Текст книги "Летит, летит ракета..."

Автор книги: Алекс Тарн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Она оглянулась на лестницу и, сильно наклонившись вперед, зашептала.

– Я одного боюсь: что он когда-нибудь действительно докопается туда, к дому. Выйдет, посмотрит, даже найдет свою собаку… И что дальше? Что дальше, Ами? Ведь ничего уже не вернешь… ничего… ничего…

– Он не докопается, Далия. До Хнун-Батума и то очень далеко, а уж до вашего дома и вовсе невозможно. Поверь мне, я знаю.

– Ничего ты не знаешь! – затрясла головой она. – Ничего. Он сможет! Он все сможет. Ты не знаешь, какой он упрямый…

Глаза женщины загорелись лихорадочным блеском, она усмехнулась, прикрывая рот рукой.

– Я тебе вот что скажу, только ты не проболтайся: я уже давно не копаю! Я его обманываю. Говорю, что высыпала мешки в поле, а на самом деле возвращаю их в подкоп. А он и не замечает! Хи-хи-хи…

Далия тоненько прыснула в кулак. Она вдруг показалась Бергеру еще более невменяемой, чем ее сумасшедший муж.

– Но он работает за десятерых, Ами! Этот упрямый мул, если ему что втемяшется… Он докопается, вот увидишь! Прямиком до нашего дома.

– Ваш дом в пятнадцати километрах отсюда. Кроме того, они разрушили все дома, Далия. И оранжереи тоже. Там ничего нет. Там теперь одни развалины. И ты знаешь это не хуже меня…

– До самого дома! – перебила женщина, будто не услышав аминых слов. – Он все может. Все. Упрямый мул, каких мало.

Она встала и привычным движением перевязала платок. “Чокнутая не меньше, чем Боаз, – подумал Ами. – А может, даже больше. Сумасшедший дом. Отделение для буйнопомешанных”.

– Вот что, Далия, – сказал он вслух. – Я хочу бросить взгляд на ваш туннель. Крепеж, распорки, ориентация, всякое такое…

– Нет проблем, – Далия положила руку на рукоятку инвалидного кресла. – Я тебе помогу спуститься.

– Вот еще! Не трогай, я сам…

Со всеми этими туннельными передрягами Ами почти забыл о своих внезапно вернувшихся ногах. Вернее, нет, не забыл – как можно такое забыть? Он просто отложил осмысление этого космического события на потом. Годы инвалидного черепашьего бытия приучили его к осторожности: никогда не следует торопиться с выводами, радоваться улучшению или тому, что кажется таковым. Потерпи, Ами, подожди… Сначала обдумай эту новость наедине с самим собой, разгляди со всех сторон, попробуй на вкус, перемой и обсоси каждую косточку, а потом уже беги рассказывать всему свету. Беги рассказывать… “беги”… слово-то какое…

Ноги прекрасно слушались его и сейчас; во всяком случае, стало несравненно легче спускать себя в коляске по лестнице. Если бы не Далия, можно было бы просто сбежать в подвал вприпрыжку, как это делают нормальные здоровые молодые люди. Но Ами инстинктивно не хотел торопить события. Почему?

У этого желания, несомненно, имелась какая-то веская причина… вот только какая? Она висела за его спиной, как огромный темный театральный задник за спиной актера-дебютанта, пришпиленного к авансцене ярким лучом прожектора. Для того, чтобы рассмотреть, понять и осознать ее, требовалось время, личное, персональное время, свободное от самопальных туннелей и их безумных копателей. Время? А может, ты просто боишься, а, Ами? Боишься рассмотреть, оттого-то и оттягиваешь всеми силами решительный момент?

Против аминых ожиданий, туннель оказался вполне сносным, с грамотным крепежом и электрическим освещением. Инвалидная коляска проходила там, почти не задевая боковых распорок. Ами смотрел, задавал вопросы, удивлялся ответам, сдержанно нахваливал. Затем Боаз Сироткин, гордый полученными оценками, проводил специалиста до калитки.

– Значит, договорились, – сказал Ами, пожимая хозяину руку. – Пока я не достану приборов, ты никуда не двигаешься. Передохни немного и дай отдохнуть Далии, хорошо?

