Текст книги "Шамаханская царица (СИ)"

Автор книги: Александер Уваротопулос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

  Вот это меня поражало больше всего. Шофер, брошенный жених, теперь – помощник депутата. Как все они ловко, одним-двумя словами могут вырвать тебя из твоего кокона, полного самомнения, важности, самонадеянности и поставить голым и растерянным в новом мире, в котором ты пока никто и в котором нужно утверждать себя по-новому. Доказывать, что никакой ты ни помощник, и разу не брошенный. В ходе чего определяется, что у тебя в середине – не то, что каждодневно демонстрируется восхищенному миру, а глубинное, настоящее, не для всех.

  В тот, первый раз я едва не вспыхнул на шофера. Во второй отшутился. А сейчас?

  – Я не помощник, вы же это знаете.

  – Ничего я не знаю, – пожал плечами Иван Берендеевич. – Человек то, что он говорит. Чем стремиться быть, а не то, что о себе думает. Совершенно неинтересно и глупо, что там думает о себе Михаил Антонович или какой-то помощник депутата. Важнее, кем он хочет стать, что движет им и каковы его цели.

  Интересно, подумал я, а вот сколько нужно жить, чтобы каждым следующим своим предложением перебивать твой ход мыслей, заставлять сомневаться, верны ли твои умопостроения и умозаключения? Технологическая цивилизация, венец природы, покорители пространства? А не хотите ли в собеседники существо, которое сотни, может, тысячи лет училось думать, а не строить коллайдеры и продавать брату по интеллекту разумное в соответствии с его рыночной стоимостью? Училось контролировать свои мысли, вить из них узоры, выковывать ключи, способные открывать потаенные двери природы. Быстрее и проще коллайдеров.

  – Цели? – усмехнулся я. – Ну, какие у меня могут быть цели. Добиться, чтобы кто-то произнес: 'благословляю вас, дети, идите и плодитесь'. Жить в согласии и мире долго и счастливо, садить весной и убирать осенью разумное, доброе, вечное, делать скидки постоянным и оптовым покупателям, под Новый Год устраивать распродажи. По мере сил ковыряться в тайнах мирозданья, из тех, что поближе. Вот, собственно, и все. А меня подозревают в чем-то другом. Глубоком и тайном. Ох, как ты не прост – это я слышу уже второй день. После чего поневоле подумаешь, а может, в самом деле, что-то такое затеять, чтобы оправдать доверие? Найти очередную недоломанную иглу, которая в яйце, которое в зайце и далее по нарастающей. Кстати, а Костей Сигизмундович и Аглая Сигизмундовна – часом не родственники?

  – Нет, отчества всего лишь одинаковые. Соотчественники. То есть, цели фактически нет?

  – Если вы о том, чтобы пробраться в логово Императора Галактики, обмануть систему охраны и проверки генетических отпечатков, обойти на каждом уровне часовых из личной Гвардии, выкрасть Золотой Ключ Времени и вернуть его в систему Двойной Персея, на планету Хромоквак, в руки последнего Хранителя, то да, этой цели у меня нет. Пусть они как-то сами, без меня.

  – То есть, для других ты трудиться не намерен?

  – Для каких, других? – осторожно поинтересовался я. – Для Михаило Антоновичеподобных – ни в какую, и не уговаривайте. И никакие слова про слезинку ребенка, про общее счастье для всех тут не помогут. Вот для таких, как Фрея – да, бескорыстно и с упоением. Для вас – после того, как вы произнесете сакраментальное 'я вручаю тебе нашу дочь'... ведь, вы – отец Залины? Хотя и до этих слов, тоже да.

  – А почему ты так уверен, что тебе отдадут Залину? Откуда, вообще, этот неспровоцированный романтизм?

  – То есть, слова про вручаю произносить не желаете ни в какую?

  – Возможно, ты был обманут природным очарованием моей дочери. В то время, как ее настоящая цель – искать людей, подобных тебе, и приводить сюда. А вовсе не бросать свою судьбу и свое счастье в руки не пойми кого.

  У меня перехватило дыхание.

  – Кто к тому же не хочет палец о палец ударить, чтобы вернуть Золотой ключ времени его законным владельцам.

