Текст книги "И возвращу тебя…"

Автор книги: Алекс Тарн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

– Коля! Коля! – это Берл звал Кольку, раздраженно размахивая руками. – Садись, сейчас поедем!

И точно, несколько десятков пропущенных полицией машин на время высвободили голову автомобильного затора. Худо-бедно они проехали перекресток, и Берл нажал на газ, ускоряясь на свободном в этом направлении шоссе. Слева тянулась многокилометровая оранжевая пробка.

– Не слабо у них тут, – удивленно сказал Колька.

Берл скользнул по нему странным взглядом.

– Что?.. – еще больше удивился Колька. – Что-то не так?

Берл уже открыл было рот, чтобы ответить, но тут зазвонил телефон.

– Братан?

Это был Гамаль.

– Да, – коротко ответил Берл. – Слушаю.

– Не сердись, – сказал Гамаль. – У нас есть пословица: если твой конь говорит тебе «нет», то одно из двух – либо ты просишь что-то не то, либо ты просишь как-то не так.

Берл молча ждал продолжения. Гамаль вздохнул.

– Того, кто тебе нужен, зовут Чико. Это кличка, а настоящее имя – Дрор Наим. Найдешь его в Хайфе, на Адаре. Ресторанчик-стейкия под названием «Муса»… – он перевел дыхание. – Берл?

– Да?

– Я тебе ничего этого не говорил. И другу своему тоже объясни.

– Хорошо, – Берл покрутил головой и улыбнулся. – А за друга не беспокойся – он все равно ни бум-бум, ни на арабском, ни на иврите… Гамаль?

– Да?

– У нас тоже есть пословица: настоящий конь никогда не говорит «нет». Знаешь почему?

– Почему?

– Не лошадиное это дело – разговаривать.

Гамаль рассмеялся.

– Приезжай как-нибудь. Не по делу, один.

– Спасибо, брат. Приеду.

Берл отсоединился и глубоко вздохнул.

– Что такое? – спросил Колька. – Кто это был?

– Да так… – весело ответил Берл. – Один дурной конь, который хотел стать верблюдом… Ты в Хайфе когда-нибудь бывал?

Колька хмыкнул и отвернулся к окну. Оранжевая пробка снаружи рассосалась, и теперь солнце вхолостую жгло пустынное шоссе, пыльные придорожные кактусы и растрепанную тракторами желто-зеленую равнину северного Негева.

Глава 5

Дышать на Адаре – узенькой полоске города между раскаленным морем и круто убегающей вверх стеной Кармельского хребта – было решительно нечем. Автомобильные пробки, трубы близкого нефтеперегонного завода, склады торгового порта и рынок совместными усилиями вырабатывали такую тошнотворную смесь выхлопных газов, дыма и гнилостных миазмов, что нормальные человеческие легкие наотрез отказывались выискивать в ней кислород. Едва заметный бриз с моря не только не приносил облегчения, но, наоборот, удерживал ядовитое облако на месте, прижимая его к Кармелю и не позволяя ни рассеяться над волнами, ни вскарабкаться вверх, туда, где виднелись небоскребы и виллы Верхней Хайфы. Выйдя из машины, Колька потянул воздух, да так и остался с разинутым ртом.

– Держись Коля, – сочувственно сказал Берл. – Я тебе легких путей не обещал. Здешние-то уже привыкли, а вот приезжему человеку, да еще и по первости… Ты закури, легче станет.

Они прошли по узкой улочке, зажатой между обшарпанными закопченными домами. На углу в теньке сидел на стуле пожилой пузатый мужик в майке и обмахивался соломенной шляпой. Рядом с ним прямо на тротуаре стоял стаканчик с черной кофейной жижей и овальными разводами на серых пенопластовых боках.

– «Муса»?.. – он махнул шляпой за спину. – Это туда. Прямо и налево, еще раз налево, а там увидите… Жарко, а?

– Фу-у-у… – вздохнул Берл.

