Текст книги "И возвращу тебя…"

Автор книги: Алекс Тарн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

– Ну что, Коля, никак? – прошептал сзади Берл. – Хочешь, я пойду вперед?

Он отрицательно помотал головой и двинулся дальше, остерегаясь, чтобы не наступить на зайчиков. Входная дверь в дом оказалась распахнутой настежь; в проеме виднелась гостиная, загроможденная картонными ящиками и дощатыми контейнерами. Колька снова остановился, не зная, что делать. Берл нажал на звонок.

– Входите, открыто!.. – мужской голос звучал откуда-то сверху. – Я сейчас!

Они вошли и встали между ящиков, оглядываясь по сторонам. В углу орал телевизор. По лестнице, шлепая домашними тапками, уже спускался хозяин, полный растрепанный мужчина лет сорока пяти в шортах и застиранной футболке с едва различимой надписью «Гуш Катиф – навсегда!» В руке он держал две книжки, очевидно, только что снятые с полки, о чем свидетельствовал нетронутый слой пыли сбоку на большей из них.

– Вот… – мужчина поднял руку, демонстрируя гостям книжки. – Укладываюсь. Вы с повесткой? Так я уже подписал…

Выражение лица у него было растерянное, как у водителя, только что попавшего в автокатастрофу. Он положил книжки на случившийся рядом ящик и провел по лбу тыльной стороной ладони, вытирая пот и одновременно отбрасывая назад длинную полуседую прядь, в настоящее время висящую кое-как, но в своем нормальном, прилизанном, состоянии призванную закрывать уже довольно обширную лысину. На лбу остался грязный след. Мужчина недоуменно посмотрел на собственную ладонь и вздохнул.

– Уже подписал, – повторил он виновато. – Извините.

«Это ее муж, – подумал Колька. – С ним она спит в одной постели. Эти руки гладят ее по спине и по груди.»

Берл доброжелательно улыбнулся.

– Нет-нет, что вы, – сказал он, протягивая руку и после некоторой заминки – «извините, у меня грязные… – да ничего… – нет-нет, что вы…» – пожимая потное предплечье хозяина. – Мы с властями никак не связаны и с армией тоже. Сугубо частный визит. Вы, конечно, Томер Екутиэль?

Мужчина поспешно кивнул.

– Ну вот! – обрадовался Берл, как будто ему неожиданно удалось обнаружить что-то, веками недоступное человечеству. – Вас-то нам и надо! Меня зовут Мики, а это – Николай, Коля. Он давний приятель вашей супруги, Гили, еще со времен России. Возможно, она вам даже что-нибудь о нем рассказывала…

Томер издал странный горловой звук.

– Коля… – он шагнул к Кольке и взял его обеими руками за плечи. – Конечно… Коля, Викин биологический отец. Гили пыталась его разыскать…

От сморщился, потряс головой и перешел на ломаный русский, подолгу останавливаясь и трудно подыскивая слова.

– Гили вас искала… узнавала в Волгограде. Она очень хотела познакомить вас с Вики. Очень!

Колька молча смотрел в сморщенное от избытка чувств, залитое потом лицо с непослушной пегой прядью. «Эту щеку она целует по вечерам, когда он возвращается с работы.»

– Извините, я весь мокрый, – сказал хозяин, отрываясь от Кольки и уходя в кухню. – Сейчас я дам вам что-нибудь попить… сейчас… холодильник уже отключен, извините…

Он открыл кран и принялся умываться, фыркая, подставляя под струю лысину и разбрызгивая воду на пол.

– Да нет уж, это вы нас извините, Томер, – возразил Берл, улыбаясь с максимальной приятностью. Он полагал полезным играть роль супердружелюбного бодрячка, дабы вовремя сглаживать возможные неловкости. – Можно сказать, вторглись без предупреждения… и так не ко времени…

Берл прошелся по гостиной, похлопывая по картонным бокам коробок.