– Далия… – ухмыльнулся Боаз. – Станет она тебе отдыхать! Копает, как заведенная, чуть ли не больше моего. Я ей все говорю: полежи, переведи дух… куда там! Упрямая, как ослица. Уж если что ей втемяшится…

“Сумасшедшая парочка…” подумал Ами и тронул колеса – ему не терпелось уже остаться одному. Но тут Сироткин, словно вспомнив что-то, наклонился к самому его уху.

– Да, совсем забыл тебе рассказать, – прошептал он. – Я тут не один такой.

– “Такой” – какой? – не понял Ами.

– Шш-ш… – Боаз оглянулся, как будто кто-то мог их подслушать на пустой улице пустого Матарота. – Такой, который копает. Есть еще один.

Ами устало вздохнул: все, как по книжке. Начальный курс психиатрии. Безумные Сироткины естественным образом склонны были искать и находить аналогичное безумие и в других людях. Это как бы служило для них подтверждением их собственной нормальности.

– Ну, и кто же этот “один”?

– Хилик, – прошептал Боаз. – Хилик Кофман. Я видел, как он возит землю. Много земли. Точно тебе говорю.

– Так, Боаз, – решительно сказал Ами. – Сейчас уже второй час ночи. Если ты не возражаешь, я бы поехал домой, спать…

– Ясное дело… – Сироткин с видимым сожалением выпрямился, отпуская Ами на волю. – Ты только поторопись, ладно? Для нее каждый день важен.

“Для нее – это для собаки, – понял Ами. – Господи, как я, оказывается, устал от этих Сироткиных… Наверное, у меня даже ноги подкашиваются. Теперь я уже могу так сказать: ноги подкашиваются. Ноги…”

Он медленно катился вдоль пустого тротуара. Фонари светились через два на третий. И то спасибо: кому тут светить? Ему? Он и так знает улицы Матарота наизусть, каждый квадратный дюйм. Где-то метров через двадцать должна быть яма. Ами объехал опасное место. Наизусть. Мог бы обходиться вообще без света, без глаз. Как раньше обходился без ног.

А что, разве плохо ему было? И вообще, что такое “хорошо”? Хорошо – это то, к чему привык. А он привык здесь ко всему: к коляске, к Матароту, к людям вокруг. Ему здесь уютно, у него здесь дом. И жалобы по поводу инвалидности – не более чем часть этого уюта. Его уважают: экое горе на парня свалилось, а он, смотрите, ничего! Живет и в ус не дует. Учится, пиво пьет, жизни радуется не меньше других, а может, даже и больше. Точно больше, потому что в мелочах-то самая радость и водится. В лужице радость, не в море. А на бегу поди разгляди ее, лужицу.

Будь у него ноги, разве оказался бы он здесь, в Матароте? Дудки! Черт его знает, где бы он тогда оказался. В Боливии, в Рио, в Непале, в Гоа, в Коста-Рике… В дикой скачке по касательной, подгоняемый ненасытными глазами, по невиданным горам, умопомрачительным ущельям и таинственным равнинам, когда постоянно хочется, требуется еще и еще, и еще… почему? – да потому, что увиденное не насыщает, при всей своей умопомрачительности, пролетает мимо, в крутящуюся вакуумную воронку засасывающей пустоты – фьють, и нету… а, значит – подавай-ка поскорее что-нибудь новенькое, да покруче, а иначе какого хрена мы вообще забрались сюда, братишка, зачем?

Вот именно: зачем?

Выйти сейчас перед всеми, вернее, встать и выйти: вот он, я, смотрите, почти такой же, как и был, только с ногами. То есть, совсем другой от задницы вниз, но от задницы вверх-то я тот же самый, в точности. Ами Бергер, помните такого? Ами, на коляске…

Вспомнят ли?

Нет, не вспомнят. А хуже всего – ты и сам-то себя не вспомнишь, как не помнишь сейчас давнего бостонского мальчика, школьника из причесанного американского пригорода, болельщика “Патриотс”, “Селтикс” и “Ред Сокс”.

– Эй, Ами Бергер, помнишь Ами Бергера?

– Кого, кого?..