Пузан сделал кругообразное движение, которое охватило сразу все: и море, и дома, и Кармель, и тень, и обезумевшее солнце в зените. Затем он водрузил шляпу на лысину и, высвободив таким образом обе руки, развел их в стороны широким извиняющимся жестом:

– Лето…

Прямо, налево, еще раз налево… Зной вскипал в лабиринте переулков, как огненный металл в плавильной форме. Стейкия «Муса» оказалась небольшим заведением, зажатым между газетно-лотерейным киоском и кустарной мастерской по изготовлению ключей. Несколько столиков стояли прямо на тротуаре, защищенные от солнца потрескавшимся пластиковым навесом. Внутреннее пространство ресторанчика длинным чулком уходило вглубь, в полумрак. Слева за стойкой дымил мангал, встроенный в закопченную стену. На прилавке и на витрине теснились судки и миски с салатами, соленостями, зеленью и приправами.

Посетителей было на удивление много. Повидимому, на аппетит обитателей Адара не влияла даже такая удушающая жара. За стойкой орудовал высокий тощий парень, с цирковой ловкостью жонглируя коричневыми кругляшами фалафелей. Маленьким кривым ножом он надреза?л питу и, держа ее на отлете, как раскрытую варежку, принимался ритмично постукивать щипцами по длинному деревянному подносу с фалафелями. Подчиняясь его неуловимым движения, шарики весело подпрыгивали вверх – по два, по три, по четыре – все выше и выше, под самый потолок, пока артист не решал, что на этот раз хватит и не направлял их воробьиную стаю прямиком в широко раззявленный рот питы.

Люди в очереди и за столиками разражалась одобрительными возгласами, а парень быстро добавлял в питу чипсы, хумус, горячий грибной соус и преподносил ее очередному клиенту, который немедленно приступал к догрузке многочисленных приправ и салатов в и без того перегруженную «варежку». Процесс этот сопровождался раздумьями и тщательным тестированием на вкус и завершался только тогда, когда загребущие руки клиента уже не в состоянии были впихнуть в раздувшуюся питу ни крошки из того, что еще вожделели завидущие глаза.

Окончательно убедившись в этом непреложном факте, клиент с удовлетворением осматривал получившийся конечный продукт, сочащийся тхиной из прорванного бока, украшенный пышной шапкой красной капусты и робко выглядывающей из-под нее горячей чипсинкой, густо подкрашенной кетчупом с неизвестно как примкнувшим ко всему этому великолепию кедровым орешком – и лишь затем, причмокнув, глубоко вздохнув и зажмурившись, дабы максимально сократить лицевые мышцы, широко-широко распахивал рот, в безнадежно-оптимистической попытке объять необъятное.

Но необъятное, понятное дело, не обнималось, а наоборот, привольной волной вываливалось из питы на грудь, на штаны, на стол, на пол и куда только нет… ну и черт с ним – подумаешь… что надо – выстираем, что надо – подметем… зато вкусно-то как, Господи!.. Господи, как вкусно!..

Берл толкнул Кольку в бок:

– Что будешь, бижу? Стейк?.. шашлык?..

Колька сглотнул слюну и помотал головой.

– Нет. Возьми мне вот этого… – он кивнул на фалафели.

– На экзотику потянуло? – засмеялся Берл.

Несмотря на сопутствующее представление, очередь двигалась быстро. Выслушав Берлов заказ, парень кинул стейк на решетку мангала, присыпал его перцем и застучал щипцами над фалафелем для Кольки.

– Слышь, бижу, – небрежно сказал Берл. – Где тут Чико принимает?

Щипцы сбились с ритма в дрогнувшей жонглерской руке, коричневый шарик ударился в жирный от копоти потолок и плюхнулся в миску с майонезом. Изумленные посетители прекратили жевать и общий вздох пронесся по ресторанчику.

– Чтоб я сдох! – с досадой воскликнул парень.

Затем он швырнул щипцы на прилавок, воздел обе руки вверх и раздраженно продолжил нараспев: – Чтоб я так жил!

Берл пожал плечами, несколько сбитый с толку противоречивостью обоих заявлений.

– Извини, би… – начал он, но парень перебил его. – Извини, извини… плевал я на ваши извинения! Совсем достали с вашими сраными выборами! Тут стейкия, а не избирательный участок, понял? Стей-ки-я! Понял?!.

– Зря ты так кипятишься, бижу, – примирительно сказал Берл. – Здесь и без того жарко. Не хочешь – не говори… уже и спросить нельзя…

– Са?сон! Эй, Сасон! – из дымной глубины зала, распахивая руки словно для объятия, подходил коренастый дядька средних лет в шортах и красной выцветшей футболке. С футболки лукаво, по-ленински прищурившись, взирал в полное борьбы светлое будущее прославленный команданте Че Гевара.