  Я вспомнил, как однажды мы с Залиной ночевали в стогу сена. Так получилось, что в стогу – не рассчитали время, направление, шлагбаум, опущенный перед проходящим скорым, и вместо загодя выбранной по интернету гостиницы оказались при заходе солнца на развилке, ведущей в непонятный тридевятый район тридесятой белорусской области. Автомобиль, который довез нас до перекрестка, подвел жирную черту под всеми автомобилями мира – после него они кончились в принципе. Как явление. Возможно, их сразила бензиновая чума и теперь они стояли где-то, вереницы машин, покрытые внезапной ржавчиной и со спущенными шинами, не способными более держать воздух – главными признаками эпидемии. Большие пустые автобусы, легковушки, грязно-белые газельки, длинные фургоны дальнобойщиков и даже трактора, в которых можно уместиться между водителем и задним стеклом. Все они застыли где-то парализованной обездвиженной массой.

  А мы стояли на теплом асфальте и напрасно всматривались в сгущающуюся темень, ожидая чистый и ясный свет далеких фар.

  И мы решили ночевать в поле, под летними белорусскими звездами, в стогу, еще не просушенном до конца, так что из его середины тянуло острым и крепким травяным духом. И вообще, вести жизнь привольную и древнеславянскую, то есть, купаться ночью в речке, прыгать через костер на Ивана Купала и тырить картошку на колхозном поле, чтобы потом печь ее в углях.

  И вот когда мы окончательно угомонились в своем стогу и мне попалась под руку пуговица на Залинкиной рубашке, которая так и просила, чтобы ее расстегнули, Залина завела разговор. О том, что никогда не имеет точного ответа, то есть, о жизни, вселенной и всем прочем, что не поместилось в первые два пункта. Мне вспомнилась отчего-то Булгаковская Маргарита – впрочем, мужчины всегда ее припоминают, когда хочется привести своей девушке пример чистой и большой неправды.

  'Ну уж нет, – возразила Залина, – я не Маргарита. И вообще, эта парочка неприятна, потому что лишена главного – будущего. Но ты не переживай, если что, я ради своего суженого, то есть, тебя, могу и стекла побить. Да и вообще, много чего могу'.

  'Как это, лишена будущего?' – удивился я, опуская руку уже к третьей по счету пуговице.

  'Вот так и лишена, – сказала Залина, давая моей руке тумака. – Чтобы не отвлекался от разговора. Ведь у них все в прошлом, впереди только перспектива почивать на лаврах да зализывать душевные раны. А у нас будущее открыто. К тому же мы часть рода, я уж точно часть, и на мне лежит особый долг, хочу я того или нет, род этот продолжить'.

  Она прижалась ко мне и положила голову на грудь.

  'Человек всегда был существом общественным, и мог реализоваться только через общину или общество. А в определенных обстоятельствах очень важно поддерживать существование своего рода, я уверена, ты позже поймешь меня. Одиночки, подобные Мастеру – просто эгоисты, живущие для себя. К тому же Мастер слюнтяй и нытик. За него практически все сделала Маргарита, а он только жаловался да угрюмо сопел носом'.

  Она подняла голову ко мне и прижалась щекой к моим губам.

  'Скажи, ты готов ради меня прыгнуть выше головы? Конечно, я люблю тебя и без прыжков, просто вдруг однажды придется?'

  'Что ты там бурчишь? – ответил я, находя своими губами ее губы, – И что говорила насчет продолжения рода? Готов продолжать его хоть сию минуту. С любыми прыжками, ты же знаешь...'

  Сейчас я сидел в кресле ясным июньским днем и меня медленно покрывала испарина – то ли от выпитого чая, то ли еще от чего-то.

  – Очень мило, – с трудом произнес я. – Да у вас тут целая тайная организация для поиска и отсева кандидатов.

  – Не обманываю, и не собираюсь, – пожал плечами Залинкин папуля. – Вспомни, как вы познакомились. Ведь инициатива принадлежала ей, не так ли?

