю дорогу я, переживая, поминутно приставал к пострадавшей с расспросами о самочувствии. Ее уже начала раздражать моя назойливость. Оправившись от испуга, иорданская наложница выглядела вполне прилично, улыбалась, слушая распеваемые сидящей сзади шустрой старушкой похабные частушки.

Вот и высокое крылечко нашего заведения.

От сердца отлегло. Кажись, обошлось. Привалившись к резной балясинке, мирно покуривает дежурный психиатр – Борух Авраамович. Вспотевшая лысина ученого мужа весело блестит на солнышке, контрастируя с уныло повисшим исполинским носом.

Выпрыгиваю из салона, с треском захлопнув дверь, объявляю:

– «Спецперевозка и компания». Оптовые поставки…

Доктор оживился, радостно всплеснул руками:

– Шолом, коллега! Что есть на продажу?

– …душевнобольных, – заканчиваю я.

Нос вернулся в тоскливую исходную позицию.

– Через таких шуток появляется седых волос… – бормочет психиатр недовольно.

Я, не удержавшись, расхохотался:

– Нужно будет запатентовать новый способ борьбы с облысением!

Гинеколог, хирург, терапевт и снова гинеколог… Я уже озверел от многочасового торчания в приемном покое психушки и не начал кусаться единственно из-за понимания, что вся развернувшаяся вокруг безвинно пострадавшей больной паника совершенно оправдана. На кону – две жизни. Ее и не рожденного еще ребенка.

Напереливавшись из пустого в порожнее, высокий консилиум постановил, что содержаться в общем отделении женщина не может. Разъехались по своим больницам консультанты. С гинекологом убыла моя невезучая дурочка в сопровождении пары толстых неряшливых санитарок из отделения – в роддом направлен индивидуальный пост. Я устало мнусь с ноги на ногу перед заканчивающим тягомотную писанину Райзманом.

Наконец психиатр закрыл успевшую изрядно распухнуть за истекшие часы историю болезни, состоявшую вначале всего из трех листков – паспортной части, путевки и первичного осмотра. Поднял на меня печальные агатовые глаза, вздохнул и, пошарив рукой в тумбе стола, извлек оттуда оранжевого стекла лабораторную бутыль с притертой пробкой и броской наклейкой «Яд». На аптечной этикетке значилось: «Раствор сулемы». Набулькал полстакана желтоватой вязкой жидкости, подтолкнул ко мне. Плеснул немного во второй, отставил его чуть в сторону.

– Вы что, предлагаете мне покончить самоубийством?

– А что тебе еще остается после такого позора? Имеешь одного плохого больного, таки и то уследить не можешь. – Взял стакан, повертел в руках. – А в общем, не переживай. Бывает и на старуху проруха. Ле хаим! – И опрокинул свою порцию в рот, зачем-то посмотрев сперва на часы.

Я опасливо последовал его примеру Яблочный самогон оказался весьма недурен. Мне случалось пробовать дорогущий кальвадос, он был изрядно хуже.

Доктор налил себе еще, вопросительно глянул на меня. Я кивнул, поинтересовался:

– Вы что, там время засекали? Когда помирать начну? Не дождетесь.

Борух Авраамыч без тени улыбки покачал головой:

– Нет, глядел, начался ли праздник.

– Какой такой праздник?

– Наш. Веселый праздник Пейсах. Сегодня каждый иудей должен в течение ночи выпить не меньше четырех рюмок вина. Видишь, пью. Ты христианин?

Я пожал плечами. С Богом у меня отношения сложные. Лучше всего они могут быть выражены словами моей жены: «Что-то там есть». Есть определенно. Только вот что?

– Крещен вообще-то.

– Ваша Пасха тоже скоро… Что не пьешь? Как доктор прописываю. В качестве противострессового средства и антидепрессанта.

– Пожрать бы чего. И водила с утра крошки во рту не держал.

– О, сейчас и ночевать уже запросишься!

– В машине пересплю.

Накидав в желудок бесцветной полухолодной больничной пищи, мы с Патриком принялись устраиваться в салоне – Патрик на боковой лавке, а я на носилках. Работа, она стояла и еще постоит. Возить нам не перевозить.

Прежде чем закрыть глаза, мой пилот не утерпел и спросил:

– Шура, извините, скажите, пожалуйста, а в честь чего вы пили?

– Праздник сегодня.

– Какой?

– Пей… Просто все живы.