– То-то же…

А ведь есть еще и она. Та, что кажется тебе сейчас главнее всего прочего. Как посмотрит она на нового Ами? Как новый Ами посмотрит на нее? Есть дворцы, которые строятся по песчинке, по камешку, по кирпичику. Трудно строятся, зато легко падают. Устоит ли ваш? Это ведь тебе не окно перестеклить…

Калитка оказалась аккуратно притворенной и даже закрытой на щеколду. Значит, кто-то навещал: сам он всегда оставлял ее распахнутой настежь. Гадая, кто бы это мог быть, Ами проехал по дорожке и остановился у входа. В гостиной горел свет. День отказывался кончаться. А может быть, это Эстер? Ами толкнул дверь и мысленно чертыхнулся. Навстречу ему с дивана уже поднимался профессор Серебряков. Вид у него был одновременно и смущенный, и решительный.

– Ами, дорогой, извините за вторжение… – он развел руками. – Как видите, я позволил себе…

По правилам этикета здесь следовало бы ответить, что, мол, не беда, дорогой профессор, ничего страшного, всегда рад… Но Ами предпочел промолчать. Он и в самом деле смертельно устал.

– У меня к вам важное дело, – неловко произнес Серебряков.

Ами Бергер пожал плечами.

– Я надеюсь, Альександер, что оно действительно важное. Даже очень-очень важное. Потому что, если речь идет о чем-то, что можно прояснить завтра, то я предпочел бы…

– Дело жизни и смерти. Клянусь вам.

– Что ж… говорите. И пожалуйста, сядьте. Что вы вскочили?

Серебряков помотал головой.

– Нет-нет. Я уже насиделся. И вообще, не хочу вас задерживать… – потирая руки, он нервной побежкой проследовал от дивана к лестнице и обратно. – Я ужасно благодарен вам за помощь, которую вы мне оказываете с переводами. Прямо не знаю, что бы я без вас делал.

– Для меня это работа, – сухо ответил Ами. – Работа, за которую вы мне платите.

– Что? – рассеянно переспросил профессор. – Ах, да… но дело не в этом. Сейчас речь идет о помощи иного рода. Впрочем, если понадобится, то и она может быть оплачена. Только назовите цену.

– Да о чем вы?

Серебряков проскочил мимо дивана, вернулся, сел, наклонился в Амину сторону, словно намереваясь что-то сказать, и снова вскочил. Его начала бить заметная дрожь.

– За нами охотятся, Ами! – вдруг выкрикнул он срывающимся голосом. – Охотятся! Я чувствую себя дичью на прицеле. Вы когда-нибудь чувствовали себя дичью на прицеле?

– Неоднократно, когда был в армии, – сказал Ами. – Но вы-то не в армии. Кто может охотиться на вас? Или вы имеете в виду ракеты?

– Какие ракеты… – простонал Серебряков. – При чем тут ракеты? Вы видели трех горилл, которых сегодня убило миной? Тех, что расспрашивали обо мне у Давида?

– Видел. Не повезло людям.

– Не повезло? – профессор издал нервный смешок. – Зато повезло мне. И Леночке тоже. Потому что иначе в морге лежали бы сейчас мы, а не они. Это были килеры, Ами. Они приехали убивать нас с Леночкой. Мафия! Как они нас нашли, ума не приложу…

Он сел-таки на диван и принялся раскачиваться из стороны в сторону, словно творя молитву.

– Убивать вас и госпожу Элену? – удивленно переспросил Ами. – Но за что?

Серебряков коротко махнул рукой.

– Длинная история, Ами. Не хочу рассказывать. Да и вам лишние детали ни к чему. Не хватало только, чтобы они начали гоняться еще и за вами… Нет-нет. Я всего лишь хочу попросить вас о помощи.

– О помощи? Меня? Боюсь, что сейчас я плохой телохранитель. Но, если вы хотите, я могу поспрашивать…

– Я не имею в виду охрану, – нетерпеливо перебил его Серебряков. – Против мафии охрана не поможет. Мы должны бежать, исчезнуть. Пропасть без следа.

Ами пожал плечами.

– Допустим. Но чем тут могу помочь я? Вызвать такси? Попросить Сироткина, чтобы подбросил вас до аэропорта?

– В том-то и дело, что аэропорт не годится, Ами! – с отчаянием воскликнул профессор. – И пароход тоже. Стоит лишь купить билет или показать чиновнику паспорт – и все! Это уже след! А там, где след, там и охотник… Нет-нет, нужно что-то совершенно неконвенциональное.

– Например?

