Текст книги "Шамаханская царица (СИ)"

Автор книги: Александер Уваротопулос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

  В кухне имелась еще одна дверь, низенькая и массивная. Я с трудом отворил ее и, пригнувшись, вошел в сарайчик с широкими воротами на улицу. Два маленьких оконца под низким потолком освещали содержимое – четыре огромных колоды, стоящие на соломе у стены, напротив дверей. Колоды, высотой мне по грудь, пустые внутри.

  Если забраться внутрь, подумал я, то можно вполне устроиться с комфортом. И не бояться упасть, если такая ступа, к примеру, взлетит. А потом пролетит на над лесом, едва не задевая верхушки осин и берез.

  Я провел рукой по шероховатой, покрытой свежей черной гарью поверхности ближайшей.

  – Та-ак, – произнес знакомый скрипучий голос.

  Я вздрогнул и обернулся.

  – Шныряет, – констатировала баба Аглая, стоя в дверях.

  – Шныряю, – согласился я.

  – И полотенце с собой прихватил. Для легенды. Помыться, небось, ищешь.

  – Ищу, – согласился я. – Вас не хотел беспокоить, решил сам поискать.

  – Ну разумеется.

  Мы помолчали, глядя друг на друга.

  – Хорошие ступы. – произнес я. – Вместительные. На сколько пробега хватает?

  – Не понимаю. Если ты о колодах, то мы в них уголь для печи держим.

  – Ну разумеется, – теперь уж эти слова произнес я.

  Мы снова помолчали.

  – Я оттого так тихо шныряю, – заговорил я, – чтобы остальных не будить. Пусть выспятся. В том числе и детки. Такие маленькие, лет семи-восьми. В белых балахонах до земли.

  – Видел? – без интереса спросила бабушка.

  – Видел.

  – И что?

  – Не впечатлен.

  Баба Аглая скривила рот в улыбке.

  – Забавно, я ждала другой ответ. Теперь начинаю понимать Залину – такой задурит голову на раз.

  – Интересно только, откуда они берутся.

  – Ниоткуда. Это проекция личного пространства на коллективное бессознательное.

  По ее виду было непонятно, шутит она или говорит всерьез.

  – Полагаю, не успокоишься, пока всюду не засунешь свой нос? – продолжила она.

  Я с готовностью кивнул: 'Ага!'

  – В таком случае, сбегай на пруд, искупайся. Водички попей. Там есть два источника, только будь осторожен: в одном вода отвратительная, гадкая, не ровен час, несварение заработаешь. А во втором очень даже ничего. По виду и по вкусу они не отличаются. Вот когда попьешь, тогда и приходи. Я тебе нашу ванную покажу – чтобы не искал.

  – Намек понял, – повеселел я. – Я мигом, баб Яг... Ага...я.

  – Да что заладил, какая я тебе баба! Для тебя я Аглая Сигизмундовна. Запомнил?

  Я послушно кивнул.

  В этот раз к пруду я вышел совсем быстро, найдя прямую дорожку.

  В правой части просматривалось нечто вроде плотины – бревна, вбитые в дно для укрепления откоса, образовывали ровный ряд высотой не больше полуметра. Толстые деревья своими кронами закрывали небо, отчего там было сумрачно и мрачновато. В левой части пруда густо рос камыш, а за ним клонили к воде свои длинные гибкие ветви ивы. Там, где стоял я, начинался пологий песчаный спуск с редкими кустиками травы. До противоположного берега, находящегося метрах в пятидесяти от меня, лежала чистая вода, не тронутая ряской и болотной зеленью.

  Первоначальный расчет не оправдался. Я не увидел густую поросль и буйное цветение трав у одного источника, и трупики зверушек да птиц вкупе с пожухлой травой и обглоданными костями у другого.

  Здесь вообще не наблюдалось никаких источников, ручьев и луж. Только пруд.

  Я медленно двинулся вправо, обходя буреломы и лесную густоту и оглядывая землю вправо-влево и вперед. Остановился только у частокола. Я не ошибся – тут находилась плотинка-дамба. С левой, укрепленной бревнами стороны, лежал пруд, справа начиналось болотце с окнами воды, с неровными высокими кочками и густой травой. Я прошел по тропинке вдоль частокола, перешел в сосновый лес и повернул вслед за берегом.