Глава третья

Рассвело и пригрело. Дурдом ожил и приступил к утренним хлопотам. Я, позвонив на Центр, свалил длительное отсутствие на происки врагов в лице дежурного психиатра. Без энтузиазма доложил о неприятном происшествии – все равно узнают, так лучше от меня.

– Вот сука! – вырвалось у старшего врача, сочно заполнив эфир.

Я охотно согласился.

– Спецперевозка, двигайтесь в сторону базы, будьте на рации.

– Поняли, выполняем.

Перед отъездом мне пришла в голову одна идейка. Прихватив из кабины неоткрытую коробку чая и несколько пачек сигарет, я направился туда, где около корпуса, в котором, привязанный к койке, выл побитый нами вчера ублюдок, грелись на припеке пяток человек в больничных пижамах.

Переговоры прошли в обстановке полного взаимопонимания, чай с табаком перекочевали из рук в руки, и я вернулся в автомобиль, несколько повеселев. Нескучная жизнь паскуднику на время пребывания здесь обеспечена.

– До базы четыре сектора. Один бес, не доедем.

– Ну, хотя бы обозначь.

Патрик нехотя включил зажигание.

– Давайте сперва завтрак обозначим, если вы не против.

– Здравая мысль.

– Еще бы!

Я радостно поведал своему пилоту о предпринятых мною мерах по осуществлению мести. Тот недовольно кривится:

– Зря вы так, Шура. Грех это.

Грех… Грехов на мне – как на барбоске блох. Тоже вот грех – от жены к другой бегать. А ведь бегал! И делал это с огромным удовольствием.

Скажите, пожалуйста, можно ли любить двух женщин одновременно? Оказывается, можно. Мне, во всяком случае, это благополучно удавалось. При всем том, что ни капли нежности к родной супруге, матери моих детей, у меня не убыло, до дрожи, до умопомрачения, до потери всяких остатков элементарной рассудочной деятельности влюбился в другую. Что в ней было такого, чего я не мог найти дома? И было ли вообще? Сомневаюсь. А вот – на ж тебе!

Я про себя давно все знал. Знал – и молчал. Как мог я, усталый, немолодой, обремененный семьей и не обремененный излишним образованием фельдшер, высказывать свои глупости госпоже доктору, тоже, кстати, отнюдь не одинокой? Я и не высказывал.

Мне достаточно было самого факта твоего существования. Так приятно видеть, как ты присаживаешься напротив (да-да, за тот самый столик!) с пачкой недописанных карточек, протягиваешь руку к пакету с печеньем, достаешь не глядя и задумываешься над формулировкой, приподняв авторучку.

Закончила, отложила писанину, обхватила обеими ладонями чашку, отпила глоток полухолодного чая – слабого, еле желтого, не то что в моей кружке, подняла на меня чудесные серо-голубые глаза (сама не раз подтрунивала над неопределенностью их цвета), смахнула завиток волос со лба:

– Расскажи что-нибудь…

Мне не хотелось говорить. Мне хотелось смотреть на тебя и слушать твой голос. Но я говорил, ты отвечала, и это могло продолжаться часами – покуда не подойдет очередь выезжать. А могло и через минуту закончиться – сдернут на вызов, и до конца смены не увидимся. Все равно хорошо. Тепло.

Даже просто встретить на мгновение – уже радость. Склонилась поутру над своим медицинским ящиком, проверяя, что там есть, а чего не хватает. Прохожу мимо, здороваюсь. Оторвалась на секундочку, взглянула, хлопнула ресницами:

– Привет, Шура.

Пустяк вроде, а меня и такая малость согреет. Каждый твой жест, каждое движение, каждая морщинка около век – все оставалось во мне маленькими, нежными комочками счастливых примет.

Я молчал. Я мог бы молчать еще долго…

Суп в придорожной таверне жидок и пресен, сыра в лазанье не больше, чем стронция. Спасаясь от полчищ мух, безраздельно властвующих в обеденном зале, мы вынесли тарелки на уличный круглый столик и лопаем там. Пара десятков зловредных насекомых уже успела утонуть в супе. Патрик, брезгливо морщась, вылавливает их оттуда щепочкой и рядком раскладывает на краю стола.

– Зачем? – удивляюсь я. – Все-таки мясо. Другого в суп не клали.

Мой пилот плюется и бурчит что-то. Нецензурное, по-моему.

– Зенит-Спецперевозка, ответь Зениту!

Экстренно заглатываю полупрожеванный кусок. Давлюсь, приходится запивать кислым компотом. Поспешай не торопясь.

