Текст книги "Летит, летит ракета..."

Автор книги: Алекс Тарн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Давид пожал плечами.

– Кончай, Ами. Во-первых, давай в укрытие. Во-вторых, не лезь в чужие проблемы. У тебя своих мало? Одно дело – предупредить соседа и совсем другое…

– Хватит, – перебил его Ами. – Я еду туда. Если не перезвоню в течение десяти минут, вызывай полицию.

– Сама приедет, – проворчал Давид, скрываясь за бетонной перегородкой. – Судя по звуку, это в Матарот.

Грохнуло, когда Ами выезжал на тротуар. “Мина, – подумал он. – И действительно в Матарот. Где-то на окраине”.

Руки привычными движениями накручивали колеса. У дома Серебряковых стояла машина – обычная белая “мазда”, каких в округе тысячи, и это могло говорить о стремлении ее хозяев не слишком выделяться на дороге. Хотя, какие они хозяева? Он ведь ясно сказал: “Я всего на сутки приехал”. Ага… на сутки, а машина не арендованная. Угнали, небось. Плохо это выглядит, ох плохо.

Ами заглянул в распахнутую калитку. Дороги назад все равно нет: нужно позвонить от профессора, иначе через пять минут Хен вызовет полицию. Вот будет позорище, если окажется, что тревога ложная! Причем смеяться станут не над Давидом, который заразил его своими подозрениями, а именно над ним, Ами. А может, и черт с ними, пусть смеются? Зачем лезть на рожон? У тебя и оружия-то никакого… да даже и с оружием – много ли навоюешь на инвалидном кресле?

“Вот именно, что на инвалидном кресле, – оборвал он свои сомнения. – Для безногой кочерыжки ты слишком много печешься о собственной жизни. Нашел ценность…”

Ами въехал во двор и быстро двинулся к дому. Все должно было выясниться немедленно, прямо сейчас. Потому что, если это действительно плохие парни, то просто так доехать до двери ему не дадут. Они наверняка оставили кого-то снаружи. Плохие или нет?.. Плохие или нет? Он уже въезжал на площадку перед входом, когда удар сзади по голове дал ясный и очень внушительный ответ на этот вопрос.

РАЗВИЛКА 7

Профессор Александр Владимирович Серебряков был профессиональным советским диссидентом. Пожалуй, этот словесный трехчлен требует пояснения. Или не требует? Честно говоря, эта Седьмая развилка сильно напоминает Четвертую, ту самую, где нас одолевали сомнения по поводу космато-усатого мамонта Хилика Кофмана. Дело в том, что профессор тоже представляет собой тупик, вымирающую ветвь человеческого развития.

Хотя сравнивать его с мамонтом я бы не стал: не та комплекция, да и необходимой косматости не наблюдается. Скорее, субтилен Александр Владимирович, субтилен и лысоват. Но вымирают ведь не одни только мамонты, правда? Хорьки, к примеру, тоже подвержены… да и кто нет? Кто может быть сегодня уверен в своем завтра, а завтра – в послезавтра?

Так или иначе, но профессиональных советских диссидентов становится с годами все меньше и меньше, так что можно с уверенностью утверждать, что скоро их не станет вовсе. Вымрут, как та считалочка про Гагарина, как все, к чему только прилеплено прилагательное “советский”. Наверное, оно жутко ядовитое, это прилагательное, вот что. А иначе как объяснить?

Но проблема тут даже не в тупиковости профессорского типа, а в том, что и в сюжетном отношении знакомиться с ним близко нет ну никакой необходимости. Или почти никакой. Короче, тупик во всех смыслах. А потому, как честный рассказчик, я снова отсылаю самых занятых своих читателей вперед, по стволу, на перекресток, обозначенный “Развилка 7: в гостиной”. Ну, а если кто не прочь поползать и по боковым, никуда не ведущим ветвям, то ему тогда самая дорога сюда, в тупик.

