Текст книги "Последний Каин"

Автор книги: Алекс Тарн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Ты веришь, Геринг?

– Во что?

– Не во что, а кому. Продюсеру этому веришь?

– Не-а, – отвечал Геринг. – Какие мы братья, Петро? Ну, мы с тобой еще куда ни шло. Но взять, к примеру, этого игорного пархача… ничего общего.

– Так то ж по матери, – подумав, возражал Бандура. – Может, отец у него нормальный.

– Ну ты хватил! – отмахивался Геринг. – Иудиной крови одной капли хватает, чтобы целый город отравить. Не брат он мне, погань сраная…

На этом интересном месте Чичкофф толкнул меня в бок и указал на другой монитор. Там, в кустах недалеко от ручья, Марго изображала медленный стриптиз перед оторопевшим охотником. Не слишком искушенный в такого рода зрелищах, Николай не стал ждать конца представления. С минуту-другую парочка, рыча, каталась по земле, потом чукча встал и одернул доху. Он выглядел смущенным, но довольным.

– Ну все, Николай, – сказала Марго, поднимаясь и отряхиваясь. – Теперь ты меня кормить должен. А я тебе давать буду, когда захочешь. Теперь я твоя женщина. Как это у вас называется – скво?

– Жена называется, – поправил свою новоиспеченную подругу Николай. – А начальник говорил – сестра.

Марго зевнула.

– Подумаешь, сестра. Какая разница? Кто у вас там в чуме разбирает: сестра, жена?.. Дырка в шкуре есть, туда и суешь. Не так, что ли?

– В твоем чуме, может и так, – обиженно отвечал охотник. – А в моем разбирают. Сестру не положено.

– Положено, не положено… – передразнила Марго. – Какая положена, на ту и ложись. Жена я твоя теперь, понял? А Клара с Катей – сестры. Пускай их другие мужики кормят. А начальнику твоему мы вот что покажем…

Проститутка поискала глазами нашу видеокамеру, нашла и, повернувшись, бесстыдно заголила задницу. Чичкофф с омерзением фыркнул и переключил монитор на лагерь «синих». Вернее, на два лагеря «синих», потому что раскол там оформился окончательно. Капитан и три женщины, набрав кокосов, забаррикадировались в закутке между скалами. Чеченец Ислам и футболисты бродили по мелководью, безуспешно выцеливая рыбу импровизированными гарпунами. Крыжовник уже не играл в куличики: Ислам водил его за собой на поводке, как собаку, – то ли заботясь о том, чтобы враг не получил численного преимущества, то ли из привычки к похищениям.

Ночь прошла без приключений. Чичкофф отправил меня спать, но заснуть никак не удавалось. В голове калейдоскопом вспыхивали и гасли отснятые кадры: почти счастливая улыбка Джанки перед «повешением», торжествующий продюсер, гарпуны футболистов, презрительная гримаса Геринга, угрожающе сжатые кулаки капитана и чеченца, целлюлитная задница бесстыжей шлюхи…

Наконец, устав крутиться с боку на бок, я поднялся на палубу. Все тихари несли караульную службу на острове, поэтому никто не мешал мне свободно бродить по кораблю. Каюты участников были пусты: по-видимому, Чичкофф так пока и не переправил сюда отсеявшегося Джанки. В аппаратной горел свет, я заглянул в иллюминатор. Продюсер все еще сидел перед мониторами. Спал ли он вообще когда-нибудь? Гасил ли хоть на несколько ночных часов костры, полыхающие на дне безумных его зрачков?

Чичкофф нажал на кнопку, возвращая запись назад. Он вновь и вновь просматривал одну и ту же сцену: эпизод «повешения».

«Нашел, чем наслаждаться, – подумал я. – Все-таки есть в этом что-то болезненное. Боюсь, в таком виде программу не купит ни один канал, даже самый экстремальный…»

На экране семь рук раз за разом синхронно нажимали на клавиши «виселицы». Чичкофф что-то бормотал, покачивая головой. Я прислушался.

– Как они могли?.. – шептал он. – Как могли?..