– Спецперевозка, без врача справитесь с профильным вызовочком?

– Что там?

– Неправильное поведение. У человека крокодил под диваном завелся. До этого месяц пил.

– Кто, крокодил?

– Да пациент же!

– Пх! Было бы с чем справляться!

– Добро, перевозка. Записывайте: фамилия… Адрес… Маршрут… Все поняли?

– Нет.

– Что неясно, перевозка?

– С крокодилом что делать?..

Чуток возни, наручники, пыльный проселок.

– Зенит, ответь спецперевозке.

– Отвечаем.

– Крокодил побежден, клиент госпитализирован.

– Спецперевозка, вы сегодня дежурные по террариуму. В Рясице кого-то змеи кусают. Не съездите?

– Ох… Диктуйте.

Это называется – закон парных случаев.

Бревенчатый дом, крытый дранкой, до боли похож на Деревенские строения моей родины. Из окна вырываются хриплые подвывания. Эк разобрало родимца!

Сую снятые часы в брюки, затыкаю за ремень сзади дубинку так, чтобы не была видна под халатом. Рукоять, мешая, уперлась под мышкой. Поправляю. Хлопаю по левому карману рукой. Наручники металлическим звяканьем отрапортовали о готовности к бою.

– Пошли, Патрик.

Ударом ноги распахиваю дверь, перескакиваю порог. Что-то холодное прикасается неприятно к моей шее. Резко разворачиваюсь, вижу: с дверной притолоки, шурша, сползает пестрая, мерзейшей внешности змея.

Рептилия приподняла треугольную головку, вглядываясь в меня неподвижными, лишенными век глазами с вертикальным разрезом зрачков. Раздвоенный язык трепетал, облизывая серо-зеленые чешуйки губ.

Выяснять, ядовита данная пакость или нет, на личном опыте я желания не проявил – выскочил обратно во двор как ошпаренный.

– Что с вами, Шура? – встревожился водитель, видя мои выпученные глаза и слышал тяжелое дыхание.

– Там змея!

– А я знал, – нимало не удивился Патрик, – я всегда вам говорил, Шура, что употреблять алкоголь пагубно для здоровья.

– Да нет же, там действительно змея!

– Шура, умоляю, только не тревожьтесь. Пойдемте в автомобиль, я вас устрою поудобнее.

Заговаривая зубы, коварный Патрик одновременно ловко выдернул у меня из-за пояса резиновую палку. Научил на свою голову! Интересно, а наручников у него в кармане нет?

Представив, как мой водитель силком волочет своего фельдшера, закованного в железки, на госпитализацию в родимое заведение, я заорал дурным голосом:

– Да ты, идиот, в дом загляни!

– Хорошо-хорошо, Шура, не беспокойтесь, пожалуйста. – Патрик бочком двинулся к двери, не спуская с меня глаз.

Дверь приоткрылась и с грохотом захлопнулась обратно. Пунцовый, как помидор, пилот, чихнув смущенно, протянул мне дубинку рукояткой вперед.

– Как же туда зайти?

– Ой, спроси что-нибудь полегче. А ведь надо.

– Надо…

Я изладил длинную пику, привязав нож к подходящей палке бинтом. Такой же вот пикой нам как-то пришлось выковыривать из квартиры вооруженного больного. Он занял глухую оборону, забаррикадировав вход, вооружившись копьем и топором и сделав для защиты от дубинок щит из дверцы, снятой с холодильника. Пришлось немного пострелять по стеклам, чтоб человек понял, что мы с ним не шутки шутить приехали. Такова оборотная сторона удобств, создаваемых перевозкой для психбригад. Возьми те его сразу – не было б войны. А тут больному хватило времени вдумчиво подготовиться к госпитализации.

У другого клиента при осмотре взятых им с собой вещей обнаружилось аж два ножа, мешочек метательных «звездочек» и изогнутый буквой «Г» четырехгранный железный стержень – отпирать замки. Тоже подготовился…

Патрик долго и сосредоточенно чесал в потылице, наконец оснастился рычагом от домкрата. Мы вернулись к двери.

– Ну, на счет «три». Раз, два, вперед!

