Текст книги "И возвращу тебя…"

Автор книги: Алекс Тарн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

– Коля! Ныряй! Ныряй! – вопил Кацо, перекрикивая море и делая волнообразное движение руками.

Нырять? Зачем? Разговаривать с галюцинациями было смешно, но еще смешнее было бы подчиняться их дурацким рекомендациям.

– Ныряй! Сволочь! Ныряй!

«Еще и обзывается, – подумал Колька. – Понятное дело: не хочет исчезать, хитрец…»

Он перевернулся бочонком и нырнул. Внизу было тихо, темно и полно светящихся бахромистых зонтиков медуз. Колька сделал сильный гребок и вдруг ощутил быстрый низовой поток, идущий в противоход верхнему. Вот оно что! У ловушки имелась задняя дверь! Еще не веря своему везению, Колька продвинулся по течению настолько далеко, насколько хватало воздуха. Вынырнув, он завертел головой, пытаясь определить свое новое местоположение… спасен! Он находился уже метрах в пятидесяти от мола. Верхнее течение еще сделало попытку вернуть его в мышеловку, но поздно: Колька уже знал секрет. Чудесное спасение прибавило ему сил. Чередуя ныряние и греблю поверху, он обогнул мол и поплыл к берегу. Злобное море разочарованно гудело под Колькиными руками. За долгие века оно научилось не расстраиваться от мелких неудач. Добыча всегда найдется… не здесь, не сейчас, так где-нибудь или когда-нибудь еще.

Когда Колька, шатаясь, вышел на берег около мола, Кацо уже ждал его там с одеждой.

– Набить бы тебе морду… – сказал он мечтательно. – Да ведь не поможет.

– Нет, не поможет, – подтвердил Колька, стуча зубами. Ему вдруг стало по-настоящему холодно – впервые за прошедшие недели.

Глава 8

Услышав интонацию, с которой Берл произнес свое «здрасте», Мудрец досадливо крякнул.

– Надеюсь, вы не станете просить меня еще раз продлить ваш так называемый отпуск? – голос старика в телефонной трубке звучал сварливее обычного. – Я и так уже дважды шел вам навстречу.

– В последний раз, Хаим, – виновато сказал Берл. – Непредвиденные обстоятельства. Еще четыре дня, максимум – неделя… и я ваш навеки.

– Вы поражаете меня своей безответственностью. Зачем вам еще одна неделя?

– Молодости свойственна безответственность, – осторожно возразил Берл. – Это оборотная сторона некоторых потребностей.

– Что за чушь? – выпалил старик. – Каких еще потребностей?

– Гм… – Берл искусно изобразил смущение. – Бьюсь об заклад, что вы в последний раз вспоминали о чем-то подобном лет тридцать назад. Так что неудивительно, что нам трудно понять друг друга. Женщина, дорогой Хаим, женщина… если б вы знали…

– Прекратите мне врать, – перебил его Мудрец. – Я прекрасно осведомлен о ваших ковбойских приключениях. Женщина тут ни при чем. Кто он вам, этот русский?

– Гм… – повторил Берл, вынужденно меняя наигранное смущение на натуральное. – Так вы за мной еще и следите? Нехорошо…

– Вы наглец, молодой человек! Хорошо или не хорошо я как-нибудь решу и без вас! – старик явно разозлился не на шутку. – Отвечайте на мой вопрос.

– О'кей, о'кей… – примирительно сказал Берл. Ссора с начальником не входила в его планы, тем более сейчас, когда он собирался просить не только о дополнительной неделе, но еще и об услуге. – Это мой давний приятель… ну, не совсем давний – с боснийской заварушки. Помог мне тогда, а через год, в Дюссельдорфе, я и вовсе задолжал ему собственную шею. Если бы не он, Хаим, вам пришлось бы выписать мне отпуск на долгие-долгие годы, вплоть до прихода машиаха. Мы почти закончили, осталось совсем немного, и…

Берл оборвал фразу на середине и замолчал, прикидывая, с какого боку будет удобнее подступиться к просьбе.

– …и что? – нетерпеливо продолжил Мудрец. – Говорите уже, что вам надо. Я ж вас насквозь вижу со всеми этими вашими штучками.