  На этой стороне тоже не имелось никаких источников.

  Я обошел пруд, и вновь оказался на песчаном берегу.

  Было бы слишком просто найти эти родники или родник сразу. Будь они легко доступны, их давным-давно бы определили, распробовали, обозначили кувшинами, бадьями, натоптали бы тропинок и слух про чудодейственную воду поплыл бы по Руси во все ее дальние края.

  Вне всякого сомнения, источники спрятаны. Но где? В каком месте лучше всего прятать... воду?

  Я подошел к ровной, без волн и ряби глади пруда. Постоял, рассматривая как зависает и кидается в стороны глазастая стрекоза. Как появляются круги на поверхности, словно кто-то снижу пробует крохотным усиком. Как солнечные лучи проваливаются в теплую прозрачную глубину.

  А затем опустился на корточки, ближе к воде.

  Вода... в воде...

  Именно. Источники должны быть там, внутри!

  Пожертвовав кроссовками, я пошел по самой кромке воды, время от времени останавливаясь и опуская руки в воду.

  Ближе к плотине попался омут – я едва не провалился, пробуя руками дно. Впрочем, перед тем, как оступиться, мне показалось, что оттуда, из глубины приблизилось лицо с открытыми глазами, лицо, обрамленное волосами или водорослями.

  А у самой плотины я нашел его – слабый ключ, бурливший у самого дна. Я осмотрелся и пожурил себя за невнимательность – место можно было определить и не забираясь по щиколотку в воду. Здесь было нечто вроде заводи, маленький бассейн, закрытый с берега плотными кустами дикой малины и крапивы.

  Я прошел дальше, высматривая похожий рисунок берега, и нашел его у другого края плотины.

  Затем я сделал самое простое – нашел сучок потверже и поострее и, стиснув губы, засадил его в большой палец левой руки. Капелька крови появилась только со второго раза. Держа левую руку на весу, я погрузил правую в воду, туда, где клокотал маленький подводный ключ, сложил ладонь лодочкой и поднял наверх.

  Разумеется, это была уже разбавленная вода, но и такой, наверное, достаточно. Я капнул на ранку.

  Потом сказал:'Хм'.

  Затем перешел к первому источнику и проделал всю процедуру еще раз.

  Вторая капелька воды упала с мокрой руки на палец. И вновь ничего не произошло.

  Мне показалось, или в самом деле кто-то совсем близко рассмеялся?

  Неподалеку упала ветка и по воде пошли большие круги.

  Ну допустим, подумал я. Допустим, что вода никак не влияет на кровь. Скажем, не та группа, особая вредность пациента, да мало ли, может, звезды не так соединяются.

  Я опустил левую руку до самого дна и поводил туда-сюда. Потом вытащил и внимательно рассмотрел большой палец. После этого перебежал на другой край плотины и сунул руку в первый ключ.

  Ни-че-го.

  Возможно, я нашел не те самые источники, а какие-нибудь ложные, для отвода глаз особо интересующихся. Потому что, подобное богатство не должно попасть в руки нечестным людям, ибо, попавши, будет непременно скрыто и упрятано для приумножения нечестности. Так что вместо настоящих минеральных вод получите суррогат, обманку.

  Посомневавшись, я совершил еще один обход вдоль берега, но ничего нового не обнаружил. Имелось только два родника, скрытых под водой пруда.

  Я решил опустить руку в очередной раз, чтобы подержать ее подольше, но ранка успела подсохнуть и даже затянуться.

  'Странно',– не удержался я и сказал вслух. – 'Очень странно'.

  Оставался последний способ – испить из нужного родника. Вероятно, их вода насыщена какими-нибудь модными наночастицами, которые вступают в реакцию только с содержимым желудка, не реагируя на пальцы. Поэтому оценить живительную силу можно только внутренним путем.

  Вот только, какой источник правильный? Пить наобум, подтверждая леденящие душу народные истории о мертвой и живой воде, и о том, что нельзя пить из первых попавшихся луж, страсть как не хотелось. Я постоял, раздумывая, а потом решил сделать перерыв и искупаться.