  – Мы стукнулись дверью, – признался я. – Одновременно. Точнее, я открывал дверь, а она собиралась войти в офис. Ну и ей попало по лбу. Я смутился, замер, а она, отталкивая дверь, двинула ею меня. После чего я сказал, что теперь как порядочный человек должен на ней жениться. А она ответила, что теперь как порядочная девушка должна мне отказать. Ну и началось.

  – Все у вас не как у людей. Но обрати внимание, как удачно она выбрала время и место.

  – Если вы к тому, что она долго и тщательно выбирала дверь, а потом выжидала у нее, то да, я растроган. Предположим, все было рассчитано. Предположим даже, что вся ваша история про кандидатов – правда, тем более, что совсем недавно я слышал нечто подобное.

  Впрочем, подумалось мне, поскольку здесь только и делают, что говорят, и, главное, всё – разное, нет никаких гарантий, что услышанное – верно. Вдруг, меня нарочно подводят к одной определенной мысли? С них станется.

  – Ну вот, я перед вами, что дальше?

  – Что дальше? – рассмеялся Иван Берендеевич. – Ты хочешь указаний? Чтобы за тебя вершили твое будущее?

  – Странно, а мне показалось, что вы хотите сказать, добро пожаловать в команду, новобранец, тебя выбрали. Ну и дальше про то, что легко не будет, что на мне лежит великая миссия, про надереть им задницу, ну и прочее про борьбу Добра со Злом.

  – Не скажу. Ни про выбрали, ни про добро пожаловать, ни, тем более, про Добро и Зло. Пропадает смысл выбора, если его навязывают извне. Как определить, к чему склонен человек, к чему способен, если не давать ему возможности проявить себя?

  – Очень мило, – сказал я. – То есть, вы хотите сказать, что я должен проявить себя?

  – Я ничего не хочу. Я рассуждаю – ты выбираешь смыслы.

  – Я это уже заметил. Второй день все, с кем я тут встретился, говорят параллельно мне. Что-то сообщают, делятся наболевшим, но все сказанное мало связано лично со мной. Как если бы ты смотрел сложный красивый фильм, потом вышел попить воды, пил долго и со вкусом, ну и пропустил важную часть. И когда вернулся – ничего не понимаешь. Они там на экране говорят в полной уверенности, что ты в курсе всего, с ними происходящего, что если ты и отлучался, то только на рекламу. А ты не улавливаешь никак, приходится сопоставлять – что было раньше и сейчас.

  – Тебя это удивляет? Вообще-то, человечеству свойственнен именно такой способ общения. Как между отдельными индивидуумами, так и в целом. Говорить параллельно, стремясь самоутвердится, а не понять собсеседника и его язык. После чего начинаются вопросы и удивление: почему нас не понимают? Но в твоем случае у непонимания другая причина. Не хочешь предположить, что говорят не только с тобой, с твоим верхним сознанием? Обращаются ко всему тебе. К твоим внутренним личностям, подсознанию, к тому, что лежит глубоко внутри тебя. И получают ответ.

  – Ловко.

  Меня это потрясло. И невольно вырвавшееся 'ловко!' было только первой непроизвольной реакцией. Говорить с твоим подсознанием! Представляю, что оно способно наболтать обо мне! И главное, ты ничем, никакими внутренними усилиями не можешь повлиять на процесс, твоя душа предательски, и, подозреваю, чистосердечно выболтает все сокровенное!

  – А что ты скажешь, если твой собеседник будет видеть близкое будущее и говорить, обращаясь к возможным вариантам, своими словами извлекая из пены будущего наилучший – а твоя реакция будет его создавать? Ты сочтешь такого собеседника не в себе?

  Я ошеломленно затих. Выходило слишком невозможно. Заманчиво, умно, красиво... и невозможно. Нет, ну неужели Они и на такое способны?

  – За... Залина тоже так умеет?

  – Отчасти. Она еще совсем молода.

  – Лет сто, не больше, – пробормотал я, не в силах совладать с услышанным. – Мне кажется, что я поторопился и сел за шахматную доску играть с гроссмейстером.

  – Пойдешь на попятную?

  – Нет... не уверен... но играть в таких условиях невозможно, результат очевиден.

  – Сдаешься?

  – Нет, беру паузу.