– Только ради экономии времени, Хаим, – заторопился Берл. – Моего и вашего. Раньше кончим – раньше выйдем. Мне нужно встретиться со следователем, который вел дело об убийстве профессора Брука в ноябре 91-го. Фамилия его Литцман. Алекс Литцман из хайфской полиции. Срочно, лучше сегодня. Будьте ласковы, замолвите словечко…

Старик раздраженно закряхтел.

– Ладно, черт с вами, – сказал он наконец. – Но запомните, Берл, это – последний раз. Больше никаких продлений. Дел невпроворот, весь отдел на ушах стоит, в стране балаган, людей из домов гонят, а вы, как ребенок, в куличики играете. Ноябрь 91-го… тоже мне, археолог нашелся… Перезвоните через полчаса. Все!

Берл повесил трубку таксофона и посмотрел на Кольку, вгрызавшегося за дальним столиком в полюбившийся ему фалафель. Забегаловка, в которой они находились, притулилась сбоку от автозаправочной станции на приморском шоссе недалеко от Нетании. Снаружи, за стеклянной дверью, в мареве оранжевого августовского зноя, раздраженно гудя, проносились заклеенные стикерами автомобили, угрожающе крутили мигалками полицейские джипы. А ведь и в самом деле, в стране балаган, а ты в куличики играешь. Может, хватит? Пора возвращаться, парень… Он посмотрел на часы: до звонка Мудрецу оставалось еще двадцать семь минут.

– Хрен с ними, пусть войдут! Принес же черт на мою голову…

Старший инспектор Алекс Литцман отжал кнопку селектора, раздраженно посадил в пепельницу догоревшую до фильтра сигарету и немедленно закурил новую. Суки. Делайте, что хотите. Рвите меня на части, режьте меня ломтями, жрите меня с маслом. Времени все равно нет и не будет… Он сгреб со стола раскрытое дело, завязал тесемки, подержал на ладони, прикидывая, куда бы его пристроить. Пизанские башни папок на столе, на полу и на полках, завидев хищные сомнения хозяина, съежились и накренились еще круче в безнадежной попытке стать незаметными или, на худой конец, самоликвидироваться посредством падения.

– Молчать! – злобно сказал Литцман, обращаясь к башням. – Вас никто не спрашивает! Куда хочу, туда и добавлю! Макулатура гадская!

По сути, папки были правы на сто процентов. Какой смысл класть сверху еще одну, если нет никакой возможности добраться даже до тех, которые находятся в середине, не говоря уже о самых нижних… Вот если бы добавить суткам еще с десяток часиков, а отделу морали – еще с десять сотрудников, тогда серединные дела еще могли на что-то рассчитывать. Добавить… как же, как же… Алекс горько усмехнулся. Полицейский должен быть реалистом: оба пожелания являлись абсолютно несбыточными, особенно второе.

То есть, часы еще можно было бы добавить каким-нибудь хитрым декретом кнессета, но сотрудников – ни за что, фигушки. Такое впечатление, что израильские гражданки напрочь отказывались рожать полицейских. Адвокатов, поваров, врачей, лоточников, депутатов, даже пожарных – это сколько угодно, а вот полицейских – ни в какую! И в принципе, они правы… Литцман покосился на свои пизанские башни. Конечно, правы. Мало того, что от работы не продохнуть, так еще и шеф – кретин. Начальство, блин. Кто-то в море дел утопает, а кто-то высокой политикой греется. Разделение труда, мать твою…

Вот сам бы и принимал незваных гостей. Подумаешь, министр позвонил. Кто он такой, этот министр? По нему по самому тюрьма плачет, по министру-то. Все жулики, блин… Так нет ведь! Министр позвонил, начальник расшаркался, а отдуваться ему, старшему инспектору Литцману. Разве это справедливо? Козел-политик затратил на звонок ровно две минуты, а взамен, небось, получил какую-нибудь подачку на будущие выборы. У жиряги-шефа на подобострастное «будет исполнено» ушло еще меньше времени, а заработал он на этом несколько нужных очков в карьерной гонке. И только он, Алекс, не поимеет ровным счетом ничего за безвозвратно убитые полчаса. Ничего, кроме головной боли. Блин.

В дверь постучали.

– Открыто!

Вошли двое: здоровенный, коротко стриженный амбал, на вид лет тридцати с хвостиком и ладный белобрысый парень неопределенного возраста.