– Например, туннель… – Серебряков округлил глаза. – Туннель прямиком в Полосу. Туда даже мафия не сунется.

Ами Бергер открыл рот от изумления. Снова туннель. Да что, они тут все помешались на этих туннелях? Бред какой-то…

– Вы хотите сказать…

Профессор мелко-мелко закивал головой.

– Да-да… Мы с Леночкой начали рыть туннель. Давно, еще до этого случая. Прямо как чувствовали. Уже на целых пять метров углубились. Неплохо, правда? Но теперь нужно заняться этим на полном серьезе. Теперь нужно быстрее, профессиональнее. Потому что времени у нас мало, сами понимаете. Пока они там в Мюнхене поймут, что случилось, пока организуют новых исполнителей… Сколько это займет – месяц? Два?

Ами перевел дух.

– Так, – сказал он. – Теперь понятно. Сделаем так, Альександер. Прежде всего, успокойтесь. Я постараюсь вам помочь.

– Слава Богу! Вы не представляете…

– Поверьте мне, представляю, – оборвал его Ами, вспомнив сумасшедшие глаза Сироткина. – Причем в деталях. Итак, прежде всего успокойтесь. Затем идите домой и успокойте госпожу Элену. А я тем временем попробую успокоиться сам. Туннель – дело возможное, но непростое. Заниматься им следует на свежую голову. А если я сейчас не лягу спать, то свежей головы у меня не будет еще долго.

Шумно дыша, Серебряков вцепился в поручень Аминого кресла. Он был вне себя от благодарности.

– Ами, дорогой, у меня слов нет… Вы – наш спаситель. Я… Вы… вы не представляете…

– Представляю, – устало заверил Ами. – Идите домой. Да, вот еще. Утром потрудитесь заскочить к Давиду и объяснить ему… ээ-э… щекотливость ситуации. Потому что ваши новые гости, если приедут, скорее всего, тоже будут узнавать дорогу в баре.

– Обязательно! – профессор вскочил. – Спасибо вам огромное… Вы не представляете…

– Представляю, Альександер, представляю…

Выпроводив Серебрякова, Ами запер входную дверь, чего обычно не делал никогда. Затем он осторожно встал с кресла. Ноги слегка подрагивали в коленках, но держали. Празднуя каждую ступеньку, Ами поднялся по лестнице, дошел до кровати и лег. “Не знаю, как будет дальше, – успел подумать он, проваливаясь в сонную круговерть, – Но спать я буду точно без задних ног…”

РАЗВИЛКА 9

Предсказуемо, да? Вы “так и думали, что все они копают”? Ну да, копают. Что я могу поделать, если так оно и есть? Обманывать? Но разве я не предпреждал вас о сугубой правдивости этого повествования? А правдивость предполагает предсказуемость. И вообще, давайте не будем притворяться, ладно? Конец любой, даже самой запутанной истории прекрасно известен наперед. Родился – умер. Что может быть проще? Ан, нет… нам подавай непредсказуемость… Знаете, почему так? Потому, что неожиданность промежуточных пунктов создает иллюзию того, что и заранее известная конечная станция окажется в итоге иной. Вот ведь какое дело, печальное, прямо скажем. Печальное оттого, что иной конечная станция не оказывается никогда.

И тем не менее, я, может быть, и подыграл бы вам в этом – отчего бы не удружить хорошим людям? – но только не теперь и не здесь. Здесь не будет ни грамма… нет, все-таки выражение “ни грамма” является слишком жестоким… – ни грана иллюзорного вранья! Лишь истинная, кристалльная выдумка, лишь чистейшая правда, уж извините. Так что позвольте продолжать про туннели.

Я обещал не скрывать от вас ничего, включая свои сюжетные намерения. Вот и сейчас без колебаний открываю карты. На этом перекрестке можно, без всякого вреда для главной линии рассказа, проследовать по направлению, озаглавленному “Развилка 9: Эстер”. Альтернативный путь ведет в тупик. Привожу его тут по единственной причине: не люблю оставаться в долгу. А живой профессор Упыр – это, в некотором роде, долг.

Мерзость всегда наказуема, хотя многие испытывают серьезные сомнения в истинности этого простого утверждения. Из этих “многих” следует переубеждать только хороших. Ведь когда сомневаются сами мерзавцы – это даже полезно, ибо добавляет неожиданности к расплате и таким образом способствует усилению эффекта неминуемого наказания. Но сомнения хороших людей кажутся мне излишними.

