Текст книги "Друзья, любовники, шоколад"

Автор книги: Александер Макколл Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Бармен подал ему стакан, на дне которого плескалось виски, и он, подняв его, по-гэльски пожелал: «Будьте здоровы!»

Кивнув, она молча приподняла свой стакан.

– Но почему вы меня сюда вызвали? Думаю, не для бесед о поэзии, – предположил Иан.

Поднеся стакан близко к глазам, она рассматривала виски, которое пила без всякого удовольствия: слишком крепко.

– Мужчина, о котором я вам говорила, тот, которого зовут Грэм… – начала она.

Иан мгновенно изменился. Лицо напряглось.

– Вы что-нибудь обнаружили?

– Он здесь, в баре, – ответила Изабелла. – Но я действительно кое-что обнаружила. Он не имеет никакого отношения к вашему донору. Никакого.

Иан не обернулся. Продолжал смотреть прямо перед собой, на ряды бутылок. Потом медленно обернулся и поглядел в глубь зала.

– Где? – прошептал он. – Я никого не вижу… – Внезапно Иан замолк, рот его приоткрылся от изумления. Лежавшая на стойке правая рука сжалась в кулак.

Грэм сидел на одной из скамеек в глубине бара. На коленях газета. На столике наполовину опорожненная пивная кружка.

– Это он? – тихо спросила Изабелла. – Тот, чье лицо вам является?

Иан продолжал всматриваться в человека, сидящего в глубине зала, потом наконец повернулся к Изабелле:

– Не знаю, что и думать. Мне как-то не по себе.

– Но это он? – настаивала Изабелла.

Иан опять взглянул через плечо. И в тот же миг Грэм поднял голову и посмотрел на Изабеллу. Взгляды их встретились, и в течение долгих секунд их глаза словно прочерчивали идущую через весь зал линию. Потом Грэм снова принялся читать газету.

А Иан вдруг вцепился в локоть Изабеллы. Сквозь ткань рукава она чувствовала, как лихорадочно сжимаются его пальцы.

– Мне что-то не по себе, – сказал он. – Нужно уйти. Простите… На меня накатила какая-то слабость.

Изабеллу охватила паника. Она испуганно смотрела на его побледневшее, исказившееся лицо. Он чуть качнулся на табурете, рука, лежавшая на стойке, сползла вниз и повисла. Вид человека, чей образ так странно ему являлся, вызвал шок, и сердце, пересаженное ему сердце отозвалось на выброс адреналина. Опасно было зазывать его сюда, подумала Изабелла, да и бессмысленно: зачем ему видеть Грэма, если тот не имеет к нему никакого отношения? Ведь сын женщины, с которой живет Грэм, не был донором, чье сердце получил Иан.

Изабелла обняла его, чтобы и поддержать, и утешить:

– Позвать кого-нибудь? Позвать врача?

Он открыл рот, собираясь что-то сказать, но не сумел издать ни звука. Казалось, ему не хватает воздуха. Глаза дико блуждали. Озабоченный бармен склонился к нему:

– Сэр? Сэр, вам помочь?

– Нет-нет, я в порядке, – ответил Иан. – Я в полном порядке.

– Позвольте мне отвезти вас к врачу, – взмолилась Изабелла. – Вы еще не пришли в себя. Я беспокоюсь.

– Такое со мной бывает, – ответил он. – Это не сердце. Скорее, что-то вроде побочного действия лекарств. Ведь мой организм перенес хорошую встряску. И иногда неожиданно нападает слабость.

Изабелла ничего не ответила. Она все еще обнимала его за плечи. Он мягко отстранился и встал.

– Да, очень похоже на то лицо, – произнес он. – Удивительно, правда? Именно это лицо я и видел. А теперь вот он – сидит в баре.

– Мне не нужно было звать вас сюда, – покаялась Изабелла. – Но он словно преследовал меня. Мне показалось, что нужно, по крайней мере, установить, он ли это.

