Текст книги "Шамаханская царица (СИ)"

Автор книги: Александер Уваротопулос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

  Шамаханская царица.

  Сказка для научных сотрудников, еще не определившихся, младшие они или старшие.

  – Ты не забыл, какое сегодня число? – строго спросила Залина, наливая в чашку кипяток. Поскольку ее, веселенькая, с подсолнухами стояла у плиты, то эта явно предназначалась мне. Чашка с крутым кипятком без признаков сахара и кофе, что должно означать высшую степень серьезности.

  День рождения, похолодел я! Нет-нет, сегодня июнь, а не ноябрь.

  Первый поцелуй?! Первая встреча у неё дома? Первая, первая...

  – Ну?

  Кипяток напомнил о пыточных средствах из средних веков. Веревки, деревянные колодки, длинные щипцы и кипяток...

  – Саша, хватит тормозить, сегодня восьмое. Пятница!

  – Да! – уверенно подхватил я. – Пятница, восьмое! Еще больший ужас, чем пятница, тринадцатое. Все, молчу!

  Залина укоризненно посмотрела на меня и, качнув черными, коротко подстриженными волосами, повернулась к плите. Даже ее плечи были недовольны.

  Вымаливая прощение, я подошел к девушке и тихонько коснулся губами шеи.

  – Я помню,– проворковал я. – Конечно же я помню! Сегодня вечером мы едем за тридевять земель к твоим родителям бить челом и виниться.

  – Можешь им так и сказать.

  – И скажу. Бухнусь в ноги и скажу: простите меня, окаянного, что хочу разорвать матримониальные узы...

  – Наоборот, матримониальные означают брачные.

  – Ну тогда семейные. Разорвать и вырвать из отеческого гнезда кровинушку, усладу, отраду и жадно воспользоваться ее красотой и молодостью.

  – Только отцу это не говори. Он за такие слова тебя сразу в оборот возьмет. И пойдут клочки по закоулочкам.

  Залина чуть повернулась, подставляя губы для поцелуев. Мы столкнулись носами, цапнули друг друга за губы и засмеялись.

  – Понимаю, старая школа. Суровый солдатский дух, строгий контроль с его стороны и полное подчинение с твоей. Вход строго по расписанию и пропускам.

  – Помнишь, что я тебе говорила?

  – Конечно же помню! Особое воспитание, верность традициям, и вообще, не стоит сильно обращать внимание на какие-то причуды.

  Девушка повернулась ко мне полностью, отчего пола ее мягкого пушистого халата съехала в сторону, открывая тело. Сцепила руки за моей спиной и прошептала прямо в мои губы.

  – Вы поладите, нисколько в этом не сомневаюсь, любимый. Я уверена в тебе.

  Ее губы были шероховатыми и сладкими. Той неосязаемой сладостью, которая растворяет мысли и погружает в забвение, которая наполняет тихим неутомимым восторгом, и которая наверняка является основной частью амброзии, напитка богов.

  Мы выехали в семь вечера. Полуголодные, потому что поужинать Залина не дала.

  'Нечего время терять! Пятница, на носу праздники, все из города бросятся, знаешь, какие будут пробки?! Да и накормят нас там до отвала, не переживай. На вот бутерброд'.

   В самом деле, в пробках стоять не хотелось. Я резво взял в зубы бутерброд и последовал за, надеюсь, будущей женой.

  Но в пробке постоять пришлось. Как обычно, два самых бессовестных не смогли определить, чья машина быстрее, ткнули друг друга крыльями, рассыпая вокруг осколки фар, после чего намертво стали, выстроив за собой вяло двигающуюся и сигналящую очередь в добрый километр длиной.

  Но на ближайший час я удовлетворился куском французской булки с ветчиной, листом салата и плоским ломтем порезанного вдоль огурца, поэтому жизнь казалась вполне уютной. Тем более, впереди столпились многодневные, подпитанные праздниками выходные, рядом сидела Залина, тонкая, острая на язык, своенравная, женственная, все понимающая – то есть, самая лучшая и притом самая красивая девушка на свете – чего еще желать?