– Томер, а где сама Гили? Честно говоря, я давно уже хотел с ней познакомиться. Да и Коля, думаю, не откажется перекинуться словечком-другим со старой знакомой…

Екутиэль вдруг прекратил фыркать и застыл, словно ему пришла в голову какая-то неожиданная мысль. Затем он молча выпрямился, прикрутил кран, огляделся, ища полотенце, не нашел и тогда уже повернулся к Берлу, глядящему на него все с той же уверенной приветливостью идиота.

– Что вы сказали?

– Я говорю – отчего бы нам теперь не переговорить с самой Гили? – жизнерадостно повторил Берл. – И с Вики тоже, если уж заодно.

Хозяин будто не слышал его. Он еще раз огляделся в поисках полотенца, затем вытащил из ближней коробки какую-то ситцевую тряпку в цветочек и приложил ее к лицу. Тряпка оказалась женской блузкой; рукава ее свисали по сторонам Томеровой головы, как гигантские пейсы.

– Так вы ничего не знаете? – сказал он, не отнимая блузки от лица. – Как же так? Было во всех газетах…

Берл почувствовал, что пол уходит у него из-под ног. Теперь он вспомнил, отчего фамилия Екутиэль казалась ему такой знакомой. Действительно, было во всех газетах…

– Что такое? – хрипло спросил Колька.

– Коля, подожди… – пробормотал Берл, в инстинктивной, хотя и безнадежной попытке предотвратить неотвратимое. Так поднимают ладонь, загораживаясь от пули. – Подожди, давай выйдем на минутку, я тебе все расскажу…

Томер Екутиэль отнял от лица блузку и расправил ее перед собой.

– Они мертвы, – сказал он спокойно, обращаясь скорее к ситцу, чем к своим гостям. – Все мертвы. И Гили, и Вики, и Кармит, и Хени, и маленькая Йохевет. Все мои девочки. Теперь я один. Вот…

Он обвел гостиную широким жестом, будто призывая картонные коробки в свидетели.

– Нет, – сказал Колька. – Как же так?

– Где же это? – хозяин снова растерянно оглядывался вокруг. – Я теперь ничего не могу найти… где же?

– Что вы ищете? – спросил Берл.

– Этот, как его… пульт… выключите телевизор, если вам не трудно… вы там рядом стоите… – он виновато развел руками. – Я его, знаете, в последнее время постоянно включенным держу. Вдруг скажут, что все это отменяется, что пришли к соглашению, что мы можем остаться… Ну и потом, звук какой-то, а то ведь теперь тут пусто. Я ведь теперь совсем один.

Томер подошел к окошку, выглянул, будто снова что-то ища.

– Мурка… – сказал он. – Даже Мурка куда-то запропастилась. У нас кошка есть, рыжая, Мурка. Странное имя для кошки, не правда ли? А Гили говорила, что в России почти все кошки – Мурки… Мы с ней, как вдвоем остались, так эти два месяца и прожили, душа в душу. А теперь вот и Мурка куда-то ушла. Как позавчера собираться начал, так и ушла. Боюсь, не найду до завтра. Кошки не любят перезжать. Вот. Теперь я совсем один.

Колька вытащил сигарету, закурил.

– Курите, – разрешил хозяин, не оборачиваясь. – Теперь можно. Теперь тут все можно. Но как странно, что вы не знаете…

– Извините, Томер, – тихо проговорил Берл. – Это моя вина. Я в последнее время много езжу, редко бываю в Стране. Да и нашли мы вас через Сару. Она тоже нам ничего не сказала.

– Не знала. Мы решили ничего ей не говорить, чтоб не расстраивать. Для нее это был бы такой удар. Гили ей, как дочь.

– Нет… – пробормотал Колька, словно отвечая каким-то, лишь ему слышным, голосам. – Нет… как это?

– Было во всех газетах, – повторил хозяин. – Вы ведь проезжали этот участок по пути сюда. Дорога от Гуша до Кисуфим. В тот день была демонстрация в Иерусалиме, против депортации. Я поехал прямо с работы, из Ашкелона. Я там работаю, в Ашкелоне. Электрик.