Продюсер повернул к свету лицо, и я увидел, что оно залито слезами. Стараясь двигаться по возможности неслышно, я отступил к лееру и дальше – по темной пустынной палубе, к трапу, в каюту. Мне никогда до этого не приходилось иметь дело с демонами, но отчего-то я был совершенно уверен, что они не переносят, когда их тревожат в минуту слабости.

12.

Второй конкурс оказался в точности таким же, как первый. Та же полоса препятствий, та же задача, те же условия. Обычно с этим не принято повторяться, чтобы сохранить зрительский интерес. Впрочем, какое-то отличие все-таки было: на этот раз победили «красные». Не думаю, что им помогло сознание собственного братства: скорее, «синих» подвел Крыжовник, который никак не мог взять в толк правил состязания. Поэтому чуть позже, когда Чичкофф, отправив победителей в лагерь, вызвал проигравшее племя на правеж, я мало сомневался в том, кого отсеют следующим.

Но произошло нечто непредвиденное. Между двумя группами «синих» пылала такая ненависть, что думать о возможности общего решения просто не приходилось. Довольный продюсер объявил о тайном голосовании. Четыре записки указывали на чеченца, три – на капитана Кузнецова. Неграмотный Крыжовник тайно проголосовать не сумел. Не помогли и чичкоффские увещевания: бедняга не понимал, чего от него хотят. Наконец Чичкофф поставил парня перед остальными участниками и прямо спросил: «Кто?»

Думаю, что Крыжовник примерно одинаково боялся и кавказцев, водивших его на поводке здесь, и женщин, известных ему по прежней жизни исключительно в качестве врачей и медсестер. Зато Кузнецов, напротив, смотрел ободряюще и даже подмигнул по-доброму, по-командирски. Поколебавшись, Крыжовник указал пальцем на отеческие глаза капитана. Чеченец и футболисты издали победный клич. Вера Павловна, Маша и Валя в отчаянии застонали. Кузнецов вздохнул. Зато Чичкофф прямо-таки лучился.

– Ничья! – воскликнул он. – Четыре-четыре! Но здесь у нас не какой-нибудь футбол! По правилам нашей игры подобные ситуации решаются поединком. Проигравший выбывает. Товарищ капитан, господин Ислам, приступайте. Мы умираем от нетерпения.

Продюсер сделал знак, и шестеро вооруженных тихарей, образовав круг, вытолкнули туда чеченца и капитана. Я не верил своим глазам. Да и предполагаемые противники выглядели растерянными.

– Что же вы стоите? – поторопил их Чичкофф. – Приступайте. Или мы вынуждены будем повесить обоих.

– Вы это серьезно? – неуверенно спросил Кузнецов. – Драться с ним? Прямо сейчас? По каким правилам?

Чичкофф дернул щекой и улыбнулся.

– А по каким правилам вы с ним обычно деретесь? Вот по тем же самым, будьте любезны.

– Обычно нет правил, – тихо произнес чеченец, глядя в глаза продюсеру. – Только дай ножи, чтоб быстрее.

– Что ж, – развел руками Чичкофф. – Так тому и быть. Правила поединка устанавливают сами участники.

Бог свидетель, я работал у него всего лишь оператором. Никто не посвящал меня в детали сценария, ни на каком этапе. Я и представить себе не мог, что обычное реалити-шоу превратится в реальное смертоубийство. Можно ли считать меня соучастником преступления? Или я был просто участником ужасной сцены, которая разыгралась перед объективами моих видеокамер в следующие пять минут? Можно ли считать соучастниками остальных участников? И неужели разница между двумя этими словами выражается всего лишь в короткой приставке «со»?

Они резали друг друга с таким остервенением, с такой яростью, какую может породить только безграничная ненависть. Ненависть застилала им глаза, придавала сил, лишала рассудка. Наверное, оба противника знали какие-то приемы ножевого боя, но до приемов ли было им в этом кровавом клубке дикой, нерассуждающей вражды? Они просто сцепились на крохотном пятачке и кололи друг друга куда попало, без разбора, лишь бы попасть, лишь бы уничтожить, изничтожить, извести. Кололи, топчась рядом, кололи, упав на колени, кололи лежа, поливая песок последней уже своей кровью. Они ухитрились убить друг друга по нескольку раз – потому только, что жажда убийства, колотящаяся в их мертвых уже сердцах, продолжала жить, когда сами они уже умерли. Почему? Зачем? Откуда взялась, как свалилась на их головы эта ненависть, ненасытная гадина с ее не просыхающей, не сворачивающейся кровью?..