  Правда, где-то на периферии сознания гуляли всякие мыслишки по поводу ее родителей, но мысли эти, разбавленные вечером пятницы, предвкушением свободы после напряженных рабочих дней ворочались, булькали неторопливо и осторожно, иногда сменяясь образами: папа, любящий традиции и сидящий на ковре с кривым ятаганом над сочными, в пару кусками баранины. А позади него – торчащие колья с черепами прежних просителей руки дочурки.

  Или Папа с тонким заостренным лицом и набриолиненными волосами, зачесанными назад. В строгом деловом костюме черного цвета, с коричневым шарфом, элегантно заправленным под ворот белоснежной рубашки. На каждой руке по кольцу с крупным бриллиантом.

  'Это и есть он?' – немигающим глазом смотрит он на дочь, потом на меня. – 'Подойди ко мне, мой мальчик'. Тонкая кисть протянута для поцелуя.

  'Да, дон Папо' – смиренно говорю я и склоняюсь к сухой руке.

  Или Папа, сидящий на узком троне, с тусклой золотой короной на лысой голове, сухой и сморщенный, с зелеными светящимися глазами и говорящий скрипучим деревянным голосом. 'Дочечку мою захотел, недобрый молодец? Что ж, принесешь молодильные яблочки – отдам за тебя. Ни вопрос...'

  Залина шевельнулась, проводила взглядом очередного наглеца, прущегося в обход очереди по газону справа, и погладила мою руку, лежащую на рычаге коробки передач.

  Черные волосы, густые ресницы, тонкий с горбинкой нос – чем не Шамаханская царица? Нет-нет, просто такой образ загадочной, неотразимой и красивой восточной девушки без всяких злодейских и членовредительских наклонностей.

  Как-то получалось, что разговор о ее родственниках никогда не длился долго, да и при чем тут родственники, когда двое испытывают друг к другу намного больше, чем просто влечение. Ну, предположим, окажется она чеченкой с огромной родней, с черными горячими бородатыми братьями, танцующими по утрам зикр и стреляющими из автоматов, не сданных после последней войны. А отец, обветренный, с недалекой крестьянской мудростью – полевым командиром в папахе и камуфляже. Что, собственно изменится? Моя готовность устроить ее и свое счастье?

  Впрочем, Залина как-то обмолвилась, что в ней много разной крови намешано: украинской, татарской, русской, поэтому перспектива гонять по лесам в камуфляже, защищая поруганную честь жены или обычаи предков уменьшалась до совсем невидимой внутренним оком величины.

  – Чему ты хихикаешь? – спросила Залина, улыбаясь. – Признавайся.

  – Думал о твоей семье. О законах гор. О том, что мне нужно было взять с собой костюм с галстуком.

  – Я знаю, – сказала она, положив свою руку на мою и нежно сжимая. – Ты же все понимаешь. Без слов. И уже, наверное, все просчитал.

  – Не все, – признался я.

  – Люблю тебя.

  – Я тоже, – ответил я и переключил рычаг передач, потому что передний автомобиль, мигнув красным, тронулся вперед.

  Мы проехали с час по федеральной трассе М10. Поток машин то разбегался по полосам, то сходился в один, сжимаемый знаками 'ремонт дороги' и 'объезд'. Затем съехали вправо на какую-то менее федеральную и более просторную дорогу, потерявшую вскоре часть асфальта. Пришлось снизить скорость, чтобы не добить и так уж не новый 'Пежо'.

  Потянулся лес, редкий и монотонный, приукрашенный по русской душевной природе, не терпящей однообразия, кучками пластикового и бумажного мусора.

  За лесом взяли свое поля, недозасеянные чем-то, вытянулись заборы, весьма основательные, за которыми едва виднелись цветные затейливые крыши. Потом островок богатства и порядка иссох, сменился дачами, в которых царствовал русских размах и дух предприимчивости, прилепивший кривые серые доски на недоконченный ряд кирпичей или отжившее свой век в городе, с облезшей краской окно на аккуратную, недавно окрашенную мансарду.

  Затем, предваряемый знаком, что в ста метрах поворот на какую-то глухомань, снова начался лес.

  Возник позади и сверху какой-то стрекот, гул и низко, едва не задевая верхушки осин и берез, пролетело над нами нечто юркое и темное. Я попытался посмотреть, что, но узкая дорога с неровной сырной обочиной и лопнувшим от времени покрытием требовала внимания.