– Ну что ты кричишь на человека? Что такое произошло?.. Война?.. Землетрясение?.. – он повернулся к Берлу. – Не бери в голову, братишка. Сасон сегодня нервный с утра. А на нервного марокканца не обижаются. От нервного марокканца убегают. Правда, Сасон, каппа?ра?

– Погоди, погоди… – гортанно пропел Сасон, подбирая щипцы и без каких-либо хитростей набрасывая фалафели в питу. – Мы вам еще покажем, откуда окунь ссыт… судью купили, пидоры… только с пенальти и можете… – он снова швырнул щипцы и заорал на весь зал. – А пенальти-то не было! Не было!

– Не было, не было… – с готовностью подтвердил «Че Гевара», демонстрируя соглашательство, в корне несвойственное его историческому прототипу. – Берите жратву, ребятки, да и пойдем, пойдем от греха… мы вас уже давно поджидаем.

Похватив Берла под руку, «Че Гевара» потащил его подальше от стойки. Недоумевающий Колька последовал за ними, неся в в обеих руках тарелки с едой. Сделав несколько шагов, дядька воровато оглянулся, хихикнул и приподнявшись на цыпочки, шепнул Берлу на ухо:

– Было!

– Что? – не понял Берл.

– Пенальти… было… сто процентов! – он отстранился, подмигнул и продолжил уже обычным голосом. – Почему опоздали? Пробки?.. Кто из вас Шафман? Ты или он? Погоди, дай угадать… ты! Я прав? Ну скажи – прав?

Берл молча кивнул. Шафман, так Шафман. Какая, собственно, разница? Кем он только не перебывал в своей недлинной еще жизни…

– А ты, значит, Чико и есть? – спросил он, улыбаясь как можно сердечнее.

– Я?! Ты что? – дядька замахал руками, отчего Че Гевара у него на груди еще больше нахмурил брови и грозно задвигал своими революционными челюстями. – Чико там, за столиком. Сюда, сюда, проходите…

Дрор Наим по прозвищу «Чико» уже вставал им навстречу из-за углового столика, протягивая вперед узкую волосатую кисть. Был он мал ростом, круглолиц и суетлив. Казалось, состояние неподвижного покоя причиняет ему физическую боль, и оттого каждая часть тела использовала для движения малейшую возможность, предоставляемую обстоятельствами. Пальцы непрерывно что-то теребили, локоть елозил по столу, ноги шаркали и переминались, глаза подмигивали, рот – когда молчал – постоянно куда-то дергался, кривился и округлялся. Даже длинные, черные с проседью, блестящие от геля волосы мелко кучерявились, напоминая пружинки, нервно сжимающиеся и разжимающиеся сами по себе.

– Наконец-то! – Чико пожал Берлу руку и по-боксерски качнулся в сторону, заглядывая за богатырскую спину гостя. – А где же Шафман? На улице?

– Не приехал, – сказал Берл, садясь и тем самым заталкивая Чико назад в его угол. – Простудился Шафман. Погода сам видишь какая.

Колька поставил тарелки на стол и уселся с другой стороны. «Че Гевара» остался стоять, выжидающе глядя на своего хозяина. Чико недоуменно моргнул, передернул плечами и сменил по меньшей мере десяток разных гримас.

– Ладно… – пробормотал он наконец и сделал своему напарнику знак садиться. – Мне вообще-то все равно с кем. Главное, чтобы результат был хороший.

– Не, – помотал головой Берл, берясь за вилку. – Главное, чтобы человек был хороший. А результат приложится. Я – хороший. А друг мой – еще лучше.

– А Шафман? – растерянно поинтересовался Чико.

– Не, – Берл отрезал кусочек мяса, зажмурился, пожевал, подумал и констатировал. – Шафман хуже.

– Чего-то я не пойму… – сказал «Че Гевара» с явной тревогой в голосе.

– Погоди, Авиад… – остановил его Чико и выбил пальцами барабанную дробь. – Вы, ребята, того… вы мне сразу скажите: принесли или нет? У меня лишнего времени нету.

Берлу стало весело. Он не имел даже отдаленного понятия, о чем идет речь, и это придавало игре дополнительную увлекательность. В конце концов отпуск это или не отпуск?

– Конечно, принесли, – твердо сказал он. – А как же.