Я снимал не думая, как автомат, почти не отличаясь в этом смысле от понатыканных повсюду автоматических видеокамер. Я был всего лишь оператором. Мой объектив, как крутящаяся воронка канализации, впитывал все: вцепившихся друг в дружку отвернувшихся Машу и Веру Павловну, лезущие из орбит, кричащие состраданием глаза продавщицы Вали, полуоткрытые рты близнецов-футболистов, играющего в куличики Крыжовника, равнодушных тихарей, непроницаемую гримасу на лице Чичкоффа. Я продолжал снимать и тогда, когда никто из противников уже не мог выдернуть ножа, вонзенного в мертвое тело врага, когда оба они уже застыли одной бесформенной кровавой кучей, соединенные двумя смертоносными клинками. Чичкофф хлопнул в ладоши в наступившей вдруг тишине.

– Победила дружба! – провозгласил он. – В вашем племени осталось шестеро. А в конкурирующем – на одного человека больше, плюс соль и котелок. А все почему? А все потому, что открытое голосование полезнее для народного здоровья, чем тайное. Надеюсь, этот урок вас чему-то научит. А теперь позвольте рассказать вам кое-что о нашем замечательном шоу…

Продюсер достал из кармана уже знакомую мне пачку листков и приступил к рассказу о подмосковной клинике. Участники слушали рассеянно, больше следя за тем, как четверо тихарей, вооружившись крючьями, волокут за помост мертвые тела чеченца Ислама и капитана Кузнецова. Пошел за ними и я. Камера должна видеть все, а как раз туда, за помост, моя автоматика не доставала. Я не предполагал, что это может быть интересным. Я ошибся.

Прямо под дощатым настилом зияла большая, три на два, яма. Мой объектив заглянул вниз. Там, на трехметровой глубине, лежал слегка присыпанный землей Джанки, вернее, его тело. Собственно о том, что это был именно Джанки, я понял только по торчащему из земли мокасину. Джанки носил такие забавные ковбойские мокасины. Не знаю, где он взял денег купить эту недешевую обувь. Украл, наверное. Его повесили по-настоящему, понимаете? Я вспомнил семь рук, нажимающих на клавиши. Его повесили участники-соучастники. Он плохо ползал в грязи, а по канату – так и вообще… Я же по канату не лазал вовсе. Я был оператором, всего лишь оператором.

Тихарь толкнул меня в бок.

– Отойдите, вы мешаете.

Я посторонился. Тихари скинули мертвецов в яму и взялись за лопаты. Теперь я, наконец, понял смысл нашего шоу. Они не станут зарывать яму полностью, просто присыпят трупы землей до следующего раза. Яма большая, всем хватит. Всем шестнадцати. Вернее, всем пятнадцати – за исключением одного: Последнего Каина.

– Добро пожаловать в шоу «Последний Каин»! – прокричал на поляне Чичкофф, завершая свой рассказ.

«Добро пожаловать в ад… – подумал я. – Добро пожаловать в реалити-шоу. Какова реалити, таково и шоу. Хорошая должна получиться заставка».

Не помню, как мы вернулись на корабль. Говорю вам, я превратился тогда в робота. Мне даже казалось, что я сам себя вижу со стороны – не прямо, по-человечески, а словно через объектив видеокамеры. Наверно, происходящее было слишком страшным, чтобы воспринимать его всерьез, и сознание усиленно делало вид, будто все это понарошку, будто я сплю, или играю, или просто участвую в съемке, а не в хладнокровном убийстве ни в чем не повинных людей. Но, черт побери, я ведь и в самом деле участвовал в съемке!

Чичкофф поглядывал на меня понимающе и немного смущенно. Мы почти перестали разговаривать; обменивались короткими репликами, и все. Некоторое время я лежал в своей каюте, глядя в дощатый потолок. Он вдруг напомнил мне помост – там, на острове. Глядя на него снизу, я как бы превращался в Джанки, или в капитана, или в чеченца, которые смотрят сейчас на такие же доски мертвыми, присыпанными землей глазами. Боже, им даже не закрыли глаза… Поймав себя на том, что постоянно смахиваю с лица воображаемые комья, я встал и пошел в аппаратную. Чичкофф встретил меня коротким кивком.