– А Гили с девочками должны были приехать из дома. Впятером… – он скривил рот в подобии усмешки. – Вернее, вшестером. Гили ведь была беременна, на восьмом месяце, тоже девочкой. Вот как – только девочки у нее и получались… я хотее-е…

Екутиэль обернулся; уголы усмехающегося рта вдруг поползли вниз, раздирая лицо гримасой рыдания, но он вовремя ухватился за щеки обеими ладонями и сдержался. Никогда еще Берл не видел столь наглядной иллюстрации выражения «взял себя в руки».

– Они могли ехать автобусом, как все. Но я подумал, что в машине будет удобнее. Обычно приходится долго ждать после демонстрации, пока все соберутся. А я хотел, чтобы мы вернулись пораньше. На восьмом месяце ноги сильно устают. Они выехали немного попозже. Гили позвонила мне с дороги – мы хотели встретиться на перекрестке около Ашкелона и дальше ехать одной машиной. Я просил, чтобы позвонила от Кисуфим, но она позвонила раньше. Как знала.

– Мы как раз договаривались о том, где я буду их ждать, и тут она вдруг сказала: «Ой, что это? Что это?..» и я услышал грохот. Так, оказывается, слышно, когда стреляют по машине. Вы знали? Микрофон-то закреплен почти на корпусе, над ветровым стеклом, и пули очень хорошо слышны. Очень. Я не знал, но сразу понял, что это. Просто сразу. Я понял и одновременно не понял. Потому что не хотел понимать. Я начал кричать в трубку: «Что с тобой?! Гили! Гили!» А там были крики. Девочки кричали: «Папа! Мама ранена! Папа!» А я… я… – у него задергался подбородок.

– Не надо… – сказал Берл.

– Они звали меня, я слышал, и ничего не мог сделать. Ничего. Я был в сорока километрах от них. А тех зверей было двое, у них были автоматы и гранаты. Они сделали подкоп к дороге из ближней линии своих домов. Длинный, метров на триста. Они ждали одиночную машину. И этой машиной оказалась машина с моими девочками. Так решил Господь… – он вытер слезы. – Почему – только Он знает…

– Сначала они тяжело ранили Гили… или убили сразу, не знаю, потому что я слышал только девочек. Машина остановилась, и тогда они подбежали вплотную, сменили магазины и расстреляли детей в упор, с расстояния в один метр, и я все это слышал, все слышал…

– Йохевет еще не было года… она еще не сделала ни одного шага по земле, понимаете? Вы знаете, как выглядит годовалая девочка, после того, как в нее выпустили десяток пуль с расстояния в один метр?!.

Томер Екутиэль прошел в кухню и сунул голову под кран.

– Вот так, Коля, – сказал Берл, просто, чтобы что-то сказать. – Вот так.

Колька поднял руку, останавливая его. Он стоял, слегка наклонив голову и будто вслушиваясь во что-то.

– Я так и не предложил вам ничего попить… – хозяин выключил воду и теперь озирался в поисках чего-то – то ли полотенца, то ли стаканов и питья. «Теперь он, наверное, все время так, – подумал Берл. – Все время что-нибудь ищет. И не находит… Разве можно когда-нибудь найти то, что он потерял?»

– Это ничего, – задумчиво проговорил Колька. – Ничего… Я вот думаю… можно посмотреть ее комнату?

– Конечно, конечно… – закивал Екутиэль. – Это наверху. Комната Вики под крышей. Я вам покажу…

– Нет, нет… – перебил Колька. – Я сам… я найду… я сам…

Он медленно пошел вверх по лестнице. Хозяин вытер мокрое лицо подолом футболки и сел на диван, смахнув с него газеты и куски упаковочного материала.

– Садитесь, ээ-э… – протянул он, видимо, разыскивая в памяти имя гостя. – Извините… не могли бы вы… напомнить…

– Мики.

– Да-да… садитесь, Мики. Пусть он пока побудет там, наверху. Я ведь оставил их комнаты, как есть. Не стал ничего трогать. Потому что – зачем? Мне ведь все равно ничего из этого больше не понадобится. И никому не понадобится.