  – Наверно, военные, – заметил я и поправил регистратор. – У МЧС-ников обычно расцветки яркие, а это какое-то однотонное. И мрачное. 'Черная акула'?

  Залина в ответ неопределенно кивнула.

  – Низко как пошла. А помнишь то видео, где Су-24 над дорогой вплотную пролетает? Их подвиг не забыт, страна равняется на своих героев.

  Залина задумчиво молчала.

  – А ведь здорово как! Азарт, кураж, вызов! Будь я летчиком, я бы обязательно...

  – Следующий поворот наш, – сказала Залина. – Держи штурвал ровнее, летчик, и не теряй высоту.

  Позади просигналили, заставив вздрогнуть. Черная 'Ауди' требовательно прижалась к нам, призывая пропустить. Я сбавил скорость и довернул чуть вправо. Черный корпус, судя по буквам 'АМР' – депутатской машины, проплыл мимо, наддал и ушел вперед. А затем свернул на нашем повороте.

  – За ним?

  Залина сосредоточенно кивнула.

  Я убрал руку с рычага передач и положил на руку девушки. Пусть не переживает, все пройдет, как нужно. Родители, конечно, поначалу будут против, потом скрепя сердце согласятся, что это неизбежно и естественно, когда дочь выходит замуж. Затем примирятся и с тем, что жениха выбирали не они. И напоследок признают, что я ничем не хуже остальных...

  Странно, что депутатская машина свернула именно на эту невзрачную, давно не ремонтировавшуюся дорогу, уж точно не ведущую к местной Рублевке. Впрочем, через километр выдвинулись справа из леса серые бетонные плиты старого забора, на котором, судя по огрызкам, когда-то имелась колючая проволока, проплыл шлагбаум с пустой брошенной будкой рядом и асфальт сменила бетонка. Видимо, какая-то брошенная военная часть, сиротливая собственность Министерства Обороны, ныне подлежащая продаже. Вот и началась суетливая езда черных автомобилей с московскими номерами.

  За старой воинской частью бетонка не кончилась, а углубилась в лес. От нее отделилась другая, с плитами, явно покрашенными раньше в зеленый цвет. Затем, третья, с такими же древними пятнами выцветшей краски.

  – Ух! Знаешь, что это? – спросил я. – Это старые советские дороги для ракетных комплексов. Я читал, они были зеленого цвета, чтобы не выделяться на фоне леса и чтобы их не засекли американские...

  Девушка думала о чем-то о своём.

  – ...спутники, – докончил я и спросил. – Нам далеко еще?

  – Нет, уже нет.

  Если близко, то это мог быть только какой-нибудь военный засекреченный городок времен СССР. Такой маленький военный поселок, изолированный от мира, с десятком-другим домов, баней и одним магазином на всех. Получается, что ее родители – из военных?.

  – Ты жила здесь раньше? – спросил я.

  – Нет. Меня из Киева никуда и не вывозили. Берегли. Тут дед живет, ну и родители последнее время. Здесь я была всего пару раз. Вот туда поверни.

  Мы съехали с бетонки на простую грунтовку, щедро присыпанную временами ржавой прошлогодней хвоей. Грунтовка лезла через лес, извиваясь, становясь то шире, то уже. Подступили деревянные крашеные заборы и дома, обшитые досками, с верандами и покрытыми мхом шиферными крышами. Лес обзавелся соснами и елями, поредел, приобрел благочинность. Местность сделалась похожей на дачный поселок, в котором, причем, обитают дачники ленивые, любящие уединение, прогулки по извилистыми тропинкам вдоль сосен и чаепития с длинными разговорами на верандах под вечер. Какое-нибудь областное советское Переделкино.

  Залина показала, где, и я остановил машину у старых дощатых ворот с калиткой и жестяным ящиком для почты с едва угадываемым выцветшим номером '39'.

   – Вот и приехали, – сказала девушка, притянула меня к себе и поцеловала длинно и нежно. – Пошли, откроем ворота.

  За воротами обнаружилось удивительное. Метрах в ста впереди, у солидного трехэтажного домища-терема из сруба, с многоскатной крышей, балкончиками и лестницей-пандусом, на асфальтовой площадке стояли серый джип и обогнавшая нас недавно черная 'Ауди'.