Развилка 7: профессор А. В. Серебряков, тупик

Может ли диссидент быть профессиональным? Сложный вопрос. Ведь диссидент – это несогласный. Причем, не только с чем-нибудь определенным, ограниченным теми или иными общепринятыми соглашениями, указами и настроениями. Настоящий, естественный диссидент не согласен, как правило, со всем, в принципе и без исключения. Характер у него такой, обычными людьми именуемый стервозным. Чем, кстати, активно пользуются нехорошие власти, запихивая несчастного в психушку.

Ну, а коли характер, то и профессия, вроде бы, ни при чем. Потому что никому еще не удавалось сделать из характера профессию. Нет такой профессии – “стервозный”, или “стойкий”, или “неустрашимый”. Эсминец “Неустрашимый” есть, а профессии нет. Как же тогда быть с Серебряковым? А вот, пожалуйста.

Представьте себе нескольких настоящих диссидентов за одним столом. А на столе этом, помимо водки, еще и срочная необходимость о чем-то договориться. Ну, например, о времени общего выхода на демонстрацию протеста. И вот крутят диссиденты эту необходимость и так, и эдак, и водкой польют, и закуской смягчат… и – нет, не получается. Ведь договор требует согласия, а согласиться-то они и не могут. Диссиденты потому что.

Что тут прикажете делать? Ага! Вот тут-то на сцене и появляется профессиональный диссидент. В отличие от своих соседей по столу, он не просто согласен, но согласен сразу со всеми. Скажете, невозможно? Может, и невозможно, но впечатление создается именно такое. Этого под локоток, да на балкончик, давай, мол, старик, покурим. А к тому с рюмочкой, да с воспоминаньицем. А к этой, гордо-надменной, с комплиментиком: эх, мол, Агафья Андревна, а не тряхнуть ли нам чем-нибудь, к делу прямо не относящимся?

И вдруг, откуда ни возьмись, вот оно, согласие, да еще и не простое, а самое что ни на есть сердечное… а что, чуваки, ведь и в самом деле вовремя Сашка подсуетился! Теоретик-то он, конечно, никакой, подрывного пасквиля не напишет, да и отсидок за ним не числится, но вот эта, как ее?.. – организаторская жилка имеется. И хоть сама по себе эта жилка много не нажилит, а все-таки… Кстати, не выбрать ли нам его в председатели?

Так профессиональный диссидент становится в некотором роде начальником. Нет, он по-прежнему не пишет пасквилей, не выходит на площадь, не садится в тюрьму, но зато достойно представляет всех тех, кто пишет, выходит и садится. И между прочим, не сажают его вовсе не потому, что он стучит, как уверяют злые языки. А потому, что профессиональный диссидент дорог нехорошим, но прагматичным властям не меньше, чем хорошим, но стервозным товарищам. Потому, что с ним хоть поговорить можно путем, не то что со стервозными. И не только поговорить, но и договориться. Баш на баш, по-свойски, по-человечески: вы там поумерьте, мы здесь приослабим. Кому от этого плохо? Никому не плохо, всем хорошо.

Именно таким, прямо скажем, незаменимым человеком и был Александр Владимирович. Высокий специалист своего дела. В тайных записях и архивах некоторых компетентных органов он проходил под кличкой “Профессор”. А тайное, как известно, сплошь и рядом становится явным, в противоположность очевидному. На очевидное никто обычно внимания не обращает, потому как скучно. А вот секреты всех привлекают, особенно те, которые “совершенно”. Так или иначе, совершенно секретная кличка вышла наружу и успешно там привилась, как культурный сучок к беспородной сучке. Профессор Серебряков. Звучит!

Поначалу Александр Владимирович относился к новому званию шутейно, даже балагурил на эту тему. Мол, академиев не кончал, за кафедрами и диссертациями не гнался, а вот поди ж ты… А потом посерьезнел. В конце концов, разве он сам себе это звание присвоил? Нет ведь, правда? Даже не просил никого, заявлений не подавал. Люди присвоили, и не просто люди, а органы, причем компетентные. Тогда чего, спрашивается, зубы скалить?

Назвался груздем – полезай в кузов. У профессоров, знаете ли, жизнь особая: симпозиумы всякие, семинары, академическая полемика на ученые темы. Долго ли, коротко, получил Александр Владимирович персональное приглашение в германский город Мюнхен на некую международную конференцию.