В этом смысле спасение профессора Упыра, вынужденно предпринятое мною еще на Развилке номер 5, могло породить в нежных душах абсолютно неоправданное разочарование. Вот, мол, опять подлец ушел от заслуженной кары… Уверяю вас, нежные: нет! Никуда он не ушел. Он просто не заслужил такой легкой смерти, вот и все. Упыр умер иначе. Умер вот здесь, в нижевыстроенном тупике. Я выкопал этот тупик специально для профессора. Видите ли, я тоже немножко копаю… И поверьте, мерзавец получил по полной программе. По полной! А потому рекомендую вам сразу же, не заходя в карательный тупик, с легким сердцем отправляться на “Развилку 9: Эстер”.

Ну, а если кто хочет лично удостовериться, тогда пожалуйста… Хотя, по-моему, совершенно не обязательно углубляться в темный и грязный переулок для того, чтобы лишний раз убедиться в наличии там крыс и мусорных баков. Это предсказуемо еще больше, чем “все они копают” или “родился – умер”.

Развилка 9: тупик для Упыра

Бар “Бэк Юньон” помещался в темном портовом переулке, скорее, даже в тупике. На какие средства он существует, не знал никто; но всем было понятно, что уж никак не на деньги клиентов. Анархисты, являвшиеся его единственными посетителями, за выпивку не платили по идеологическим соображениям. Кое-какие догадки могли бы прийти в голову внимательному наблюдателю при взгляде на висевшие за стойкой дипломы с эмблемами Евросоюза, ЮНЕСКО, а также Международного фонда Борьбы за Мир и Демократию. Впрочем, внимательные наблюдатели в “Бэк Юньон” не заходили никогда.

Не существовало единого мнения и по поводу происхождения названия бара. Враги и завистники именовали его завсегдатаев “Союзом Задниц”, да и сами анархисты находили в странном имени, по меньшей мере, обидный намек на провинциальный характер организации. Утверждалось также, что в оригинале имелась в виду фамилия одного из отцов анархизма, что-то вроде Бэкъюнина, но ручаться за это не стал бы никто. Да и зачем ручаться? Кого волнует название?

– Главное, чтоб выпивку ставили, правда, Лео?

Малахольный Лео радостно кивнул и звякнул своим стаканом о подставленную карподкинскую кружку. Они сидели у стойки, спиной к необычно многолюдному залу. На этот вечер была назначена выплата поощрительных премий, и казначей организации уже обходил помещение, отслюнивая каждому соратнику по нескольку банкнот из толстой денежной пачки. Казначей отзывался на кличку Маркс, что, видимо, символизировало его близость к капиталу. Для предотвращения возможных революционных ситуаций за Марксом неотступно следовали два дюжих наемных охранника.

Подойдя к Карподкину и Лео, Маркс положил на стойку четыре бумажки, но отходить почему-то не спешил.

– Что-то мало бабла, – сказал Карподкин, пользуясь моментом.

Обычно спорить с Марксом было не только опасно, но и бесполезно. Однако на сей раз чуткий Карподкин уловил некую, пока еще не очень понятную возможность. У казначея явно назрел какой-то особый базар. Не зря же он стоит рядом, не уходит, поглаживает длинную окладистую бороду. А за базар нужно раскошеливаться, фраеров-то нету.

– Это почему же? – прищурился Маркс.

Охранники придвинулись поближе. Лео съежился.

– Ясен пень почему, – миролюбиво, но твердо отвечал Карподкин. – За участие сотня, так? Значит, за две демонстрации по двести на рыло, так? Бонус за камни – по двадцатке. Бонус за раскачивание забора – еще червонец. Плюс – менту по кумполу попали. А это уже полтинник. Итого, братишка Маркс, нам с Лео причитается пятьсот десять монет, как минимум. А ты четыреста ложишь.

Маркс улыбнулся.

– Грамотный ты больно, Карподкин. На анархиста не похож. Может, ты засланный мировым глобализмом?

– Да я тебе за такие слова… – вскинулся было Карподкин, но Лео умоляюще вцепился ему в плечо, зашептал на ухо.