  – Это к деду, – пояснила Залина, среагировав на мой недоуменный взгляд. – К нему постоянно кто-то приезжает консультироваться. Помнишь, я рассказывала, что у него много связей? Не обращай внимания, мы не к нему.

  Ну да, подумал я. Бывший чиновник из правительства на пенсии. Или даже член Политбюро. Живущий в лесу, неподалеку от старой ракетной базы. Разумеется, обращать внимание не стоит, поскольку ничего необычного в этом нет.

  – Поставь машину во-он там.

  Метрах в пятидесяти от теремка, в окружении елей стоял другой дом, обшитый вагонкой. Выглядел он не менее затейливо – с террасой над правым углом первого этажа, с подобием башни над левым, с угловатым третьим этажом и сложным узором разноразмерных окон.

  На площадке рядом ветшали старенькие 'Жигули'.

  – Сам понимаешь, нравы у моих родителей строгие, – напутствовала меня Залина, – поэтому эти выходным придется поспать в разных местах.

  – Ну что ты, ты же знаешь – я сторонник строгой морали и всех нравственных устоев. И вообще, девушка, приличная девушка не должна потакать своему ухажеру и спать с ним...

  – Как-как? – спросила Залина. – Говоришь, не должна потакать? Хорошо-хорошо...

  – Ты не дослушала, дорогая – я еще не дошел до исключений.

  – Нет-нет, ты совершенно прав, и воздержание – именно то, чего нам так не хватает. Мы еще поговорим об этом, когда вернемся домой, – хитро улыбнулась Залина.

  – И-и, – только и смог уныло ответить я.

  – Не отвлекайся. И вообще, расслабься. Вокруг природа изумительная, там дальше пруд есть, а еще дальше – река... впрочем, с тебя и пруда хватит. Отдыхай, наслаждайся чистым воздухом, книжки читай, тут приличная библиотека. В общем, отдохни пару дней от общества жены.

  – Бе-бе-бе,– скривил я нос.– А что жена будет делать в это время?

  – Жена будет колдовать над нашим будущим, – в тон мне ответила Залина. – Ну все, хватит дурачиться, пошли.

  Мы поднялись по скрипучим ступеням, задержались в прихожей, выбирая себе обувь из тапочной россыпи на тумбе у стены, и вошли в пустой просторный холл со множеством дверей.

  – Э-эй, – крикнула Залина. – Есть кто-нибудь живой?

  – Есть, есть,– послышался голос, затем шаги и в холл, пришаркивая, вошла невысокая пожилая женщина не очень приятной наружности.

  – Кто это к нам пожаловал? – прищурилась она. – Да никак Залиночка?

  – Здравствуй, бабушка! – весело проговорила моя девушка, обняла ту и повернулась ко мне. – Вот, познакомься, Саша.

  – Здравствуйте.

  – Здравствуй, здравствуй, – бабушка, похоже, была косовата, потому что смотрела несколько вбок. А кроме того кривила губы и сутулилась.

  Видимо, она занималась до того чем-то хозяйственным – поверх темной юбки был накинут не очень чистый полотняный фартук.

  – А где мама? Где все?

  – Сейчас, Залиночка, сейчас, – засуетилась бабуля, закряхтела, сунулась в одну дверь со стеклянной вставкой, затем в другую. Но мама уже входила сама, красивая, высокая, темноволосая, строгая, в длинном до пят фиолетовом платье, расшитом ниже колен серебряным узором.

  Залина подступила к маме, поцеловала ее горячо в щеку, потом обернулась, счастливая, на меня.

  – Здравствуй, дочечка, – произнесла чинно мама. – Когда приехала?

  – Да вот только что приехала, – подала голос бабуля. – Поди ж ты, как расцвела, красавица-то. Загляденье, ну сплошное загляденье!

  – Одна?

  – Вот, – наконец, смогла подать голос Залина, – познакомься, мамуля, это – Саша. Он меня и привез.

