Текст книги "Летит, летит ракета..."

Автор книги: Алекс Тарн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

“Эй, вы там, внутри, судейские крючки! Ну? Кто теперь трус и пустышка?”

Внутри уважительно помалкивали.

“То-то же!”

Леночка шевельнулась, повернула голову, приоткрыла глаза, мутно посмотрела на профессора.

– Черт! – сказала она хриплым со сна голосом. – Это ты…

У Серебрякова вытянулось лицо. Он представлял себе ее пробуждение несколько иначе: с поцелуями и слезами благодарности.

– Ну, я. Неужели так плохо? Что ты на меня смотришь, как на вампира? – он вдруг осекся, пораженный неожиданной мыслью.

– Извини, – виновато улыбнулась Леночка. – Просто я сначала еще надеялась, что это сон. Кошмарный такой сон. А сейчас…

– Подожди, подожди… – перебил ее профессор, вскакивая и принимаясь бегать по комнате. – Как же это я о нем раньше не подумал? Это же самое подходящее! Вампир!

– Вампир? – Леночка испуганно поежилась.

– Ну да! Профессор Вампир… или нет, не Вампир, но как-то очень похоже… Упырь! Нет, не Упырь… Упыр! Точно, Упыр!

Александр Владимирович познакомился с Упыром на недавнем международном конгрессе в защиту осажденных полостинцев. Помимо страстного обличения оккупантов, соотечественником которых он имел несчастье быть, профессор Упыр запомнился неприятной заискивающей интонацией и напрасными попытками привлечь хоть кого-нибудь из вальяжных европейцев к сотрудничеству со своим захолустным колледжем, безнадежно провинциальным даже по меркам безнадежно провинциальной Страны. Как и все, Серебряков благожелательно взял его визитную карточку, сочувственно похлопал по плечу, обещал подумать. Где же она теперь, эта визитка? Неужели выбросил? Ох, слава Богу… вот она! Вот!

Через три недели новоиспеченная чета Серебряковых уже сходила на берег Страны с борта круизного корабля. В обмен на свой европейский лоск, поднимающий ранг безвестного колледжа Упыр на принципиально новый уровень, профессор получил две лекции в неделю, щедрые гранты на написание четырехтомной “Истории советского диссидентского движения” и, самое главное, надежнейшее убежище.

Поначалу ректор советовал поселиться в столице, расположенной относительно недалеко от города N., но профессор изъявил настоятельное желание пожить в тихом уголке, вдалеке от опостылевшего городского шума.

– Что ж, – улыбнулся Упыр, ощупывая взглядом ладный Леночкин зад. – Тогда N. вам подойдет в самый раз. Глуше него на этом свете – только поселок Матарот.

– Матарот? – заинтересованно переспросил Александр Владимирович. – Где это?

Чемодан с деньгами супруги Серебряковы спрятали в подвале своей новой матаротской виллы. Они купили ее за наличные: уж больно привлекательной оказалась цена. Узнав о причине такой дешевизны, Леночка усмехнулась: подумаешь, ракеты… тоже мне, опасность… Даже и лучше: пускай себе летают, отпугивают любопытных, отваживают непрошеных. Затихариться, залечь на дно, переждать, пересидеть, перемолить – авось свернется, простится, забудется.

Развилка 7: в гостиной

– Ты что, шкура, думала, тебе такое забудется?

Стриженый “бык” в спортивной куртке оскалился, что, видимо, означало насмешливую улыбку, и, коротко замахнувшись, ударил Леночку по щеке жесткой ладонью. Она проглотила кровь. Видать, не судьба. Ничего, тридцать восемь лет тоже немало. Многие при таком ремесле до двадцати пяти не доживают. Только бы не увозили, только бы здесь кончили. Потому что, если здесь, то быстро, а если увезут, то будет время помучить.

– Да пошел ты… волчара вонючий… – она харкнула кровью прямо в адидасовский цветочек на широкой бандитской груди.

– Ах ты… – “бык” занес было кулак, но в последний момент передумал, побежал замывать.

Бережет форму одежды, гад.

– Зачем ты так, Лена? – простонал Серебряков.

Они сидели в разных углах гостиной, накрепко примотанные липкой лентой к стульям. Слаб профессор, сразу во всем признался. Диссидент называется.

“Бык” вернулся из кухни, отряхивая куртку, крикнул по дороге в пролет лестницы:

– Саня, ну что ты там копаешься? Нашел?