Напротив него Колька делал безуспешные заходы на раздувшееся туловище питы. Берл улыбнулся.

– Коля, ты кусай, не бойся. Закрой глаза и вгрызайся. Фалафель – это для храбрых, как жизнь. Что упадет, то упадет. Живи минутой. И поглядывай за соседом.

– Русские, – неодобрительно хмыкнул «Че Гевара», как будто догадавшись, что речь идет о нем. – А так и не скажешь.

– Погоди, Авиад… – повторил Чико и тронул Берла за руку. – Покажи.

– По-твоему, я похож на фраера? – спросил Берл с обидой в голосе. – Сначала ты покажи.

– Что тебе показать?

– Как это «что»? – удивился Берл. – Ты ж не «Мисс Вселенная», бижу. Что ты можешь мне показать, кроме денег?

Чико присвистнул и задергался, как марионетка в руках неврастеника. Теперь уже он изображал обиду и изумление, причем нешуточные.

– Послушай меня, каппара, и послушай внимательно, – произнес он скороговоркой. – Я не знаю, кто ты, как тебя зовут и сколько у тебя людей. Если ты съел Шафмана, то, наверное, человек серьезный. Тем более – кто любит Шафмана? Шафмана не любит никто. Но даже Шафман знает, что везде есть правила. Везде! Даже в футболе! Если какой-нибудь пидор сбивает нашего нападающего в штрафной площадке, то положен пенальти. Так или не так?

– Так! – эхом откликнулся «Че Гевара», для верности пристукнув по столу. – Был пенальти! Сто процентов был!

– Погоди, Авиад… Вот и в нашем деле так же. Никто не платит заранее – ни в Ликуде, ни в партии Труда. Да они и не могут, ты пойми, человек. За ними ведь конкуренты в семь глаз смотрят. У них у всех яйца вот в таких вот тисках! Чуть что – хрясь! – Чико сжал кулак и сморщился, как от невыносимой боли. – Так что пе?чи-ме?чи дают потом, месяца через три, после того, как все уляжется. Откуда же я тебе их сейчас возьму, когда до выборов еще полгода? Мы работаем на доверии, каппара. На доверии! Я ж тебе тоже доверяю. Вот ты приносишь мне бланки, да? Я ж не спрашиваю – откуда? Может, ты этих новых членов партии в психушке подписал. Может, они педофилы все до одного или серийные убийцы. Или старички из дома престарелых, которые имени своего не помнят. Кого волнует? Главное, чтоб не в земле пока и чтоб потом проголосовали как надо. Это уже твое дело и тоже, заметь – на доверии! Люди должны друг другу верить, каппара. Должны дружить. Человек человеку – друг. Друг! Понимаешь?

Берл облегченно кивнул. Теперь он действительно понял. Чико зарабатывал на жизнь перепродажей избирателей для внутрипартийных выборов. Претенденты на приличное место в партийном списке крупной партии обычно нанимали таких подрядчиков для мобилизации нужного количества голосов. Демократия стоила денег и немалых.

Он доел стейк и отодвинул тарелку.

– Понимаю. Давай дружить, уговорил. Знаешь, Чико, есть это у тебя, есть… как его… ну, дар убеждения.

– Как? – не понял Чико.

– Гладко врешь, – пояснил Берл. – Ты сам-то в политику податься не пробовал?

– Всему свое время… – загадочно ответил Чико, подмигивая всем своим телом. – Меня все хотят. Но я пока не решил.

Берл понимающе покачал головой.

– Платформа не устраивает?

– Ага, – Чико опустил уголки губ и важно наморщил лоб, отчего и в самом деле немедленно стал похож на депутата кнессета. – Я за рабочих. За слабые слои населения. Может, свою партию сделаю.

– Да ну? – обрадовался Берл. – А меня запишешь?

«Че Гевара» возмущенно крякнул и приподнялся на стуле.

– Да что с ним говорить, Чико? Гони ты их в шею. Он ведь над тобой издевается! Позвать ребят?

– Погоди, Авиад… – сказал Чико. – А тебе, каппара, я в последний раз говорю, пока по-хорошему. Есть бланки – давай, посмотрим. Нет бланков – идите себе с миром. Зачем вам проблемы?

Берл ухмыльнулся.

– Проблемы-то у тебя, бижу. Только ты этого пока еще не понял.

