Текст книги "Последний Каин"

Автор книги: Алекс Тарн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Я кивнул. То же самое он сказал в свое время и мне. «Мне нужны именно вы, господин Селифанский, вы, и никто другой». Я вспомнил понурую фигуру Кати-Укати на ступеньках разгромленного кафе. Слава Богу, что мне не пришло в голову отказываться…

– Вот и чудненько! – Чичкофф подлил мне из бутылки. – Выпейте и немного вздремните. Этот день будет особенно длинным.

Я послушно выпил и закрыл глаза. «Особенно длинный» – значит длиннее предыдущего. Возможно ли такое, если в сутках всего 24 часа? Так думал себе я и, как потом выяснилось, опять ошибался. Часов в одних сутках может быть и двадцать пять, и двадцать восемь, и даже тридцать. Причем без всяких чудес и машин времени – всего лишь посредством попутных солнцу перелетов между часовыми поясами…

Наша первая остановка была в Самтредиа… а может, в Зугдиди, – Чичкофф сказал, но я не запомнил. Трудно приводить голову в рабочее состояние после сидячего двухчасового коньячного сна, больше похожего на обморок. На аэродроме нас встретили новые чичкоффские тихари. Новые ли? – Не поручусь… Они настолько походили манерами и выражением лиц на своих предшественников, что можно было подумать, будто наш общий босс таскает в своем дипломате помимо готовых к подписи договоров еще и штамповочный станок для производства телохранителей.

Чушь, конечно, не обращайте внимания. С бодуна и недосыпа еще и не такое покажется. Просто Чичкофф очень оптимально управлялся со своим относительно небольшим штатом. Тихари встречали нас в запланированном месте, забирали очередного участника для прямой доставки на пока еще неизвестное мне место сбора и сразу же, снабженные точнейшими инструкциями, отправлялись в новую точку.

Думаю, всего их было человек десять, не больше – преданных хозяину и вымуштрованных до мозга костей. Понятия не имею, как Чичкофф заслужил эту преданность. Впрочем, возможно, что ее и не пришлось заслуживать: они вполне могли оказаться такими от рождения – люди-собаки, без каких-либо раздумий и сомнений отдающие себя первому же, кто наденет на них ошейник. Нужно всего лишь найти их. Всего лишь! – Легко сказать… Но Чичкофф нашел. «Мною проделана огромная работа, господин Селифанский. Огромная». О, да. Он ничуть не преувеличивал, говоря это.

Переговоры в Самтредиа, а может, в Зугдиди, велись на футбольном стадионе. Судя по его состоянию, местный клуб не претендовал на чемпионство чего бы то ни было. Скорее всего, он даже не считался центральным стадионом Самтредиа, а может, Зугдиди. Помещение под дощатыми трибунами воняло прокисшим потом нескольких поколений. Я и представить себе не мог, как сильно въедается запах в деревянные перегородки. Те, под трибунами, уже почти сгнили. Они зияли дырами и походили на решето. Впитавшаяся в них вонь оставалась единственным неповрежденным элементом конструкции; похоже, только на ней они и держались.

Нас принял седовласый толстый человек, начальник команды. За стеной его каморки шумела раздевалка. Лилась вода, слышались голоса, сквозь щели виднелись голые ноги, бока и крупы расхаживавших по раздевалке спортсменов: ни дать ни взять – жеребцы в загоне. Без долгих разговоров Чичкофф вытащил пачку денег. Начальник взял, послюнил палец и принялся считать, шевеля губами. На середине пачки, словно только что припомнив, он поднял голову, крикнул: «Муртаз! Георгий!» – и продолжил счет. В конюшне не отреагировали никак. Закончив считать, начальник сунул деньги в карман и показал большим пальцем за спину.

– Сейчас выйдут. Контракт есть? Готовь на подпись.

Муртаз и Георгий оказались здоровенными волосатыми близнецами. На их одинаковых лицах застыло выражение тупого безразличия, свойственное в таком объеме лишь пожилым рабочим волам и футбольным центральным защитникам на закате профессиональной карьеры. Начальник команды поочередно похлопал их по щекам. На секунду мне показалось, что сейчас он начнет оттягивать братьям нижнюю губу, демонстрируя качество зубов, но обошлось без этого. В конце концов, торг уже закончился, и расхваливать товар не требовалось.