– Здравствуйте, – сказал амбал, оглядывая захламленный чулан, по иронии судьбы и начальства именуемый кабинетом начальника отдела морали. – Мы от…

– Знаю, знаю… – перебил его Литцман. – Мне уже звонили по вашему поводу. Садитесь. Снимите эту фигню на пол и садитесь.

Он повел рукой, указывая на два облезлых стула, на каждом из которых возвышались по две пизанские башни. Гости неловко завозились в тесноте узкого прохода между шкафами и столом. Алекс затянулся поглубже и раздавил сигарету в пепельнице. Сгорают, как на ветру, блин. Вся зарплата, считай, на курево уходит. Стоит оно того?

– Кофе не предлагаю, извините, – он снова закурил. – Кончился.

– Ничего, ничего, – отмахнулся здоровяк. – Мы ненадолго. Во жара-то, а?

Литцман пожал плечами.

– Разве? Я, честно говоря, не замечаю. У меня тут всегда одна погода. Кондиционер на всю катушку и постоянная облачность.

Он кивнул на густое облако сигаретного дыма. Амбал вежливо улыбнулся. Его напарник смотрел безразлично, не меняя выражения светло-голубых глаз под белесыми ресницами.

– Ну вот, о погоде, считай, поговорили, – констатировал Алекс. – Теперь, если не возражаете, к делу. Чем могу помочь? Вас зовут… э-э-э…

– Мики… – подсказал здоровяк и смущенно заерзал на стуле. – А это мой приятель из России, Николай. Это ничего, если я попрошу вас вести беседу по-русски? Мы ведь, собственно, по его делу.

– Нет проблем. Выкладывайте, только покороче.

– Короче не бывает, – деловито сказал амбал. – В 91-м году вы вели одно дело. Убийство профессора Брука и девушки-проститутки. Помните?

Литцман кивнул.

– Как не помнить. Дело громкое. Профессор все-таки. Светило нравственности… грязный сукин сын.

Берл вгляделся в лицо полицейского. Судя по его выражению, Литцман не только прекрасно помнил дело, но и до сих пор испытывал вполне определенные эмоции по отношению к участникам тогдашних событий. Алекс покосился на кучу папок справа от себя.

– Грязный сукин сын, – повторил он. – Если бы убили одну только девушку, никто даже не обратил бы внимания. А тут – профессор, общественный интерес. Он, подлец, книжки по общественной нравственности писал. Универсальные ценности, гуманизм, е-мое… Этические коды составлял для молодежи. Как же такого не оценить? Вот и оценили. Газеты, начальство, политики, радио, телевидение… весь округ на уши с этим убийством поставили – только бы подонка отмыть.

– Мой тогдашний босс, который потом в генералы вышел, так задачу и поставил: ты, говорит, Алекс, должен понять. Дело, говорит, не в самом профессоре Бруке и его дерьме. Дело в том, что, если мы профессора не отмоем, то дерьмо это ко всему его этическому коду прилипнет. Можем ли мы себе такое позволить в обстановке роста молодежной преступности и падения нравов? Нет, Алекс, не можем. Так что отмывай дядю и почище. А прогрессивная общественность тебе поможет.

– И отмыли гада. А дела эти остались… – он снова покосился на папки. – Знаете, парни, сколько мы безымянных трупов находим? В дюнах, на стройплощадках, в темных дворах… а сколько еще не находим? Ведь их никто здесь хватиться не может – этих проституток. Кто их тут знает, кто ждет домой? У них здесь и дома-то нету. Ни дома, ни родных, ни друзей. Есть знакомые, такие же, как они сами – проститутки да сутенеры, те, что в полицию не побегут, потому что боятся ее, полиции, и правильно боятся. Даже потерявшуюся собаку хозяева ищут… а этих искать некому.

– Хорошо, если просто увезут, изобьют, изнасилуют, отнимут все, включая одежду, да и выбросят на обочине: беги, шлюха, голышом, людям на потеху. Я сказал «хорошо», потому что бывает и хуже… – Литцман кивнул на папки.

Берл осторожно кашлянул и взглянул на настенные часы. Прошло уже пять минут из отведенного им получаса.

– Мы вообще-то о том деле, – напомнил он.