– Нету! – откликнулся из подвала Саня. – Наврал он…

– Наврал?!

– Нет, нет, что вы… – испуганно забормотал Серебряков, цепенея на своем стуле. – Я вам чистую правду… там это, в подвале, на нижней полке стеллажа, в чемоданчике таком сереньком…

– Сереньком… – передразнил поднявшийся из подвала Саня. – Я вот тебе, падла, сейчас дам серенького…

Старший бык озабоченно посмотрел на часы.

– Кончай, Саня, – сказал он. – Ты что, не видишь: фраер он. Все, что знал, давно вывалил. Тут шкура мазу качает. Она и бабки перепрятала, к гадалке не ходи. Вот только времени у нас нету ее здесь колоть. Придется с собой забирать.

– А этого?

– А этого…

Старший вытащил из-за пояса пистолет и принялся торопливо навинчивать глушитель. Дверь распахнулась, и третий бандит ввез в гостиную бесчувственного Ами Бергера.

– Во!.. Принимайте еще одного. Тот самый инвалид, из бара.

Леночка скрипнула зубами.

– Не трожьте безногого, он вообще ни при чем. Даже по-русски не понимает. Зачем он вам?

– Заклей ей пасть и тащи в багажник, – рассеянно бросил старший, поднимая пистолет. – Торопиться надо.

А надо ли? Нет, “быкам”-то, конечно, надо: ведь вот-вот приедет полиция, а они должны еще успеть застрелить Ами и профессора, погрузить в багажник связанную Леночку, доехать до сменной машины, пересесть в нее и исчезнуть навсегда в тумане других повествований, не имеющих к данному никакого отношения. Но надо ли это мне?

Ведь, как ни поверни, но ситуация в гостиной довольно безысходная. Уж больно неравны силы: трое здоровенных вооруженных бандитов против храброй, но связанной и безоружной женщины, трусливого, связанного и безоружного старика и безногого безоружного парня на инвалидной коляске, пребывающего к тому же в полной отключке от сильного удара по голове.

Я могу, к примеру, вот прямо сейчас толкнуть Ами под ребра, привести его таким образом в чувство и надеяться, что он, во-первых, достаточно быстро оценит ситуацию, во-вторых, ухитрится еще быстрее дотянуться до прицелившегося в профессора “быка”, в третьих, сможет свалить его, в-четвертых, завладеет пистолетом, в-пятых, застрелит кстати оторопевшего Саню и даже успеет, в-шестых, попасть в ногу убегающему Андрюхе. Но не будут ли эти надежды чрезмерными? Честно говоря, даже “во-первых” представляется мне весьма сомнительным.

Может, пойти на вариант с полицией?.. Нет, и это малоправдоподобно. Начать с того, что еще не истекли десять минут, по прошествии которых Давид Хен должен набрать номер полицейского участка. Да и где гарантия, что он сделает это вовремя, а не отвлечется на свой стаканчик? И примет ли полиция всерьез этот звонок, основанный на крайне неясных подозрениях? Полиции, знаете ли, не по душе всякие условные и несовершенные глагольные формы. Полиция любит приезжать на арену уже свершившегося действия. Сначала убейте, а потом уже звоните – так рассуждает истинная полиция, и не мне менять эту веками сложившуюся норму.

Что же тогда? Заставить Леночку выдать местонахождение чемодана с деньгами? Допустим, так: ей становится настолько жаль Ами Бергера, что она предлагает бандитам деньги в обмен Амину жизнь. Мол, нас с профессором убивайте, а парня пощадите: все равно он без чувств и потому свидетелем быть не может. Так-то оно так, но станет ли тупоголовый “бык”-киллер благородно выполнять данное обещание? Это кажется мне еще менее вероятным, чем своевременный приезд полиции…

Можно было бы добавить к ситуации в гостиной романтическую линию из далекого прошлого. Ну, скажем, второстепенный “бык” Андрюха когда-то работал охранником в казино, увидел там Леночку и втюрился в нее по самые уши. Запретная страсть, пикник в Английском парке, баварское пиво, любовь в кустах, мучительная схватка “бычьего” хотения с “бычьим” долгом… Вот видите, вам уже интересно. Ведь интересно, а? Увы, этот вариант решительно невозможен: персонажей в моем повествовании и без того чересчур много, а тут еще, откуда ни возьмись, “бык” из машины, как в древней античной драме. Нет уж. Что дозволено Софоклу, не дозволено “быку”.