Раньше о такой поездке и думать не приходилось, но тогда времена уже стояли смутные, растерянные какие-то времена, конец восьмидесятых. Все вдруг резко почувствовали себя компетентными, а соответствующие органы, утратив свою монополию, пребывали в раздумье: то ли ловить несметно расплодившихся воров, то ли начать воровать самим. Вопрос непростой, экзистенциальный. Голова кругом идет, а тут еще профессор со своей просьбой… Махнули рукой: нехай едет, хрен с ним.

Заслужил человек.

В Мюнхене Серебрякова приняли не просто торжественно, а с помпой: встречали у трапа, возили к бургомистру, аплодировали стоя, а местное телевидение даже назвало его Александром Четвертым Освободителем, приписав ему лично честь избавления Европы от советской ядерной угрозы. На пресс-конференции профессор привычно примирился со своим новым почетным статусом. В общем согласившись со своим решающим вкладом, он призвал почтить вставанием память других, зачастую неизвестных героев.

Речь Александра Владимировича на конгрессе была преисполнена сдержанного достоинства и здорового прагматизма. Нечего и говорить, что организаторы пришли в полный восторг: уж больно благоприятно выделялся профессор на фоне других, непрофессиональных диссидентов – высоколобых и высокомерных пророков с невежливыми повадками и экстремистскими высказываниями. Вечером накануне отъезда его повезли разлекаться. В компании выделялась яркая красавица-блондинка по имени Леночка, которая, судя по всему, тоже положила глаз на героя Александра, царя-освободителя.

На ужине их посадили рядом. Леночка вовсю кокетничала, невзначай трогала пальчиками за локоть, смеялась, блестя безупречными зубами:

– Если вы царь, то, наверное, любите балерин? Я, кстати, прекрасно танцую…

После ужина спустились в казино. Председатель конгресса сыграл разок в рулетку, посмотрел на часы и откланялся, на прощанье сунув в карман Александру Владимировичу немалую пригоршню жетонов. Понемногу растаяли и остальные; профессор остался с Леночкой, которая вызвалась и дальше быть его добрым гением и богиней удачи. С ней было невыразимо приятно проигрывать.

Когда жетоны закончились, Леночка сказала, что наверху, в ее номере завалялось еще несколько, и она их немедленно принесет, ибо чувствует себя обязанной хоть как-то возместить профессорский проигрыш.

– Что вы, Леночка?! – возмутился Серебряков. – В конце концов, это даже не мои деньги…

– Нет, нет, не спорьте, – решительно отвечала она. – Я принесу. Составите мне компанию?

В лифте Леночка тесно прижалась грудью к его плечу, и профессор наконец осознал, что поднимаются они отнюдь не за фишками. Под утро, уже уходя, он пробормотал ей на ухо, что, кажется, тоже влюбился. Тоже – потому, что в короткие перерывы между ласками Леночка неустанно шептала ему о своей внезапной любви. Во время ласк она об этом кричала. О себе Леночка говорила неохотно. Александр Владимирович успел выяснить, что работает она переводчицей в крупном международном издательстве и, судя по роскоши номера, зарабатывает весьма неплохо.

– Ни с одним мужчиной мне не было так хорошо, – сказала она на прощанье. – У входа тебя ждет такси.

– Такси?

– Я вызвала, пока ты был в ванной.

Профессор замялся.

– Не думаю, что у меня…

Леночка обвила его ногу своею. В глазах ее стояли слезы.

– Все оплачено, дорогой, – страстно выдохнула она. – Ни о чем не беспокойся. Иди, машина ждет.

– Подожди, – сказал он в уже закрывающуюся дверь. – Я не записал твоего телефона.

– Я позвоню сама, – пообещала она прерывающимся голосом. – Как я буду жить без тебя, как?

В Москву Серебряков вернулся другим человеком: профессора все чаще посещала прежде не свойственная ему задумчивость. Он стал рассеян; из головы не шли пресс-конференции в аэропортах, мюнхенский триумф и стонущая Леночка, натянутая упругой тетивой на суперменский лук его неутомимых чресел. Она все не звонила, и это сводило Александра Владимировича с ума. Не иначе, как тут были замешаны чьи-то злонамеренные козни; и он даже догадывался, чьи именно.