– Так. Муртаз, – произнес начальник тоном, не допускающим возражений. – Вы с Георгием сдаетесь в аренду в другую команду, тоже очень хорошую. Сроком на один месяц с сохранением зарплаты и с правом окончательного выкупа. Согласно контракту. Вот ваш новый тренер.

Он кивнул на Чичкоффа. Георгий переступил с ноги на ногу, всхрапнул и посмотрел на брата.

– А премиальные? – спросил Муртаз.

– Премиальные вдвойне, – вступил в разговор Чичкофф, доставая из дипломата договоры. – Распишитесь. Вот здесь.

Муртаз послушно взял ручку. Правая щека его дернулась. Положительно, вирус чичкоффского тика действовал даже на таких бесчувственных коней.

– А где играть?

– За границей, – подмигнул продюсер.

– За границей… – мечтательно повторил Муртаз и потянулся подписывать.

Наш следующий участник проживал во Владикавказе. Впрочем, слово «проживал» здесь не совсем подходит. Участник с многообещающим именем Ислам во Владикавказе содержался. Он занимал одиночную камеру в самом дальнем конце самого нижнего подземного этажа самой охраняемой тюрьмы Северного Кавказа. Что явно характеризовало его особый статус даже в этом, весьма особом заведении, куда, как объяснил мне Чичкофф, помещали только самых отпетых боевиков и бандитов. Большинство из них сидели здесь без суда и считались погибшими или пропавшими без вести. Понятия не имею, зачем их оставляли в живых – вероятно, для дальнейшей торговли или для каких-то других загадочных, но, несомненно, паршивых целей, которыми не оскудевает любая война.

Снимать мне разрешили только в самой камере. Чеченец сидел на полу, в железном ошейнике, прикованный цепью, как дворовая жучка. Параша воняла.

– Привет, Ислам, – сказал Чичкофф, протягивая руку. – Не передумал?

– Пошел вон, пес.

Заключенный даже не посмотрел в его сторону. Как и в случае с Катей-Укати, это явно была не первая их встреча. Как видно, здесь тоже нашла коса на камень.

– Пес на цепи сидит, – усмехнулся Чичкофф. – А на цепи здесь ты, а не я. Я вижу, тебе в карцере нравится.

– Думаешь карцером меня испугать? – презрительно фыркнул Ислам. – Плевал я на твой карцер. Ты мне вообще ничего сделать не можешь, понял? Не пойду я к тебе под твою дудку танцевать.

– Это почему же? Неужели в тюрьме лучше?

– Лучше, – убежденно отвечал чеченец. – Пока я здесь, меня друзья помнят. А помнят – значит выкупят. Мы своих не бросаем. Не то что ваши собаки.

– Я ж тебя не навсегда беру, – возразил Чичкофф. – Через месяц вернешься. Чем плохо отдохнуть? Солнце, море, девушки…

Чеченец поднял голову и посмотрел продюсеру в глаза. Тот не отвел взгляда; какое-то время они словно соревновались, кто кого переглядит.

– Врешь ты… – сказал наконец Ислам. – Не знаю, зачем я тебе нужен, и знать не хочу. Одно знаю точно: врешь. Волк ты бешеный, вот кто. А чужим волкам веры нету.

– Что ж, по-хорошему не хочешь, придется по-плохому… – вздохнул Чичкофф и достал из кармана пачку листков. – Вот, взгляни.

– И смотреть не стану, – покачал головой чеченец. – Нечем тебе меня взять. Нет у меня ничего. Ни семьи, ни дома. Нечем.

Чичкофф сожалеюще пожал плечами.

– Ладно. Тогда пускай эти бумажки здесь остаются, – он бросил листки к ногам Ислама. – Можешь ими подтираться, а то у тебя тут… Пойдемте, господин Селифанский. Выключайте камеру.

Мы уже почти вышли в коридор, когда сзади послышался сдавленный голос чеченца.