– Да что… – начал было привставать «Че Гевара», но Берл мигнул Кольке, и тот, оторвавшись от своего фалафеля, быстрым коротким движением ударил дядьку в кадык. «Че Гевара» захлебнулся, закатил глаза и лег грудью на стол. Все произошло настолько быстро и бесшумно, что занятые цирковым представлением Сасона посетители не заметили ровным счетом ничего.

Чико сидел бледный, приоткрыв рот, и молчал. Впервые за все время беседы он пребывал в полной неподвижности. Берл неторопливо положил ему на плечо руку, передвинул поближе к жилистой шее, отыскал пальцем артерию.

– Просил ведь ты у него: «Погоди, Авиад… погоди, Авиад…» Сколько раз просил, а? Четыре? Пять?.. Эх, не хотят люди слушаться. Правильно ты говорил, бижу: люди должны друг другу верить. И дружить. Но мы-то с тобой друзья не разлей вода, правда, Чико? Я бы даже сказал – до гроба. Я даже догадываюсь – до чьего гроба именно. Хотя, ты ведь не станешь делать глупости, когда рядом с тобой такой близкий друг? Правда?

Берл слегка нажал пальцем. Чико дернулся, но тяжелая рука крепко держала его за горло, и он обмяк, поняв бесполезность сопротивления.

– Пусти… пусти…

– Не пущу, – улыбнулся Берл. – Не пущу, пока ты мне не поможешь, бижу. А ты мне поможешь, уж поверь опытному человеку.

Чико робко кашлянул.

– Я бы рад, да пока не могу. Мало голосов, тысячи не наберется. Приходи через месяц…

– Тысячи? – присвистнул Берл. – Вот это да… А ты и в самом деле крупный политический деятель. Только мне ведь столько голосов не надо, бижу. Мне, знаешь, одного твоего хватит. Расскажи-ка мне о своей прежней профессии. Еще до эпохи твоего блистательного политического взлета.

– До политики? – Чико пожал плечами. – В профсоюзах, то есть?

– Так ты еще и в профсоюзах побывал? – восхитился Берл, снимая руку с Чикиного плеча. – Ну ты, брат, даешь… Послужной список, прямо как у Бен-Гуриона! Нет, я о другом. Девяносто первый год помнишь? После войны в Заливе? Тогда ты трудился, скажем так, по международной линии. Занимался завозом работниц полового труда из дальнего зарубежья. Что молчишь?

Чико вздохнул.

– Все правильно, – сказал он. – Спорить не стану. Занимался. Завозил. Даже собственный «массажный кабинет» держал наверху, на Кармеле, около гостиниц. Только тогда же и завязал с этим делом, в конце девяносто первого. Спрашивай, чего тебе надо, отвечу. У меня секретов с того времени никаких не осталось. Все чисто.

– Коля, давай фотки!

Колька вынул из сумки конверт. Он не понимал ни слова из разговора Берла с кучерявым сутенером, но это мало его смущало. Достаточно, чтобы Берл дал ему знать, когда дойдет до дела. Просьба достать фотографии означала, что этот момент вот-вот настанет. Он протянул сутенеру конверт и впился в него глазами, стараясь оценить реакцию. Краем глаза Колька продолжал следить за дядькой в красной футболке. По его расчетам, тот мог очухаться в любую минуту.

Чико со равнодушным видом просмотрел снимки. Увы… ничто не указывало на то, что лица девушек были ему знакомы. Колька вздохнул и вернулся к нескончаемому фалафелю.

– Кто они твоему другу? – спросил Чико, возвращая фотографии Берлу.

– Одна из них – его невеста.

Чико кивнул и отвернулся. Казалось, он собирается с мыслями. Тем временем «Че Гевара» пошевелился, поднял голову из тарелки с салатом и обвел всех недоумевающим взглядом.

– Привет, Авиад, – ласково сказал Чико. – Доброе утро. Будь другом, принеси арак. У Сасона есть бутылки в холодильнике.

Колька взглянул на Берла, но тот отрицательно покачал головой.

– Вы ведь не станете делать глупостей, правда, Чико?

Чико усмехнулся со странным выражением.

– Теперь уже нет. Самую большую глупость в своей жизни я сделал тогда, – сказал он. – Которая из сестер его невеста? Старшая?

– Младшая… погоди-погоди… откуда ты знаешь, что они сестры? Я тебе этого не говорил.