На очередные переговоры с компетентными людьми профессор пришел крайне взвинченным и, не поздоровавшись, принялся излагать сердитые претензии. Люди слушали и зевали: честно говоря, им уже не было никакого дела до Серебрякова и его коллег. Сама встреча происходила, скорее, по инерции – просто, чтобы не отменять назначенное расписание. Отмена всегда вызывает излишние вопросы, а компетентных, как уже было сказано, интересовал теперь лишь один вопрос – тот самый, экзистенциальный: “блюсть или красть?”

Он, кстати, близился к неожиданному разрешению. Блюсть или красть? Как выяснилось, эти действия выглядели морально несовместимыми лишь при прежней, почти уже издохшей системе. Новый же порядок решительно снимал устаревшее ограничение, а стало быть, и выбора никакого не требовалось. Зато требовались время и расторопность. А профессор… ну кому он теперь нужен, этот профессор? Компетентный человек с трудом дождался первой паузы в возмущенной речи Серебрякова.

– Я так и не понял, Александр Вульфович, чего вы, собственно, добиваетесь? – с приветливым равнодушием сказал он. – Сесть, что ли, хотите? Так мы сейчас не содим – в разнарядке местов нету.

– Свободы! – воскликнул профессор. – Я требую свободы телефонного общения!

– Пожалуйста… – пожал плечами компетентный. – Только зачем вам телефонное? Выезжайте насовсем и общайтесь, сколько хотите. Вы, Александр Вульфович…

– Почему вы так упорно зовете меня Вульфовичем? – возмутился Серебряков. – Я сроду Владимирович!

Компетентный снова пожал плечами.

– Не хотите выезжать по Вульфовичу, выпустим по Владимировичу, хотя это и потруднее. Но сегодня все можно. Сегодня наша с вами последняя встреча, Александр… ээ-э-э…

Он вопросительно взглянул на профессора. Тот судорожно соображал. Что это они так расщедрились: не ловушка ли? Весь мир тебе предлагают, ни больше, ни меньше, да что там мир – Леночку! Леночку!.. Как быть? Последняя встреча… а что потом? А ну как форточка захлопнется?

– Ну так как? – напомнил о себе компетентный. – Что скажете, Александр… ээ-э-э…

– Вульфович! – решительно отрубил Серебряков. – Пусть будет Вульфович. Хоть как, лишь бы побыстрее.

Потом снова был Мюнхен, хотя уже и не такой гостеприимный, как во время конгресса. Чем-то он даже напомнил профессору его последнего компетентного собеседника. Возможно, своим приветливым равнодушием? Но Александр Владимирович славился умением рассуждать здраво, а, здраво рассуждая, жаловаться было не на что. Диссидентство, как таковое, кончилось; скажи спасибо, что есть хоть какие-то предложения: работа на радио, лекции, телевизионная болтовня в качестве заслуженного эксперта…

Единственно, чего не хватало по-настоящему остро, так это Леночки. Упорные серебряковские поиски ни к чему не приводили. Старые и новые мюнхенские знакомые пожимали плечами, издательства открещивались: нет, мол, у нас такой переводчицы, нет и никогда не было, извините, герр профессор. Он помучился еще несколько лет и перестал искать.

Десятилетний юбилей своего переезда в новую жизнь Серебряков отмечал в мюнхенском русском ресторане. Приглашенных набралось трое – все сослуживцы с радиостанции, и каждый платил за себя. Большую часть вечера они обсуждали совершенно непонятный вопрос: почему их до сих пор еще не выгнали, да так и не сошлись ни на чем. Станцию давно уже никто не слушал; большинство бывших соратников, помыкавшись, вернулись в чумной московский гламур, остались лишь те, кто вернуться не мог. К несчастью, профессор относился к последней категории из-за не вовремя вскрытых компетентных архивов, неправильно понятых некомпетентной общественностью.