– Посмотрите. Похоже, берутся за ум.

Я сел просматривать материал. В лагере «синих» Вера Павловна пыталась взять на себя осиротевшую роль лидера. Вдвоем с Машей они тормошили плачущую продавщицу Валю, которая казалась действительно потрясенной – единственная из всех участников.

– Сама подумай, – говорила Вера Павловна. – Это же просто необходимо. Нужно заранее решить, кого отсеивать в случае чего. Тогда погибнет только один, зато остальные получат соль и котелок. Простой расчет, понимаешь?

Валя кивала, утирая крупные слезы.

– Ну вот и хорошо… посмотри на меня… – Вера Павловна гладила Валю по голове и указывала глазами в сторону мирно играющего в куличики Крыжовника. – Вот он. Сначала.

– Аа-а… – снова срывалась в истерику Валя. – Я… я… я так не смогу, девочки. Это же человек… даже брат… как вы можете…

Наконец, устав от бесконечного повторения, москвичка препоручила продавщицу Маше, а сама отправилась к футболистам. Близнецы пожирали живьем пойманную на отмели рыбешку. Выслушав резоны Веры Павловны, Муртаз – а это был именно он, потому что от Георгия я никогда не слышал ни слова – кивнул и поинтересовался, что они получат взамен за такое голосование.

– Соль, – повторила Вера Павловна. – Соль и котелок.

Муртаз усмехнулся.

– Какой соль? Думай, что говоришь. Ты кто? Женщина. А он кто? – футболист кивнул на Крыжовника. – Он мужчина. Глупый, но мужчина. Брат даже. Какой соль?

Вера Павловна вздохнула. Жизнь давно приучила ее к тому, что с тупой логикой самцов можно совладать лишь одним, зато неизменно верным способом.

– Ладно, – сказала она. – Бизнес есть бизнес. Сначала Георгий, потом ты.

Муртаз подумал, шумно рыгнул и снова подумал.

– Нет, женщина, – возразил он. – Сначала я, потом Георгий, а потом опять я. Раздевайся и ложись.

– И не стыдно? – бизнесвумен провела тоскливым взглядом по нацелившимся на нее камерам и скинула блузку. – Вы же вроде как братья мне…

– Все снимай, все, – поторопил ее Муртаз, вытирая о песок липкие от рыбьей слизи пальцы. – Давай, женщина, давай…

– Молодец баба, – одобрительно сказал Чичкофф. – Ясный бизнес-план, четкая стратегия реализации. Похоже, каюк тут мужикам.

Он переключился на «красных», где все шло совершенно по-прежнему. Конечно: они ведь еще не понимали сути происходящего. «Красные» не видели сегодняшних смертей, сегодняшней крови. В точности как и я перед вторым конкурсом, здесь были уверены, что повешение Джанки представляло собой всего лишь инсценировку. Они еще не знали, что превратились в соучастников убийства…

Впрочем, нет – одна новость все-таки была: артистка Клара наколола ногу и почти не могла ходить. Это давало Крыжовнику определенный шанс.

13.

Когда на следующий день Чичкофф объявил условия третьего конкурса, «красные» зароптали.

– Несправедливо это, – сказал Бандура. – Третий раз одно и то же. А главное – почему зачет по последнему? Их шестеро, нас семеро. Нам труднее. Несправедливо.

– Отчего же? – прищурился Чичкофф. – По-моему, наоборот: больше людей – больше помощи. Значит, преимущество у вас.

– Это когда все люди нормальные, – мрачно вступил Геринг. – А когда неполноценные…

Он кивнул на Клару, которая и в самом деле едва ступала на ногу. Чичкофф оживился.

– Неполноценные? – переспросил он. – Хорошее слово, господин Геринг. Ох, уж эти уроды… Сами мучаются и других мучают. Вот, возьмите.

Продюсер достал из-за спины маленький блестящий пистолетик и протянул его Герингу. Скин попятился.

