Текст книги "Шамаханская царица (СИ)"

Автор книги: Александер Уваротопулос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

  Я пересек площадку перед входом и сел рядом с ним на траву.

  Некоторое время мы молчали, а потом молодой человек сказал приятным и совсем не скрипучим голосом, кивая на звезду.

  – Знаешь эту звезду?

  – Нет.

  – И даже не догадываешься?

  – Нет.

  – Днем ранее ты был более многословен.

  Темнота не давала рассмотреть лицо, на фоне быстро идущей ночи проступал только черный профиль да вихры густых не очень длинных волос.

  – Каждому времени свои песни, – ответил я.

  – То есть, по-твоему, сейчас время молчаливых песен?

  – Время слушать.

  – Это – Вега. Венчающая лиру Орфея. Историю Орфея, разумеется, знаешь? – голос его, не высокомерный, не пронзительный, обычный юношеский голос раздвигал ночь и заставлял меня тревожно напрягаться.

  – Знаю. Согласен, она очень кстати – Орфей отправился за Эвридикой в Аид, но вернулся ни с чем.

  – Вообще-то, это только часть истории. Орфея разорвали вакханки из-за того, что он держал слово и демонстративно пренебрегал женщинами.

  – То есть, держать слово и пренебрегать не надо?

  – Хотя история, конечно же, гораздо полнее. Чего только стоят слова Хирона, учителя-кентавра: 'Без правды земля бесплодна'. Или песня, которой Орфей растрогал перевозчика Харона.

  Мы помолчали. Молодой человек смотрел в ночь, опираясь тонкими руками о землю, а я разглядывал далекую Вегу и думал об Орфее и песнях. Девочке я-то и не пел. Может, ей нужна была песня? И она терпеливо ждала, чтобы я противно, срывающимся голосом, не удерживая в горле ноты, затянул, как упоительны вальсы Шуберта и вечера...

  Молодой человек засмеялся. Наверное, своим мыслям.

  – И как символично, что именно лира Орфея висит над садом, – сказал он. – Над бесплодным садом, в котором ничего не растет.

  – Бесплодным?! – оторопел я.

  – Ты же слышал, как сказала Фрейя, когда вы проезжали на машине мимо. Сад давно не родит.

  – Но ведь она сказала во сне... в моем сне... я не подумал, что ее слова что-то значат!

  – Любое слово что-то да означает.

  – Получается, я ломился не туда... но девочка...

  – Ты видел девочку? И она тебя не пускала? Забавно. Вообще-то, там навешен оберег от чужих. Сильный оберег.

  – Но яблоки... где же тогда находятся яблоки?!

  – Выходит, ты не совладал с девочкой. Тебя, наверное, когда-то в глубоком детстве, в садике побила девочка? Отобрала игрушку, большая сильная девочка выше тебя, надавала подзатыльников и ты ревел от обиды, от того, что не сумел, не ловок, не оправдал доверия...

  Говори, говори, подумал я. Никто ничего у меня не отбирал. Впрочем, чего это он болтает про доверие?

  – Почему ты не поцеловал Залину? – вдруг спросил молодой человек. – Неужели чужие люди приобрели такую значимость, что ради призрачной просьбы, ради неопределенного чужого покоя ты уничтожил собственное счастье?

  Я на несколько секунд задумался.

  – Вам никогда не доверяли в детстве подержать взрослую вещь? Когда, гордый от доверия, от того, что тебя сочли годным, с потными от волнения и счастья руками держишь на весу что-то тяжелое. Хотя эта грязная железяка вполне может побыть и на земле. И ничего ей не сделается. И вообще, ты способен преспокойно, как взрослый, сам приладить ее к двигателю и даже ловчее прихватить винтом. Но ты стоишь и держишь, понимая, что кроме того винта, который ты с такой легкостью можешь закрутить, есть другие, третьи, какая-то совершенно непонятная жужжащая штука, шестерни, трубочки... И все, что ты пока можешь, умеешь – только держать.

  – Нет, в моем детстве для ремонта автомобилей не пользовались детским трудом. Да и автомобили еще не придумали.

  – Вот из-за этих непонятных трубочек я и не поцеловал.

  Юноша хмыкнул и сказал:

  – Все-таки, как вы это умеете! Простое действие – не поцеловал, потому что почувствовал себя недостойным, облечь в замысловатый словесный выверт. В котором непременно появятся и судьбы мира, и смысл бытия, и что делать...

  – Вы не понимаете! – возмутился я. – Я пытаюсь объяснить, что иногда нужно смирить свою гордыню, самомнение, и поступить пусть во вред себе – лишь бы не разрушить хрупкий чужой мир.