Выпили крепко. Ресторан был ночной и не спешил закрываться. Во втором часу ночи, когда собрались расходиться, вдруг вышел молодой, наголо обритый парень и стал петь Вертинского, аккомпанируя себе на пианино. Накатила грусть, и пришлось заказать еще, оправдывая тем самым ожидания проницательного хозяина. Когда дошло до “Где вы теперь, кто вам цалует пальцы?..” Серебряков вспомнил Леночку и загрустил еще больше.

“А может быть, с маланцем вы ушли?” – пел парень, утрируя чувство.

– С малайцем! – громко поправил профессор.

– С маланцем, с маланцем… – ухмыльнулся бритоголовый, и Александр Владимирович не стал спорить.

Домой пришлось идти пешком, потому что наличных на такси не хватало. “Как тогда, – подумал он. – Ничего, это недалеко. Полезно повыветрить хмель. Заодно пройдусь мимо казино. Вспоминать, так вспоминать… А, вот и оно”.

Профессор уже проходил мимо, когда сверкающая дверь казино крутанулась, и на тротуар вывалился очень пьяный азиат в смокинге. Швейцар насилу успел его подхватить, утвердить в относительном равновесии и сдать с рук на руки подоспевшей блондинке.

– Леночка… – пробормотал Серебряков, не веря своим глазам.

Подвалил лимузин, вышел шофер и принялся деликатно загружать икающего хозяина на заднее сиденье. Леночка помогала, смеясь до боли знакомым смехом.

– Леночка! – крикнул Серебряков.

Сердце его бешено колотилось. Она обернулась и смерила профессора недоуменным, неузнавающим взглядом. Он шагнул вперед.

– Это я, Александр… профессор Серебряков. Мы с вами встречались… здесь…

– Вы обознались, – твердо сказала она, отворачиваясь.

Шофер уже закончил разбираться с азиатом и придерживал дверцу для дамы. Его устремленный на профессора взгляд не сулил ничего хорошего. Швейцар тоже придвинулся ближе, готовый и оградить, и воспрепятствовать. Серебряков достал визитную карточку и вытянул перед собой, как последнее доказательство того, что он – это он. Тот самый, который… Но Леночка даже не смотрела в его сторону. Серебряков сделал еще один шаг, визитка выпала из вдруг ослабевших пальцев и бабочкой порхнула в благовонное нутро лимузина. Шофер толкнул профессора в грудь и захлопнул дверцу, швейцар предусмотрительно схватил сзади за локти. Машина тронулась.

“Все-таки с малайцем, – подумал профессор, сизым голубем трепеща в грубых швейцаровых руках. – В последний раз я видел вас так близко. Пролетной пулей вас унес авто…”

– Тихо, тихо… – успокаивающе прогудел над его ухом швейцар. – Эта шлюха не про вас, господин. Разве что вы готовы заплатить полторы тысячи баксов за вечер.

Профессор обмяк. Он вдруг разом все понял. Леночка была жива и здорова. Никто и не думал блокировать ее телефонные звонки, и уж тем более похищать. Она не гнила в сибирских лагерях, не томилась в подвалах компетентных учреждений, расплачиваясь за запретную любовь к лидеру диссидентского движения. Как это она сказала? – “Все оплачено, дорогой…” Он-то, дурак, решил тогда, что речь идет только о такси. А это просто хозяева расстарались, устроили прием по первому разряду, с номером люкс, торжественным ужином, казино и дорогой шлюхой по вызову.

– Пустите меня, – сказал он швейцару. – Мне нужно срочно напиться.

Тот покачал головой.

– Куда уж больше…

Серебряков не помнил, как добрался до дома, как прожил следующую неделю. Ах, если бы дело тут было только в Леночке! Больше всего его мучило понимание того, что в дурацкой истории с проституткой, как в зеркальной стене казино, отразилась вся его ненатуральная, претенциозная, фальшивая, замирающая уже жизнь, в которой так и не случилось ничего настоящего, сильного, заслуживающего уважения: ни оригинальных идей, ни тюрьмы, ни любви, ни семьи, ни дружбы, ни серьезной, мужской работы. Сколько себя помнил, он всегда врал, ловчил, соглашательствовал. Немудрено, что и жизнь отплатила ему той же монетой.