  Да и откровенно говоря, давно тянуло окунуться в прозрачную чистую воду целиком, а не только мочить ноги. Стряхнуть с себя летний зной, пусть и не сильный, почувствовать, как отпускает, растворяется в воде торопливая озабоченность.

  Я отплыл подальше от берега, стараясь не забирать к омуту, почувствовал ногами холодную зябкую воду, перевернулся на спину – но вода не хотела держать, убегала из под меня, – снова перевернулся на живот и, млея от удовольствия, поплыл медленно и неторопливо.

  Позади снова раздался всплеск, словно в пруд плюхнулось нечто тяжелое: кто-то или что-то. Я оглянулся, но увидел только расходящиеся по поверхности круги.

  Несколько раз я оборачивался, ожидая, появится ли кто-нибудь из-под воды, но, похоже, упала большая ветка -никто кроме меня пруд больше не будоражил.

  Я поплавал еще немного, а затем вышлепал на берег, обессиленный, довольный и с большим желанием сжульничать.

  Возможно, что выпитое и в самом деле обладало каким-то свойствами, потому что дом был полон – голосами, скрипами и людьми. Какая-то девушка, длинноногая, с пышными коротко подстриженными волосами, в сарафане в цветочек, совсем коротком, с голыми плечами, девушка-восторг – спускалась по лестнице. Кто-то гремел посудой на веранде, где-то требовательно мяукал кот, в кухне трезвонил и буйствовал чайник.

  Мне не пришлось искать Аглаю Сигизмундовну, она выдвинулась сама из какого-то закутка, которых было полно в доме.

  – Спасибо, хорошо, – сказал я, не дожидаясь, пока она заговорит.

  – Вижу, вижу. А водичка как?

  – И водичка хороша. Хорошо упрятана, хороша на вкус – Ессентуки отдыхают, и действует хорошо.

  – И какую пил?

  – Обе, – усмехнулся я. – Подумал, зачем добру пропадать – ну и выпил. Смешал и выпил.

  А затем, видя как пристально Аглая Сигизмундовна разглядывает меня, продолжил:

  – В конце концов, нет никакого выбора и никакой двойственности, ибо модель дуализма, навязанная нам философией... – тут я вспомнил про профессоршу философии и осекся.

  – Ограничена, не так ли? – продолжила баба Аглая, не отрывая взгляда от моего лица. – И не отражает объективную реальность? И вообще, двоичное сложение – нуля и единицы, добра и зла, дает не нейтрализацию, а новый результат? Это хотел сказать?

  – Как-то так.

  Аглая Сигизмундовна усмехнулась.

  – Небось продрог? Иди, вытрись, а потом спускайся чай пить. Заслужил.

  Сестрица Аленушка.

  За большим, накрытым для чая и поражающим обилием еды, столом сидело трое: та девушка с лестницы, молодой человек, черноволосый, чернобровый, с тонкими мушкетерскиим усами и узкой мушкетерской бородкой, и еще одна девушка, похожая на Залину, только старше. Наверное, сестра.

   Аглая Сигизмундовна извлекла из буфета и поставила на свободное место большую круглую чашку с блюдцем, затем принесла из кухни банку с оранжевым вареньем и дополнила пузатую кремовую вазочку. Затем указала на диван с сидящей на ней девушкой с лестницы.

  – Садись. Познакомьтесь, это Саша, Залинкин ухажер.

  И ушла.

  – Здрасьте, – произнес я.

  Девушка, похожая на Залину – такая же темноволосая, с теми же чудными глазами, линией носа, только губы тоньше – налила в мою чашку заварку, кипяток и пододвинула прозрачную розетку с вареньем.

  – Не отчаивайся, – сказал она. – Залина, она такая. Бросит и не поморщится. Вот, когда меня оставляли, я никогда не переживала. Ну, подумаешь, бросил. Еще пожалеет.

  – И жалели? – спросил я.

  – Не знаю, – пожала та плечами. – Должны.

  – Как такую не пожалеть? – сказала другая девушка, запуская ложку в мою розетку с вареньем, – Я бы пожалела. А ты прощенье у Залины просил?