Теперь вы понимаете, что там, куда мы с вами заехали, безвременный конец Ами Бергера и четы Серебряковых кажется совершенно неизбежным. Вот я и спрашиваю: оно мне надо? Нет, оно мне не надо. По-моему, я уже говорил, что есть у меня дальнейшие виды и на Серебряковых, и на Ами. Особенно на Ами: у парня только-только все начало налаживаться, а тут вдруг такой афронт. В общем, придется вернуться. Недалеко, на Развилку номер 1.

Шучу. Хватит и Развилки номер 6. Помните, в баре? Где Давид Хен за стойкой, думает, что бы такое ответить незнакомому мужчине в спортивной куртке? Помните? – Вот туда.

Развилка 6: налево

– Что-то ты долго думаешь… – сощурился мужчина. – Неужели так далеко?

– Отчего же, недалеко… – Давид помедлил, соображая как быть. – Как выйдешь из бара, так сразу налево, до конца улицы. Последний дом.

Мужчина кивнул, допил виски и вышел, не прощаясь. Машина отъехала. Карподкин захлопал в ладоши, Лео поддержал его восторженным хихиканьем.

– Ты ж его в другую сторону послал, – сказал Ами. – Надеюсь, у тебя будет подходящее объяснение, когда они вернутся.

– А чего там объяснять… – отвечал Давид, нашаривая под стойкой телефонную книгу. – Скажу, что они не так поняли, а вы подтвердите. Черт, да где же он, этот справочник? Ты на память профессорский телефон помнишь?

– Нет, не помню. Но зачем ты их обманул?

Давид пожал плечами.

– Наивный ты человек, Ами. По-твоему, эти гориллы похожи на профессорских друзей? И если они такие друзья, то почему узнают дорогу в баре, а не звонят своему другу домой?

– Русские… – пояснил Карподкин. – Их всегда хрен поймешь.

Ами Бергер неловко заерзал в кресле.

– Действительно… как это я сам не подумал?

Снаружи взвыла сирена, как всегда, исключительно некстати. Анархисты вскочили.

– Давайте, в укрытие! Позвоним оттуда, – крикнул Давид. – Вот он, справочник…

– Судя по звуку, это в Матарот, – определил Ами, заезжая за бетонную перегородку. – Причем, мина.

Грохнул взрыв.

– Алло! – сказал Давид в трубку. – Госпожа Элена? Хотел вас предупредить: тут какие-то громилы дорогу к вам спрашивали. Так что, ждите гостей… Госпожа Элена?.. Алло?..

Он озадаченно посмотрел на телефон.

– Что? – спросил Ами.

– Разъединилась. Или бросила трубку.

– Побежала подмываться, – ухмыльнулся Карподкин. – Она о таких жеребцах давно мечтала.

Лео хихикнул, прикрывая рот ладонью. Ами поморщился. Анархисты были непереносимы даже в небольших дозах.

– Вот что, – сказал он. – Пойду-ка я, Давид, от греха подальше. Заодно и посмотрю, где упало. Может, я без дома уже.

– Навряд ли, – покачал головой Давид. – Это где-то на окраине.

Выехав на улицу, Ами Бергер сразу увидел зарево: в конце улицы что-то горело. Дом? Нет, не похоже… Кукуруза? Чересчур ярко для кукурузы… Быстро толкая колеса, он припустил в направлении пожара. Мимо, обгоняя его, пронесся грузовичок Боаза Сироткина. Когда Ами подъехал, Боаз уже стоял там и, прикрывая лицо ладонью от жара, смотрел на горящую машину.

– Чья это? – спросил Ами.

Сироткин пожал плечами.

– Не наша. У нас никто на “мазде” не ездит. Приезжие.

– А где они сами?

Боаз посмотрел на него, как на идиота.

– Да вон же! – показал он. – Все трое! Не повезло людям. Прямое попадание.

Тут только Ами разглядел чернеющие в языках пламени человеческие силуэты. Это были гости профессора Серебрякова, так и не нашедшие дороги к дому своего друга. Со стороны города послышалась полицейская сирена, замелькали мигалки: к месту взрыва приближалась традиционная команда спецов.