Ворвались в дом, размахивая импровизированным оружием и круша ядовитых гадин вместе с мебелью. Змей, попавшихся нам по пути, уничтожили с пяток. Предметов обстановки – значительно больше. Опасливо оглядываясь на живучих рептилий, продолжавших извиваться с перебитыми хребтами и разевать пасти отрубленных голов, добрались до угла, где, хрипя и задыхаясь, еле шевелился грузный мужчина. Лицо его внушало страх иссиня-багровой чугунностью, на пепельных губах пузырилась пена. Близ боковой стены опущенные на длинных шнурах яркие светильники в жестяных рефлекторах лили свет на перевернутый стол, месиво мокрых камней и расколотых стеклянных банок, из которых кое-где торчали посиневшие плоские трупики куриных эмбрионов – змеючий корм.

Оторвать от пола жертву страсти к хладнокровным нам удалось лишь с огромной натугой. В целях профилактики обострения пояснично-крестцового радикулита, мы, подхватив клиента под мышки, поволокли его волоком, отбрасывая ногами останки чешуйчатых гадов. Тяжко брякнув наземь полумертвого клиента в тени крыльца, синхронно полезли в карман за носовыми платками – утереть взопревшие физиономии.

– Тяжел боровок попался!

– Да, не перышко. Зови реанимацию громче.

Патрик полез в кабину теребить рацию, а я полез иглой в вену – ставить капельницу.

Гемодез в одну руку, глюкозу – в другую, лошадиные дозы гормонов и антигистаминных в резинку системы… Я крутился как белка в колесе. Чересчур много работы для двух рук! Сзади – шум мотора и визг тормозов, щелчки открываемых дверей. Похоже, спецы прибыли. Бодрый голос:

– Кого тут змеи зажрали?

Я бросил накачивать манжетку тонометра и привстал навстречу коллегам.

О, нет! Только не это! У каждой шутки должны быть границы!

Ко мне бодрым шагом приближалась восьмая псих-бригада – фельдшер Джонс с доктором Сейфул-оглы, на ходу сбрасывая с рук часы и поддергивая засученные рукава. Я застонал и схватился за голову.

– Здоров, Шурик. БИТы идут с базы, так что рассчитывать на них нечего. А мы тут, считай, рядом были – десять миль всего. Дай, думаем, подмогнем коллеге.

Широченный, как дверь гаража, водитель ПБ-8 уже выволакивал из салона кислородный баллон.

Я слабо улыбнулся, не столько радуясь подоспевшей помощи, сколько забавляясь глупости своих мыслей.

– Да, парень, он у тебя кандидат на тот свет. Ничего, сейчас оживим.

И доктор выловил из недр своей обширной куртки флакончик с синими буквами на стекле «Антигюрза».

– Немного просрочен, ну, не беда. Будет возможность, сопри себе в больничке. По болотам, что ни день, лазаем – нужно иметь. Для себя хотя бы.

По прошествии некоторого времени стало очевидно, что клиент скорее жив, чём мертв. Громко хлопнул задний люк тупорылого фургона бригады, поглотив носилки. Парни задержались на минутку рядом с нами.

– Шура, это ты так лоханулся с… – И врач назвал фамилию злополучной беременной.

– Что, уже вся округа знает?

– Было б что не знать! – в голос загоготали коллеги. – Она так сочно описывала интимные отношения с твоим водилой!

Ярко-алый Патрик готов был провалиться сквозь землю. Я вознамерился тоже похихикать, но тут до меня дошел нехороший смысл сказанного.

– Стойте, стойте, а вы-то где ее видели?

– В роддоме, друже. Нас туда на дополнительную консультацию сдернули по запросу поста из дурки. Санитарки неладное углядели.

– Что, действительно неладно?

– Ага. Послеродовой психоз.

Сердце мое ухнуло, стукнувшись о ребра.

– Послеродовой?

– Да. Схватки начались еще в дороге. Еле-еле успели довезти, как тут же опросталась.

– И… как?

– С ней все путем, если не считать, что душевная болячка обострилась. А ребенок мертвый. Мы видели плод. Симпатичная была девчушка. Она и хотела девку…

Мир пошатнулся и рухнул, придавив меня тяжестью острый обломков.

Глава четвертая

Приказ о вынесении мне выговора, красующийся в центре доски объявлений у входа, тревожил меня меньше всего. Так, как сам себя терзаю, ни одно взыскание не заденет. Ну почему я его не успел перехватить? Ведь прямо под глазами сидел! И где была моя голова, когда беременную бабу от заведомо плохого больного (предупреждала же Рат!) подальше не убрал?!