  Я взглянул на парня, отчего тот произнес: 'Сочувствую'.

  – Просил, – согласился я. – Как же не просить? Все просят и я просил. Без этого нельзя.

  – А 'не достанься же ты никому' кричал? – с любопытством спросила Залинина сестра. И тоже отправила ложку в мое варенье.

  – Но очень тихо. Фактически, про себя.

  Я тоже позволил своей ложке посетить розетку с вареньем. Варенье как варенье. Айва, похоже. А может, и не айва, а какие-нибудь райские яблочки. Впрочем, приятное – оно перебило вкус выпитой родниковой воды, после которой во рту появился и не уходил нехороший металлический привкус.

   – И несмотря на все это, – продолжил я, – она все равно бросила. Сегодня ходил топиться.

  Я оглядел стол. Все было устроено для солидного основательного чаевничания, привносящего смысл пятому часу дня и дающего новый стимул любить жизнь, новые силы для рассуждений, скажем, о роли интеллигенции в русской жизни, о том, что делать и кто виноват, то есть, о вещах совершенно абстрактных и далеких от еды на столе.

  Насладиться жизнью позволяли: нарезка ветчины и сырокопченой колбасы на длинном блюде, тонкие ломти сыра на тарелке рядом, опять же двух сортов, масло в маслёнке, прикрытой затейливой крышкой, под стать всему чайному сервизу. Паштет и что-то рыбное в вазочках, розетки с красной и черной икрой, тонко нарезанные ломти белоснежной булки в плетеной, с полотняной салфеткой на дне хлебнице. Пирог на серебристом подносе. Крендельки и плюшки в вазочке. Конфеты. Отдельно на малюсенькой тарелочке – пустившие сок кругляшки порезанного лимона.

  – На пруд ходил? – спросила Залинина сестра.

  Мое внимание занимал стол – ведь с утра я ничего не брал в рот, – и больше всего – черная икра, редкая и дорогая, поэтому я только кивнул.

  – Ну, нашел где топиться!– бросила вторая девушка.

  Я, наконец, высмотрел нож, подхватил пару кусков булки, пододвинул поближе масло и принялся за дело.

  – Девушку топлением не взять. И вообще, что за мода: чуть что, в воду бросаться?

  Усиленно жуя, я показал, что продолжаю внимательно слушать и полностью со всем согласен.

  – Будто бы вода чем-то поможет.

  – Неужели не поможет? – сказал я с набитым ртом. – А я так надеялся.

  Вторая девушка с любопытством разглядывала, как вслед за икрой я последовательно прибираю для бутербродов ветчину, сыр, паштет, фаршмак.

  – Мне тоже вот не помогает, – вставил обладатель мушкетерской бородки. – Хотя, я ее и не пил.

  Говорил чернявый с небольшим акцентом. И явно не был цыганом, как поначалу показалось.

  – Ты мало ее не пил. Поэтому и не помогает, – пожала плечами сестра Залины и одарила его ласковой улыбкой.

  – Я не пил ее достаточно, – ответил молодой человек и нежно посмотрел на нее.

  – Ты просто не знаешь, как правильно ее не пить, – ответила сестра Залины, не отрывая взгляда от своего собеседника. – Вот, спроси у него, он тебе расскажет.

  Еще немного, и они начали бы ворковать, как голубки.

  – Не обращай на них внимания, – рассмеялась вторая девушка. – Это все неважно, пить ее или нет, важен процесс.

  – Не скажи, – отозвалась Залинина сестра. – Важен выбор.

  – Важен не выбор, а выбираемый, – вступился чернявый.

  Ну да, ну да, подумал я. Болтайте, заговаривайте мне зубы, я тоже так умею. Вот только наемся...

  – А ты как считаешь, что важнее, выбор или процесс? – спросила у меня вторая девушка.

  – Разве это не одно и тоже?

  Они все засмеялись. Возможно, обидно засмеялись, но моя обидчивость была задавлена в зародыше удовольствием от обедо-ужина. Поэтому я не обратил внимания на смех, а налил вторую чашку чая.

  – Разумеется, еще и обаяние, – заметила Залинина сестра, ни к кому не обращаясь конкретно. Словно делилась впечатлением от варенья.