– Стой, гад. Я согласен. Стой!..

Двумя часами позже, отправив скованного по рукам и ногам Ислама вслед за близнецами-футболистами, мы взлетели в направлении Таллинна. Чичкофф заказал выпивку и поерзал, поудобнее устраиваясь в самолетном кресле.

– Выпьем за успех, господин Селифанский, вы не возражаете? Этот Ислам был самым крепким орешком. Теперь остались только легкие случаи… – он поднял бокал. – Ну, как говорят у вас, лехаим!

– Мне не хочется задавать лишних вопросов, Пол, – осторожно начал я. – Не хотите – не отвечайте, но мне просто любопытно…

– Что это были за листки? О, в жизни не догадаетесь… – Чичкофф выдержал эффектную паузу. – Лицензии на работу восемнадцати московских ресторанов, принадлежащих его тейпу. Есть предел человеческой стойкости, господин Селифанский. Черт с ней, с семьей, с домом, даже с собственной жизнью… Но рестораны… рестораны… это, знаете ли… Выпьем еще?

6.

По словам господина Чичкоффа, следующие три участника принадлежали к породе «легких». За ними не требовалось гоняться, уговаривать, шантажировать, согласовывать их месячную отлучку с тренером, хозяином, командиром, сутенером. Им не нужно было даже платить ни гроша. Думаю, они заплатили бы и сами, лишь бы попасть в столь престижное телешоу. Поэтому мы встретились с ними прямо в кафе таллиннского аэропорта, куда претенденты слетелись из разных мест по чичкоффскому приглашению. Чтобы не терять времени на отдельные разговоры, сидели за одним столиком.

Две девушки и один парень. Впрочем, годками под определения «девушки», «парень» они уже не проходили. Пока что все отобранные участники были примерно одного возраста: где-то между двадцатью семью и тридцатью. Включая, кстати говоря, и самого продюсера… и если уж быть внимательным до конца, то и меня, его оператора. Случайность? – Навряд ли: уж больно тщательно спланированным выглядел каждый чичкоффский шаг.

Вообще-то, обычно подобные шоу предпочитают комплектовать из заведомо разных людей – в том числе и по возрасту. Но широчайший охват нашего подбора и без того гарантировал непохожесть участников. Взять хоть армейского капитана и чеченского боевика… уже одно их близкое соседство предвещало весьма телегеничный конфликт.

Да и Валя, разодетая в кримплен толстая продавщица продмага из захолустного молдавского райцентра, на первый взгляд казалась существом с другой планеты по сравнению со второй претенденткой – Кларой, не слишком успешной актрисой не слишком успешного минского драмтеатра.

А впрочем, именно что на первый взгляд. При более пристальном рассмотрении в претендентках обнаруживалось все больше и больше сходства: следы пристрастия к неумеренной выпивке, тень вызывающей неуверенности в глазах, свойственная многим одиноким женщинам, и истерическая готовность на что угодно, лишь бы вырваться за пределы тоскливого ишачьего круга, которым обернулась когда-то добрая и щедрая на обещания жизнь. Да и сами эти слова: «продмаг», «райцентр», «драмтеатр» – разве нет в них какого-то особенного, удручающего подобия? Разве не принадлежат они одному и тому же безнадежному, ушедшему в прошлое словарю?

Зато третий участник, приехавший из Риги, несомненно принадлежал настоящему, а может, даже и будущему. Он выглядел повзрослевшим, но не утратившим юношеского задора скинхедом: кроссовки, спортивный костюм, бугры накачанных мышц, затейливые татуировки на незатейливые темы, где мечи и рогатые шлемы длинноусых северных воителей, а также гипертрофированные молочные железы и широкие бедра длинноволосых северных красавиц были прочно скреплены скобами стилизованных свастик. Себя скин именовал скромно – «просто Геринг».

– Просто Геринг, – повторил Чичкофф, довольно потирая руки. – Замечательно… если не ошибаюсь, «геринг» – это селедка. Вы любите селедку?