– Пойдем, – сказал Боаз. – Когда с жертвами, история долгая. Начнут опрашивать: кто да что, до утра промурыжат. А чего нас мурыжить? В Матароте “мазд” отродясь не было. “Субары” были, а “мазд” не было. Пойдем лучше, я тебе оранжерею покажу. Ты как-то просил, помнишь?

Ами неуверенно кивнул. Не то чтобы он действительно просил… скорее, так – интересовался из вежливости. Но теперь Сироткин смотрел на него слишком уж настойчиво. Жаль обижать хорошего человека, особенно когда должен ему несколько сотен. Они обогнули горящую машину и свернули на опоясывающую Матарот грунтовку. Справа торчали покосившиеся столбики проволочного забора, далеко впереди светились огоньки водонапорной башни города N. Боаз неловко кашлянул.

– Давно хотел с тобой поговорить, Ами. Ты ведь в саперах служил, правда?

– Правда.

“Вот в чем дело, – подумал Ами. – Что-то ему от меня нужно. Вот только что? Что я умею, чем могу помочь? Ну, разве что, письмо по-английски составить… Тогда при чем тут мое саперство? Издалека начинает”.

Здесь стояла удивительная тишина, хотя лишь склон холма отделял их от деловой суеты, обычно сопровождающей нечастый случай “попадания с жертвами”. Полиция, небось, уже выставляет оцепление, пожарные додавливают последние языки пламени, химзащита берет пробы, а рядом переминаются санитары, доктор готовится констатировать смерть и блистает огнем вспышек шустрый репортер-стервятник, высвистанный на свежую тризну специально подкормленным ментом. А тут, всего лишь в двухстах метрах, такая тишь и ночной стрекот цикад, и осторожное шуршание змеи, и шелест крыльев летучих мышей, и дальний шакалий хохоток… Всего лишь повернуться спиной да отойти ненамного. Мы ведь их знать не знали, тех, обугленных. В Матароте “мазд” отродясь не было.

Боаз Сироткин снова кашлянул. Эк ему начать трудно! Ничего, ничего, пусть сам справляется.

– И в Полосе тоже воевать приходилось?

– Приходилось, – настороженно отвечал Ами. – До ухода.

Он сделал на “до” особое ударение. Сироткины были из тех, из депортированных жителей анклава, цветочных странников. О своем личном, небольшом, но тем не менее, практическом вкладе в депортацию Ами Бергер не рассказывал после ранения никому и не имел никакого намерения нарушать эту традицию сейчас.

– Ага. До… – понимающе кивнул Сироткин, помолчал и добавил: – А во время?

– А во время – нет, – не колеблясь, соврал Ами. – Наш батальон на Север передислоцировали, на плато.

Боаз облегченно вздохнул. Его манера вести беседу напоминала забег с препятствиями. Первый барьер он, как видно, преодолел и теперь собирался с духом, чтобы приступить к следующему.

– Марва в этом году хороша…

Сироткин нагнулся к обочине, оторвал серебристый листик, размял в жестких узловатых пальцах с изуродованными ногтями, понюхал, смущенно улыбнулся. В растениях он явно понимал намного больше, чем в разговорной части человеческого бытия.

– Хороша… – он еще немного помолчал. – А это… ну… с туннелями тоже дело имел? Когда в Полосе воевал?

– А как же, – подтвердил Ами. – Это, считай, наша специализация была. Они копали, мы взрывали. Видел бы ты, сколько нор они там нарыли. Как крысы, честное слово. Просто крысы. Тьфу!..

Боаз Сироткин раскрыл ладонь и дал тому, что осталось от листика марвы, скатиться на землю. Он снова молчал, но в этом молчании чувствовалось уже что-то другое, не похожее на прежний неловкий разбег перед преодолением препятствия. Что-то статичное, решенное, окончательное. Замолчал и Ами, на этот раз озадаченно. Что такое вдруг произошло?

– Ты хотел о чем-то поговорить, Боаз… О чем?

– А? Что?.. – Сироткин, словно очнувшись, помотал головой. – Нет, нет… я это… нет, нет.

В Матароте взвыла сирена. Раз, два…

– Ну что, по канавам? – буднично спросил Сироткин. – Тебе помочь?

– Даже не думай! – крикнул Ами. – Я сам!

Пожав плечами и тактично избегая глазеть на инвалида, Боаз залег в кювет. Сам, так сам. Ами Бергер остался на грунтовке. Шесть, семь… На сей раз, судя по звуку, это не мина, а ракета. Летит, летит ракета. Причем, летит прямо сюда. Или не сюда? Девять… Сюда!