Смешно, должно быть, звучит при моем стаже работы на «Скорой», но лично я до сих пор не был виновен в смерти ни одного пациента. Конечно, под руководством уважаемых господ докторов жмуриков за эти годы целый штабель произвел. Но то – на их врачебной совести. А на моей этот родившийся мертвым ребенок – первый…

На листок с приказом упала тень. Старший врач поставил на подоконник свою чайную посудину – кружку размером с пивной бочонок – и глубоко затянулся, отчего кончик сигареты ярко вспыхнул и затрещал.

– Набираемся опыта, коллега?

– А? – не понял я.

– Ну, как говорят, у хорошего медика за спиной должно быть кладбище. В одной книге, помню, дворцовый лекарь видел на своем веку столько покойников, сколько пациентов ему довелось пользовать. Высокий профессионал был, хе-хе.

– Иметь бы в виду такого опыта, – пробормотал я недовольно.

– Ну, коль тебе не нравится совершенствовать мастерство самому, придется отправить перенимать его у старших коллег. На реанимационно-анестезиологическую тебя посадить, что ль?

– Брр!

– А что? Вот кому в свете сказанного профессиональных навыков не занимать! Маршрутное такси «Мегаполис – Стикс-левобережье», хе-хе. Ты не бледней, Шура, не бледней. Не стану я подвергать твой слабый нерв таким испытаниям. Просто закроем временно перевозку. Будешь опять с доктором ездить.

Павел Юрьевич поднес к губам свою гигантскую емкость, и Ниагара угольно-черного чая с бульканьем обрушилась в его могучую глотку.

В столовой изрядное количество медиков забавлялось традиционной игрой «Обожратушки». Таяли горы снеди, и булькал беспрерывно подливаемый в чашки кипяток. Мне не раз приходило в голову, что старина Льюис Кэрролл позаимствовал безумное чаепитие для своей сказки из быта «Скорой помощи». Медики способны предаваться поглощению этого напитка столь же бесконечно, сколь водительский состав – игре в домино.

Кто-то бодро излагал:

– Славно пронимает, когда на морозе настынется. Вынешь ампулу с ящика, а она, милая, аж в изморози вся. Вот всаживаешь иглу на две трети длины и, по мере введения, плавно продвигаешь глубже, методой ползучего инфильтрата. Десять раз подумает вдругорядь, прежде чем ночью за телефон хвататься.

– Оно конечно, да только здесь такой фокус не получится. Мороз-то где? Или у тебя холодильник в твоей развалюхе?

– Ну, способы бывают разные. Вот, скажем, кордиамин внутрикожно тоже недурен. Делаешь такую аккуратную «лимонную корочку»…

Я переступил порог, и народ, как по команде, заткнулся. Все взгляды уперлись в мою скромную персону. У ближайшего отвисла нижняя челюсть. Звякнула о кафель пола оброненная ложечка. Интересно, какие цветы на мне нарисованы?

– Коллега, ты когда последний раз на базу заезжал? – вымолвил наконец кто-то.

– Недели три… Нет, кажется, месяц… Или больше? – вконец сбился я.

– Оно и видно! – заржали чаевники. – Поди на себя в зеркало глянь!

Я поднялся в душевую, чтобы последовать их совету. Кошмар! Ходячий персонаж триллера! Халат, стиравшийся попеременке с хирургическим костюмом в любой попавшейся воде и сохший привязанным к антенне рации, цвет обрел неописуемый. Джинсы на коленях выглядели так, словно ими вытирали полы в складе угля. Ворот рубахи засален. Борода всклокочена. В лохмах волос запуталось черт-те что. Из порыжелого голенища сапога торчит рукоять ножа. Бродяга, да и только!

Выезжай я на вызова к нормальным людям, те, безусловно, узрев такого, с позволения сказать, лекаря, немедленно позвонили бы в полицию. Благо, что родимая клиентура ввиду своего душевного состояния не заострялась на страховидности моей внешности. Одичал-с… В ужасе спешно полетел через две ступеньки за мылом и полотенцем.

Многослойная грязь оттиралась с большими техническими трудностями. Облачившись в почти не ношенный чистый зеленый костюм и кипенно-белый халат, подстригши кривыми и тупыми ножницами бороду, я задумался о том, где бы привести в порядок прическу.

Удалось разрешить и эту проблему. Сжалившись надо мной, золотисто-пушистая сестра-хозяйка в ответ на расспросы извлекла из тумбы стола пару металлических расчесок и длинные ножницы, посмотрев на которые, я пожалел о том, что поторопился терзать свою бороду негодным инструментом, вынутым из медицинского ящика.

Мягкие лапки замерли на секунду над еще не просохшей гривой.