А ведь могло бы быть, могло… разве он глупее, подлее, некрасивее других? Почему же тогда? Почему все обернулось таким ужасным, чудовищным поражением? Ложь, ложь, ложь… повсюду, повсюду, даже профессорство это фальшивое, даже это… Он попробовал повеситься – без особой надежды, ибо сильно подозревал, что не сможет, и действительно не смог. Ничтожество, ничтожество во всем.

Так обличал он себя на воображаемом суде, где сам же представлял в одном лице и обвиняемого, и прокурора, и судью, и присяжных, и презрительно молчащий зрительный зал. Не хватало там лишь одного – защитника. Но и тот появился где-то к концу второй недели процесса, скромно присел в сторонке, затем начал подавать реплики и в итоге непостижимым образом выбрался на авансцену, быстро заткнув за пояс всех остальных.

А вообще-то, что ж тут непостижимого? Разве не называли его профессором за умение успокоить, согласовать, привести к общему знаменателю? Это ведь тоже немалый талант, если разобраться. Ну вот… зачем же тогда сразу в петлю? Может, оправдаем человека вчистую, а, господин прокурор? Нет? Что ж, нет так нет, тогда условно, договорились? Ну и ладушки, ну и слава Богу.

Встряхнувшись, Александр Владимирович вернулся к нормальной жизни. Условно нормальной: как ни крутил душевный адвокат, как ни уговаривал, но воспоминания о процессе и о приговоре не забывались, не уходили, жгли лоб изнутри незаживающей каиновой печатью. Он начал попивать. Отрыжка от грушевого шнапса напоминала одеколон “Шипр”, а тот, в свою очередь – гладко бритые скулы компетентных молодых людей из не столь далекого прошлого, успевших выйти тем временем в главные министры и генеральные председатели.

Как-то под утро Серебрякова разбудил звонок в дверь. Накануне он пил дома с приятелем; наверное, тот забыл мобилу или, скорее, ключи, вот и вернулся. С трудом оторвав от подушки гудящую шнапсовым “Шипром” голову, профессор пошел открывать. На пороге стояла Леночка с чемоданчиком в руках.

“Это не может быть сон, – подумал он. – Во сне никогда не бывает похмелья”.

– Я войду? – спросила она и, не дожидаясь ответа, протиснулась между косяком и седовласым профессорским животом.

Прошедшие годы не убавили Леночке благоухающего, ухоженного и слегка легкомысленного очарования. На ней красовались элегантный белый плащ, шляпка с пером и сапожки на высоких каблуках. Профессор, со своей стороны, мог похвастаться лишь несвежими трусами, перегаром, свисающей со лба нечесаной жидкой прядью и грибком на босых артритных ногах. Он чувствовал все возрастающую неловкость. Да и как еще может чувствовать себя внезапно выдернутый из постели похмельный старик рядом с пышно разодетой красавицей?

– Ты обещала позвонить… – сказал он.

– Извини, не смогла, – она скинула плащ прямо на пол и принялась палец за пальцем стаскивать с рук длиннющие, по локоть перчатки. – Выбросила мобилу. Они наверняка уже прослушивают.

“Снова вранье, – подумал профессор. – Как тогда”.

– Пошла вон, – сказал он вслух. – Вон!

Леночка вздохнула.

– Александр, милый, сейчас не время для сцен. Не понимаю, за что ты на меня сердишься. Тогда я отработала по полной программе, даже сверху… – она кокетливо улыбнулась. – А также снизу и сбоку. Если ты забыл те или иные детали, то можно повторить все прямо сейчас.

Сердце Серебрякова пропустило удар и, словно опомнившись, застучало вдвое быстрее прежнего.

– Ты меня обманула, – горько сказал он. – Ты и сейчас меня обманываешь. Кто может прослушивать твою мобилу, ты, шлюха?