“Усама” вонзилась в землю рядом с забором, в трех метрах от Аминого кресла. Отчего-то она не взорвалась, а так и торчала под углом, как одна из наполовину заваленных стоек ограды. Время вдруг остановилось, словно кто-то нажал на кнопку “пауза”. Де… Боаз поднял голову из противоположного кювета.

– Ами, ложись! Ложись! Она еще может взорваться! Ложись!

РАЗВИЛКА 8

…сять. А ведь он прав. Взорваться и в самом деле может в любую секунду. Иногда до минуты проходит. Одинна… Только вот что сейчас делать? Можно попытаться быстро отъехать. Жаль, что тут в горку.

…дцать. А можно резко качнуться и завалить кресло, упасть на бок. Только решай скорее. Две…

– Ложись! Ами!

Развилка 8: упасть

…надцать! Ами отчаянно дернулся влево, коляска накренилась, крутанулась вокруг одного колеса и начала падать. Он коснулся плечом земли почти одновременно со взрывом. Грохот был настолько силен, что показался легким звоном в ушах. Ами отбросило от кресла. Лежа на боку, он смотрел, как мир медленно кружится вокруг, разыскивая и соединяя разорванные линии, превращая пятна в предметы, вновь собирая себя из хаоса. Он потряс головой. Не иначе, контузило. Ами Бергер с трудом поднялся и осмотрелся. Надо же, как тряхануло: ноги почти не слушаются. Он попрыгал и несколько раз присел, разминая одервеневшие колени.

Так. Хотя мозги и звенят, но в целом он в порядке. А где остальные пацаны? Где джип? Где Нево?

– Нево! Эй, Нево! Ты где, братан?

Э, да вон он, наверное, барахтается в канаве! Ами подошел, протянул руку, чтобы помочь другу подняться, и оторопел. На него смотрел вовсе не закадычный братишка Нево Шор, а чье-то старое, бородатое, смутно знакомое лицо.

– Ты кто, дед? – удивленно спросил Ами и вдруг вспомнил.

Его лучший друг Нево Шор уже четвертый год как лежит в могиле, сам он – безногий инвалид, живущий в поселке Матарот, а бородача, который взирает на него из канавы так, словно увидел призрак, зовут… как же его зовут?.. Боаз, вот как. Боаз Сироткин.

– Боаз Сироткин, вот ты кто, – произнес Ами вслух, закрепляя вспомненное. – Давай уже, вылезай. Что ты на меня уставился, как на привидение?

Сироткин крякнул и встал на четвереньки.

– Ами… – глухо сказал он. – Я никому не расскажу. Честное слово.

– О чем?

– О ногах… – Сироткин выбрался из канавы. – Я понимаю, так тебе удобнее: инвалидность, пенсия и все такое. Машина без налогов. Скидки всякие.

– Да что ты такое несешь… – начал было Ами и осекся.

Ноги. Он ведь должен быть безногим инвалидом. Он должен сидеть в инвалидном кресле. А он где? Ами перенес взгляд на свои ноги, прочно стоящие на земле, и те немедленно начали подрагивать в коленях, то ли издеваясь, то ли от страха. Как же так?

Он повернулся, подошел к лежащему на дороге креслу, поднял его, уселся на привычное место, поставил ноги на откидные ступеньки, снял, снова поставил и снова снял. Надо же: работают. А ведь чуть не отрезал. Как там говорили доктора? “Бывает, что восстанавливается. Редко, но бывает”. Вот и восстановились. Что же теперь?

– Ами…

Он поднял голову. Боаз Сироткин стоял перед ним, возбужденно блестя глазами. Боаз Сироткин, который держит его за симулянта. Дать ему в рыло, что ли? А побежит – догнать и еще раз дать. Теперь ведь можно догнать… теперь все можно. Ами с наслаждением распрямил ногу и снова согнул, и снова распрямил. Классно…

– Ами, сейчас спецы подъедут, – теперь Сироткин частил лихорадочной скороговоркой. От прежнего бега с барьерами не осталось и следа: речь его неслась под горку, словно потерявший тормоза грузовик. – Времени не так много. Давай договоримся, ладно? Я тебя ни за что не выдам, в любом случае. Просто раньше я тебе не мог доверять, а сейчас могу, из-за секрета. Ну, так получилось, сам понимаешь. Разве я за тобой следил? Нет ведь. Если бы не ракета, я бы и не узнал никогда, что ты на самом деле ходишь.