– Не торопи меня, ладно? – Чико потер ладонью лоб. – Без стакана арака я все равно говорить не смогу. Тут надо все по порядку… чтоб вы поняли… с самого начала.

«Че Гевара» принес арак, стаканы и тарелку маслин. Вид у него был испуганный.

– Спасибо, каппара, – кивнул Чико. – Ты пока иди, погуляй где-нибудь. Я позвоню, когда надо будет.

Он налил себе полную и начал пить мелкими глотками, как воду. Колька наблюдал за ним широко раскрытыми глазами. Водку, в такую-то жару… Поставив на стол пустой стакан, Чико потряс головой и принялся сильно растирать лицо обеими ладонями, как будто хотел содрать с него что-то липкое и раздражающее.

– Знаешь, я уже начал думать, что вы никогда не придете… – тихо сказал он наконец, кивая в такт каким-то своим мыслям. – Четырнадцать лет все-таки. Сколько раз я себе этот разговор представлял, а все равно неожиданно выходит. Но речь-то у меня давно заготовлена… Я ведь почему должен с самого начала рассказывать, как ты думаешь? – Чтобы вы меня не зарезали тут же на полуслове – вот почему. Потому что, если начну с конца, то непременно зарежете.

Чико усмехнулся.

– Я бы на вашем месте точно так и сделал…

Он снова потянулся к бутылке.

– Э, нет, – остановил его Берл. – Сначала толкай свою речь. А то с трибуны упадешь.

– Что ж… – Чико глубоко, как перед нырком, вздохнул. – К девяносто первому я в этом бизнесе уже не одну собаку съел, а целую стаю, причем большую. Без малого десять лет – это тебе не игрушки. Ну, не все десять… два раза в серединке пробовал завязать. И не смог. Тебе не понять. Я и сам-то не очень понимаю. Это как наркотик – тянет и все тут. Адреналин, наверное. Хотя, с другой стороны, какой там адреналин? Ведь не дерешься ни с кем, и опасности тоже вроде как никакой. Даже без «вроде как» – просто никакой.

– Проституция у нас не то что разрешена, но и не запрещена. Власти просто делают вид, что ее нет. Нельзя сутенерствовать, нельзя содержать публичные дома. Но эти два «нельзя» – никакие не «нельзя», а булшит, бычье дерьмо, да еще и тонким слоем намазанное. Потому что достаточно повесить вывеску «массажный кабинет» или какую другую… скажем, «курсы кройки и шитья»… и все – никакой закон тебя не тронет. И полиция такой кабинет не преследует, а наоборот, приветствует. По двум причинам: личной и общественной.

– Ну, личная – понятно. Во-первых, мент тоже человек, в том смысле, что потрахаться любит. Сам понимаешь, неудобно ему перед женщиной утром полицейской дубинкой трясти, а вечером – дрыном своим персональным. А бывает еще смешнее. Помню, как-то наехали на меня с облавой. Так один мент наручники вытащил, чтобы, типа, девушку в участок вести, а она ему в лицо смеется. «Я ж тебя, говорит, этими же наручниками вчера к кровати пристегивала!» Во как. Ну а во-вторых, дружба с хозяином кабинета тоже не без выгоды. И ничего в этом плохого нету. Они его от всякой нечисти охраняют, ну а он, соответственно…

– А общественная польза тоже очевидна. Допустим, позакрывали бы все кабинеты – что, от этого проституция бы кончилась? Как бы не так! Просто перешли бы работать на улицу, вот и все. А на улице – сам понимаешь, кого только нету. И мразь всякая, и беспредельщики, и маньяки, один другого заковыристей, и наркота, и ножички… Короче, не будь кабинетов, преступность бы вдвое выросла, а то и больше. Вот тебе и весь ментовский расчет.

– Ты и впрямь как перед комиссией кнессета выступаешь, – насмешливо заметил Берл. – На заседании по легализации проституции. Может, сразу к сестрам перейдем? Как их звали, помнишь?

– Ты бы тоже помнил, если бы тебя полгода по следователям таскали… – Чико покачал головой. – Виктория и Ангелина. Такие имена. Язык сломаешь.

– Что такое? – встрепенулся Колька. – Он их помнит? Кацо, переведи. Что он говорит?