– Шлюха?.. – Леночка поморщилась. – Как ты груб, Александр. А про мобилу я тебе сейчас же все расскажу. Только надень халат, что ли… и еще… почисть зубы, а то…

Леночкин рассказ был короток, но по сюжету напоминал бандитский триллер. По ее словам, она уже не работала девушкой по вызовам, а продвинулась на более высокую карьерную ступень. В ее обязанности входила теперь раскрутка богатых клиентов игорного дома. Клиентам полагалось помногу проигрывать и оставаться при этом довольными, чего, в конечном счете, и добивались совместными усилиями большого коллектива, в который Леночка входила важной составной частью, вдохновляющей поначалу, спаивающей в процессе и горячо утешающей под конец.

Изредка, в случае крупного выигрыша, главной задачей Леночки было вернуть клиента в игру уже на следующий вечер. Так оно обычно и происходило – всегда, вплоть до вчерашней ночи. Вчерашнему румыну везло совершенно невероятным образом. Он вышел из казино, сорвав банк в четырнадцать миллионов. Понятное дело, Леночка намертво приклеилась к чемодану с деньгами. Весь остаток ночи она твердила клиенту о своем восхищении и о том, как ей не терпится увидеть завтра развитие успеха. Клиент в ответ только икал и трахал ее настолько ожесточенно и безрезультатно, что Леночка измучилась вдрызг при всем своем богатейшем опыте.

Когда румын наконец отвалился и захрапел, она позволила себе немного подремать, вполглаза, чтобы не упускать из виду чемоданчик. Проснувшись следующим вечером, клиент накинулся на нее с прежним мрачным энтузиазмом серийного насильника. С честью выдержав и эту неприятность, Леночка нежно поинтересовалась, когда они сегодня отправляются в казино. Румын пожал плечами: “Никакого казино не будет, девочка. У меня рейс через четыре часа. Давай-ка лучше…”

Чуть ли не впервые в жизни оттолкнув ненасытного клиента, Леночка уединилась в ванной на три минутки. Их вполне хватило для телефонного звонка. А еще через четверть часа в дверь постучали двое крепких ребят из крепкой команды. Обычно для решения проблемы хватало одного лишь их дружелюбного взгляда, но на этот раз снова не заладилось.

Когда пистолетный дым рассеялся, и Леночка подняла голову из-за кровати, все трое – и неутомимый румын, и крепкие ребята уже лежали мертвее мертвого на полу, абсолютно безучастные к учиненному ими беспорядку. Не дожидаясь появления полиции, она взяла чемоданчик и вышла на улицу.

Сначала Леночка имела твердое намерение отнести деньги своим крепким боссам. Но чем больше она об этом думала, тем больше сомневалась в правильности этого решения. По всему выходило, что ее карьере игорной шлюхи-наводчицы пришел конец: теперь она, скорее, выступала в роли нежелательной свидетельницы. А эта роль навряд ли потребна главному режиссеру театра, в котором она имела честь состоять. И вот, дорогой Александр…

– Ты хочешь сказать, что в этом чемодане деньги?

– Все четырнадцать лимонов… – Леночка щелкнула замочками и предъявила.

– Но как ты узнала мой адрес?

– Визитка, – объяснила Леночка. – Помнишь, ты кинул мне в машину визитку? А визитки я храню, Александр. Никогда не знаешь, что пригодится.

– Хранишь, а? – горько покачал головой Серебряков. – Их у тебя, должно быть, тысячи, этих визиток. Вот и поискала бы там кого-нибудь более подходящего. Почему именно ко мне?

– Смотри, Александр, – сказала она, закрывая чемодан. – Расчет тут простой. Тебя в моем мире никто не знает, ты там даже во сне не крутишься. Это раз. Зато ты профессор и знакомств у тебя много. Можно найти, куда сбежать, где спрятаться. Это два. Деньги тебе, как я вижу, тоже не помешают. Это…

– Стоп! – перебил ее профессор. – Ты что, с ума сошла? Я не собираюсь никуда бежать и ни от кого прятаться. У меня тут работа, я тут живу, я…

Леночка подошла к Серебрякову вплотную, аккуратно взяла за лацканы халата, заглянула в вытаращенные глаза. Она говорила с поразительным спокойствием, то ли от крайней усталости, то ли от сознания безвыходности отчаянного своего положения.