– Так и я о нем! Кто их, по-вашему, убивает? Такие, как Брук, моралисты хреновы! То дело… что вас конкретно интересует?

– Геля, – коротко ответил Колька.

– Геля… – полицейский помолчал, зачем-то подобрал карандаш, постукал им по столу, взглянул на Кольку. – А ты ей кто будешь?

– Долго рассказывать. Ищу я ее.

– С того времени?.. Хотя, чему я удивляюсь? Такую можно хоть всю жизнь искать… – Литцман смял пустую сигаретную пачку и полез в ящик стола за новой.

Берл и Колька молча смотрели на то, как он распрямляется, аккуратно распечатывает обертку, вытряхивает сигарету, закуривает. Его раздражение и спешка сменились странной задумчивостью. Помолчав, Литцман вдруг подмигнул и улыбнулся, впервые за все время. Улыбка у него была хорошая, неожиданно веселая, слегка даже мальчишеская.

– Профессора-то она зарезала, – заговорщицки прошептал он, наклоняясь к столу. – И маньяка того, Синева – тоже. Хотя Синеву повезло, жив остался. Если бы мы на десять минут позже подъехали, сдох бы, сволочь. Но в итоге даже хорошо вышло – было на кого все повесить. Так что, считай, Геле тоже повезло…

Литцман выпрямился, показал сигаретой на Колькин стул.

– Вот здесь она сидела, на этом самом месте. В первые недели все молчала. Шок. Видели бы вы, что Синев с ее сестрой сделал… – он покрутил головой, будто отгоняя неприятное воспоминание. – Ну, молчала, что ж поделаешь. Но пресса-то не молчала, вместе с прочими болтунами. Жизнь, что называется, продолжалась. Шум стоял до самого неба. Начальство требовало представить версию. Правильную версию, чтобы всем понравилась. Короче, пришлось обойтись без Гелиных показаний.

– И в этом ей тоже повезло. Потому что, когда она наконец открыла рот, сидя вот на этом самом стуле, то понесла такое, что лучше бы не слышать. Про вину свою ужасную, про расплату и так далее… у меня аж уши в трубочки завернулись. Мы с ней тогда были вдвоем в кабинете. Магнитофонных записей не велось – а зачем их вести, если она все равно молчит? Вот что, говорю, красавица. Ты, говорю, ничего этого не говорила, а я ничего этого не слышал. Ты, говорю, такая хорошая была, пока молчала, а лучшее, как известно, враг хорошего. Возвращайся-ка ты в свой шок, договорились?

– Она, конечно, стала возражать, но тут я быстро правильную линию взял. Сестру, мол, не вернешь – это раз. Убийцу гадского нужно засадить, и не столько из мести, сколько для того, чтобы других защитить – это два. Так что теперь надо бы и о себе подумать – это три. И не о себе даже, а о ребенке твоем, которому ты, мол, сейчас принадлежишь – это три. И если ты непременно хочешь воспитывать его из тюрьмы, то, пожалуйста, никто у тебя этого удовольствия не отнимет. Только зачем? Зачем, Геля?..

– В общем, замолчала она снова, на этот раз уже – до конца. На суде все тоже прошло в одни ворота. Никто ее особенно и не допрашивал, все больше жалели, даже синевский адвокат. Хотя какой у него был адвокат… общественный… а общественность все уже заранее расписала – кто прав, кто виноват и на сколько пожизненных. Получил по самые уши… – Литцман усмехнулся. – Кстати, сдох он все-таки от ножа. Зарезали на прошлой неделе во время отпуска.

Он исподлобья взглянул на своих гостей. Гости отвечали ему видом вежливого равнодушия – слегка чрезмерного, на опытный следовательский взгляд.

– Мы в курсе, господин инспектор, – сказал Берл. – Читали в газетах. А что случилось потом? Насколько нам известно, Геля и еще две девушки содержались в спецубежище.

Литцман саркастически фыркнул.

– Спецубежище… слово-то громкое, а на деле – крошечная квартирка в дешевом районе. По идее, им убежища вообще не полагалось: прятаться-то было не от кого. Обычно ведь как делается: сначала уговариваешь проститутку дать свидетельство, что само по себе целый проект. Свидетельствовать никто не хочет. Боятся. И за себя, и за родных дома. Приходится искать либо такую, которая уже совсем на грани, и оттого ей все по барабану, либо такую, которую можно купить всякими обещаниями – вид на жительство и так далее.