– Хожу. Я хожу… – эхом откликнулся Ами Бергер, смакуя во рту восхитительный вкус этого замечательного слова. – Хожу.

– Ну вот, – торопливо подхватил Сироткин. – Это твой секрет, и я теперь его знаю, и обязуюсь… в общем, буду… ну, сам понимаешь. А ты тогда – так же и к моему секрету, ладно? Потому что у меня тоже кое-что есть, свой секрет то есть, понимаешь? И мне одному уже трудно, раньше еще кое-как справлялся, а теперь уже совсем никак, хоть ты тресни. А Далия – ну какой из Далии помощник? Нет, ты не подумай, она старается, очень старается. Но ведь женщина, да и годы уже, и радикулит тоже не помогает, позавчера ее так прихватило, встать не может, только на уколах и держу… понимаешь…

– Да погоди ты, Боаз, – с досадой перебил его Ами. – Я пока ни слова не понимаю. О чем это все?

Боаз Сироткин положил обе руки на поручни инвалидного кресла и приблизил к Бергеру свое бородатое, потное лицо. В рассеянном свете луны глаза его казались совершенно сумасшедшими.

“Сейчас превратится в волка, как оборотень, и загрызет, – подумал Ами, вжимаясь в матерчатую спинку. – Обидно будет: только-только ноги пошли, и вот на тебе…”

– Собака… – прошептал Сироткин и облизал губы. – Там у меня собака, Ами. Моя собака. У меня. Там.

За холмом послышалась сирена спецов.

– Где “там”? – тоже шепотом спросил Ами.

– Там, на Полосе. Ты не думай, я бы ее ни в жисть не оставил. Но это получилось как-то само… – он вдруг сел прямо на землю и посмотрел на свои руки так, словно увидел их впервые. – Они же хватали нас прямо из домов. И заталкивали. Хватали и заталкивали, по нескольку жлобов на человека. Тут за детьми-то не уследишь, понимаешь? Я и внуков-то не считал – все ли. А уж собаку и подавно…

Он вдруг всхлипнул и опустил голову. Ами не знал, что делать. Боаз Сироткин сидел перед ним на земле и плакал, не стыдясь слез.

– Боаз, дорогой, – сказал он так мягко, как только мог. – Я, конечно, тебе помогу. Во всем, что потребуется. Я вот только не понимаю – в чем? Ты не мог бы объяснить мне еще раз? Только не торопись: времени у нас хватит. Никакие спецы не помешают, не волнуйся. Ну?

– Я… я, наверное, сам виноват, – выговорил Сироткин в перерывах между мучительными всхлипами. – То есть, не наверное, не наверное, а точно… Я должен был подумать о ней. А я не подумал. Они заперли ее в комнате, оставили там. Понимаешь?

– Оставили кого? – спросил Ами, уже предчувствуя ответ.

– Собаку. Мою собаку…Тебе это, может, смешно, да? В конце концов, это всего лишь собака, тьфу… они мне так и сказали, когда я пришел просить: это всего лишь собака, тьфу, мы не пойдем в Полосу из-за твоей собаки. А я сказал: ладно, я и не хочу, чтобы вы шли, пустите меня одного, я схожу за ней сам, вы ведь заперли ее в комнате, вы ведь… а они…

Он бормотал еще что-то, но Ами уже ничего не слышал. В ушах у него нарастал собачий вой, жуткий, леденящий душу, густой и низкий поначалу, взмывающий острой и тонкой иглою под конец. Тот самый вой, который он впервые услыхал в одном из поселений депортируемого анклава, который потом в течение несколько недель сверлил ему спину, который догнал его и теперь, три года спустя. А где-то в промежутке этого воющего пунктира помещались смерть Нево и его последние слова: “Так нам и надо, Ами, так нам и надо…”

Вой приблизился и смолк – вой сирены полицейского джипа. Чья-то рука тряхнула Ами за плечо:

– Эй, солдат! Ты в порядке?

Это подъехали спецы; кто-то уже поднял с земли Боаза Сироткина и тащил его к амбулансу, а Боаз упирался и все оглядывался на Ами, и отпихивался от санитаров.

“Хватали и заталкивали”, – вспомнил Ами.