  Мама, не меняясь в лице, оглядела меня, затем, после короткой паузы протянула руку. Кисть была чуть опущена, так что я на секунду замер, решая, пожать ее или все же поцеловать. Но я не успел склониться, чтобы галантно запечатлеть поцелуй, мама убрала руку и повернулась к Залине.

  – Наверное, устала с дороги? Пойдем, дочка.

  – Саш, – Залина сделала шаг ко мне и протянула руку, чтобы забрать сумку со своими вещами, которую я держал до того, – побудешь тут пока без меня?

  Затем она улыбнулась маме и запорхнула в открытую дверь. Мама последовала было за ней, но в дверях задержалась.

  – Аглая, – степенно изрекла она, – похлопочите, чтобы шофера, как вас там, Саша, накормили. Не возвращаться же ему в ночь. Пусть переночует у нас.

  На секунду я обомлел. А потом мама закрыла за собой дверь и отвечать стало некому.

  Я с трудом повернулся к выжидающе замершей бабульке. Хотелось бежать за будущей тещей, доказывать, требовать и объяснять на пальцах дважды два.

  – Ну чо, пойдем, что-ли? – процедила бабка.

  Объяснять ей явно не имело смысла. Требовать Залину – тем более. Я глубоко вздохнул.

  В конце концов, для чего мы сюда ехали? Правильно, отдыхать, дышать свежим лесным воздухом, спать в тихом месте, вдали от цивилизации, вдали от ночного освещения, бикающих на разные лады автомобильных сигнализаций и топота соседей сверху. Вот и нужно этим заняться.

  – Пойдемте, – согласился и последовал за старушкой.

  Баба Аглая.

  Чудесно утро в тихой комнате загородного дома, когда солнце, застряв в кроне стоящих неподалеку сосен, теряет свою слепящую яркость и, деликатно просочившись через стекло, мягко и нежно заигрывает с пылинками да заодно пригревает сонного паучка у подоконника.

  Мир сворачивается до пространства небольшой комнаты с наклеенными на стены и потолок выцветшими обоями, до массивного дубового шкафа, до этажерки с книгами и журналами, судя по простой бумаге, выпущенными бесчисленное количество лет назад. До полок, прибитых на стену и вмещающих всякую полезную в хозяйстве всячину, включая глиняный кувшин, до совершенно целого венского стула; мир сгущается, выпускает из себя, как кажется поначалу, древность, но на самом деле это – постоянство, первый признак вечности. Именно такой она бывает – без признаков современности, с кусочками разных времен, соединенных в одно тихое и солнечное целое.

  Возможно, это потому, подумал я, откидывая от себя тяжеленное пуховое одеяло и спуская ноги со скрипучего дивана на теплый дощатый пол, что вокруг лес. Тихий лес, не пущенный на пиломатериалы алчными соотечественниками. Без заводов поблизости, ферм, интенсивного земледелия и асфальта. И как только его оставляют в покое, он становится настоящим лесом. В котором дремлет вечность.

  Где-то за стеной тикало мерно и равномерно и мне представились настенные часы-ходики с маятником и гирьками.

  Я пошевелил пальцами ног и потянулся.

  Лес, полудикий и чужой. Дом, где цивилизация растеряла большую долю своих приспособлений и удобств. Тихое солнечное утро, предвестник длинного дня, свободного от суеты.

  А может оттого так хорошо, что здесь исписанная временем книга цивилизации словно бы сократилась до первых глав. Дальше – пустота, чистые страницы. И можно снова заполнять их своими смятенными попытками понять мир. Который на самом деле не требует понимания – достаточно просто жить в нем. Быть его частью.

  Или же, сказал я себе, умиленный пафосной картиной, которая изобразилась в уме, благостно так оттого, что вокруг нет людей. Или их совсем мало. И на твое личное пространство никто не посягает. Пусть на короткое время ты перестаешь быть встроенным в общественно-полезные или общественно-бесполезные механизмы. Становишься свободен в поступках.

  Да. Про поступки подумалось очень кстати. Я посмотрел на часы и резво дернул с дивана.

  В доме еще спали. Я тихонько спустился на первый этаж, вышел на крыльцо и вздохнул полной грудью чистый утренний июньский воздух, полный ароматов хвои и какой-то цветущей яркой зелени.

  На стоянке компанию вазовской девятке составляла еще одна машина, кто-то приехал ночью.