– Уговариваешь, стращаешь, врешь… и все для того, чтобы какого-нибудь подонка, торговца или сутенера, посадить. Бывает, всю душу в это вбухиваешь. После таких усилий девушка тебе уже дороже родной сестренки. Понятно, что бережешь ее до суда пуще глаза: прячешь, охраняешь. За ней ведь те самые торговцы или сутенеры тем временем тоже охоту ведут… Ну а Геля и те две девчонки… их еще звали как-то одинаково…

– Люси.

– Во-во, Люси… за ними ведь никто тогда не охотился. Так что квартирку они получили исключительно из-за важности дела. Из-за профессора, другими словами. Охраны не было вообще. Какая охрана? Нас в отделе сейчас четверо, а тогда и вовсе втроем пахали. На весь округ. Знаете, сколько девушек ежегодно в страну прибывает по нелегалке? Три тысячи! И каждая – наша клиентка… в потенции, конечно… – он вздохнул и указал на папки. – И вот он, результат.

– А после суда? – спросил Берл. – Не оставили же вы им квартиру после суда?

– Конечно, нет. После суда они подлежали высылке. Но одно дело сказать «подлежали», и совсем другое – выслать. Пока то да се, бюрократия и прочее… в тюрьму не посадишь – не виноваты ни в чем. Да и полна тюрьма под завязку. Вот и все.

– Что – «все»? – не понял Колька.

– Разбегаются, – пояснил Литцман. – Ищи ветра в поле. Эти две Люси первыми свалили, навсегда и без следа. А потом и Геля.

Он погасил сигарету и посмотрел на часы.

– Погоди, погоди, – сказал Колька. – И что же, ты о ней с тех пор ничего не слышал? И не искал?

– Ты что, всего этого не видишь? – полицейский широким жестом обвел нагромождения папок. – Или надо объяснять? Следствие закончено, забудьте. Был когда-то такой фильмец, помнишь?..

– Помню, – кивнул Колька. – Про мафию.

– Во-во, про мафию, – подтвердил Литцман. – Ты это так вспомнил, или, как говорится, со значением?

– Извините, инспектор, – вмешался Берл, гася в зародыше опасное развитие темы. – Там ведь была еще какая-то Сара, психолог.

– Точно, была… – Литцман отвел от Кольки неодобрительный взгляд. – Старушка-пенсионерка. Работала у нас на добровольных началах. Не знаю, жива ли еще. Ей уже тогда лет шестьдесят с хвостиком набиралось. С длинным хвостиком. Нет, не знаю…

Он встал, показывая, что разговор закончен. Как то самое следствие, про которое полагается забыть. Берл тоже встал.

– Инспектор, – сказал он. – Извините за назойливость, но эта Сара, как кажется, наш последний шанс. Обычно в госучреждениях своих пенсионеров не забывают. Знаете – открытки на Песах, подарок на Новый Год… не может быть, чтобы никто не знал.

Полицейский одобрительно хмыкнул.

– Неплохо для министерского протеже… – он снял трубку и набрал номер. – Алло! Свиса?..

Территория дома престарелых была обнесена высоким глухим забором. Охранник на воротах тщательно проверил Берла и Кольку на предмет наличия оружия и записал их имена и время прибытия в аккуратно разлинованный гроссбух. Колька недоумевающе пожал плечами:

– Прямо военный объект… что они тут охраняют – ночные горшки?

– А в этой стране все охраняют… – улыбнулся Берл. – Особенно детей. Ну, а старый – как малый, так что все справедливо.

Внутри за стеной обнаружился просторный парк со старыми деревьями, клумбами, зелеными газонами и благословенной тенью. Но в такую жару не спасала даже тень: видимо, поэтому аллеи и лужайки выглядели безлюдными, как, впрочем, и административное здание, расположенное неподалеку от входа. Берл оставил Кольку в кондиционированном холодке приемной и сунулся в первый попавшийся кабинет, показавшийся ему обитаемым. Густо накрашенная брюнетка, обвешанная золотыми украшениями наподобие новогодней елки, подняла на него сонные глаза.

– Извините за вторжение, – галантно поклонился Берл. – Я пришел навестить госпожу Сару Элинсон. Не подскажете ли, где я могу ее найти?