– Он. – Иан дернул плечами. – Но я не хочу разговаривать с ним. Да и что бы я мог ему сказать? Ведь вы говорите, что он никак не связан с пересадкой сердца. Так что в итоге мы имеем ноль.

Они вышли из бара, не оглянувшись на Грэма. Наверное, стоило пройти до стоянки такси, что была за углом, напротив высокого готического здания Школы Джорджа Хериота. Иан согласился, и они медленно пошли. Он все еще чуть задыхался, и Изабелла подстраивалась под его шаги.

– Я беспокоюсь за вас, – сказала она. – Не надо было мне затевать всего этого. – И уже сев в такси, спросила через окошко: – Иан, вам хочется, чтобы я ничего больше не предпринимала? Просто взяла и поставила точку?

– Нет, – он отрицательно покачал головой. – Я этого не хотел бы.

Отлично. Но ее беспокоило и другое:

– Иан, а ваша жена? Что она думает о моей роли в этой истории? Простите, но я не могу не гадать о ее отношении к нашим встречам. К тому, например, что вы сегодня вдруг сорвались и поспешили ко мне в бар.

– Я не сказал ей о нас, – ответил он, отводя взгляд. – Ничего не сказал обо всем этом деле.

– Это разумно?

– Возможно, и нет. Но приходится иногда лгать любимым или что-то скрывать от них. Именно потому, что они любимые.

Изабелла заглянула ему в глаза. Да. Он прав. Она кивнула на прощание и отодвинулась от окна. Он прошел к следующему такси, открыл дверцу, и обе машины плавно влились в поток текущего по улице транспорта. Изабелла откинулась на сиденье и, прежде чем машина свернула на Лористон-плейс, посмотрела в конец Форрест-стрит, словно предполагая увидеть выходящего из-за угла Грэма. Но его не было, и она отругала себя за не в меру разыгравшееся воображение. Зачем Грэму преследовать ее? Он ни в чем не виновен. Просто она раздражает Грэма тем, что расстраивает его подругу. Легко можно представить себе, как он говорит приятелю: «Какая-то идиотка, из числа так называемых медиумов, страшно расстроила Роуз. Знаешь, есть люди, которым все время неймется, и они вечно лезут в чужие дела. Так вот это именно такая дамочка».

Изабелла уселась поудобнее. Более всего ее сейчас тревожило вот что: а удивился ли Грэм, когда, повернув голову, встретился с ней глазами в баре на Санди-Белл?

Глава восемнадцатая

Грейс внесла утреннюю почту в кабинет Изабеллы. Почтовых отправлений было больше, чем обычно, и, выстраивая на столе башни из писем и бандеролей, Грейс состроила гримаску.

Изабелла тяжело вздохнула. Оставь она дом хоть на время, завалы почты росли бы катастрофически. И бандероли заполнили бы одну комнату за другой.

– Грейс, а что, если я уеду? Что, если я отправлюсь… – Она не договорила. Решившись, ну, почти решившись на поездку по Шотландии с итальянцем, да еще и не как-нибудь, а в «бугатти», она была пока не готова сообщить об этом Грейс. Да, пока не готова.

– Двадцать пять писем, – объявила Грейс, – я их пересчитала. Десять рукописей. Подумать только – десять! Четыре бандероли с книгами, одна жутко толстая. А еще одиннадцать фирменных конвертов, три, по-моему, со счетами.

Изабелла поблагодарила. Так повелось, что в последние месяцы Грейс непременно присутствовала при вскрытии утренней почты, и Изабелла сразу передавала ей то, что могло идти в мусорную корзину.

Какие-то конверты так и отправлялись туда нераспечатанными, другие Грейс вскрывала. Сохраняла все извещения и брошюрки партии консерваторов, а то, что приходило от других партий, рвала в клочки или миловала в зависимости от своего отношения к ним в данный момент времени.

Изабелла вскрыла конверт с аккуратно напечатанным на машинке адресом.