– Какая, на хрен, селедка? – скин неприязненно покосился в мою сторону. – И какая тебе, на хрен, разница, кого и что я люблю? Спросил бы лучше, кого я не люблю…

Теперь он смотрел прямо на меня – именно на меня, а не в объектив моей камеры. Удивительно, как быстро и безошибочно такие сельди идентифицируют нашего брата. Вот только плевать я хотел на эту татуированную гору стероидных мышц. Дело оператора – снимать. Снимать, не более того.

– О, на нашем острове вы без труда найдете, кого не любить, господин Геринг, – улыбнулся Чичкофф и пододвинул скину контракт. – Это я вам обещаю. Подпишите вот здесь.

Бритоголовый помедлил, вертя ручку в пальцах, более привычных к штанге или кастету.

– Тут непонятки возникли, дядя. Сказано: приз – миллион, а миллион чего – не сказано. Не рублев, я надеюсь?

– Конечно, нет, господин Геринг, – Чичкофф ткнул пальцем в мелкие буквы контракта. – Вот тут ясно написано: миллион в местной валюте. Видите?

– А какая там местная? – робко поинтересовалась продавщица Валя. – Доллары?

– Примерно… – Чичкофф дернул правой щекой. – Извините, но точнее ответить на этот вопрос я не могу. Место игры должно сохраняться в тайне. А открыв вам название местной валюты, я тем самым выдаю и…

– Да не парьтесь вы, люди, – перебила его Клара. – Миллион, он миллион и есть. Разве в этом миллионе дело? Главные бабки потом придут. Реклама, проекты всякие, обложки гламурные… вот о чем думать надо. А миллион этот, который еще неизвестно кому достанется – чего сейчас его делить-то? Доллары, рубли… да пусть хоть пиастры!

– Кому, может, и не известно, – вызывающе проговорил Геринг, напрягая все мышцы сразу. – А кому и очень даже известно. Я лично за этим миллионом и еду. Реально. Пиастры, блин…

Он поставил подпись и перебросил ручку Кларе.

– Пиастры… – зачарованно повторила кримпленовая Валя. – Пиастры…

Она явно ощущала себя героиней детского фильма про остров сокровищ. В своем желто-розовом пиджачке и нелепой прическе бедняжка и впрямь ужасно напоминала если не карибского пирата, то его попугая. Помните этих больших сварливых птиц, что время от времени хрипло кричат: «Пиастр-р-ры!.. пиастр-р-ры!..» Я невольно оглянулся по сторонам: не покажется ли из-за газетного киоска треуголка одноногого Сильвера?

Но нет, ничто вокруг не выпирало даже на миллиметр за рамки штатного распорядка: сдержанно гудел несуетливый эстонский аэропорт, Чичкофф прятал в свой дипломат подписанные контракты, дежурный тихарь, сложив руки на причинном месте, готовился сопровождать очередных участников к таинственному месту сбора. Взглянув на часы, продюсер одним кивком распрощался с Валей, Кларой и Герингом. На меня он даже не посмотрел, но я и так уже твердо знал свое место: оператор, глаза проекта.

Тихарь с автомобилем ждал нас на выходе из терминала. Минут через сорок мы входили в кабинет – главврача, как это следовало из монументальной таблички, где русские буквы еще просвечивали под более свежей эстонской надписью. Русский просвечивал и сквозь мандаторное эстонское приветствие, которым встретил нас сам главврач. Не без удовольствия зафиксировав наше недоумение, он перешел на ломаный английский, через который, в свою очередь, просвечивало так много всего, что в итоге становилось непонятно, на каком именно языке пытается объясниться хозяин кабинета. Впрочем, необходимые детали были, как видно, согласованы заранее, так что особо напрягаться Чичкоффу не пришлось и здесь.