  – Я об этом и говорю. Что иногда это так же трудно, как прыгнуть выше головы. И что так сердечно, с надрывом, обнимая мир душой, принимая его боль за свою, могут жить только здесь. За что и полюбил Россию. За ее русский дух.

  – Да ладно вам. Россия нынче не та, что раньше.

  – Такие люди есть, раз Залина тебя нашла? Есть. Значит, та.

  Я пожал плечами и осторожно спросил:

  – Вы не русский?

  – Нет. Немец, – юноша засмеялся. – Черт немецкий. В России, в отличие от просвещенной Европы случаи сжигания ведьм не так масштабны. И не столь идеологичны. Как здесь не жить?

  – Коррупция, – согласился я. – Что поделать. Сращивание преступности и государства. Это извечная наша беда.

  – Ваша беда, что вы чересчур рьяно принимаетесь за дело. Если комфорт, колбаса, то уж в самой своей крайности, чтобы лопалось: от бриллиантов, от золота даже в сливных бачках, от всей таблицы Менделеева в колбасе. Если душа, то уж лбом об пол, от стены, об образа – чтоб трещало. Чтоб проняло. Тебя, их, всё вокруг.

  Впрочем, пронимает. Не всегда, правда. Досадно, но от этого никуда не деться. Остается одно – ждать. Долго и неторопливо, просыпаясь, проверяя и снова укладываясь спать.

  Я подумал о двух или трех десятках деревянных лож в полутемном подземном зале и сказал:

  – Понимаю.

  – А я не очень, – сказал юноша, призакрывая глаза и явно наслаждаясь теплой июньской ночью. – Что ты говорил о математических методах, о вложенном мире? Фрейя была взволнована, рассказывая об этих твоих аттракторах. Ты знал о нас еще до знакомства с Залиной?

  – Не был уверен. А Залина подтвердила – обмолвками, уклонением от каких-то тем. По большому счету, всем своим существованием. Необычная она. Чересчур избыточна для нашего мира: красотой, задатками, устремлениями, ожиданиями. Поэтому я ждал нечто подобного.

  А началось все в институте. Мне в научные руководители достался Алексей Васильевич... хотя, фамилия неважна. Замечательный ученый, но одновременно с этим затейник и большой оригинал. Я попался ему под руку аккурат в то время, когда он полировал очередную свою модель социальной системы. По большому счету – человеческого общества. Он дал мне какой-то простенький набор индикаторов, в общем, кинул большую кость для диплома, а заодно, чтобы самому не заниматься мелочами. Хотя, это не мой профиль, потому что моя специальность – системы управления и... ладно, это тоже несущественно.

  Так вот, я получил по его модели набор красивых графиков, с зонами устойчивости, седлами, фокусами, понял, что они слишком упрощенные и начал баловаться параметрами. Чтобы результат более-менее совпадал с реальностью. В какой-то момент мне пришло в голову, что по-хорошему здесь чего-то не хватает, и в порыве студенческого максимализма я добавил еще пару переменных. Мы с ним поспорили на этот счет, но главное, результат идеально наложился на реальные временные промежутки. Небольшие только, в несколько десятков лет. Затем – пауза и снова совпадение. В общем, все это не имело значение, потому что Васильевич все забраковал, сказал, что такого просто не может быть, потом снова забраковал, затем через неделю сообщил, что полученные результаты не имеют вообще никакого истолкования и относятся к области мнимых решений и просил никому не показывать.

  И я никому не показывал. А получилость вот что: человеческая цивилизация не просто неоднородна. В ней существует еще одна. Мир в мире, матрешка внутри другой. Правда, не постоянно, а как бы временами.

  Теперь понимаю, почему. Остальное время вы спите.

  Молодой человек рядом со мной, призакрыв глаза, подставил лицо звездному свету, словно загорая. Или слушая.

  – Ты, возможно, хочешь о чем-то спросить?

  – Да-да, – оживился я. – Транформация: что это такое?

  – Слово. Просто слово. Чтобы испугать. Заставить задуматься.

  – И многие пугались? – разочарованно отозвался я.

  – Пугались, – согласился юноша. – Девушки чаще, вы – реже.

  Значит, их было много.

  – Замкнутые сообщества всегда требовали подпитки со стороны. Свежей крови. Нет, разумеется, есть еще и втрой смысл – трансормация, перестройка своих представлений, своих ожиданий, понимания себя.

  – Не сомневаюсь, что второй смысл. И не удивлюсь, если окажется, что там и третий и четвертый смысл. Как обычно...

  – Ну и что собираешься делать теперь? – спросил юноша, хмыкая.

  Я опустил голову.

  – Не знаю. У меня по меньшей мере три варианта.