– Это от моего приятеля Джулиана, – сообщила она и, прочитав короткое письмо, заразительно рассмеялась. – Думаю, это не шутка, – заключила она, показывая письмо Грейс. – Он предлагает статью о нормах поведения в буфете со шведским столом.

Грейс прочитала написанное и вернула листок Изабелле.

– Конечно это воровство, – заявила она. – Забирать лишние булочки! Ничуть не удивляюсь, что он именно так это и называет.

– Джулиан Баггини – педант. И хочет всерьез проанализировать, этично ли взять со шведского стола лишнюю булочку, а потом съесть ее на пикнике.

– Но неужели, – фыркнула Грейс, – вашим подписчикам захочется читать об этом?

Изабелла призадумалась.

– Можно сделать специальный номер, полностью посвященный этике еды. Статья Джулиана встанет туда отлично.

– И что это еще за этика еды?

– Еда – материя куда более сложная, чем нам кажется, – пояснила Изабелла, поглаживая нож для разрезания бумаги. – Философу стоит взглянуть на нее с различных точек зрения.

– Например, с точки зрения голода, который он испытывает, – поддела Грейс.

– Что же, – задумчиво протянула Изабелла. – Философ – человек, как все прочие. Телесные потребности ему не чужды. – Она еще раз пробежала глазами письмо. – Шведский стол. Да, разумеется, тут есть о чем подумать.

– Нечего думать. Элементарное воровство. Нельзя брать чужое. О чем тут размышлять?

Заложив руки за голову, Изабелла уставилась в потолок. В каких-то случаях, хотя отнюдь не во всех, Грейс решительно отсекала лишние доводы, следуя принципу бритвы Оккама, иначе говоря, теории Уильяма Оккамского, утверждавшего необходимость предельного упрощения начальных посылок, что в каких-то случаях помогает, и очень неплохо.

– Но иногда трудно отличать свое от чужого, – попробовала она возразить Грейс. – Ты можешь исходить из того, что имеешь право на лишнюю булочку, а владелец отеля предполагает, что каждому постояльцу следует ограничиться одной.

– Ну, в этом случае ты берешь то, что считаешь своим, хотя это не так. И, значит, ты не воруешь, – ответила Грейс. – Во всяком случае, мне так кажется.

Изабелла прокрутила в мозгу этот довод. Так. Скажем, двое незнакомцев с похожими зонтиками приходят в какой-то дом. Один уходит раньше и берет зонтик, который искренне полагает своим, но, возвратившись домой, обнаруживает, что взял чужой. С моральной точки зрения это не воровство, с точки зрения закона тем более. Ей смутно припомнилось, как она обсуждала этот вопрос с юристом – горбоносым адвокатом, говорившим убежденно и четко, но с позиции… да, с позиции бритвы Оккама. Помнится, он сказал: закон допускает оправдание ошибки, в случае если ошибка разумно объяснима, что само по себе, конечно, тоже звучало разумно.

В юридической практике используют тесты на разумную предсказуемость, пояснил он, и привел несколько примеров, засевших у нее в памяти.

«Рассмотрим, например, причинность, – сказал он. – Вы отвечаете за последствия своих поступков, которые вам как разумному человеку естественно было предвидеть. Но за то, что находится за пределами этой сферы, вы ответственности не несете. Разрешите проиллюстрировать на конкретном примере. А. напал на В., нанес ему удар по голове, и В. лежит на земле, истекая кровью. Неожиданно появляется С., окончивший курсы оказания первой помощи. Ему объясняли, что надо накладывать жгут, и он накладывает жгут».

«На шею?»

«К несчастью, да. Возникает вопрос: ответственен ли А. за смерть В., наступившую не от потери крови, а от удушья, и как оценить действия неразумного спасателя С.?»

Изабелла с трудом сохранила невозмутимость. Но речь ведь действительно шла о трагедии.

«И что, А. признали ответственным за смерть В.?»