– Берите, берите, – подбодрил его Чичкофф. – Избавьте общество от страданий. Сделайте его лучше. Человек должен быть красивым, умным и здоровым, не так ли? Берите, господин Геринг. Одно нажатие на спусковой крючок – и ваша команда побежит вшестером. Разумное решение. И потом – это всего лишь игра.

– Бери, – сказал Бандура. – Игра – значит, и пистолет игрушечный. Даже не пугач.

– Ну, если игра… – Геринг взял пистолет.

В объективе моей камеры он и впрямь казался игрушечным.

– Не надо! – вдруг закричала продавщица Валя. – Пожалуйста, не надо!

Она даже сделала шаг вперед, но Вера Павловна и Маша вовремя ухватили ее за плечи.

– В голову, – дружелюбно подсказал продюсер. – Иначе незачет.

– Давай, – сказала Клара. – Думаешь, мне бежать хочется? Я лучше в сторонке посижу.

Геринг поднял пистолетик на уровень Клариных глаз и нажал на спуск. Когда девятимиллиметровая пуля попадает человеку в лицо с расстояния в один шаг, то спереди остается лишь небольшая неопрятная дырка. Зато сзади, в затылке, словно распахивается дверца, и оттуда… Я подавил в себе приступ рвоты. Оператора не должно тошнить. Чичкофф поднял выпавший из руки Геринга пистолет и взвесил его на ладони.

– Такой крошечный, а как бьет… Эй! – он обернулся к тихарям, уже стоявшим с крючьями наготове. – Уберите это. Пусть полежит в сторонке, как хотела. Остальные участники – на старт! Второй раз повторять не стану. На счет «три». Раз… два…

Начавшийся отсчет вывел участников из оцепенения. Толкая друг друга, они бросились к стартовой линии. Думаю, в тот момент никто из них не возражал поглубже зарыться в грязь. «Синие» снова проиграли, и снова – из-за Крыжовника. Последовавшее голосование продемонстрировало впечатляющую эффективность бизнес-плана московской бизнесвумен. Оно было открытым и увенчалось честно заработанными солью и котелком.

Повешение прошло исключительно гладко. Слегка обеспокоенному Крыжовнику накинули на шею петлю, и пять рук синхронно нажали на пять клавиш. Единственное слабое звено этой дружной цепи, Валя, еще не пришла в себя после убийства Клары, а потому сомнамбулически исполняла указания Веры Павловны и Маши, которые бдительно следили, чтоб не произошло никакой заминки. Братья же футболисты с того момента, как увидели котелок, думали, похоже, только о будущей ухе.

А я? О чем думал я? – Ни о чем. Я просто запретил себе думать. Я не мог сделать ничего, чтобы остановить Чичкоффа. Даже если бы мне удалось проникнуть в радиорубку, я, скорее всего, не справился бы с рацией. Да что там рация!.. я не имел ни малейшего понятия, в котором из океанов мы находились… В подобной ситуации имело смысл только одно: сосредоточиться на личном выживании, задавить в себе все лишнее – мысли, чувства, сомнения.

Чересчур жалостливая продавщица Валя стала живым… вернее, наглядным примером такой необходимости. Она не смогла сосредоточиться: повесилась в ночь после казни Крыжовника, соорудив веревку из своей же нарезанной полосами кримпленовой юбки. Мы с Чичкоффом сидели в этот момент перед мониторами, но были слишком заняты событиями в лагере «красных», чтобы обратить внимание еще и на Валину предсмертную суету. Впрочем, думаю, что продюсер и пальцем не пошевелил бы ради спасения продавщицы.

У «красных» же взбунтовался Фима-покер. Скорее всего, на него подействовала судьба застреленной Клары: в геринго-бандурском списке неполноценных израильтянин явно занимал высокое место. Когда шестерка «красных» расселась вокруг костра, Фима взял в руки мачете и заявил, что восстание представляет собой единственный достойный выход из создавшейся ситуации. Он говорил очень тихо, но наши микрофоны улавливали даже шепот.

– Наконец-то, – усмехнулся Чичкофф. – А я уж думал: ни одного не найдется…

– Они так и перебьют нас поодиночке, – горячо шептал Фима. – Нужно делать ставку, пока еще есть что поставить. У ручья две сторожевые вышки. В каждой по охраннику с автоматом. Если захватить автоматы…

– А как ты их захватишь, автоматы? – насмешливо произнес Бандура, не понижая голоса. – Купишь?