– Мне больше некуда идти, понимаешь? Они уже полдня меня ищут. Вместе с полицией, потому что у них и полиция куплена. Если ты меня выгонишь, я пропала. Капут лягушке, отпрыгалась на клиенте… И потом, я ж не голая-босая к тебе пришла: здесь четырнадцать миллионов, по семь на каждого. Тебе таких денег за три жизни не заработать. Решайся, профессор…

Александр Владимирович высвободился и подошел к окну. Ночной Мюнхен испытующе смотрел на него сотнями тусклых фонарных зрачков. Где-то там бегают бандиты, ищут свои пропавшие деньги, ищут опасную свидетельницу. Какое тебе дело до всего этого? Надо же, приперлась через столько лет, как ни в чем не бывало, да еще и с мафией на хвосте. Подлая шлюха, по-иному и не скажешь. Выставить ее за дверь и дело с концом, пускай катится куда подальше.

“Ну да, – отчетливо произнес внутри чей-то насмешливый голос. – В этом ты весь. Пустышка, чучело человека, трусливый голем. Никогда не был способен на решительный самостоятельный шаг. Все сторонкой, да обочинкой, лишь бы других не задеть, лишь бы тебя не задели. Вот и не задели – жизнь не задела, мимо прошла. Давай, давай… условно осужденный. Знаешь, почему условно? Потому что живешь ты условно, понарошку, вот почему… Ты ж себе столько лет рассказывал, что только ее и ждешь, помнишь? А сейчас, когда она к тебе пришла… да что там пришла – приползла за помощью, сейчас ты же ее на улицу выкидываешь? Шлюхой называешь?! Да кто ты после этого, сам подумай!..”

Чушь! Серебряков сердито потряс головой, словно вытряхивая из нее нахального насмешника. Чушь! Несерьезные бредни. Давай обратимся к фактам. Она проститутка, и это факт. Она связана, спутана с мафией, она участница ограбления, завершившегося тройным убийством. Это еще один факт. А ты положительный член общества, профессор… гм… да, да, профессор! Профессор! И это тоже факт. И потому ты сейчас повернешься и вежливо попросишь ее удалиться, а иначе… Что “иначе”? А иначе ты вызовешь полицию, вот что. Исполнишь долг положительного человека и гражданина.

Профессор решительно повернулся, и слова замерли у него на устах. Леночка крепко спала в кресле, откинув голову на спинку и приоткрыв мягкие пухлые губы, снившиеся ему все эти годы. Ноги ее слегка подрагивали, как у спящей собаки. Наверное, она продолжала бежать даже во сне, спасаясь от крепких ребят, неутомимого румына и тысяч других кобелей, с неразличимыми мордами, слюнявыми пастями и жадными, мнущими, царапающими, потными конечностями. Александр Владимирович подумал, что неплохо было бы перенести ее на кровать, но отказался от этой мысли: не потому, что боялся разбудить, а потому, что не справился бы с тяжестью. Поэтому он просто придвинул ей под ноги табурет, подложил подушки и укутал получившееся сооружение в плед и одеяло.

Остаток ночи Серебряков посвятил занятию, в котором всегда был особенно силен: поискам оптимального варианта дальнейших действий. Дороги назад уже не существовало. Оставив Леночку у себя, профессор автоматически превратился в сообщника. Как ни странно, осознание этого принесло ему облегчение: одним выбором меньше. Но он не мог прятать ее вечно в своей мюнхенской квартире.

Следовало как можно скорее покинуть город… или даже Германию… а лучше всего – Европу. Не годились и Штаты: наверняка у мафии там тоже все схвачено. Требовалось найти по-настоящему глухой, медвежий угол, что-нибудь совершенно невообразимое и в то же время такое, где можно было бы не только прятаться, но и нормально жить. Что-нибудь типа Новой Зеландии, Австралии, Латинской Америки, западных провинций Канады…

Профессор взялся за телефон, поговорил со знакомыми в Окленде, в Сиднее… Нет, не вытанцовывалось. Звонить в Америку не позволяла разница во времени; он отложил трубку и сел возле спящей Леночки, нежно поглядывая на завиток волос над белой беззащитной шеей. Несмотря на похмелье и бессонную ночь, Серебряков ощущал прилив бодрой молодой силы и даже, наверное, гордости.