«Хоть режьте, не помню, – нахмурился адвокат, – чем кончилось это дело. Но вот, пожалуйста, еще пример. А. дрался с В., и В. вытолкнул его из окна. Но А. не упал на землю, так как на нем были подтяжки, которые американцы очень удачно называют „держалками", и эти держалки зацепились за балкон этажом ниже. А. повис. Внизу собралась толпа, а на балконе появился человек, готовый выступить в роли спасателя. „Снимите его!" – кричит снизу толпа. И послушный спасатель перерезает резиновые подтяжки».

«Как грустно! Бедняга».

Чем кончилось это дело, адвокат не забыл и рассказал, но Изабелле было не вспомнить его рассказа. Она обернулась к Грейс:

– А не кажется ли вам, что человек, берущий лишнюю булочку, считает, будто он вправе сделать это?

– Скорее всего, – ответила Грейс. – Если я что-то выкладываю на стол и говорю: «Берите, пожалуйста», вы, безусловно, имеете право так и сделать.

– Ну а если я возьму все? Если приду с портфелем, набью его доверху, наберу еды на неделю?

– Это будет эгоистично, – вынесла приговор Грейс.

– Жутко эгоистично, – кивнула Изабелла. – Но вот эгоизм – это зло или просто качество, которого традиционно принято чуждаться? – Она немного подумала и добавила: – Возможно, решение нашей загадки в том, что слова «берите, пожалуйста» подразумевают некоторое ограничение и значат «берите, пожалуйста, столько, сколько вам нужно».

– Для завтрака, – подсказала Грейс. – Берите столько, сколько вам нужно для завтрака.

– Именно, – подхватила Изабелла. – Не знаю, насколько мы разовьем тему этики шведского стола, но в ней, несомненно, есть интересные повороты. Хотите, чтобы я написала это Джулиану, или предпочитаете сделать это сами?

– Думаю, лучше вы, – рассмеялась Грейс. – Меня слушать не будут!

– Нет, почему же? Будут, – возразила Изабелла. Грейс пошуршала конвертами:

– Я так не думаю. С какой стати? Для них я всего лишь уборщица.

– Ничуть, – торжественно изрекла Изабелла. – Вы домоправительница, а это огромная разница.

– Им так не покажется.

– Среди домоправительниц было немало талантливых и даже выдающихся особ.

– Правда? – Грейс явно заинтересовалась. – Кто, например?

– Э-э… – Изабелла уставилась в потолок, ища там подсказки. – Ну, скажем… скажем… – Ну вот, сболтнула, а теперь, сколько ни напрягайся, не вспомнить никого. Кто ж они, эти молчаливые, не получившие признания героические труженицы? Наверное, их было много, но сейчас приходит на ум только та, что бросила в камин рукопись Карлейля. Кажется, правда, она была горничной. Или домоправительницей? А чем одна отличается от другой? Изабелла попробовала в этом разобраться, но тут же поймала себя на мысли, что работа стоит на месте: пока она размышляет о шведских столах, домоправительницах и булочках, стопки корреспонденции ничуть не уменьшаются.

Взглянув на следующий конверт, она отложила его, не вскрывая. Что, если в самом деле сделать номер, посвященный философии еды? В нем непременно должна быть статья о моральных проблемах, связанных с шоколадом. Чем больше она думала об этом, тем больше философских измерений возникало в связи с понятием «шоколад». Шоколад заставлял по-новому взглянуть на феномен акразии – слабости воли. Ведь мы знаем, что шоколад не полезен – а он действительно не полезен, так как способствует увеличению веса, – а едим его, и еще сколько. В чем причина – в слабости воли? Но если мы так упорно едим шоколад, значит, скорее всего, нам кажется, что он полезен: наша воля толкает нас к действию, которое – мы это знаем – принесет удовольствие. А раз так, значит, мы вовсе не слабовольны – наоборот, у нас очень сильная воля, и она заставляет нас делать то, чего действительно хочется (вдоволь есть шоколад). Да, шоколад – материя непростая.