  – Бери, бери, – Иван Берендеевич кивнул и, потянувшись, встал со стула. – Отдохни, подыши свежим воздухом, подумай. Присмотрись. Прислушайся. К себе и другим.

  – Могу я увидеть Залину?

  – Нет, она на процедурах. И твои сомнения не развеет, не надейся. Не беспокой ее.

  – Но я ее увижу хоть когда-то?

  – Не задавай неприятных вопросов и не получишь неприятных ответов, – заметил Берендеевич, собираясь уходить. – Тебе уже сказала вчера Фрея.

  – Хорошо, хорошо. Только, Иван Берендеевич, погодите. Я все же задам этот вопрос, как бы вы на меня не смотрели! Вот эта река, Смородинка, она уже не в нашем мире?

  – Ты и сам это знаешь, – улыбнулся папенька Залины.

  – И вы все не можете туда попасть, потому что человечество в нынешнее время не достаточно собрано, чтобы своей верой и волей размягчать, пробивать пространство?

  – Вот видишь, вопросы и не нужны, когда сам знаешь на них ответ.

  – Но почему наука ничего об этом не знает? Почему за два тысячелетия...

  – За одно, – поправил меня Берендеевич. – Современная наука родилась в шестнадцатом веке, после Нютоновых 'Начал'.

  – ... никто не нашел, не определил, что так можно, что мы так умеем?!

  Иван Берендеевич пожал плечами, подхватил из вазочки обломок печенья, схрумкал его и пошел с балкона прочь. Но у дверей остановился и полуобернувшись, произнес:

   – Потому что оно не лежит на поверхности. Потому что лезть внутрь себя гораздо труднее, чем в недра природы. Потому что нужна дисциплина ума не одного, а многих людей. Да, собственно, Фрея тебе все рассказала. Феномены были возможны лишь на волне энтузиазма, когда скептицизм и деловая жилка людей еще не взяли верх.

  – И поэтому вы пишете про Фиглоков, Луну и планету Нибиру, расшатывая человеческое сознание, заставляя людей поверить в невозможное?

  Иван Берендеевич с заметным удовольствием улыбнулся.

  – И про Фиглоков тоже. Раз ты так думаешь, то скажу больше. Сколько уж пришлось в свое время порассказать! Аглая Сигизмундовна называет этот процесс изданием методичек. И про курьи ножки, и про царевичей, и про налево сказку говорит. Это все до сих пор гуляет, правда перевранное бозбожно.

   Только народец думает все больше про живую воду для себя и всей семьи, чем про то, что по-настоящему нужно. Ему, народу в том числе.

  Берендеевич кивнул еще раз и ушел окончательно. А я остался сидеть за столом, на балконе второго этажа странного дома. И, вообще, странного мира.

  Минут с двадцать я сидел и размышлял. Потом встал и прошелся по балкону. Постоял, рассматривая лес. Но природа уплывала, пряталась за мысли, так что кроме своих мыслей я ничего и не видел.

  Затем я тряхнул головой, расчищая картинку, и отправился вслед за Берендеевичем внутрь дома.

  Дом молчал, не выдавая своих обитателей. Затаился, коварно и осторожно прислушиваясь к моим неуверенным шагам.

  Я прошелся по второму этажу, увидел множество дверей, спустился на первый, ткнулся в первый коридор и нашел библиотеку.

  Библиотека приободрила: нет способа лучше узнать хозяев как через книги, которые у них приживаются. Да и тихая атмосфера конденсированной мудрости, пропитывающая все библиотеки, успокоит.

  Ступая по мягкому густому ковру большущей комнаты, я оглядел шкафы с дверками и без них, шкафы, закрывшие собой все стены до потолка, включая и простенки между окнами. Количество книг и их цветное разнообразие внушало.

  Я открыл первую попавшуюся. 'Пространство-время: явные и скрытые размерности'. Следущая была про топологию и тензоры, и глаз запинался за ряды формул и греческий алфавит в полном составе. Еще имелся труд по теории сложных систем и культурное пространство мифа. Сразу понималось, что читатели здесь основательные и серьезные, которым палец в рот не клади, а сразу начинай с парадигм и высших измерений.