– В порядке. И он тоже! – он крутанул колеса своего кресла, загородил санитарам дорогу. – Вам что, сто раз повторять надо? Он тоже в порядке. Отпустите его. Ну! Руки прочь, говорю, падлы!

– Да ладно кричать, братишка, – примирительно сказал один из санитаров, кивая своим товарищам, чтоб отпустили Сироткина. – Мы ж как лучше хотим. У него ведь шок явный, ты глянь только, сам убедишься: вон, вся будка в слезах.

– В жопе у тебя шок, – грубо отвечал Ами Бергер. – Поехали, Боаз, дружище. Домой поехали. Бог с ней, с оранжереей…

В доме Сироткиных их встретил беспорядок, пахнущий пылью и старыми картонными коробками, как во время перезда. Коробки и в самом деле загромождали гостиную; те, что побольше, от долгого пребывания там вполне уже обжились и теперь успешно прикидывались то журнальным столиком, то телевизионной тумбой, то табуреткой. Зато маленькие явно не могли найти себе постоянного места и выглядели издерганными из-за постоянных перестановок. Вот и теперь Боаз, войдя, сразу пнул ногой небольшую коробку с выцветшей надписью “Сардины эгейские”. Сардины в ответ жалобно зазвенели.

– Тарелки, – зачем-то пояснил хозяин. – Так и не распаковали. А сколько нам их надо, тарелок? Две. Далия да я. Проезжай, Ами, проезжай. Э, да тебе ж не протиснуться. Сейчас…

Он подхватил с пола еще одну коробку, покрутил головой, ища, куда бы ее деть, и наконец водрузил прямиком на уже пострадавшие сардины-тарелки.

– Нам-то чего, нам ничего… – видимо, он все же чувствовал себя немного неловко из-за царящего в доме вокзального бедлама. – Мы-то с Далией – двое. Гостей давно не было. Ты уж не обессудь. Проезжай.

– Да я в порядке, Боаз, не дергайся, – сказал Ами, ободряюще улыбаясь и с превеликим трудом заталкивая себе назад в глотку уже готовый было сорваться вопрос.

Сироткин сел на коробку, покачал головой.

– Что ж ты не спрашиваешь, давно ли мы перехали? – он вздохнул. – Давно, парень, давно. Скоро уже три года будет. Почти сразу, как выселили. Поваландались несколько месяцев по караванам… перессорились все вдрызг… ну и разъехались, кто куда. У меня ж там семья большая была. Дочка, два сына женатых, девять внуков. Ну, а как выдернули нас…

Он снова посмотрел на свои раскрытые ладони, словно недоумевая, что они делают тут, перед глазами. Узловатые пальцы его подрагивали.

– Где же все они теперь? – спросил Ами.

– Так это… живут. Было ведь как: своя земля, свое дело. А своя земля – это… – Сироткин поискал нужное слово и не нашел. – А когда без земли, то все сразу – ух… Вот так. Мы-то с Далией к ним на праздники ездим. А они сюда – ни-ни, ни в какую. Не хотят на Полосу смотреть.

– Ну и правильно. На черта зря сердце бередить? Может, и вам тоже стоило бы…

Боаз кивнул.

– Ага. Дети то же самое говорят. Молодые вы, вот и думаете одинаково.

– Ну вот. Одинаково и правильно… – Ами неловко двинулся в кресле. – Извини, Боаз, но ты действительно будто в шоке. Не зря тебя санитары прихватили. А ведь уже три года прошло. Три года! Зачем себе душу травить? Нельзя так.

– Думаешь, я не понимаю? – тихо проговорил хозяин, уставившись в свою правую ладонь. – Я понимаю. И Далия тоже понимает. Вот найдем ее и сразу уедем. Дня лишнего не задержимся.

– Кого найдете?

– Как это “кого”? Я ж тебе объяснил. Собаку нашу. Найдем и уедем.

– Погоди. Погоди, Боаз… – Ами потряс головой. – И где же ты собираешься ее искать? После трех-то лет?

– Понятно где – в Полосе. Собака, парень, это такое животное, которое ждать умеет. Ты ее, к примеру, у двери оставил, а сам ушел. По делам там или еще куда. И вот, ты где-то гуляешь, а она там ждет. Сколько понадобится. Такие они, собаки… – Сироткин улыбнулся неожиданно сердечной улыбкой. – А моя так в особенности. Умная она у меня, сучка-сучара…

Он снова улыбнулся и опустил руки на колени. Ами молчал, вслушиваясь в дальний собачий вой.