Собственно говоря, он приехал сюда лично лишь затем, чтобы подписать необходимые документы и забрать очередного участника. Бумаги уже лежали на столе. Чичкофф достал ручку, я заглянул камерой через его плечо. К моему удивлению, это был вовсе не стандартный контракт, который подписывался с остальными участниками шоу. Продюсер просматривал соглашение об опекунстве. Опекунстве? Но при чем здесь…

В этот момент в дверь постучали, и два сонных санитара ввели в кабинет будущего участника чичкоффского шоу. Тут только я понял, что мы находимся не в обычной больнице, а в психлечебнице. Нашего клиента звали Крыжовник, что более-менее полно описывало его состояние, тип личности и уровень развития. Сначала мне показалось, что ему больше подошло бы что-нибудь другое – ну, например, «Огурец» или «Баклажан» – ведь на огородной шкале парень располагался существенно ближе к овощам, чем к фруктам или ягодам. Но, как выяснилось потом, «крыжовник» было также и единственным словом, которое Крыжовник произносил и на которое хоть как-то реагировал.

Он послушно остановился в указанном санитарами углу. На лице психа блуждала бессмысленная младенческая улыбка, взгляд тоже не отличался постоянством. Создавалось впечатление, будто Крыжовник не отрываясь следит за воображаемой мухой, медленно и абсолютно бесцельно летающей по кабинету. С общей безобидностью облика не вязалась лишь смирительная рубашка, в которую псих был завернут, как магазинный кабачок в полиэтилен.

Чичкофф оторвался от бумаг и с беспокойством посмотрел на главврача.

– Он что, буйный?

– О, ноу! – замахал руками полиглот в белом халате. – Абсолютли безобиден. Зиз фор транспортировка. Ю финишт?

– Финишт, финишт… – Чичкофф дернул щекой, подписал бумаги и подошел к психу. – Эй!

Тот не отреагировал, продолжая пристально наблюдать за мухой.

– Крыжовник! – позвал Чичкофф. – Эй, Крыжовник… хочешь крыжовник?

– Крыжовник… – эхом откликнулся псих.

Он широко улыбнулся и даже на секунду мазнул взглядом по чичкоффскому лицу. При этом правая щека его дернулась, совсем как у самого продюсера. Заразный тик моего босса действовал безотказно даже на сумасшедших.

– Насколько я понимаю, он прожил у вас почти двадцать лет – с тех пор, как мать померла, – произнес Чичкофф, обращаясь к главврачу, но продолжая смотреть на Крыжовника. – Сколько ему было тогда? Семь? Восемь?

Главврач равнодушно пожал плечами и взглянул на часы. Как известно, этот жест трактуется одинаково на всех языках.

7.

Через Атлантику мы летели бизнес-классом: Чичкофф счел нужным раскошелиться, чтобы дать мне возможность худо-бедно вздремнуть. Сам он, казалось, не уставал вовсе. Мы гнались за солнцем на восток, а оно убегало от нас, словно опасаясь, что Чичкофф захочет подписать и его. Наверное, солнце знало, что мой босс не принимает отказов.

После посещения эстонской психлечебницы продюсер выглядел задумчивым: костерок в глубине глаз едва теплился, а щека дергалась чаще обычного.

– Подумать только, господин Селифанский, – сказал он, едва я вознамерился закрыть глаза и дать храпака. – Провести двадцать лет в сумасшедшем доме! Интересно, помнит ли этот Крыжовник маму?

– М-м-мда… – сонно пробормотал я.

– Он ведь круглый сирота. Один на целом свете. И никому не нужен, никому. Мне даже не пришлось платить за него ни гроша. Главврач был счастлив спихнуть беднягу любому, кто согласится взять на себя опекунство… – продюсер горько усмехнулся. – Если бы он еще психовал по-эстонски, так ведь нет. Всего одно слово знает, да и то русское. Как он вам показался?

Я не смог скрыть скептическую гримасу. Честно говоря, мне не очень-то верилось во внезапную доброту господина Чичкоффа.

– Угм… Ход, что и говорить, новаторский, – неохотно признал я. – Думаю, еще никому не приходило в голову брать в реалити-шоу натуральных дебилов. Исключая, конечно, натуральных блондинок, но те проходят по другой шкале… Вот только куда вы собираетесь девать его потом, через месяц? Вернете в лечебницу?

– Потом… – рассеянно повторил Чичкофф. – Потом… Скажите, господин Селифанский, вам иногда не кажется, что в нашей работе есть что-то от сатаны?

– От сатаны?