  Я двинулся вдоль полок дальше и наткнулся на фантастику. За фантастикой последовала обычная художественная литература: толстые однотонные томики вперемешку с глянцем и броскими обложками нынешнего века. Потом стали попадаться дореволюционные издания с красивыми виньетками. Если бы я был историком, то, возможно, разомлел от удовольствия. А так только провел руку по древним корешкам, шероховатым и важным.

  Библиотека впечатляла объемом, но не содержанием. Это была обычная библиофильская библиотека, долго собираемая и, похоже, часто используемая. Безо всяких тайных книг и манускриптов. Для проверки я извлек несколько старых томов, но мне попались список дворянских родов Тверской губернии от тысяча восемьсот какого-то года, Отечественные записки, том одиннадцатый, и явно допетровский изборник, полный фит, ижиц и ётов, вследствии чего почти нечитаемый.

  Я еще раз оглядел ряды книг и отправился дальше.

  И серый волк.

  Через полчаса бесцельного хождения по коридорам я вышел во двор, в жаркое солнце.

  Автомобильная площадка перед теремом пустовала. Зато на лужайке за вторым домом наблюдалась идиллия. В кресле качалке под плетеным из соломы зонтом дремала над книгой Аглая Сигизмундовна. Рядом с ней на таком же кресле подставляла солнцу приотрытую грудь и лицо Фрейя. На ее бедрах дремал кот, тот самый. Перед Аглаей и Фрейей на покрывале сидели, подобрав под себя ноги, сестра Залины и незнакомая мне девушка. В руке у каждой была чашка, кроме того вторая укрывалась от солнца белоснежным полотняным зонтом. Напротив них лежал на боку Воронович в белом костюме. Поодаль возилась с корзинками утренняя зеленоволоска в своей юбке до пола, узкой и неудобной, и широких ботинках на толстой подошве, напоминающих ласты.

  Я спустился к компании.

  – Здравствуйте, Александр, – произнесла сестра Залины. – Присоединитесь к нам?

  Вторая девушка с любопытством подняла на меня взгляд.

  – Это Александр, – сказала сестра, – помнишь, давеча тебе рассказывала? Инженер, проводит в здешних местах изыскания.

  – Настенька, – незнакомка протянула мне руку, укрытую белоснежной ажурной перчаткой до локтя. Рука подразумевала поцелуй, и я вежливо поцеловал ее.

  – Надолго к нам? – спросила Настенька.

  – Да, да, – сказала сестра Залины, мило мне улыбаясь, – душечка, ты же не знаешь: здесь собираются проводить железную дорогу и пока всё не изыщут, не угомонятся.

  – Но как же лес? – удивилась Настя.

  – Вот так. Изрубят подчистую.

  После чего она зашептала Насте горомко и отчетливо: 'Это именно он влюблен в нашу красавицу, но только у него недостаточно состояния, и папенька отказал. Представляешь, цест ле роман дадвентюрез энсембле , он собирался ее похитить, уже обо всем условился: лошади, люди, подкупленные городовые, но вместо этого явился к папеньке и сказал, что как порядочный человек не может поступить дурно, поскольку это противно моральным устоям и...'

  – Александр, – позвала меня Фрейя, приоткрыв глаза, – Прикажите подать чаю и подите сюда.

  Я подошел к Фрейе.

  Та позвала неформалку:

  – Марина, голубушка, принесите нам чаю!

  А потом негромко продолжила:

  – Вы позволите распорядиться мне? Тем более, что сегодня, похоже, на вас напал столбняк и вы разучились обращаться с хорошенькими девицами. И вообще, не стойте, не стойте, садитесь, прошу вас. Стоящий рядом мужчина вызывает в груди сомнения: это галантность или неумение обращаться с дамами?

  Я молча присел рядом с Фрейей. Кот на ее бедрах шевельнулся, приоткрыв один глаз, посмотрел на меня, вновь зажмурился.

  Марина, просеменив, принесла нам чай в белый фарфоровых чашках на блюдцах, неуклюже присела в реверансе, и пошлепала к корзинкам.

  – И как ваши изыскания, Александр? – спросила Фрейя, смотря на меня наполовину насмешливо, наполовину серьезно.