Марго ухмыльнулась.

– А они думают, что все купить могут.

– Во-во, – подтвердил Геринг. – Хитрый. Под пули нас посылает. Как всегда. Наша кровь, ихние миллионы. Хватит, насосались, клопы носатые.

– Дурак ты, Геринг, – сказала Катя. – Он ведь брат тебе. Твоя кровь – его кровь. Лучше бы послушал…

– Слушали уже, – перебил ее Бандура, хлопнув себя ладонью по коленке. – Да так, что из ушей полезло.

– Ну как хотите… – Фима поднялся, по-прежнему сжимая в руке неуклюжий меч-мачете. – Один пойду. Последняя ставка – на зеро.

– А ну, сядь! – вдруг скомандовал Геринг. – Сядь на место, сука!

– Что?

– Что слышал! – Геринг вскочил. – Ты, гад, героя тут не разыгрывай! Ты, сука, сейчас на вышку полезешь, а потом нас всех накажут. Хрена тебе лысого, понял? Сядь! И отдай мачете!

– А ты возьми, – не двигаясь, отвечал Фима.

Наступила тишина. Оба противника молча смотрели друг другу в глаза. Первым спасовал Геринг – как-никак, в руках у него не было мачете. Он отвел взгляд и уже собирался было отступить, когда Фима вдруг быстро шагнул вперед. Мачете описало стремительный косой полуовал; что-то тяжелое упало в костер, подняв тучу искр. Марго завизжала и закрыла лицо руками. Обезглавленное туловище рижского скина стояло еще неестественно долго, нелепо помахивая мускулистыми верхними конечностями, затем колени его подогнулись, и то, что осталось от Геринга, рухнуло на спину, в темноту.

– Круто! – произнес Фима с оттенком удивления. – А хорошо-то как… как банк сорвал…

– Зачем?! – закричала Катя-Укати, вскакивая на ноги. – Он ведь уже не мешал! Зачем ты его?!

– Зачем? – спросил Фима себя самого и, подумав, сам же себе и ответил. – Потому что можно, вот зачем. Можно. Тут все можно. Вжик!

Фима-покер увлеченно взмахнул окровавленным мачете, повернулся и двинулся в направлении ручья. Предупрежденный Чичкоффом сторожевой тихарь убил его первой же очередью.

14.

На следующее утро Чичкофф объединил остатки «красных» и «синих» в одну группу. Им по-прежнему предстояло соревноваться на все той же полосе препятствий, только теперь состязание было не командным, а личным. Пришедший последним подлежал немедленному автоматическому отсеву, что, впрочем, не отменяло традиционного голосования для выявления еще одного висельника. Таким образом получалось, что яма под помостом будет пополняться как минимум двумя участниками ежедневно.

Не скрою, при этом известии в сердце моем шевельнулась радость: простой подсчет показывал, что такими темпами съемки завершатся не позже чем через четыре дня.

– Сначала я думал дать вашему объединенному племени какое-нибудь звучное имя, – сказал Чичкофф, помолчал и продолжил с нарастающей силой. – Но потом понял, что имя у вас уже есть. Вы – каины. Вы все здесь братоубийцы, все до одного, до одной – и мужчины, и женщины. Вы убиваете своих братьев и сестер. И вы делаете это с такой легкостью не потому, что я вас заставляю. Вы убивали и до того, как оказались на этом острове. У вас руки по плечи в братней крови, подонки…

Он осекся, поняв, что мечет свои стрелы впустую. Участники стояли перед ним, угрюмо меряя взглядами то полосу препятствий, то соперников. Они ожидали команды и просто не воспринимали иных слов, кроме «на старт» и «марш».

– На старт, – устало произнес продюсер. – Марш!

Каины бросились вперед. Конечно, мало кто мог теперь составить конкуренцию братьям-футболистам. Разве что Николай, но и тот был слишком занят оказанием помощи своей островной жене Марго. Эта нелепая пара так и финишировала вместе, вслед за близнецами и Бандурой. Последними шли Маша и Вера Павловна. Их схватка на финальном препятствии больше напоминала безобразную драку. Наконец, Маше удался особенно сильный пинок; Вера Павловна поскользнулась и осталась одна у подножия стенки.