  – Возможно, везение, – сказала вторая девушка.

  Пришла очередь высказаться и молодому человеку.

  – Нет никакого везения и быть не может. Поймала бы кошка ворона, да везенья не хватило.

  – Полагаешь, расчет? – спросила Залинина сестра.

  Я перевел дух и откинулся на спинку стула, ожидая, когда горячий чай чуть поостынет.

  – Или даже нет, не расчет – предчувствие. Расчетом тут не пахнет.

  – Вот именно, – сказал чернявый, осматривая стол с явным намерением чего-нибудь подхватить себе. – Хотите историю? Еду в поезде. Напротив едет академик, один из столпов комиссии по лженауке, не один десяток Петриков съевший. И рассказывает удивительную историю, как в детстве он с другом переходил через полотно железной дороги...

  – Не хотим мы никаких твоих историй, Воронович – сказала Залинина сестра. – Мы знаем, чем все твои истории заканчиваются.

  Она произнесла имя или фамилию с ударением на первом слоге.

  – И знаем, для чего ты с академиками ездишь, – вздохнула другая девушка. После чего снова запустила ложку в мою розетку с вареньем.

  Перехватив мой взгляд, она изобразила лицом, мол, увы, такова жизнь.

  – Нет-нет, я доскажу. Так вот, переходят двухпутное полотно. В обе стороны, насколько хватает взгляда – пусто. Перешли одну колею, вступили на вторую – и тут у академика срабатывает то самое предчувствие. Он оглядывается и видит, как за ними проезжает поезд, товарняк. Медленно, как на сортировочной. И тихо. В окнах тепловоза – ни единого света...

  – А почему должен быть свет? – спросила сестра Залины.

  – Потому что уже начинало темнеть. Вечерело. Что, я разве не сказал?

  – Ты много чего не сказал, – произнесла вторая девушка. – И главное, при чем твоя история к предчувствию, о котором мы говорили?

  – Разве они не прямо соотносятся? – удивился Воронович и зачем-то посмотрел на меня.

  Я собирался приступить ко второй бутербродной части и никакие предчувствия меня не беспокоили. Разве только сама постановка вопроса. Поэтому я спросил.

  – А вот если бы академик не оглянулся, что-то изменилось бы?

  – Разумеется, – с готовностью отозвался Воронович. – Он не стал бы академиком.

  – Логично, – согласился я. – Это очевидный вывод.

  – Академик после того случая заинтересовался скоростью движения поездов на перегонах, скоростью звука, доплеровскими эффектами, втянулся и поступил на физтех.

  – Вот оно как, – удивился я. – Тогда, да, в самом деле.

  – Ну допустим что ты прав, – сказала вторая девушка. – В таком деле немудрено сделать ошибку.

  – Вот видишь, – усмехнулся Воронович. – И хотя всегда есть выбор, в данном случае он неочевиден.

  – Хватит про неочевидность, – взмолилась сестра Залины. – Воронович, оставь их, пусть себе объедаются. Пойдем гулять.

  Воронович кивнул и вслед за сестрой Залины встал из-за стола.

  – А вот блины! – возвестила, входя на веранду, Аглая Сигизмундовна. В вытянутых руках она держала блюдо с большой стопкой блинов, от которых шел пар. – Вы куда?

  – Пройдемся, нагуляем аппетит перед ужином, – сказала Залинина сестра.

  И они, взявшись за руки и демонстрируя нежность и прочие ми-ми-ми, ушли.

  Сигизмундовна осмотрела стол, посмотрела на меня, на блины, снова на меня, затем кивнула и тоже подалась вон.

  Мы с девушкой остались вдвоем.

  Вечерело. Деревянные стены поскрипывали, выпуская дневной жар. Стол наполнялся тенями, цвета размягчались в приятную вечернюю серость, с ощущаемой в ней свежестью близкой воды, серость, растворявшую дневной неупокой.

  Казалось, еще немного – и принесется издали редкий и тихий звон колокола от дальней сельской церквушки.

  – Хорошо обо мне поговорили, не так ли? – спросил я, присматриваясь к блинам.

  Моя собеседница засмеялась.

  – Не о тебе, о Залине.