  Я осмотрел поросшую травой лужайку перед домом и обнаружил невдалеке беседку, прячущуюся за ближними деревьями. Затем завернул за угол и внимательно рассмотрел терем с 'Ауди' и джипом перед ним.

  Половина восьмого – достаточно ранний час для выходного дня, наверное, именно поэтому никто их здешних обитателей мне не встретился. Разве что кот. Толстый укормленный котяра серого цвета с черными полосками – породы дворовая нахальная, насупившись, медленно трусил по тропинке мне навстречу, даже и не думая отворачивать. Если бы не врожденная деликатность, заставившая меня сделать шажок влево, котяра, наверное, спихнул бы меня на траву. Невозмутимо он проследовал мимо меня.

  'Ах ты ж котовье мурло', – сказал я ему вслед, на что кот только дернул кончиком хвоста.

  Я еще немного посмотрел животинке вслед, а затем, выбрав одну из тропок, ведущую от дома вглубь леса, побежал по ней легким неспортивным бегом.

  Да, знаю, я не спортсмен, просто мне нравится бегать, когда представляется такая возможность. В городе особо не побегаешь: утром, до работы хочется спать, вечером, после – есть. На работу я добираюсь велосипедом. Значит, остаются выходные.

  Тропка, переплетаясь с другими тропинками, завела меня в еловый лесок, описала полукруг, повела вдоль зарослей ежевики, потом сунулась в какую-то чащобу, где суетливо запетляла. Стало совсем сумрачно и я остановился, чтобы оглядеться.

  Возможно, забор существовал только со стороны дороги, а дальше окультуренное пространство плавно перетекало в неухоженный лес.

  Я высмотрел просвет и пошел к нему напрямик через подлесок. Чутье не подвело – передо мной открылся пруд, не очень большой пруд с заросшими деревьями пологими берегами и камышами в дальнем углу. Там, куда я вышел, густо рос папоротник и трава, но далеко справа находилось хорошо натоптанное местечко с песком.

  Я вернулся на тропку и последовал по ней. Совсем скоро она повернула, по всем признакам, к жилью. Мне же хотелось взглянуть на реку, поэтому я выбрал очередное ответвление и свернул в него. Где-то она явно была, эта речка, потому что тянуло речной свежестью и даже слышался плеск воды, но тропка опять повернула назад. Я опять свернул вправо, но быстро уткнулся в очередную колюче-непролазную чащобу. Пришлось возвращаться.

  Через минуту обнаружилось, что по соседней тропке, метрах в двадцати от меня бежит еще кто-то. Я остановился. Тот тоже остановился. С виду – маленький мальчик, лет семи или даже меньше. В белой рубашке-балахоне. Рассмотреть подробнее мешали еловые ветки, которые тут вырастали совсем низко и клонились чуть ли не до самой земли.

  Я сделал пару шагов. Мальчик тоже. Я свистнул ему, чтобы не дурачился. Тот молча стоял на своей тропинке, не обращая на меня внимания, но едва я сделал шаг вперед, он повторил.

  Ладно, подумал я, сейчас проверим, как ты бегаешь, и припустил, стараясь не обращать внимание на странного мальчишку. Какое-то время тот держался прямо, а затем, когда лес поредел, отстал.

  У крыльца мне встретилась бабушка Аглая. Она смерила меня оценивающим взглядом, задержав его на ярких спортивных трусах до колен и футболке с надписью «Я в них верю!»

  – Спортом занимался?

  – Да, пробежался немного, – сказал я, отдышавшись. – На пруд и до речки.

  – Как? До речки? – переспросила она с каким-то неожиданно чрезмерным интересом. – И на речке был?

  Она даже замерла, будто боялась пропустить мой ответ.

  Эге, подумал я, эге... вот тебе и речка. Видно, непростая, раз бабулю так завело.

  – Нет, – ответил я. – До речки не добрался. Заросло там у вас, сплошной бурелом. Хозяина нет.

  – Видел что?

  – Пруд видел, лес видел. Красивые очень места. Густые.

  Бабуля, казалось, потеряла ко мне интерес.

  – Когда поедешь? – равнодушно спросила она. – Сейчас, или позавтракаешь сначала?