До трех часов она сосредоточенно работала, а потом позвонила Энгусу Спенсу в редакцию «Скотсмэна». Сначала его не оказалось на месте, но пятнадцать минут спустя, когда Изабелла готовилась выпить чаю на кухне, Энгус сам отзвонился ей.

– Я видела тебя вчера возле редакции, – сказала Изабелла. – Ты садился в такси, был в черном пальто и шикарно выглядел. Просто шикарно.

– Ехал брать интервью у очередного претендента на шотландский престол, – пояснил Энгус. – Люди, желающие объявить себя потомками славного принца Чарли или его отца, появляются с удивительным постоянством.

– Они что, полоумные? – изумилась Изабелла.

– Некоторые – безусловно. Но штука в том, что, как ты знаешь, у принца Чарли не было законного потомства. А его брат-кардинал наслаждался – по долгу службы – холостой жизнью. Умер в весьма преклонном возрасте, но, увы, не оставив наследников. Так что на этом династия Стюартов и закончилась. Думаю, все это ты проходила в школе. Я проходил.

– Но не всем хочется в это верить? Энгус немного помолчал, потом вздохнул:

– Одна из сторон жизни журналиста – необходимость общаться с людьми, которые убеждены, что все в этом мире устроено вовсе не так, как нам внушают. Они действительно верят в это. «Потомки Стюартов» все более или менее из их числа. Некоторые из них вполне разумны и, утверждая свои претензии, ловко подсовывают ссылки на солидные книги. Другие просто фантазируют, но иногда появляется кто-то, чьи доводы кажутся достаточно убедительными. Нынешний претендент – один итальянец, давно бомбардирующий лорда-хранителя письмами и документами. Создалось мнение, что тут нет никаких фальсификаций, и некоторые моменты – хотя я не очень понимаю, какие именно, – следовало бы внимательно изучить.

– И?..

– И выяснилось, что брать у него интервью – одно удовольствие. Скромен. Обаятелен. И еще знаешь что? Невероятно похож на Иакова Шестого. Временами казалось, что против тебя сидит сам старина Джейми. Сходство не в масти – в чертах лицах. Скулы, глаза почти те же. Я был поражен.

– Но между ними порядочно поколений, – напомнила Изабелла.

– Да, но фамильное сходство иногда проступает и в очень далеком потомстве. Как бы там ни было, он здесь и брызжет якобитским энтузиазмом. Возможно, даже считает, что если лорд-хранитель поддержит его претензии, кланы опять возьмутся за оружие и возведут его на трон.

– Звучит весьма романтично.

– А старина Джейми Шестой был очень любопытным королем. Бесспорно, интеллектуал. Возможно, бисексуал. Или скажем иначе: любитель забивать мяч и в те и в эти ворота.

– Не перебарщивай с остроумием, Энгус, – сухо ответила Изабелла. Потом рассмеялась: – Ты, вероятно, не прочь с ним поужинать?

Нет, такого желания у Энгуса не было.

– Ужин с шотландскими королями – опасная вещь, – сказал он. – Во всяком случае, оставалась таковой до недавних времен, если считать шотландцами и Ганноверскую династию. Спасибо, ужинать в такой компании не хочется. Вспомним хотя бы историю с Дарнли и Риччио.

Но Изабелле не хотелось вспоминать эту историю. Риччио, итальянец, секретарь Марии Стюарт, был убит в Эдинбурге напавшими на него незнакомцами прямо на глазах королевы. Молва гласит, что одним из убийц был ревнивый муж Марии, лорд Дарнли. Но Изабелле всегда казалось, что обвинение, выдвинутое против него, недостаточно обоснованно.

– Почему ты считаешь возможным обвинять его, Энгус? – спросила она запальчиво. – Нельзя вот так походя рушить чужие репутации. Я думаю, что ты нет справедлив к Дарнли.

– Не горячись! – рассмеялся Энгус. – Все это случилось… э-э… Когда? В тысяча пятьсот шестьдесят каком-то. Можно ли проявить несправедливость к человеку, покинувшему этот мир четыреста с чем-то там лет назад? Едва ли.