Брюнетка зевнула и принялась тыкать в клавиатуру толстым указательным пальцем о двух перстнях. «Ага, тебя-то тут и охраняют, – подумал Берл. – Это ж, как минимум, половина золотого запаса всей страны…» Каждый отпечатанный знак сопровождался мелодичным звоном цепей и браслетов. Сыграв таким образом целую увертюру, брюнетка всмотрелась в экран и басом сообщила:

– Четвертый корпус. Главная аллея, направо.

Берл поблагодарил и вышел к Кольке.

– Жива наша Сарочка… – сказал он. – Если б еще и в своем уме оказалась…

В четвертом корпусе стоял устойчивый неприятный запах, неизбежно сопровождающий учреждения подобного рода: смесь ароматов кухни, лекарств и старого человеческого тела.

– Сара? – переспросила дебелая медсестра за стойкой. – Это там, с киселем.

Берл взглянул в направлении указующей руки. В большой комнате, служившей, вероятно, обеденным залом и гостиной одновременно, сидели за столиками в своих инваличных колясках очень старые люди. На одной из стен светился экран телевизора – светился без звука и абсолютно впустую, поскольку никто из обитателей комнаты не обращал на него ровно никакого внимания. Большинство стариков кемарили, свесив голову на грудь; другие отрешенно смотрели в пространство или бесцельно водили пальцами по клеенке стола. За столом, на который показала медсестра, сидели двое: сухонький старичок с белым хохолком на почти лысой макушке и толстая старуха в бумажном нагруднике. Старичок спал, кивая своим хохолком, в то время как его соседка гипнотизировала стоявшую перед ней пластмассовую кружку с киселем. Берл почувствовал разочарование – он представлял себе Сару совершенно иначе.

Но выбирать не приходилось. Колька и Берл подошли к столу и наклонились к старухе с обеих сторон.

– Сара?

Но Сара полностью игнорировала их присутствие. Она продолжала пристально смотреть на кружку, как будто рассчитывая на то, что кисель вот-вот совершит самостоятельное перемещение со стола в ее слегка приоткрытый беззубый рот.

– Сара? – Колька осторожно тронул старуху за плечо.

Она вздрогнула и тихо, но отчетливо произнесла:

– Кукандикан.

– Что?

– Кукандикан… – повторила старуха громче. – Кукандикан!

Колька вопросительно посмотрел на Берла, но тот только беспомощно пожал плечами. Такого слова не существовало ни в одном из известных ему языков.

– Кукандикан! – выкрикнула старуха и посмотрела на Кольку совершенно безумными глазами. – Кукандикан!!

Берл оглянулся на медсестру, которая спокойно разговаривала по телефону. По всей видимости, происходящее нисколько не выходило за рамки обычного.

– Что такое кукандикан, Сара? – спросил он, уже понимая, что осмысленного ответа не будет.

Но ответ тем не менее последовал, хотя и не от Сары.

– А этого никто не знает, господа…

Говорил разбуженный старухиными воплями старичок с хохолком.

– Она только это и говорит. Кукандикан и все тут… – он тоненько рассмеялся. – Я так думаю, что это имя индейского вождя. А может, и что-то инопланетное, из параллельных миров, так сказать. Потому что в этом мире Ривка не живет уже лет десять. Я имею в виду разум. Тело еще здесь, по крайней мере частично.

– Ривка? – переспросил Берл. – Разве это не Сара?

– Конечно, нет, что вы… – старичок, казалось, даже обиделся от чудовищности подобного предположения. – Сара, слава Богу, еще в своем уме. Вон она, там, с филиппинкой.

– Кукандикан, – уже спокойнее подтвердила Ривка.

Через два стола от них, ближе к окну, сидела в инвалидном кресле старушка с таким же, как у Ривки, бумажным нагрудничком. Рядом примостилась на стуле девушка азиатского вида с кружкой в руках. Она кормила старушку киселем с ложечки. Та послушно открывала рот, вытягивая из кофты шею, как большая деликатная черепаха. «Неужели и эта – ку-ку? – подумал Берл. – Кукандикан…»

Он подошел и поклонился.

– Сара? Госпожа Элинсон?

Старушка кивнула. Взгляд у нее был живой и любопытный… что, в общем, еще ничего не гарантировало. Филиппинка поставила кружку на стол.