  – Второй отпадает: мы тебя разбудим и отправим восвояси. В сон, из которого ты не пробудишься. Использовать Фрейю тоже не получится, она слишком умна для манипуляций. Хотя, не исключаю, какое-то время ей будет интересно с тобой.

  – Нелицеприятно, но не поспоришь.

  – Остается первый. Попробовать еще раз пробраться к Смородинке. Но это опасно, Фрейя тебя не зря предупреждала.

  – Вы и это знаете? Интересно, кто-нибудь в этих местах говорил мне всю правду? Хотя, чего я спрашиваю, с кем сел играть...

  – Представь себе дом. С множеством дверей внутри. Даже не так – с миллионом дверей внутри, сотней миллионов дверей. С большим холлом на первом этаже, сразу при входе. Здесь ютится большая часть семьи, не подозревая, что можно расселиться по всему дому. И вот ты открываешь одну дверь, другую, третью. Закрываешь, снова открываешь. И видишь совсем иное, не то, что в первый раз.

  – Понимаю.

  – Ничего ты не понимаешь. Сотня миллионов это очень много. При том, что какая-то часть семьи давным-давно живет за какой-то из них. А ключ от тех дверей утерян. Выброшен за ненадобностью кем-то, кто не знал про двери.

   И тебе приходится пробовать, просить других придержать ручку, пока ты возишься с замком... в общем, все неопределенно. И долго.

  – Не позавидуешь.

  – Как сказать.

  Мы замолчали.

  Лира Орфея там, наверху, сдвинулась наверх, к вершине неба. Возможно, она играла тихую хрустальную мелодию небес, заставляя трепететь души звезд, но сюда на Землю, твердую и прозаичную, не спускалось ни звука, и только мерцали разноцветно и непоследовательно огоньки далеких светил.

  Я подумал, что до полуночи осталось совсем немного времени, и поднялся с земли.

  – Рад был с Вами поговорить, – произнес я. – Мне пора.

  Молодой человек, не поворачивая головы, кивнул.

  Мы выехали сразу после обеда, хотя они и уговаривали остаться. На крыльцо вышли родители: Василиса Аркадьевна и Иван Берендеевич, вышла сестра Федора и бабушка, Аглая Сигизмундовна.

  Пока я напихивал багажник сумками, Залина прощалась со своими.

  – И смотрите, осторожнее на дороге. Сейчас столько аварий случается! – хлопотала Василиса Аркадьевна.

  – Василиса Аркадьевна, нужно меньше смотреть 'Дорожные войны', – сказала Федора, насмешливо наблюдая с крыльца за нашими сборами.

  – Ма, не беспокойся, Саша хорошо ведет, аккуратно.

  – Саша, Саша, мне кажется, вы сумки близко друг к другу ставите. Давайте, я газеты принесу, чтобы переложить.

  – Э! – возмутился я. – Может хватит устраивать цирк?!

  Они разом замолчали, сменив демонстративную слащавость на нормальное выражение лиц.

  – В нем нет тяги к театральности, – засмеялась Фрея, – не судите его строго.

  – Ты забыла добавить, душа моя, что я слишком молод, но у меня еще есть шанс исправиться.

  – Кто-кто душа моя? – переспросила Залина.

  – Это аллегория. Кстати, ты не представляешь, что мне пришлось от нее вытерпеть. И, чувствую, еще придется.

  Фрейя, не переставая смеяться, погрозила мне пальцем.

  – Полагаю, мне следует сказать что-то, – произнес я, обращаясь к молчащим Василисе, Ивану Берендеевичу и Аглае Сигизмундовне. – Нечто вроде, о прощай, старый милый, прекрасный лес, тебя продадут на доски и построят на этом месте лесопилку, потому что, нельзя все время стоять на месте, и надобно что-то делать, и наша жизнь это вечное стремление к новому, к счастью, открытиям, радости...

  – Чувствую, это надолго, – пробормотала Аглая Сигизмундовна.

  – Ну, или хотя бы упомянуть одиозное 'обещаю и торжественно клянусь', но вместо этого лезет на язык только 'в случае провала я раскушу ампулу с цианистым калием, но вас не выдам'.

  – Не так уж и мало, – заметил Берендеевич.

  – Возвращайтесь поскорее, детки, дел невпроворот, – ласково сказала Василиса.

  – Ты, наверное, – добавил ее муж, – хочешь услышать от меня какие-то слова? Важные для тебя?

  Я улыбнулся и покачал головой: 'Нет'. Потому что я их уже слышал. Теплой июньской полночью. Их сказал Кощей, когда, уходя, я сделал первый шаг. Он остановил меня и, не поворачивая головы, произнес негромко: – Пожалуй, пришла пора сказать эти слова. Тем более, ты их так хочешь услышать. Добро пожаловать в команду, новобранец! Ну а остальное дополни сам...