– Ну да. Сатана ведь тоже покупает человеческие души… – поутихший было костерок одержимости снова пылал в его глазах таким ярким пламенем, что мне стало больно смотреть. – Дает им деньги, обещания, угрожает, улещивает… и – цап-царап! Попался!

Он тоненько хихикнул. Сон слетел с меня напрочь. Как оператор я повидал немало и оттого редко боюсь людей, но в этом человеке чувствовалось что-то такое…

– Нет, не кажется, – сказал я, улыбаясь как можно беспечнее. – Вы покупаете вовсе не души, господин Чичкофф. Вы договариваетесь с актерами, участниками реалити-шоу, причем на весьма ограниченный промежуток времени. Вот ваш тезка Павел Иваныч Чичиков, тот и в самом деле покупал души. Да и то мертвые.

– Глупости, – серьезно отвечал продюсер. – Душа не бывает мертвой, господин Селифанский. Если душа есть, то она бессмертна. А Павел Иваныч… Кем, по-вашему, был тот Павел Иваныч, если не сатаной? Истинный сатана, по всем неприметным своим приметам. Разъезжал себе по глухой провинции, вдали от всевидящего ока, да и скупал души оптом, подешевле. Это редкий читатель понимает, господин Селифанский, что вовсе не странно. Несчастный автор поначалу и сам не очень-то понимал смысла им же написанного, а когда понял, слетел с катушек да и сжег продолжение. Знаете, зачем жег? – Думал, что если рукопись в печку бросит, то сам от адской топки убережется. Только какое там…

Он помолчал.

– Да и насчет ограниченного промежутка времени для нашего шоу вы не совсем правы. Поди знай, что случится за этот промежуток…

Чичкофф вдруг снова хихикнул, скорчил гаерскую гримасу и произнес свистящим шепотом:

– Будет жуток промежуток… Вот вы говорите: «потом, потом…» А ну как его и нету вовсе, этого «потом»? А?

– Как это – нету?.. – только и смог пролепетать я. – Что вы имеете в виду?

– Шутка, – ухмыльнулся Чичкофф и прищурился, разом пригасив свои безумные огоньки. – Неудачная шутка. Извините, не учел вашей чудовищной усталости. Вам следует поспать, господин Селифанский. Глотнете коньячку?

Я хватанул сто пятьдесят и поскорее закрыл глаза, лишь бы не видеть чичкоффского профиля. За три-четыре десятка часов, протекших с момента нашего знакомства, он успел осточертеть мне неимоверно. «Осточертеть… – думал я, глядя в убыстряющуюся круговерть цветных червяков на темной изнанке век. – Слово-то какое… из того же адского арсенала, между прочим. Только мой сатана будет явно покруче сотни заштатных чертей. Скупщик душ, князь тьмы, мать его… Весь сон сбил, поганец. Эх, заснуть бы сейчас…»

Поразительно, но заснул я моментально, даже не почувствовав, как отрубился. Мне снилась дикая заснеженная степная равнина, и тройка с бубенцами, и я – кучером на облучке, и стремительный бег саней, и колкий морозный ветер, рвущийся за высокий овчинный воротник, и свист моего кнута… ну прямо птица-тройка, ни дать ни взять. И только я говорю себе это – «птица-тройка», как кто-то грубо толкает в мою толстую тулупную спину – раз, другой, третий – и я оборачиваюсь, и вижу оскаленную сатанинскую рожу Чичкоффа, его пылающие злобой глазенапы, его раздвоенный змеиный язык, вертко мелькающий вокруг рта, как сатанинский хвост, его руки, воздетые вверх, словно два гигантских сатанинских рога.

– Душу! – кричит он, перекрывая свист ветра своим пронзительным визгом. – Подавай мне свою душу! Я не принимаю отказов!

И я в ужасе отшатываюсь, и тут только замечаю, что на дуге бренчат вовсе не бубенцы, нет, это побрякивают висящие там актеры: минская Клара, и рижский Геринг, и эстонский идиот, и доблестный капитан Кузнецов, и кримпленовая продавщица Валя, и неистовый чеченец Ислам, и братья-футболисты из Самтредиа, а может, из Зугдиди, и придорожная кипрская проститутка Маргарита, и придорожная калмыцкая трактирщица Катя-Укати, и еще черт знает кто… Черт знает кто… Он-то знает.