Тихари, брезгливо морщась, вытащили ее из грязи и поставили на помост. Семеро каинов привычно взялись за рычаги люка. Они даже не дождались команды Чичкоффа. Как только бизнесвумен исчезла в открывшемся люке, Марго подошла к братьям и что-то зашептала им, ласково приобняв за могучие плечи. Муртаз начал кивать почти сразу. Что ж, Марго и в самом деле могла предложить немало: в ее распоряжении находился сам Николай – добытчик еды и хозяин бесценного коробка спичек.

Я привычно прикинул соотношение сил. По всему выходило, что теперь судьбами оставшихся участников вертела чертова проститутка. Ее путь к победе выглядел очевидным. Сначала, по логике вещей, требовалось устранить самого смышленого и физически сильного соперника. Это и произошло спустя всего десять минут: оранжевый революционер Петро Бандура был благополучно повешен по итогам тайного голосования.

Назавтра в яму отправились Маша Шалая и Катя-Укати. Все их старания изменить эту печальную участь ни к чему не привели: Марго зорко пасла тройку своих верных жеребцов.

Я перестал ездить с Чичкоффом на корабль. На этом этапе, когда внимание зрителя уже не разрывалось между двумя лагерями и большим количеством участников, качество близкой съемки обретало дополнительную важность. Я почти не отходил от четверки оставшихся каинов. Последний вечер несколько напоминал работу над порнографическим фильмом: хитрая Марго решила вбить клин между близнецами и шла к цели весьма определенными методами.

Тем не менее, все четверо заснули рядком, тесно прижавшись друг к дружке, как истинно родные люди. Засняв эту трогательную картину, я прикорнул неподалеку. Среди ночи меня разбудил стук, похожий на барабанную дробь. Муртаз и Георгий дружно душили, соответственно, братика Николая и сестричку Марго. Услышанная мною дробь происходила от мелкого перестука каблуков, сопровождающего судорогу агонизирующих тел. Я включил камеру, сделал несколько впечатляющих крупных планов, а потом вернулся ко сну.

Завтрашний день обещал быть последним, хотелось хорошенько выспаться. Если честно, то я ужасно устал – не от работы даже, а от скуки, от убийственного однообразия шоу. Знаете, все эти смерти волнуют только поначалу, а потом превращаются в какую-то унылую, давящую обыденность. Наверное, это похоже на секс по обязанности. Интересно, подтвердила бы Марго такую аналогию? Теперь уже не узнаешь… Помню, засыпая, я подумал, что хорошо бы Чичкофф придумал для финального конкурса что-нибудь более интересное, чем все ту же осточертевшую полосу препятствий.

Но он не стал ничего менять. Двоих оставшихся каинов поставили на старт и дали отмашку. Увы, борьбы в финале не получилось. Перед последней стенкой Муртаз приказал Георгию отстать, и тот послушно выполнил волю брата. Прибыв первым на финиш, счастливый победитель воздел к небу обе руки, словно забил победный гол в решающем матче. Этот же жест он повторил и после того, как нажал на клавишу висельного люка, отправив таким образом в почти полную уже яму труп своего последнего брата и конкурента.

Чичкофф следил за происходящим с нескрываемой скукой. Я почти жалел его: мне, оператору, было несравненно легче прятаться за глазком объектива. Думаю, мы оба вздохнули с облегчением, когда Муртаз гордо встал перед помостом, уперев руки в боки и ожидая обещанной награды. Не знаю, часто ли ему приходилось получать футбольные кубки в своем Самтредиа, а может, Зугдиди, – наверное, нет. Но, как и всякий истинный спортсмен, он жил ради подобных минут.

Стерев с лица зевок, продюсер поднялся со своего места.