  – Позавтракаю, – ответил я. – С удовольствием позавтракаю. Только зачем мне уезжать без Залины, я без нее никуда. А что у вас на завтрак?

  – Если печешься о Залине, то можешь спокойно отправляться. Она с отцом вернется.

  – Не-а, – улыбнулся я. – Ну как же я могу отсюда ухать, из такой-то красоты! А когда завтрак?

  Аглая отвернулась, пробурчав что-то нечленораздельное и нелестное.

  Кухня находилась на первом этаже, и к ней примыкала большая застекленная веранда с двумя диванами по углам и длинным овальным столом рядом с ними. Буфет у стены заполонили чашки, блюдца и прочие приборы, призванные на чайную службу.

  – Здесь садись, – ворчливо окликнула меня Аглая, и загремела столовыми приборами у маленького столика, приютившегося на самой кухне у окна, между узким шкафом и умывальником.

  Мне выставили тарелку с яичницей, еще брызгающейся горячими каплями жира, наплывшей на длинные поджаренные срезы ветчины, стакан сметаны и к нему большой ломоть ноздреватого белого хлеба.

  – Ну-у, – заметил я, врезаясь трехзубой вилкой в горячее мясо, – как можно куда-то уехать от таких завтраков? Да никогда!

  Аглая выжидающе молчала, глядя в сторону.

  – На свежем лесном воздухе, без бензиновой гари, на натуральных продуктах... кстати, сметана деревенская? Или магазинная? Какого числа брали?

  – Деревенская, а какая же еще!– воспламенилась Аглая. – Городское вы там у себя есть привыкли, а здесь все натуральное!

  – Значит, тут поблизости и деревня есть? – осведомился я.

  Аглая повернулась ко мне, уперла руки в стол и, скривившись сильнее, чем обычно, вызывающе произнесла:

  – А тебе, добрый молодец, что из того? Ешь давай, и собирайся. Небось, заждались уже в городе.

  – Знаете, – сказал я миролюбиво, – мне нравится ваша бескомпромиссность. Позвольте, я буду называть вас просто бабушкой Аглаей? Вот скажите, бабушка Аглая, по чем сметану берете? Знатная сметана! Такую сметанку да с пирогами... кстати, а где печь у вас? Или русской печи здесь нет, только эта маленькая плита?

  Аглая свирепо засопела.

  – А ведь русская печь это не только утилитарный инструмент для приготовления пищи, это средоточие русского дома, русского духа и русской жизни. Русская печь, с ее извилистым сложным дымоходом, с несколькими варочными камерами, с поддувалом, местом для спанья – многомерное устройство, которое соединяет пространства человеческих отношений...

  Тут я на мгновение замер. Пространства человеческих отношений – можно ли так говорить? Отношения могут быть пространственными?

  Все же заговаривать зубы не так просто, как кажется.

  – ... которое, я думаю, вы согласитесь, сшивает незримыми нитями в единый ряд символов чужеродные, несовместимые метафоры, через которые мы постигаем окружающий мир и, которое является, вне всяких сомнений, коммуникационным устройством для совмещения разнородных вербальных пластов...

  Дальше я выдохся.

  – Ну ты и наглец, – заметила Аглая, убирая руки со стола. – Что хотел-то сказать?

  Я перевел дух.

  – Ну, мне настолько понравилось, как вы готовите, любезная баба Аглая, что я рассчитываю на долгую и питательную еду в вашем обществе. Возможно, я даже буду просить... нет, умолять раскрыть секрет этой волнующей нежной яичницы, замершей в жарких и страстных объятиях ветчины...

  – Тебе чай или кофе? – спросила Аглая, отходя к плите за чайником.

  На мгновение я решил, что весь мой треп был напрасен.

  – Чай, – выдавилось из меня.

  – Давно с Залиной знаком?

  – С детского садика.

  – Чего? – переспросила бабуля. – С какого такого детского садика?!