А птица-тройка… никакая это не птица, а слепая неуклюжая землеройка! И вовсе не несется она в свободном лихом полете на волне бушующих, но светлых небесных стихий, а наоборот, ввинчивается в темные, тесные, пугающие земные недра – в ад, в проклятое сатанинское царство, к вечным мукам, страшным настолько, что привыкнуть к ним не способна даже человеческая душа.

– Ага!.. Потом?! – кричит Чичкофф и тычет меня кулаком в спину. – Теперь ты понял, что бывает «потом»? Тройка-землеройка! Тройка-землеройка!

И я напрягаюсь до последней жилки, потому что понимаю, что от этого момента зависит теперь все, напрягаюсь и неимоверным усилием сбрасываю себя с облучка. Но и сатана слетает следом; он склоняется надо мной и начинает трясти, и я точно знаю зачем: он хочет вытряхнуть из меня душу. Он не принимает отказов! Надо скорее проснуться! Скорее!

Содрогнувшись, я открыл глаза и понял, что пропал: Чичкофф был и здесь, наяву! Склонившись надо мной, он по-прежнему сильно тряс меня за плечо.

– Нет! – завопил я. – Не-е-ет!! Не отдам!!!

Проходившая мимо стюардесса отшатнулась.

– Да что с вами, голубчик? – участливо произнес Чичкофф, отпуская мою руку. – Часто вам такие кошмары снятся? Все хорошо, господин Селифанский. Вы в полной безопасности.

Я перевел дыхание. Сердце еще трепыхалось у самого горла, но бояться и в самом деле было решительно нечего. Мы находились в комфортабельном салоне бизнес-класса трансатлантического авиалайнера, световое табло рекомендовало пристегнуть ремни и привести спинки кресел в вертикальное положение.

– Где это… – неловко выдавил я. – Уже… что… прилетели?

– Так точно, прилетели, господин Селифанский, – кивнул продюсер. – Пристегнитесь, пожалуйста, и не пугайте персонал, а то у нас возникнут ненужные проблемы на выходе. Глотнете коньячку?

Я глотнул. В Ньюарке погоня за солнцем продолжилась: мы почти сразу пересели на денверский рейс. Коньяк навеял на меня грусть.

– Вы действительно надеетесь догнать его? – спросил я уже в самолете.

– Кого? – не понял Чичкофф.

– Солнце.

Он рассмеялся.

– Вы вот шутите, господин Селифанский, а между тем наш следующий участник преследует солнце совершенно всерьез.

– Он астронавт?

Честное слово, я бы нисколько не удивился, если бы это оказалось действительно так. Чичкофф пожал плечами.

– В некотором роде. Безнадежные наркоманы, знаете ли, по-настоящему живут только в своем цветном космосе. На нашей серой земле они преимущественно страдают. Как некогда говорилось, лишние люди… – он достал из кармана фотографию молодого человека. – Вот, знакомьтесь. Некто Евгений Ладогин. Правда, сейчас его зовут не иначе как Женька-Джанки. Два года назад он решил переехать из Нью-Йорка в Сан-Франциско – вдогонку за солнцем, пользуясь вашими словами.

– Почему же мы летим в Денвер?

– Потому что Джанки не слишком тороплив в своей погоне. Еще бы: ведь солнце дает ему повторный шанс изо дня в день… – Чичкофф снова рассмеялся. – В принципе, можно было бы обойтись и без нашего участия. Парень продал бы родную маму за грамм порошка, а уж получить его подпись под контрактом сумел бы даже мой самый тупой помощник… Но я подумал, что прежде нам стоит заснять его в натуральной среде. Кроме того, это по пути.

– По пути куда?

Я безнадежно вздохнул. Не знаю, как солнцу, но лично мне предложенный продюсером темп был явно не по силам.

– Не печальтесь, господин Селифанский! – Чичкофф ободряюще хлопнул меня по плечу. – Мы с вами уже почти у цели. Джанки – наш предпоследний клиент. Глотне…

– Глотну, – отвечал я, не дожидаясь окончания вопроса.