– Вот мы и копаем, я и Далия. С самого первого дня копаем, по очереди, круглые сутки. Копаем и вывозим, копаем и… – Сироткин махнул рукой на коробки. – Видишь: даже распаковаться некогда.

– Копаете? – переспросил Ами, все еще не понимая, вернее, отказываясь понимать. – Что вы копаете?

– Туннель, – просто ответил хозяин. – Что же еще?

– В самом деле… – оторопело произнес Ами Бергер. – Что еще обычно копают нормальные люди? Конечно, туннель…

– Ты знаешь другой способ попасть в Полосу?

Ами отрицательно покачал головой. Конечно, нет. Нормальные люди попадают в Полосу, да и в любое другое место исключительно по подземным туннелям. Конечно. Он наконец осознал, что говорит с сумасшедшим. Этому человеку сломали не только дом и налаженную, счастливую жизнь, но и рассудок.

Где-то с юго-западной стороны возник и тоненькой булавкой вонзился в Амины уши дальний собачий вой. Слышен ли он на самом деле или является плодом твоего воображения? И если верно последнее, а так оно, скорее всего, и есть, то чем ты, Ами Бергер, отличаешься от этого несчастного? Степенью расстройства? Или тем, что та собака была не твоя?

– Ну, так как? – прервал его размышления Сироткин.

– Что? – не понял Ами. – О чем ты?

– Ты согласен мне помочь?

– Помочь? Чем?

– Да уж не рытьем. Ты же у нас инвалид… – Сироткин заговорщицки подмигнул. – Советом, Ами. Я боюсь потерять направление. По одному компасу много не поймешь. А ты в этом деле, как-никак, специалист.

– Понятно.

Ами задумался. Он действительно не знал, как ему теперь поступить. Одно было совершенно ясно: лишь абсолютно безответственный человек стал бы потакать столь опасному сумасшествию. Но и прямо отказать Сироткину он не мог. Сегодня ты умоешь руки, а завтра Боаз или Далия погибнут в завале из-за неправильного крепежа… Что же делать тогда? Идти к властям? К тем самым властям, которые “хватали и волокли” Сироткиных три года назад? И зачем? – Чтобы их снова “схватили и выволокли”, на этот раз – в тюрьму? Ну, уж нет, увольте.

Надо действовать по-умному, постепенно. Сначала согласиться, а затем начать громоздить препятствия, искать отговорки, добиваться задержек: мы, конечно, продолжим, но не сейчас, а через неделю, через месяц, через год… нужно спускать эту сюрреалистическую жуть на тормозах, аккуратненько, не торопясь, пока она не умрет сама собой от полного выздоровления временно обезумевших… Должны же они когда-нибудь осознать свое безумие?

– Ну так как? – повторил Сироткин, напряженно уставившись в амино лицо. – Поможешь?

– Помогу.

– Ай да Ами! – восторженно воскликнул хозяин. – Я знал!

На радостях он схватил Ами за плечи и звучно расцеловал в обе щеки. Затем подбежал к лестнице.

– Далия! Далия!.. – он обернулся к Бергеру. – Подожди минутку, я ее сейчас приведу. Она, наверное, внизу…

Грохоча каблуками по ступеням, Сироткин сбежал в подвал. Ами уныло смотрел ему вслед. Вот уж действительно, не было печали… Сверху послышались шаги; он поднял глаза. В гостиную спускалась Далия – высокая, ширококостная, скуластая пожилая женщина в длинной юбке и небрежно повязанном головном платке.

– Далия! Вы здесь? А Боаз побежал за вами в туннель…

Далия села на ближнюю коробку и вытянула вперед ноги.

– Притащил тебя все-таки… И рассказал, да? Ну а ты что? Неужто согласился?.. Ох, ноги гудят… заездил он меня с этим туннелем. Там меня и похоронит, вот увидишь.

– Далия, зачем?

Она вздохнула, устало махнула рукой.

– Он тебе, наверное, про собаку рассказывал, да? Глупости. Думаешь, он совсем ку-ку? Не в собаке дело. Хотя сам он в этом ни за что не признается…

– А в чем же тогда дело?

– В жизни, Ами… – в сухих выцветших глазах Далии Сироткиной покачивалась грустная усмешка. – Жизнь он там свою оставил, вот что… ну, и собаку, конечно, тоже. Заодно.