– Не надо, что ты… зачем… четыреста тоже деньги…

– Вот что, ребята, – сказал Маркс, наклоняясь над стойкой. – Теперь серьезно. Дам я вам еще два раза по столько, не вопрос. Но нужно дело сделать. Вы ведь в Матароте живете?

– Ну? – насторожился Карподкин.

– Выходит, колледж Упыр должны знать… – Маркс посмотрел на часы. – Сейчас около шести. В десять оттуда забирают контейнер с гуманитарной помощью осажденному народу Полосы. От вас требуется совсем немного: присоединить к грузу еще и наш скромный вклад. Вот эту маленькую посылку для братьев-полостинцев.

Он кивнул одному из охранников и тот, сняв с плеча, осторожно опустил на стойку небольшой розовый рюкзачок, расшитый зверюшками и цветами.

– А что там? – спросил Лео, благоговейно трогая рюкзак.

– Детское питание, – ухмыльнулся Маркс. – Ну, так как? “Товар—деньги—товар” – слышали такое правило?

– Нам хватило бы просто “денег”, без всякого “товара”, – сказал Карподкин. – Сколько ты говорил? “Два раза по столько”? Это выходит полтора куска.

– Быстро же ты считать разучился! – изумился Маркс. – Вообще-то выходит восемьсот, но будь по-твоему. Главное, доставьте вовремя. И это… трясти рюкзачок не надо. И на пол не бросайте. Короче, без резких движений.

– Детское питание, значит… – покачал головой Карподкин. – Ага.

Казначей засмеялся.

– Ну и что? Даже метла, случается, стреляет, а уж детскому питанию сам черт велел сдетонировать. Так что вы уж поосторожнее, ладно?

Он положил деньги на стойку. Пересчитав, Карподкин кивнул.

– Кому передать?

– Ректору, профессору Упыру. Принесете прямо к нему в кабинет. Он будет ждать до половины десятого… – Маркс снова посмотрел на часы. – Советую поторопиться. Опоздаете – сами все съедите. Это я вам лично обещаю… с последующей детонацией.

Казначей неприятно хохотнул и отошел.

– О чем это он, а? – дернул друга за рукав обеспокоенный Лео.

– Не бери в голову, – сказал Карподкин. – Бабки хорошие. И дело простое: взял, передал и домой. Допивай и пошли.

Настроение было хуже некуда. Профессор Упыр в который уже раз за вечер достал из бара бутылку, плеснул виски в стакан, подумал и налил еще, втрое больше обычного. Чертовы обстрелы! Сам он ракет не боялся. Да и чего, спрашивается, бояться, если система оповещения предоставляет вполне достаточно времени, чтобы укрыться? Кому она страшна, эта дурацкая “усама”, больше похожая на хлопушку? Мины и то опаснее. Но мины до колледжа пока не долетают…

Он сделал большой глоток и с досадой покосился в окно, туда, где виднелась цепочка городских огней. На кой черт тогда власти города N. отменили занятия во всех школах и общеобразовательных учреждениях, включая и колледж Упыр? Выборы на носу, будь они прокляты… вот и отменили. Глядите, мол, как мы о детях заботимся… тьфу, лицемеры! А что учебный процесс срывается, так на это им, понятное дело, наплевать. Уже третья неделя пошла, третья!

И если бы только учебный процесс… Профессор с тоской посмотрел на стол для приема зачетов и экзаменов. Это ж сколько дней без зачета? Страдальчески морщась, он начал загибать пальцы. Восемнадцать! Восемнадцать дней воздержания! И сучка-секретарша тоже хороша: сбежала на больничный. Знала, гадина, что теперь ей придется за весь курс отдуваться, вот и сбежала. Уволить мерзавку. Пришить какую-нибудь аморалку и уволить. А потом сбить машиной и переехать – туда, сюда, туда, сюда… восемнадцать раз, за каждый потерянный день… сволочь…

Упыр сжал кулаки. В лунном свете поверхность экзаменационного стола отсвечивала белым, как ягодицы первокурсницы. Он вспомнил последний принятый зачет. Ох… слюна липкой струйкой стекла из профессорского рта на раскрытый перед ним роскошный ежедневник в кожаной с золотом обложке. Дерьмо!.. Ректор в отчаянии крутанул головой. Эдак и сбрендить можно. Хоть бы козу какую-нибудь, что ли… Жаль, в колледже нет животноводческого отделения. Надо бы завести специально для таких случаев. Чистеньких таких козочек, бее-е-е… бее-е-еленьких таких козочек… Упыр снова пустил слюну. Дерьмо!..