  – А вот эта девушка, она очень похожа на Залину. Сестра? – спросил я

  – Сестра, – согласилась девушка.

  – А Воронович – ее муж?

  – Почему именно муж?

  – Мне так подумалось. Воронович... три дочери... одним словом – муж.

  Девушка усмехнулась и сразу же погасила улыбку.

  – Нелогично.

  – Так вы хотите от меня логики? – удивился я. – После нынешнего разговора? Кстати, вероятнее всего, вы – тоже сестра Залины?

  – И я сестра.

  – Замужем?

  – Отчего, как сестра, так сразу замужем?

  Мы улыбнулись друг другу. Получилось приязненно и душевно, как у добрых друзей.

  – А вот Аглая Сигизмундовна, она бабушка по отцу или по матери?

  – По коту.

  – Так и думал, – я решился и пододвинул к себе тарелку с блинами. – Кстати, хорошие у вас тут места. Очень. Воинская часть под боком. Секретность. Посторонним вход закрыт, а военные люди не любопытные, если нет приказа... Интересно, что тут раньше было, до военных? Ведь такое место нужно как-то оберегать от чужих взглядов.

  – Ты у всех так допытываешься? – с нежной улыбкой произнесла девушка. – И если они не отвечают, включаешь лампу, направляешь в глаза и начинаешь задавать наводящие вопросы? Привлекать перекрестные ассоциации и повторять одно и то же?

  – Как тогда узнать, что тебе нужно? – осторожно спросил я.

  – Может показаться, что для тебя важны вопросы, а не люди. Может, и Залина для тебя только повод, чтобы задавать вопросы?

  Я промолчал.

  – А не нужно спрашивать, – Девушка положила руку на стол и посмотрела мне в глаза. – Сами все расскажут.

  – Сами расскажут и сами все дадут? – осведомился я.

  – Это вредная и ложная теория, – ответила девушка, по-прежнему глядя мне в глаза. – Что тебе что-то должны. Сами расскажут и сами дадут только при одном условии. Если ты сделаешь так, чтобы захотели рассказать.

  Она засмеялась и подсела ближе, так что наши колени соприкоснулись.

  – Поэтому, рассказывай.

  – Рассказываю, – согласился я.

  Ее нога грела мою, отвлекая и заставляя думать, что мягкая, чуть шероховатая кожа, которую ты чувствуешь, она ведь не просто так, она – символ чужого внутреннего пространства, в котором ты оказался, точнее, в который тебя пустили. С какой-то целью. Вот эта цель будоражила и сбивала с толку. Вспомнилось, что самое маленькое внутреннее пространство – у шведок, а самое большое у американцев. И когда шведки разговаривают, по привычке располагаясь близко, очень близко от уроженца какой-нибудь Техасщины, то те лихорадочно соображают, домогаются ли их или провоцируют, чтобы потом настрочить заявление о сексуальном домогательстве.

  Собравшись с мыслями, я продолжил.

  – Однажды давным-давно в командировке на полигоне я сидел в кабине управления с оператором, девушкой с черными волосами и жгучими глазами. Я что-то ей объяснял, длинно и озабоченно – кажется, про принципы построения системы, и почему нельзя использовать именно этот режим в сочетании вот с теми настройками. Она сидела рядом на высоком металлическом табурете и кивала, так же длинно и так же озабоченно, как говорил я. А потом в какой-то миг я осознал, что наши бедра соприкасаются. Возможно, она просто села рядом, чтобы удобнее было работать с пультом. Следующей мыслью была, осознает ли она, что мы сидим очень близко друг к другу, гораздо ближе, чем могут сидеть чужие, незнакомые люди.

  Затем позвонил телефон, она отошла, а я перевел дух. Она говорила, кажется, с мужем о чем-то постороннем, мягко и очаровательно пришептывая. Потом вернулась на свой табурет. И села так, как прежде. Даже еще ближе. После этого наш разговор приобрел иной смысл, все эти переключатели и сигналы стали не важны, мы просто сидели рядом и переживали одно чувство – близости, даже родства. Это не было флиртом с ее стороны, просто приязнью, которую девушки умеют облечь в самые замысловатые формы... а я мог в ответ сделать только одно – притянуть ее к себе и поцеловать в тревожно замершие от предвкушения губы.