– Когда вас… гм… – Берл замялся, ища подходящее слово.

– Перевозят? – помог ему Екутиэль. – Сегодня, ближе к вечеру.

Он помолчал, рассматривая свои руки, потом обвел взглядом гостиную. Это был взгляд хозяина, гладко скользящий по знакомым до мельчайшей неровности стенам, слегка спотыкающийся – вот, руки так и не дошли… – о столь же знакомые трещинки и ему лишь одному известные изъяны. Через открытую балконную дверь виднелся сад с молодыми еще плодовыми деревьями, кусок газона, свернувшаяся кольцами змея поливочного шланга и детский трехколесный велосипед. За окном шевельнулся разомлевший от жары сквознячок, сдул с куста бугенвилии несколько красных сухих лепестков, лениво покрутил их между картонными коробками и снова, высунув язык, улегся на коврике у входа.

– Вот… – сказал Екутиэль, указывая на лепестки. – Бугенвилия… мусор.

Берл не понял, что он имеет в виду, но на всякий случай кивнул. Хозяин хлюпнул горлом и откашлялся. Он явно хотел о чем-то рассказать, но сразу не смог и справился только со второй попытки.

– Соседи… соседи всегда говорили, что не стоит сажать бугенвилию, особенно у входа. От нее ведь всегда столько мусора. Сами видите: вот и вот… вечно сыпет то лепестками, то листьями. Не наметешься. Повсюду лепестки, лепестки, лепестки – на дорожке, на газоне, в гостиной… все время. Я как-то, давно еще, сказал Гили: «давай, вырубим этот куст… или пересадим… зачем тебе столько мусора?» Знаете, что она ответила? «Томер, это не мусор, это цветы. Нам с тобой все эти годы, как молодоженам, под ноги цветы бросают, а ты еще чем-то недоволен?» И я подумал: «А ведь действительно так…»

– В этом вся Гили. Она всегда умела увидеть цветы там, где многие видели один лишь мусор. «Как молодоженам»… мы так с ней и жили – как молодожены, и не только из-за этой бугенвилии. Она была необыкновенной. Она была королевой, Мики. Мне так повезло, так повезло… – подбородок у него снова задрожал. – Извините.

– Тяжело было собираться? – спросил Берл, чтобы сменить тему. – Столько надо всего упаковать, правда? Не зря говорят, что один переезд равносилен трем пожарам.

Томер Екутиэль поднял голову и посмотрел на Берла так, будто увидел его впервые.

– Это не переезд, – сказал он. – Это вырубание, господин Мики. Даже не выкорчевывание – вырубание. Я не говорю, что никто не уезжал из Гуша прежде. Конечно, уезжали. Люди перемещаются поближе к работе, к учебе, к внукам, разводятся, делят имущество… по-всякому случается. Но когда решаешь сам – это совсем иначе. Сначала долго готовишься, иногда даже бессознательно, отвыкаешь от всего этого… и наоборот, привыкаешь к мысли о переезде, да еще двадцать раз меняешь решение, сомневаешься… ну, вы понимаете. И это неспроста – тем самым человек как будто сам себя окапывает со всех сторон, аккуратно, тщательно, чтобы корни не повредить. Понимаете? Он не просто переезжает – он сам себя пересаживает, как дерево.

– А кроме того, у него всегда есть возможность вернуться, если вдруг выяснится, что он все-таки слишком много оставил в этой земле… такое, без чего не выжить. Но даже если он в итоге не возвращается никогда – одна такая возможность уже придает ему сил. Он как бы знает, что где-то все это есть, вот это… – он обвел рукой гостиную и сад за окнами. – Комнаты, в которых он жил, потолки, в которые он глядел, деревья, которые он сажал, запахи, звуки… все это. Даже если это уже принадлежит другому… это есть!.. есть!..