– Что-то помнит… – неохотно подтвердил Берл. – Осталось только выяснить – что. Потерпи еще чуть-чуть, Коля, не торопи события. Пусть сначала выложит свою историю. Мы свои вопросы задать всегда успеем. Ты пока выпей, что ли. Расслабься.

Колька взял бутылку, налил по полстакана себе и Чико.

– Спасибо, каппара, – улыбнулся тот. – Он что, вообще ни слова не просекает? Нет? Может, и к лучшему. Ты ему потом по-своему перескажешь…

Он выпил и наморщил лоб.

– На чем я остановился? На ментах?

– Про ментов я уже понял, – возразил Берл. – Теперь давай про сестер.

– Что? – недоуменно переспросил Чико. – Про сестер? Ээ-э, нет… – он шутливо погрозил пальцем и прыснул дурацким пьяным смехом. – Ээ-э-э, нет! Теперь вы все от начала до конца выслушаете, всю мою речь, понял? А иначе какого хрена я ее так долго репре… ретре… репретировал?!

– Черт! – Берл с досадой хлопнул по столу. – Уже надрался, сучий потрох! Зачем ты ему наливал? Я сказал: «выпей», а не «выпейте».

Колька виновато пожал плечами.

– Из вежливости…

– Из вежливости… – передразнил Берл и повернулся к Чико. – Ладно, валяй свою речь, только побыстрее. И арака больше не проси, алкоголик.

– Сам алкоголик! – огрызнулся расхрабрившийся Чико. – Где это видано, чтобы русский марокканца алкоголиком называл?.. Не-е-ет, каппара, у нас свои развлечения… другие…

Он хихикнул и снова потер лицо обеими ладонями, мелко тряся над столом черными с проседью кудряшками.

– Другие… вот и бизнес этот – как наркотик. И адреналин тут ни фига ни при чем. Не в адреналине дело. Дело в похоти, вот. В похоти, в силе желания. Смотри. Вот, допустим, ты заходишь в комнату, и там есть всякие люди – мужчины, женщины… и ты смотришь на них просто так – ну, как обычно. Кто они для тебя? – Куклы, манекены в одежде. Коллеги, например. Или друзья. Или соседи, или просто незнакомые люди, но они обязательно тоже чьи-то коллеги или соседи, или еще кто. Так ты на них сответственно и смотришь, и нет в тебе никакой силы желания, ничего в тебе не шевелится – ни в сердце, ни в штанах. А если и подумаешь чего ненароком при виде какой-нибудь короткой юбчонки, то тут же эту мысль и подавишь, потому как неуместно, неловко, не положено.

– Но стоит тебе узнать, что одна из них проститутка – вот эта, черненькая в желтой майке и джинсах… и как сразу все меняется! Ты уже смотришь на нее совсем другими глазами! Ты уже думаешь, как именно она это делает… ты уже представляешь, как будет, если, скажем, положить ее на живот или на спину, или поставить на коленки… Какая, к черту, коллега… ты уже видишь ее грудь и бритый лобок, как будто майка и джинсы вдруг стали прозрачными. Ты помираешь от похоти, тебя распирает… разве не так? А почему? Что такое произошло? Тебе всего-то и шепнули на ухо два слова: «она проститутка». Ты всего-то узнал, что она в любой момент готова задрать подол и повернуться к тебе чем скажешь. Без единого словечка, без цветочка, без облома, без каприза, без вопросов с допросами – до и без претензий с жалобами – после. Без ничего! Просто задрать подол и повернуться. И все!

– Вот это – то, что тебя распирает, – и называется силой желания. Похотью в чистом виде. И прет она из тебя, изнутри, из тебя, а вовсе не из той черненькой в джинсах. Понял? А теперь представь себе, что ты сидишь в этом кабинете, и там их пять или шесть – черненьких и беленьких, крашеных и нет, в платьицах и распашонках… и все они готовы – все пять! Уу-у-х!..

«Хорошо, что Колька ни слова не понимает…» – подумал Берл.

– Уу-у-х!.. – повторил Чико, воздев к потолку руки со скрюченными пальцами. Глаза его блестели. – Но главное тут даже не в этом. Ведь дело вовсе не в твоей собственной похоти. Ее, хотя и много, но надолго не хватает. Дело в клиентах. Каждый приносит с собой свою собственную энергию, и ты заряжаешься ею, вольно или невольно. Понимаешь? Каждый клиент подзаряжает тебя, как батарею. Ты будто имеешь проститутку вместе с ним, вместо него, лучше и больше, чем он… потому что он, разрядившись, испытывает неловкость и отвращение; он убегает, а ты… ты остаешься нетронутым в своей фантазии!