– Меня зовут Мики, – церемонно представился Берл. – А это мой друг Николай, Коля. Он не говорит на иврите, поэтому, если можно – по-русски. Мы хотели бы узнать у вас кое-что о нашей общей знакомой по имени Геля. Возможно, вы ее помните. Вы тогда работали психологом в Северном полицейском управлении…

– Конечно, конечно! – воскликнула Сара, часто-часто кивая. – Конечно, помню, что за вопрос… только теперь ее зовут Гили. Гили Екутиэль. Она замужем за моим внучатым племянником. Конечно.

Колька открыл рот и пискнул, как новорожденный птенец.

– Секундочку, – произнес Берл, сам с трудом справляясь с дыханием. – Вы хотите сказать, что она живет в Стране? Что вы знаете, где она находится сейчас?

– Конечно! – повторила старушка, лучезарно улыбаясь. – Конечно, в Стране. Конечно, знаю.

Слово «конечно» явно было одним из самых ее любимых.

«Ну что ж, пусть будет «конечно», – подумал Берл. – По сравнению с «кукандикан», это уже гигантский шаг вперед. Конечно… Осталось только выяснить, кого она на самом деле имеет в виду: действительно Гелю, или девочку Малку из соседней квартиры… а то и вовсе воображаемую персону, сестру индейского вождя Кукандикана.»

Колька стоял бледный, беззвучно открывая и закрывая рот. Берл отвел его в сторону.

– Погоди радоваться, Коля, – сказал он. – Сначала нужно понять, о чем она говорит. Тут тебе каждый второй расскажет о личном знакомстве с Александром Македонским…

Колька сглотнул слюну и отрицательно помотал головой.

– Нет, Кацо. Она правду говорит. Я чувствую. От нее Гелькой пахнет.

– Не знаю… – пожал плечами Берл. – По-моему, от нее пахнет домом престарелых…

Он вернулся к старушке.

– Вы не могли бы немного рассказать нам о Гили?

– Конечно! – радостно закивала она. – Только давайте выйдем отсюда куда-нибудь в сад. Это место не очень подходит для разговоров… Подождите, пожалуйста, у входа – я переоденусь.

Сара повернулась к филиппинке и отдала ей несколько коротких распоряжений по-английски. Девушка выкатила кресло из-за стола, и они двинулись вглубь помещения по проходу, мимо дремлющего старика с хохолком, мимо гипнотизирующей кружку толстухи Кукандикан, мимо других соседей по последнему земному пристанищу, отрешенно уставившихся в собственное безумие.

– Пошли наружу, Коля, – сказал Берл. – Подождем у входа.

Ждать пришлось около четверти часа. Наконец филиппинка приоткрыла дверь, и Сара выкатилась наружу, поблескивая щегольскими солнцезащитными очками. Она переоделась в легкую блузку, а на голове у нее красовалась широкополая соломенная шляпа. Губы у старушки были свеженакрашены. Берл невольно улыбнулся и она среагировала на его улыбку с безошибочной точностью.

– Вы должны меня понять, господин Мики. Визиты симпатичных молодых людей такая редкость в этом заведении…

Берл смущенно потупился. Похоже, старушенция и впрямь была в полном уме. Дойдя до тенистой лужайки, они разместились на скамейке под деревом. Вернее, разместились Берл и Колька, а Сара осталась сидеть перед ними в своей инвалидной коляске. Девушка-филиппинка застопорила колеса специальными рычажками, о чем-то тихо переговорила с хозяйкой и, не прощаясь, ушла по аллее назад, в корпус.

– Я отпустила Марию на полчасика, – объяснила Сара. – Пусть немного отдохнет. Конечно. Со мной теперь столько возни, уму непостижимо. Одна голова и осталась. Говорящая голова, как у Пушкина. Пока еще говорящая… Надо умирать вовремя, молодые люди. Конечно, побывав в нашей обители, трудно прийти к другому выводу, не так ли?

– Что вы такое говорите… – фальшиво запротестовал Берл, но старушка перебила его.