  Моя собеседница засмеялась.

  – Какой лихой поворот. Ну хорошо, мое колено тебя не впечатлило. И на мою попытку сделать разговор более доверительным ты ответил не менее задушевной и трогательной историей, которая непременно размягчит суровое сестринское сердце. Одно но – после такого разговора ты целоваться не полез. И намека не подал. Ох, чувствую, ты не прост, ой как не прост. Признайся, Саш, что вся эта история с Залиной была затеяна только для того, чтобы попасть сюда?

  – Не признаюсь.

  – Разумеется, ты мог после этого по настоящему полюбить Залину, – она не отрывала взгляда от моего лица, рассматривая его с каким-то неотрывным интересом. – Расскажи еще что-нибудь.

  – Что именно? Могу рассказать, о девушка без имени, о кризисе постмодернизма как показателе общего цивилизационного тупика двадцать первого века. Или о борьбе 'обновленцев' с 'попаданцами' и коллапсе современной русской фантастики, которая отчаянно пытается привнести смысл в общество всеобщего капитала и найти душевность в товарно-денежных отношениях и авторских правах, вместо того, чтобы вернуться к истокам.

  – И ты как истоковед и открыватель путей, готов указывать ей путь? А можно что-нибудь менее пафосное и более душевное? Девушке без имени хочется услышать что-нибудь еще, кроме легкой болтовни и отсылок к русским народным сказкам.

  – Хорошо. Сама напросилась.

  – Напросилась, напросилась, – с готовностью подтвердила она.

  – Тогда расскажу тебе две истории, чтобы было понятнее. Тем более, что Воронович со своим академиком все не дает покоя. Это будет история про детей, выпадающих на голову Фиглоку, и скелет на Луне. Может, слышала?

  Она с удовольствием раскрыла глаза и даже чуть подалась ко мне.

  – Эти рассказки периодически всплывают в разных местах, их с жадностью хватают провинциальные газетки, они украшают собой разделы о непознанном и поддерживают экзальтированных дамочек в возбужденном состоянии. А в Интернете они, вообще, топливо для множества страниц. Время от времени о них не слышно, а потом всплывают вновь – через год, пять или даже десяток лет.

  Вот первая история: в 1975-ом году в Дейтройте из окна четырнадцатого этажа выпал младенец. И упал на проходящего мимо человека по имени Джосеф Фиглок. Через год этот Фиглок проходит в том же месте, и ему на голову опять падает тот же ребенок.

  Сама понимаешь, какое это невероятное совпадение, связывающее вместе летающих младенцев и Фиглоков в одно целое, совпадение, про которое думаешь: ну вот еше совсем немного, и ты постигнешь тайные причины событий и поймешь смысл происходящего в мире. В том числе и предчувствий.

  Наши утверждают, что история была якобы напечатана в лондонской газете "Уик-энд' 19 мая 1976-го года. Ага, спохватываешься, вот где собака, то есть жураналисты порылись: уикенд, плотный воскресный обед, послеобеденное лондонское солнце, почтенная публика, желающая получить что-нибудь для лучшего переваривания плотного воскресного обеда. И получающая Фиглока.

  Но если разбираться, то оказывается, что печатал вовсе не Лондонский 'Уикенд'. И вообще, у англоязычных сага о том, как два раза младенец выбрасывался на тротуар, протестуя против жестокого обращения с детьми, звучит несколько по иному. Там все происходит в 1930-м году, а 14 этаж трасформируется в 'по забывчивости мамаши'. Что поделать, авторская и гражданская позиция переводчика наложили свои особенности на русский текст.

  Если копать дальше, то можно найти даже оригинал, и узнать, как все случилось на самом деле. Вот почти дословный текст из газеты, учитывающий национальные особенности перевода, а также дат, детей и дейтротских многоэтажек тридцать восьмого – именно тридцать восьмого, – года. И он настолько короткий, что запомнился без всякого труда с моей стороны: 'Совпадение в Детройте год назад. Выпавший из четвертого этажа ребенок упал на дворника Джосефа Фиглока, который подметал улицу. Оба пострадали, но не смертельно. Через две недели, когда Джосеф подметал в другом месте, на него снова упал и опять с четвертого этажа двухлетний Дэвид Томас".