Он наклонился к столу и быстро-быстро зашептал, словно по секрету.

– Они все такие разные, и каждый делает это по-своему. Начинают приходить с самого утра. Это обычно отцы семейства, которым дома не хватает. Жена болеет или рожает, или просто обрыдла. Клиенты постоянные, солидные. У каждого свой цикл, свои любимые девочки. Заскочил перед работой, забил пистон и готово, до следующего раза. А то и в обеденный перерыв – это просто час пик получался.

– Вечером идет много случайного народа, одноразового… солдаты, просто одинокие, кому больше податься некуда. Религиозные тоже. Эти обычно приходят компанией, снимают весь кабинет, чтоб, значит, никто не видел. Каких я только там выкрутасов не перевидал… Один большой раввин ставил девушку по-собачьи и приплачивал за то, чтобы она при этом лаяла. Громко. Представляешь? Такой любитель собак… А другой артист, наоборот, приходил с котом. Не мог без кота и все тут. И еще много всяких, не поверишь.

– А зимой, в холод, приходили бездомные – типа, погреться. Денег-то у них не было ни гроша, так они просто делали вид, что думают, выбирают. Посидят с часок и уходят. А я и не возражал, хотя сразу видел, что никакого от них профита… даже наоборот, убыток – потому как грязные и воняют, отпугивают хорошего клиента. Я ведь как думал: пусть себе греются. Их ведь не только обычное тепло грело, но еще и то, похотливое, от других клиентов, про которое я тебе только что рассказывал. Так что вроде как получалось, что я с ними одного поля ягода. Дай выпить, каппара, будь человеком.

Берл смерил его оценивающим взглядом и кивнул. Чико и в самом деле почти протрезвел. Это выглядело странным – ведь еще десять минут назад язык у него заплетался. Казалось, что лихорадочный огонь, сжигающий маленького марокканца изнутри, не щадит ничего, включая алкоголь. Чико налил себе полстакана и выпил жадно, не закусывая.

– Это лучше любого наркотика, каппара… – сказал он с неожиданной тоской. – Поверишь ли, до сих пор – как вспомню… Думаю, если бы не эти сестры, так и держал бы кабинет. Точно держал бы.

– Еще бы. Деньги с этого ты тоже имел немалые, – напомнил Берл.

Чико скривился.

– Глупости. Доход с этого бизнеса не такой большой, как ты думаешь. Расходы огромные. Во-первых, без рекламы ты никто. Не будешь давать объявлений в газеты – не будет клиентов, все очень просто. А реклама стоит дорого. Пятьдесят кусков в месяц – это минимум. Во-вторых, аренда помещения, свет-газ, чай-кофе… Владельцы недвижимости всегда дерут с борделя в десять раз больше – вот тебе еще двадцать пять. В-третьих, ментам за труды. Не так много и остается. Я знаю таких, которые, наоборот, влезли в долги и разорились. Так что те, которые дело ведут порядочно, как люди, не больно-то обогащаются. Есть и подлецы, но таких меньшинство. В основном люди приличные, как я или ты.

– Да нет уж, – покачал головой Берл. – Ты меня в такие «приличные» не записывай. Обойдусь как-нибудь.

– Как хочешь… – Чико пожал плечами. – Только зря брезгуешь. Я всегда работал с девочками честно, половина на половину. Ее работа, моя площадка – все по справедливости. Никогда на «зарплату» не сажал. Есть подонки, которые держат силой, платят по десять шекелей с клиента, заставляют принимать по пятнадцать человек в день без выходных. Месяца? – не месяца? – работай! Выжимают до конца, а потом продают в другой кабинет – ради обновления состава. И так, пока не подохнет…

– У меня же работали по желанию, каждая – сколько хотела. Отпуск – пожалуйста, когда угодно. Гинеколог был свой, осмотры ежемесячно, по особой цене. Потому что, если хочешь знать, то обычно врачи проституткам такие цены заламывают, что далеко не всякая пойдет. Болеют, гниют заживо, а к врачу не ходят – денег нету. У меня они жили, как в санатории, клянусь тебе глазами матери! С некоторыми до сих пор дружим…