Он с размаху саданул кулаком по столу, и тут же, словно испугавшись, зазвонил телефон. Так. Ответить. Взять себя в руки и ответить. Солидно, бархатно, как всегда.

– Алло! Профессор Упыр слушает.

На другом конце провода, путая слова, запинался дежурный охранник.

– К господину ректору посетители, двое…

– По какому вопросу?

– Сейчас узнаю, господин ректор…

Упыр ждал, раздраженно прижав к уху трубку. Охранник стар и ни на что уже не годен. Надо будет обновить состав. Брать только молодых и гладких, женственных… милых… он поймал себя на том, что вот-вот опять обслюнится. Охранник вернулся к телефону.

– По вопросу гуманитарного груза, господин ректор.

– Пропустите.

Ну конечно. Он совсем забыл. А ведь друзья из посольства звонили всего час назад. Час назад! Вот что значит – голова не на месте… В приемной ждал отправки контейнер с гуманитарным грузом для осажденной Полосы: учебники, одеяла, конфеты, детские игрушки, письма сочувствующих и сопереживающих. Колледж Упыр отправлял такие контейнеры, как минимум, раз в месяц. Это эксклюзивное право представляло собой немалую привилегию, на выбивание которой профессор потратил немало времени и сил.

Зато теперь усилия окупались сторицей. К нему то и дело обращались за помощью важные, влиятельные персоны, от которых прямо или косвенно зависело получение европейских грантов, участие в международных проектах, приглашения на конгрессы и симпозиумы. Ну как откажешь такому человеку в ничтожной просьбе добавить в контейнер небольшой сверточек, ящичек, чемоданчик?

Здесь следует пояснить, что гуманитарная помощь из уважаемого колледжа Упыр проходила границу с Полосой без всякого досмотра. Эта деталь была оговорена профессором Упыром специально: ведь излишнее полицейско-пограничное рвение по отношению к контейнеру выглядело бы как проявление скандального недоверия, а то и как прямое ущемление университетских свобод.

Двое… интересно, какие они? Ректор захлопнул обслюнявленный ежедневник, вытер салфеткой стол. Хорошо бы, молоденькие. Девушки были бы лучше всего, но сойдут и мальчики… В дверь постучали.

– Войдите!

Вошли двое парней. Один – высокий, костистый, волосатый, сущая обезьяна. Зато второй – именно такой, как надо: нежный, застенчивый, беленький, как козочка. Профессор проглотил слюну, спросил отрывисто.

– Чем обязан, господа?

Высокий снял с плеча розовый школьный рюкзачок, осторожно поставил его на стул.

– Вот. Детское питание для гуманитарного груза… – он усмехнулся и добавил. – Просили быть с ним поаккуратнее.

Упыр пожал плечами.

– С детьми во всем нужно быть поаккуратнее. Присаживайтесь, господа.

– Спасибо, но нам пора, – покачал головой высокий. – Дела, знаете ли.

– Я кажусь вам человеком с большим количеством свободного времени? – насмешливо поинтересовался Упыр. – Нет, правда? И тем не менее, у меня всегда находится минутка-другая для рюмки хорошего коньяка. Найдется и у вас, не сомневаюсь. Ведь найдется?

Высокий замялся. “В точку! – подумал профессор. – Этот за хорошую дармовую выпивку удавится…”

– Ну, если минутка-другая…

– Вот и отлично. Простите, не расслышал ваших имен…

– Зовите меня Карподкин. А он – Лео.

– Очень приятно. Итак, присаживайтесь, господа… – профессор открыл створки бара. – Ай-я-яй! Как же это я…

С выражением очаровательного смущения на лице он обернулся к гостям.

– Можете себе представить, я совершенно безбожно оставил бутылку коньяка в машине. Специально привез из дома и забыл! Ну что за нелепость… Господин Карподкин, можно попросить вас о небольшом одолжении? – Упыр достал из ящика связку ключей. – Я ожидаю срочного звонка и потому не могу сам… Не будете ли так любезны спуститься и принести коньяк из моего “бьюика”? Это очень просто, уверяю вас. Вон он, на стоянке, подойдите сюда, из этого окна видно. Вон торчит, видите? Малиновый такой… Вы сразу увидите коробку, на переднем сиденье. Ну что, поможете?