  – Идут по плану, – ответил я. – К сожалению, не так быстро, как хотелось бы. Возникли осложнения.

  – Вы же знаете, как все делается у нас на Руси, – произнесла Фрейя. – Не подмажешь, не поедешь.

  – Вы совершенно правы, – вступился Воронович, поворачивая к нам голову. – Кстати, насчет подкупленных городовых. Вот, извольте сюжет: приезжаю в губернскую управу с какой-то безделицей, на пороге – городовой...

  – Мы знаем ваши сюжеты, Воронович! – сказала сестра Залины. – Они всегда заканчиваются бесчеловечно и двусмысленно.

  – Ах, бросьте, – бросил Воронович. – Душечка, у вас чересчур живое воображение.

  – Нет, послушайте, неужто наш лес, – воскликнула Настенька возмущенно, – дивный прекрасный лес срубят? Пройдутся плугом по тем тропинкам, по которым мы бегали в юности, выкорчуют сосны, которым мы поверяли невинные девичьи тайны, развеют напрочь ту нежную доверительную атмосферу милых забав, шлейф которой стелется по сию пору и ...

  Я с любопытством покосился на Настеньку. Та вертела в руках зонт, и увидеть выражение ее лица не удалось.

  – Что именно вас так заинтриговало? – шепнула Фрея.

  – Я подумал, хорошо бы увидеть те самые сосны. Полные девичьих тайн, – негромко ответил я.

  – А я уж было решила, что Вас очаровала Настенька. Не правда ли она прехорошенькая?

  Я уклончиво повел головой.

  – Судя по тому, – продолжила Фрея, – что вырез на моем платье и то, что он скрывает, вас сейчас уже нисколько не влечет, вы настолько близко к сердцу приняли ее слова?

  – Не настолько. Вырез вашего платья ничто не может затмить, – передразнил я её.

  Фрея улыбнулась одним взглядом. Точно такой же улыбкой, которой иногда одаривала меня Залина: слегка стиснутые губы, нарочитое лицо училки, застукавшей ученика с мелом в руке перед надписью на доске 'Марья Васильевна – дура!'. И при этом искрящиеся и исходящие весельем глаза: 'Пиши, мальчик, пиши!'

  Настя продолжала говорить.

  – ... свершившегося священнодействия, которое лежит в основе всякого чувствования справедливости и является непременным условием подъема личности!

  – Полноте, Настя, – произнес Воронович, принимаясь обмахивать себя белой шляпой, – слушать подобное решительно странно. Вы выступаете против прогресса, против естественного оздоровления жизни, скованной тяжкими цепями минувшего.

  – Что вы полагаете под словом прогресс, милостивый государь – с вызовом ответила Настя, – бесконечно однообразное служение машине? Вымученной идее, довлеющей над нашим умом?

  Фрейя подалась ко мне и шепнула: 'Александр, неужто вы не отзоветесь в полемическом запале? Промолчите, скрыв свою позицию гражданина и личности? На вас это так не похоже'.

  Мне захотелось легонько щелкнуть по ее довольному носу, чтобы не задавалась. Но я сдержался, внимательно слушая и пытаясь сообразить, что они затеяли.

  – Но согласитесь, душа моя, – вяло возразил Воронович, – что прогрессу мы обязаны нашим процветанием, нашим жизненным комфортом. Вы же несете абстрактное слово действительности, включенной в отвлеченный термин.

  – Послушайте, Воронович, – вступилась сестра Залины, – Что дает нам ваш так называемый прогресс? Безжалостное разрушение старого мира, старого лишь по названию, но не по силам, по устремленности в завтра? К чему новомодные затеи, к чему этот пыл, эта решительность первооткрывателей, покорителей неизвестного? Вы тешите собственное самолюбие – не более, и в угоду прихотям ломаете здоровое целое.

  – Ах, оставьте, – буркнул Воронович. – Это досужие разговоры. Спросите чье угодно мнение и вам ответят, что прогресс неизбежен, что дорога будет построена и лес пущен на доски.

  – И даже Аглаи Сигизмундовны? – спросила сестра Залины.

  Аглая Сигизмундовна подняла голову и обвела всех сонным взглядом.