  То есть, о том, что это был один и тот же ребенок, не говорится ничего. Очаровательная история теряет главную долю своей загадочности и превращается в банальный курьез, без всякой таинственности.

  И вот вторая историйка, про скелет. Она появилась в ноябре 89-го года, когда одна американская газета опубликовала статью о китайском астрофизике Кан Мао Пане, который заявил, что астронавты при полете «Апполона 11» в 1969 году сфотографировали на Луне скелет человека. В джинсах. Рядом со статьей размещалась та самая фотография.

  В отличии от первой, эта история не уходила корнями в далекое прошлое. И смысл ее не искажался. Просто в ноябре 89-го, через двадцать лет после полетов на Луну появилась вот такая, срывающая покровы, заметка.

  Ну и собственно, ради чего я об этом заговорил.

  Человек, хомо сапиенс, существо вредное и прагматичное. Поговорить о чудесном, о необычном, о том, что одна баба сказала – всегда пожалуйста, но только после сытной охоты, после мамонта, оприходованного и запротоколированного на заднем дворе пещеры, после того, как проверены все дубовые засовы на амбарах, и поставлены на капкан самодвижущие жернова – последняя модель, кабриолет, цвета 'металлик'. После того, как ублажена жена и усыплены дубинкой по голове дети. То есть, когда в целом закончена борьба за существование и планов на сегодняшний вечер нет.

  И истории, подобные вот тем двум, всякие удивителки и побасенки, выпадающие из общей картины мира, размывающие её – очень маленькая часть человечества. Точнее, должны быть маленькой частью, если считать по их реальной важности.

  Но на самом деле их много. Чересчур много для прагматичного и не верующего в чудеса землянина. И они подчас вырастают, выдуваются из всякой чепухи, вроде Фиглока. Как если бы кто-то нарочно их взращивает и подпитывает, удобряет, засыпает семена вновь и вновь, чтобы общий фон не уменьшался, а человечество постоянно жило с мыслью, что мир вокруг вполне даже волшебен и странен.

  Я замолчал и посмотрел на свою визави.

  – Надумано, – запротестовала девушка, скептически и одновременно взволнованно поводя плечами. – Вовсе не потому. Людям свойственна тяга к чудесам, это одно из качеств человеческой природы.

  – Которую кто-то умеренно культивирует. Как нужное свойство у привитого растения.

  – Глупости!

  – Оно все просчитывается – математическими методами.

  Девушка выжидающе смотрела на меня.

   – Более того, если копать глубже, в модель общества как сложной системы, то там вырисовываются совсем необычные вещи, плетение странных аттракторов, как если бы человеческая цивилизация вмещала в себе еще одну. Мир в мире, матрешка внутри другой.

   Я замолчал, улыбнулся самой мягкой своей улыбкой и взял в свою руку девушки.

  – А знаешь, сестрица Алёнушка, мне будет приятно иметь тебя в родственницах. Ты будешь олицетворять трезвый расчет и рассудительность. И мы будем ставить тебя в пример...

  – Я не Аленушка, – возразила она и высвободила руку из моей. – Я – Фрейя.

  Она задумалась, надолго задумалась, теребя рукам скатерть.

  Красивая, очень красивая девушка. С короткой стрижкой, делающей ее похожей на пажа, с озорными и одновременно мудрыми глазами, в которых скрывается, очень возможно, нежность и сострадание. С длинными тонкими холеными руками небожительницы. С редкими веснушкам на плечах. С ложбинкой, уходящей в вырез платье и открывающей две округлые линии...

  – Я Залине расскажу, как ты на меня пялишься, – обронила Фрейя.

  – Я сам расскажу. Кстати, где она?

  – Спит. Сил набирается. Ладно, – решительно сказала Фрейя, выбираясь из-за стола. – Поговорили, и душевно. Послушали разных сказок, попритирались коленками. И поняли... поняли... Впрочем, как говорится, утро вечера мудренее, поэтому оставим выводы на утро. Не знаю, как ты, а я пошла спать. Можешь оставаться.