  – Знаю, знаю, – оживился я, – она рассказывала, что ни в какой садик не ходила и родители ее воспитывали где-то на стороне. Просто мне кажется, что мы с ней знакомы с самого глубокого детства. Как если бы наши кроватки стояли рядом, и мы совершенно одинаково злобно фыркали над гадким несъедобным борщом, одинаковыми траекториями ерзали под одеялами, когда детей заставляли спать днем, и вместе донимали воспитательницу расспросами, почему баба Яга показывала на себе, вместо того, чтобы сразу засунуть деток в печь и получить без проволочек хрустящую румяную корочку.

  – Да, – согласилась бабуля. – Не сомневаюсь, что спрашивал. Любишь ее?

  – И она меня.

  – Она тут никоим боком. За нее не беспокойся, за себя говори – любишь ли ее. Не просто так, на месяц или год, а на всю жизнь.

  Я задумался.

  Разумеется, проще всего ответить гордо «да». А каково оно на самом деле, что если заглянуть внутрь себя, приотворить с трудом поддающуюся скрипучую дверь в подземелье собственной души, где рождается сиюминутное, где сгорают или вспыхивают предпочтения, невольные влечения и где угасают или превращаются во что-то иное чувства. Что увижу я там? И как вообще открыть будущее внутри себя?

  – Задумался? – спросила Аглая. – Нет ответа, или не хочешь говорить?

  Я виновато произнес:

  – Хочется сказать утвердительно, но мне для этого нужно время. Пусть небольшое.

  – То есть, ты сюда приехал, даже не зная ответа на вопрос, любишь ли ее?

  – Все я знаю! Я не могу ответить, буду ли я через много-много лет любить ее так же сильно, как сейчас. Вот что для меня важно, а не Ваши: любишь-не любишь!

  – Она с отцом и матерью привезла знакомить? – спросила Аглая.

  Я кивнул.

  – Ну что ж, знакомься, – усмехнулась Аглая. – Пробуй.

  Я подумал, что пробовать придется им, а не мне, но вслух сказал:

  – Спасибо.

  – За что? – удивилась бабка.

  – Ну как, за то, что согласились мне помочь. За вашу отзывчивость. За то, что вы есть, милые бабушки, живущие в избушках на краю леса... ну и за мое обаяние заодно...

  – Стоп, – сказал Аглая. – За речью-то следи. Я вовсе не согласилась тебе помогать. Просто я столько пожила на этом свете, что к чужим желаниям и хотелкам отношусь более чем спокойно. И то, что я не буду тебе мешать, не значит, что я согласилась потакать твоим намерениях. Советом помогу, не отказываюсь. Если не будешь мешаться под ногами.

  Я кивнул.

  – И еще. Я профессор философии, у меня с десяток монографий и научных статей – и если я еще раз от тебя услышу про метафорические пространства смыслов – засуну в печь. Понял?

  – Понял, понял! – поспешил согласиться я.

  После завтрака я поднялся в комнату, где ночевал, распотрошил сумку и задумался над вещами. Смартфон пока не нужен – я отложил его в сторону. Зато взял полотенце. И с полотенцем отправился искать ванную или душевую.

  Начал я с зала на первом этаже, того, со множеством дверей. Прежде всего, я открыл дверь, через которую ушла Залина с ее мамулей – и увидел обычный коридор, заканчивающийся еще одной лестницей на второй этаж. Осторожно, стараясь не скрипеть, я поднялся наверх, постоял немного, прислушиваясь к звукам, затем прошелся по коридору, пока не уткнулся в очередную дверь. Дверь была запертой.

  Я вернулся на первый этаж и обследовал его. Дом получался сложносочиненным, с беспорядочной планировкой, явно рассчитанной для того, чтобы его обитатели не путались друг у друга под ногами, и, живя под одной крышей, чувствовали себя словно в отдельных личных апартаментах.

  Я попробовал пробраться на третий этаж, но тот упорно избегал моего общества. И по всему получалось, что последнего этажа нет, а его жители добираются к себе извне.

  Зато я нашел вторую кухню с русской печью. Печь, скорее всего, топили зимой, сейчас она стояла холодная и пустая. Рядом находились помело, ухват и лопата. Широкая деревянная лопата, какой удобно пихать что-нибудь объемное и тяжелое в огонь. Я даже отодвинул полукруглую заслонку и заглянул в черное горнило. Под был чисто вычищен. Если туда и совали что-либо, к примеру, толстеньких испуганных детей, то следов не осталось никаких.