– Посмотрите на него… – печально произнес он, глядя в объектив моей камеры. – Посмотрите на эту скотину, которую можно принять за человека только издали, с трибуны стадиона! Вот он стоит перед вами, настоящий Каин! Среди начавших эту игру были храбрые и непокорные, но они пали первыми, а послушный трус выжил. По этой полосе препятствий бежали добрые и злобные, фантазеры и реалисты, но все они в итоге оказались в яме, а равнодушное бревно торчит перед вами как ни в чем не бывало! Умные интриговали против хитрых, подлые против честных, развратные против благородных… и кто же победил под конец? Ни те, ни другие, ни третьи. Победила тупость! Нерассуждающая, бесчувственная, примитивная тупость! Справедливо ли это?

Чичкофф перевел дыхание. Глаза его снова пылали знакомым огоньком одержимости.

– О, да! – воскликнул он с новой силой. – О, да! Так оно и должно было случиться! Так оно всегда и происходило среди детей той несчастной земли, среди приговоренных с рождения братьев и сестер, среди навеки проклятых каинов! Всегда! Отчего бы и сейчас бревну не торжествовать победу?

Тяжело дыша и опустив голову, продюсер стоял на краю помоста. Последний Каин взирал на него снизу с комической смесью непонимания и беспокойства. Когда Чичкофф снова посмотрел в камеру, на лице его играла улыбка.

– Отчего? – повторил он свой вопрос. – Я скажу вам, отчего. Оттого, что на этот раз представлением командую я. Оттого, что происходит оно не там, в чертовых степях, лесах и болотах, а здесь, на моем острове! Здесь! Понятно?!

По знаку продюсера тихари подскочили к Муртазу. Не прошло и минуты, как он, обиженно моргая, стоял на люке, связанный и с петлей на шее. Чичкофф удовлетворенно кивнул.

– Настройте клавиши на две и можете отправляться.

Отправляться? Я посмотрел на корабль, стоящий на якоре в миле от берега. Из труб его поднимался дым! Мы готовились к отплытию, и это не могло не радовать. Смущало лишь одно: зачем Чичкофф убивает сейчас Последнего Каина? Не хочет выплачивать победителю обещанный миллион? Но что тогда будет с моим гонораром?

15.

Тихари закончили колдовать над рычагами виселицы и двинулись к моторной лодке. Это была та же четверка специалистов, которая готовила остров к конкурсу. Всех остальных Чичкофф отправил на судно еще накануне, а теперь уезжали и эти. Я мог только гадать, почему продюсер решил, что мы с ним должны задержаться здесь еще на какое-то время. Возможно, ему хотелось доснять кадры фона? Так или иначе, после отъезда последних тихарей на острове оставались всего лишь трое: сам Чичкофф, я и недоумевающий Муртаз, пока еще живой, но с петлей на шее.

– Что ж, господин Селифанский, – сказал Чичкофф, когда лодка с тихарями отчалила от берега. – Почему вы не спрашиваете, которая из двух клавиш ваша?

Я чуть не выронил камеру. Я молчал, пожирая объективом его насмешливое лицо.

– Что же вы молчите?

– Не знаю даже, что и ответить, господин Чичкофф… – насилу выдавил из себя я. – Я ведь всего лишь оператор. Я не задаю вопросов. Вы сами говорили…

– А вы камеру-то отложите, господин Селифанский, – усмехнулся он. – Это ведь так просто. Отложите. Отложите! Дайте мне сюда камеру!!

Продюсер выхватил видеокамеру из моих дрожащих рук. Почему-то я сразу почувствовал себя… как бы это определить?.. голым?.. Да-да, голым, словно с меня сдернули штаны посреди людной площади.

– Ну вот, – удовлетворенно констатировал Чичкофф. – Теперь вы уже не оператор.

– Не оператор? А кто я?

– Участник, – пояснил он. – Вы же прекрасно знаете, что обычно на шоу набирают восемнадцать актеров. Не шестнадцать, а восемнадцать.

– Кто же тогда восемнадцатый?

Чичкофф потешно оглянулся, словно ища кого-то.

– Вы видите здесь кого-нибудь еще, кроме меня?.. Восемнадцатый участник – это я, собственной персоной! Но хватит болтать. За дело, господин Селифанский. Ваша клавиша справа, моя слева. Ну…

– Нет… – я помотал головой. – Мы… я…

Вздохнув, он достал уже знакомый мне пистолет.

– Вы знаете правила, господин Селифанский. Если не он, то вы. Сначала. А потом все-таки он. Ведите себя разумно.