– Мы ведь не будем начинать наше знакомство со лжи, господин Мики? Конечно. Я прекрасно разглядела выражение ваших лиц там, в столовой. На них было написано крупными буквами: «не дай мне Бог дойти до такого состояния!» – она неожиданно весело рассмеялась. – Все так думают, пока не доходят. А когда доходят, цепляются за жизнь еще больше, чем прежде. Про себя я могу твердо сказать, что сейчас наслаждаюсь счастьем бытия намного сильнее, чем в молодости. Конечно. Всем этим…

Сара сделала круговое движение головой.

– Вы не могли бы снять с меня очки?.. Вот так, спасибо. Видите ли, господа, настоящее понимание чуда жизни приходит только с полным параличом. Конечно! Солнце… небо… трава… ваши молодые лица… вкус еды… запахи… все это неимоверно прекрасно. Неимоверно! Я искренне желаю вам когда-нибудь пережить то же самое.

– Благодарю вас, госпожа, – улыбнулся Берл. – Честно говоря, меня пока не очень тянет сюда… скорее – отсюда…

– Ну я ведь и говорю – «когда-нибудь». Конечно. Всему свое время, как говорил один неумный библейский пророк. Неумный – потому что одновременно он утверждал, что все суета сует… – Сара весело подмигнула. – Нетрудно видеть, что первая максима напрочь отрицает вторую. Конечно, вы извините мне мою болтовню? Надо пользоваться речью, пока она есть. Не зря ведь самые большие жизнелюбы такие болтуны…

Она рассмеялась, и Берл мог бы поклясться, что ему никогда еще не приходилось слышать столь жизнерадостного смеха. «Похоже, все-таки тронулась,» – подумал он.

– В общем, чтобы закончить тему, скажу вам, что я намерена жить до самого последнего вздоха. Наверняка, удовольствие от самого последнего глотка воздуха превосходит все, что уже было и еще будет мною испытано. Ведь в нем должно быть сконцентрировано все-все-все… весь мир, вся жизнь! Это, конечно, должно быть что-то огромное, не иначе…

Сара замолчала, кивая в такт своим мыслям. Колька угрюмо смотрел в сторону, сцепив руки до белизны костяшек. Берл осторожно кашлянул.

– Ээ-э… госпожа Элинсон…

– Да-да, конечно! – спохватилась Сара. – Вы ведь пришли поговорить о Гили. Я помню, конечно. Старики так эгоистичны – им всегда хочется говорить о своем. Что вас интересует?

– Все, – коротко ответил Берл. – Начните с самого начала. Когда вы с ней познакомились?

– Когда? Подождите… я уже была несколько лет, как на пенсии… то есть, году в 91-м, 92-м. Гили тогда пережила довольно страшное… гм… приключение. Гибель старшей сестры при довольно… гм… экстраординарных обстоятельствах, у нее на глазах. Тяжелое шоковое состояние, конечно. Меня попросили помочь. Понимаете, из-за шока она молчала на следствии, и следователь надеялся, что моя помощь позволит ему снять с нее показания. Так начались наши беседы.

– И вам удалось ее разговорить?

– Не сразу. Конечно, далеко не сразу. Дело в том, что Гили представляет собой очень редкий психологический тип. Вам ведь знакомо понятие «ответственность», правда? Конечно, знакомо. Всем знакомо, хотя и по-разному. Кто-то, понимаете ли, отвечает за склад, кто-то за семью, кто-то за армию, кто-то за страну, кто-то за весь мир… но это все – мелочи, незначительные виды ответственности. Значительным является только один вид: когда человек отвечает за себя. Это уже включает и склад, и семью, и мир, и все остальное – одним скопом.

– Я называю этот тип «божественным» или, по-другому, «синдромом Бога». Потому что только Бог может чувствовать, что вся ответственность замыкается исключительно на нем: ведь он, как-никак, Создатель. Уж если создал, то изволь отвечать. Но мы-то обычные люди, правда? Зачем же взваливать на себя чужой груз?

– Она всегда… – вдруг глухо проговорил Колька и замолчал на середине фразы.

– Вы ведь тот самый Коля? – приветливо поинтересовалась старушка. – Я сразу догадалась. Гили мне о вас рассказывала – потом, когда начала говорить. Она очень за вас переживала, Коля, за причиненные вам страдания. Но у нее не было выбора. Вы меня, конечно, извините за прямоту – очень старые люди могут позволить себе такие вольности – но она не могла оставаться с вами. Вы, конечно, спросите: почему?..