  – Кстати! – оживился Воронович – Аглая Сигизмундовна! Золотая наша, великолепная! Умоляю, оградите меня от нападок. Прошу Вас, ответьте им.

  – Голубчик, да что ж я могу поделать? Вы уж сами, сами, дружок, – ответила Аглая с новыми, неожиданными интонациями в голосе. – Будем надеяться, что все образуется. В голове не укладывается, что наш прекрасный чудесный лес будет пущен на доски. Разве такое возможно? Простите меня, но я не понимаю этого совершенно.

  – Да ведь надобно что-то делать, матушка! – произнесла Настя. – Нельзя сидеть вот так, ничего не делая.

  – Ты права, ты неопровержимо права, моя дорогая. Нужно надеяться на лучшее.

  Фрейя коснулась моей руки и, скрывая улыбку, показала взглядом, чтобы я не ел взгядом Аглаю.

  А я мучительно соображал, на что именно они все меня провоцируют. И какую именно цель преследует этот безусловно красивый, иносказательный и демонстративный спектакль.

  – Кстати, Александр, – произнесла Настя, после чего Фрейя удовлетворенно выдохнула. – Вы как практический человек и носитель этого непосредственного миропонимания, должны откровенно поведать о планах на лес.

  – Вот-вот, – сказала Софья.– Сохранится ли в целости наш прекрасный лес или неотвратимая поступь процесса раздавит его безжалостно и бесцеремонно?

  – Откуда ж ему знать? – спросил Воронович. – Он простой инженер, руководствуется высочайше утвержденными планами. Как там начертано, так и поступит. Не отклонится ни на полушечку.

  – Не говорите так, – заявила Настя, – мы знаем, что он порядочный человек и ни за что не допустит бесчестья и произвола. Я полагаю, Александр, вы отличаетесь от легкомысленных юнцов, которые шныряют в поисках развлечений вместо того, чтобы отдавать всего себя тяжкой работе по благоустройству своей души и внутреннего мира. Ведь это наш долг: воспитывать свою душу и являться примером для тех, кто слабее, ниже нас.

  У Фрейи на довольном лице явно читалось: 'Не допустишь бесчестья и произвола?'

  – И когда перед вами встанет вопрос, ломать ли старый мир, милый и уютный, обжитый и душевный или идти согласно правил, которым вы обучены, в которые верите, которые, возможно, уже пригрелись внутри вашей души, вы ведь не поступите бесчестно? Не погубите тех, кто волею случая зависит от вас? Не сломаете жизнь тех, кто волею судьбы на минуту стал зависеть от вашего решения?

  Я недоуменно посмотрел на Настю. Что она имеет ввиду?

  – Господа, господа, – сказала Софья – Полноте. Давайте играть в мяч!

  – С превеликим удовольствием! – Воронович бодро вскочил, подал руки Софье и Насте и все вместе они удалились в дальний конец лужайки.

  Аглая засопела, задремав. Или делая вид, что задремав.

  Я проводил их долгим взглядом и повернулся к Фрейе.

  – Что это было? К чему это дореволюционный антураж?

  Та засмеялась, отчего кот на ее бедрах встрепенулся и, подняв голову, стал беспокойно оглядываться.

  – Антураж? Предположим, для остроты и силы восприятия. Чтобы сильнее вдавилось. Ведь память человечества всё, случившееся более ста лет назад, приукрашает, смягчает, делает романтичнее и рисованее. Но вы опять спрашиваете, Александр? Помните, что вопросы предваряют будущее. А в ваших интересах желательно, чтобы оно было свободным и чистым.

  – Все-все, прости, больше спрашивать не буду. Собственно, это и был-то риторический вопрос – потому что и так понятно. Все эти прочувствованные речи о прогрессе иносказательны, меня о чем-то предостерегали, или даже, просили. Но вот о чем? Я как-то могу повлиять на ваше сообщество? Чем-то ему повредить?

  – Сказочник, – засмеялась Фрейя. – Тебе достаточно издалека махнуть платочком, и через минуту будет готов сюжет: рисунок платка, кем соткан, кем обронен. Появятся мушкетеры, лошади, кареты, подметные письма, тайна аббата, молоденькая незнакомка, корабль, уплывающий в Новый Свет. И все сам, все сам без малейшего усердия с нашей стороны.