– А нас вырубают, господин Мики. Топором и бульдозером… – Екутиэль вздохнул. – Многие здесь меня осуждают за то, что я согласился. У нас ведь, знаете, почти никто не собрался. Люди продолжают жить, как жили… будто ничего не происходит, будто никто завтра не ворвется в дом, чтобы выволочь их оттуда силой. Если вы сейчас пройдете по соседям, то не увидите никаких ящиков и коробок. Увидите, как они сидят за столом всей семьей и обедают. А в духовке печется пирог, на стенках висят фотографии, собака дремлет на ковре, и в хозяйственной пристройке шумит стиральная машина. И точно так же будет завтра, когда ворвутся.

– И они правы: тот, кто верит, тот обязательно надеется до последней минуты. Пока не схватят за руки, за ноги, чтобы тащить в автобус. А я вот, как видите… – он снова вздохнул. – У меня просто нету сил. Я очень устал… очень… я не могу. Может, потом мне станет еще хуже… я имею в виду – от того, что согласился… может, нужно было бы напрячься именно сейчас, чтобы потом страдать поменьше… но я не могу напрячься, понимаете? Нету сил…

Томер Екутиэль спрятал лицо в ладони и замолчал. Молчал и Берл. Какой ответ он мог дать этому человеку, чем помочь? Не было таких слов на земле и помощи такой тоже. Через балконную дверь он вышел на террасу, прикрытую от солнца решетчатым навесом с вьющейся по нему виноградной лозой, и дальше, по газону, в ухоженный сад. Здоровые молодые деревья доверчиво качнули ветвями навстречу гостю. Это лимон, а вот клементина. Слива отработала свое весной, три месяца назад и теперь отдыхала, а вот высокий гранат трудился вовсю, согнувшись чуть ли не до земли под тяжестью незрелых еще плодов. Им бы еще набирать солнца, воды и таинственных земных соков, им бы еще тяжелеть, краснеть скуластой гладью щек – до конца сентября, до сбора урожая благодарными людскими руками… Но нет, не дожить им до сентября… ни им, ни наивному в своем усердии дереву, ни старательной сливе, ни жестколистому лимону, ни пушистой клементине. Все умрут через несколько дней под бульдозерным ножом, умрут без стона, без крика… разве что вздохнут напоследок, перед тем как упасть на усыпанную обломками землю, на вывороченный гусеницами газон…

Берл поднял глаза, увидел в окне второго этажа Кольку и помахал ему рукой. Колька смотрел прямо на него, лицо его было удивительно спокойно, даже бесстрастно. Он не ответил Берлу; скорее всего, он просто не замечал его, как не замечал сада, домов вокруг, армейских грузовиков на обочине главной улицы. Здесь, в комнате Вики, время текло в другом измерении. Здесь и в самом деле все осталось нетронутым с того теплого июньского вечера, когда она, с сожалением отбросив книжку, выбежала на нетерпеливый зов матери. Колька будто слышал, как Геля кричит снизу, от машины: «Вика, ну, теперь тебя ждать? Все уже сидят!» Кричит по-русски, чтобы было понятно и ему, Кольке.

И Вика отрывается от книжки, ищет, чем бы заложить, и, не найдя, просто кладет ее, раскрытую, обложкой вверх, чтоб потом долго не искать, и сбегает по лестнице, на ходу выкрикивая веселые оправдания: мол, я уже давно готова, только вас и ждала, так что не надо с больной головы на здоровую. А Геля притворно хмурится и, садясь за руль, ворчит, что, мол, могла бы и помочь матери, чем сидеть у себя, уткнувшись в книжку, а девчонки привычно ссорятся, кому из них сидеть впереди, потому что никому не хочется утирать нос и поднимать упавшую соску самой мелкой, и только самая мелкая сидит молча, вращая круглыми Гелькиными глазищами, до поры до времени довольная всем и всеми, без исключения.