На это у Изабеллы имелись свои возражения. Философская сторона вопроса о нанесении ущерба мертвому, безусловно, представляла для нее интерес. Эту проблему можно было решать по-разному… Но сейчас в самом деле не время.

– Думаю, о лорде Дарнли мы побеседуем в другой раз, – решила она. – И в первую очередь о его смерти, точнее, убийстве, так как это наверняка было убийство. У меня есть кое-какие соображения по этому поводу.

На другом конце провода вздохнули:

– Хорошо-хорошо, Изабелла. Я верю, что тебе под силу разгадать эту тайну. И сделать из нее захватывающий рассказ. Отдаешь эксклюзивное право на публикацию «Скотсмэну»?

– Зависит от твоего поведения. Но слушай, Энгус, я позвонила не для бесед о шотландской истории. Окажи мне, пожалуйста, услугу за услугу.

– Разве я что-то должен? – Голос Энгуса звучал удивленно. – Мне как-то не вспомнить.

– Ну и не вспоминай. Не будем мелочиться, – поспешно ответила Изабелла. – Я прошу о совсем небольшом одолжении. Мне нужно узнать одно имя, и всё.

Она рассказала, в чем дело, и он внимательно выслушал. Ей казалось, что ему будет нетрудно получить нужную информацию. Наверняка у него есть знакомства в службе здравоохранения или в больнице. И кто-нибудь там может оказать ему услугу.

– Пожалуй, такая возможность имеется, – признал он. – Есть врач, которого мы поддержали, когда на него пришла жалоба в Высшую медицинскую комиссию. Я ему искренне симпатизировал. Считал, что он действовал правильно. А другие газеты начали шумную обвинительную кампанию. Он, безусловно, очень мне благодарен.

– Вот и спроси его, – подсказала Изабелла.

– Хорошо. Но если он не захочет ответить, настаивать не стану.

Они договорились, что – появятся новости или нет – Энгус непременно позвонит сегодня. Повесив трубку, Изабелла вернулась к заварке чая. Она любила смешивать «эрл грей» и «дарджилинг». В чистом «эрл грее» слишком яркая отдушка, а «дарджилинг» ее смягчает. Цветы и их ароматы, подумала она и вдруг заинтересовалась, а что же пила Мария Стюарт? Выяснить это можно будет у Розалинды Маршалл. Та знает о шотландских королевах все и пишет о них интересные книги, сидя у себя дома на Морнингсайде.

Бедная королева Мэри! Провела столько времени в заточении, создавала дивные французские вышивки и бесконечно писала довольно-таки ядовитые письма. При испанском дворе в то время пили уже шоколад, но до Шотландии эта мода еще не дошла. А чай, помнится, появился не раньше начала семнадцатого века. Значит, Мария пила какие-нибудь травяные настои, хотя вряд ли их пили для удовольствия: для этой цели употреблялись французские вина. Цветы и вьющийся над чашкой пар, привкус изгнания и Шотландия, отголосок которой улавливаешь то в звуке голоса, то в старинном шотландском слове, в тени, упавшей на лицо, в игре света.

Энгус сдержал обещание и позвонил, но куда раньше, чем она ожидала. Допив вторую чашку чая, она как раз собиралась отнести ее в раковину, и тут-то заверещал телефон.

– Вот тебе это имя, – сказал он. – Маклеод. То, что нужно?

Она не отвечала и не двигалась. Из чашки, о которой она позабыла, капнули на пол несколько остававшихся на дне капель.

– Изабелла?

Но она была вся в своих мыслях, занимавших ее, пока она пила вторую чашку, мыслях, не связанных с тем, что он сейчас сказал. Теперь ей хотелось услышать другое имя.

– Спасибо, Энгус. У меня к тебе еще один вопрос. Как зовут итальянца, у которого ты – помнишь – брал интервью?

– Чудовищно длинная итальянская аристократическая фамилия. Но это не мешало. Я называл его просто Томазо.