  – Ты и говорить ухитряешься, как Залина, – заметил я. – Более того, я не раз ловил на мысли, что меня к тебе просто напросто влечет. Это намеренно или просто вы все такие: чувственные, неотразимые и дразнящие?

  – Да, – не переставая улыбаться, сказала Фрейя, – я ошиблась, будет не одна молоденькая незнакомка, а несколько: хорошенькая аббатиса, дочь губернатора и придворная дама. И все сводят с ума. И все как на подбор.

  – Не все, только одна.

  – Это ничего не меняет. Сказка от этого не перестанет быть сказкой.

  Она явно хотела меня запутать.

  – Некоторые называют сказки методичками, – ответил я. – Небезосновательно. Так что я иду проторенной дорожкой.

  – Ну, как корабль назовешь, так он и поплывет.

  Все же, она меня запутала. Я перестал понимать, что она имеет ввиду.

  – Что ты хочешь этим сказать, не успеваю за твоими мыслями.

  – А ты старайся за ними успевать, милый.

  – Обещаю, буду стараться.

  – Ну, тогда следи. Я не случайно упомянула о сказке, потому что ты пытаешься надеть на ситуацию, на необычность знакомый тебе шалон. И суживаешь сознание, привязанное к сухой, отжившей своё схеме. Вместо того, чтобы расширить, дать ему свободу выбора.

  – Принимается, – согласился я.

  – И раз уж заговорил о методичках. Ты ведь не знаешь всего и видишь только одну сторону предмета. Фиглоки и сказки не просто средство что-то там изменить. В случае человечества, уверовавшего в прогресс, это очень сомнительно. Прими, что они – еще и способ общения. Между нами.

  Я мотнул головой и уныло выдавил:

  – Ладно, пусть это будет аксиомой, не требущей доказательств.

  – Когда-нибудь поймешь и рассмеешься, насколько оно логично и очевидно.

  – Ох, боюсь, это случится не скоро.

  Фрейся рассмеялась.

  – Хорошо, оставим про сказки.

  – Нет-нет, погоди, я готов слушать и слушать. Чтобы выудить смысл.

  Фрейя не переставала улыбаться.

  – Ну, если готов искать смыслы, то сообрази, в чем смысл такого сказочного персонажа как... как...

  – Баба Яга? – подсказал я. – Удивительной красоты женщина. Душевной красоты, разумеется.

  – Далась тебе Яга. Там много других. Вот, скажем, в чем методический смысл доброго Серого Волка? Несмотря на то, что волк – животное древнее, злющее и себе на уме. Но всегда помогает. Безо всякой личной выгоды. Ответь, почему? Отыщи смысл.

  – Мда... умеете же поставить в тупик. Смысл волка? Пусть будет волка. Может, он помогает вследствие высокоморальных убеждений?

  Фрейя хмыкнула.

  – Хорошо, не убеждений! – поспешил сказать я. – Предположим, он на службе Его Величества и просто обязан помогать – так написано в его должностной инструкции.

  Я подумал, что сейчас Фрейя припомнит мне мушкетеров, камеристок и шпаги, но девушка просто кивнула.

  – Вообще-то, – произнес я серьезно, – образ сказочных помощников глубже их проявлений. Если верить науке, то помощник – результат посвящения. Дополнительное качество или новое свойство, полученное в результате инициации. Ступень познания себя...

  – Открой в себе животное, – рассмеялась Фрейя. – Да, впечатляет. А если не верить науке?

  Я вопросительно замолчал.

  – А мне нравится вариант про инструкцию. Востребованная профессия, ничем не хуже других.

  – Профессия? Еще скажи, что место вакантно...

  Я прервался на полуслове. Вакантно? Серый Волк?

  Фрейя загадочно улыбалась.

  – А что же Воронович? Не годится? Национальностью не вышел?

  – А Воронович – муж средней сестры, так, кажется, ты говорил? – девушка засмеялась, отчего кот на ее коленях фыркнул и встал на все лапы.

  – Про кота теперь даже боюсь подумать, – заметил я. – Он определенно шпион и наушник.