Но переднее сиденье, как всегда, достается Вике, и они, наконец, отъезжают, фырча выхлопной трубой в звенящей послеполуденной тишине пустого поселения, отъезжают, чтобы не доехать, чтобы навсегда остаться здесь, в этом доме, в этой комнате, в этой раскрытой книжке на этой кровати. Конечно, они здесь, сейчас, в эту минуту. Колька отошел от окна. Буквы на книжке совсем не походили на буквы, и можно было только удивляться тому, что его собственная дочь способна читать такие заковыристые вещи. Вот уж действительно поразительные сюрпризы…

Колька усмехнулся, покачал головой. Во всем остальном комната выглядела в точности так, как должна выглядеть комната тринадцатилетней девочки. Постеры с Леонардо ди-Каприо и Джонни Деппом на стенах, пришпиленные булавками детские рисунки, фотография школьного класса в рамке. Еще одна фотография – на столе, под стеклом. Вся семья в сборе. Геля стоит, держа на руках младшую, волосы выбиваются из-под платка, глаза смеются, улыбка от уха до уха. Вика рядом, прижимается к плечу. Томер сидит на корточках, обняв двух других девочек обеими руками, смотрит выжидательно в объектив выставленной на автоспуск камеры. Сейчас щелкнет затвор, и он облегченно скажет: «Все, получилось, можете расходиться…»

Здесь он выглядит намного моложе того потного мужика с седой прядью, который ждет сейчас внизу, там, в гостиной. Кто из них реальнее – тот или этот, на снимке? Конечно, тот. Зато про Гельку и девочек можно не сомневаться: уж они-то тут, живые и смеющиеся, такие счастливые, что при одном взгляде на них хочется улыбаться. Гелечка-то совсем не изменилась за эти годы. Такая же красавица, ничуть не потяжелела… разве что глаза поспокойнее, без прежних сумасшедших чертей в глубине зрачков. А Вику он уже любит, едва увидев… собственно, такой он ее себе и представлял. Вылитая Гелька, хотя… есть что-то и от него. Колька взял со стола зеркальце на ручке и сверил свое отражение с фотографией дочери. Ну да! Вот, к примеру, рот… его рот… и правое ухо оттопырено. Он улыбнулся. Вика…

– Коля! – крикнули снизу. – Слышь… Коля! Спускайся, а? Уже звонили, сейчас приедут перевозить, минут через пять. Хватит, поехали! Ты уже час без малого там сидишь. Спускайся!

– Да-да, сейчас… – Колька осторожно положил зеркальце на место и вышел из комнаты. – Действительно, пора.

Он точно помнил, что до прихода сюда у него имелся довольно четкий и логичный план действий, план будущей жизни, в которой данный визит играл весьма второстепенную, информативную роль. Как говорит эта старушка из дома престарелых: конечно! Он даже, помнится, сомневался, стоит ли ехать сюда вообще, и если решил в конце концов поехать, то только для того чтобы, во-первых, заявить о своем существовании в плане будущего общения с Викой, а во-вторых, посмотреть на нынешнюю Гельку, убедиться, что она не стала сороконожкой или чем-нибудь там еще, причем без особого влияния ее нынешнего облика на его дальнейшие действия, которые должны были заключаться в… в чем же?..

А, ну да! Напиться с Кацо, который получался во всей этой истории самым замечательным и безотказным другом из всех, какие только могли топтать землю с тех пор, как были созданы ноги. Да-да, напиться, потом в отель, потом в аэропорт, а потом домой, домой… ага… а там уже посмотрим. Вот он и план. Конечно. Он кивнул вставшему с дивана хозяину, отдаленно напоминающему того, озабоченного автоспуском молодого мужчину с фотографии наверху. Он вышел вслед за Кацо, сел в машину, пристегнулся и закурил, выпуская дым в приоткрытое окно.

– Коля? – позвал его Кацо с некоторой тревогой в голосе. – Ты как?

Колька улыбнулся.

– А знаешь, Кацо, она почти не изменилась. Странно, да? Все-таки четырнадцать лет…

Берл покачал головой и развернул машину в направлении выезда на главное шоссе. Навстречу им по узкой, будто съежившейся улице уверенно пер мощный грузовик с контейнером на спине. «К Екутиэлю…» – подумал Берл, уступая дорогу.