Карподкин неуверенно пожал плечами. В профессорском напоре чувствовалось что-то неестественное. Пьян он, что ли? А впрочем, какая разница? Время, на самом деле, есть. Посмотрим, какую конину распивают высшие академические круги…

– Давайте, – он протянул руку за ключами.

– Ну, спасибо! Ну, удружили… – профессор потер руки и повернулся к Лео, примостившемуся на краешке дивана. – А я пока покажу вашему другу свой кабинет. Вот за этим столом я имею обыкновение принимать экзамены… Можно назвать его заслуженным. Подойдите, голубчик, посмотрите, это интересно. Но чего же вы ждете, господин Карподкин? Идите, идите…

Карподкин вышел, притворив за собой дверь.

– Голубчик… – хрипло сказал Упыр, кладя руку на плечо молодому анархисту.

Он облизнул пересохшие губы. Так… Пока этот жлоб найдет выход на стоянку… это не так уж и просто… но даже если найдет сразу, то все равно потеряет минут пять, как минимум. Потом в машине; коньяка там нет и в помине… Будет повсюду копаться своими грязными граблями… ну и черт с ним, лишь бы подольше. Потом назад. Как ни смотри, а десять минут есть. Хватит…

Дверь на улицу оказалась заперта. Карподкин подергал ее, постучал в расчете привлечь внимание охранника, поискал звонок – тщетно. Он попробовал ключи из профессорской связки – не подходили. Безуспешная суета с многочисленными ключами привела анархиста в раздражение. Что за дурацкая манера запирать двери? Поискать, что ли, другой выход? – Вот уж нет! Пускай чертов ректор сам вызывает своего сторожевого пса. Ишь ты, барин… нашел себе слугу… Карподкин никому никогда не прислуживал и не будет!

Он повернул назад. Уже в приемной Карподкин услышал доносившиеся из кабинета ректора странные неразборчивые звуки: одновременно грозное урчание и беспомощный писк, словно крупный хищник душил там маленького поросенка. Карподкин открыл дверь и остановился на пороге.

Прием зачета был в самом разгаре. Профессор Гамлиэль Упыр, запаленно дыша, нанизывал обезумевшего от ужаса и боли анархиста на возбужденный стержень своего неистового человеколюбия.

– Чи-тай!.. – рычал он.

– …высшая… ценность… – задушенно пищал Лео, елозя носом по экзаменационному столу.

– Что – “цен-ность”?! Читай!..

– Чее-е… – блеял несчастный.

– Чее-е… – ревел гуманист.

– …лове-е-ек…

– Человее-ек! – закатывая глаза, вторил Упыр.

Карподкин хладнокровно осмотрелся. Он еще раньше заприметил в углу кабинета элегантный поставец с полным набором клюшек для гольфа. Та, что потяжелее, должна была подойти. Карподкин никогда прежде не играл в гольф, но первый его удар получился на славу. Ректор колледжа Упыр рухнул, как подрубленный.

Всхлипывающий Лео остался лежать грудью на экзаменационно-пыточном столе. Губы анархиста беззвучно шевелились, как будто он продолжал изучать заповеди гуманизма по методике профессора Упыра.

– Эй, Лео! – позвал Карподкин. – Мне жаль тебя разочаровывать, но сеанс закончен. Я тебя сейчас трахать не собираюсь, так что надевай штаны. Быстрее. В десять придут за ящиком.

С заметным трудом выпрямившись, Лео натянул на себя брюки. Все еще всхлипывая, он обошел вокруг лежащего Упыра и с размаху пнул его в живот. Профессор дернулся.

– Он жив! – испуганно прошептал Лео.

– Сдохнет, не волнуйся, – пообещал Карподкин. – Давай-ка лучше подумаем, что теперь делать…

– Линять?

Карподкин хмыкнул.

– Не поможет. Охранник нас видел.

Лео кивнул. Его начала бить крупная дрожь.

– Тогда нам кранты. Через полчаса придут за ящиком и найдут…

– Стоп! – перебил Карподкин. – “За ящиком”! Вот оно! Ящик в приемной… ты видел, какой он большой? Как раз хватит для этого борова!..