Джанки ждал нас в мотеле недалеко от денверского аэропорта под охраной двоих чичкоффских тихарей. К нашему приезду его выдерживали на голодном наркопайке, за гранью ломки. В привязанном к кровати неопрятном старике трудно было узнать юношу с фотографии, которую Чичкофф показывал мне в самолете. А между тем его годы не сильно отличались от среднего возраста остальных наших участников. Комната мотеля воняла, как дизентерийная больница.

Но кадры не пахнут. Чичкофф хотел от меня «натуральной среды», и я добросовестно зафиксировал все, что требовалось: ворох скомканных серых простыней, лужу блевотины на полу, задристанный унитаз, безумные выпученные глаза, недельную щетину, изрытые иглой конечности, запекшийся вокруг кляпа рот. Кляп, кстати, вынимать не стали: продюсер не собирался лично вести переговоры с «лишним человеком». Наркомана подписали тихари уже после нашего отъезда – за дозу и обещание дальнейшего бесперебойного снабжения.

Конечным пунктом сумасшедшего чичкоффского кастинга оказалась Аляска, а точнее, окраина города Фэрбенкса. Здесь, зимой в сугробе, а летом в канаве, временно проживал наш последний участник, чукча Николай. По словам Чичкоффа, когда-то Николай считался самым удачливым охотником восточного побережья Чукотки. Его слава гремела от мыса Дежнева на севере до бухты Провидения на юге. Увы, как это часто случается, охотничий азарт сослужил Николаю плохую службу: преследуя раненого медведя во льдах между островами Диомида, он ненароком пересек границу между Россией и Америкой.

Само по себе это не было бы большим грехом. Пограничники обеих стран смотрели на подобные инциденты сквозь пальцы и даже не задерживали нарушителей, а просто вежливо препровождали их восвояси. Но на этот раз получилось так, что патруль американской береговой охраны вышел на Николая точно с той стороны, с которой тот ожидал увидеть хотя и измученного, но все еще смертельно опасного зверя. В кромешном месиве пурги, помноженном на усталость охотника, нетрудно было принять снегоход пограничников за атакующего медведя. Судьба последнего так и осталась неизвестной, зато печальным итогом встречи Николая и патруля стала пуля во лбу американского сержанта.

Поначалу чукче шили террористический акт, однако уж больно несуразной оказалась попытка связать флегматичного сына снегов с горячей пакистанской Аль-Кайдой и другом пустынь Бин-Ладеном. Затем обвинение сменили на убийство по неосторожности, но и от этого отмазал Николая шустрый общественный адвокат. Охотника освободили из-под стражи прямо в зале суда.

Обычно оправданные люди, прыгая от радости, бросаются в объятия счастливых родственников и друзей, дабы те вынесли их к свету свободы на своих надежных плечах. Но наш Николай просто остался сидеть на скамье подсудимых. Нужно сказать, что он и раньше не слишком-то понимал, чего от него хотят, а теперь так и вовсе потерялся без направляющей руки тюремного охранника. Сердобольный адвокат вывез своего бывшего подзащитного на окраину Фэрбенкса, показал в направлении Чукотки и уехал. Николай сел в ближайший сугроб и стал ждать, когда за ним приедут, чтобы забрать домой.

Увы, никто не собирался за ним приезжать. Россия отнеслась к пропаже гражданина с тем же традиционным безразличием, а может, даже и облегчением, с каким всегда относилась к пропаже своих граждан. Этого сомнительного добра ей и так хватало с избытком. Другой бы на месте Николая отчаялся, но давно известно, что по части терпения нет равных настоящему чукотскому охотнику. Он просто ждал, ждал и дождался: на исходе третьей зимы наш микроавтобус остановился напротив уже сильно подтаявшего сугроба.

– Господин Селифанский, – сказал Чичкофф, задумчиво глядя на затрепанную доху Николая. – Вы по-чукотски умеете?

– Зачем? – удивился я. – Он наверняка понимает по-русски.

– Для создания атмосферы доверия, – объяснил продюсер. – Ну хоть одно слово…

– Ну разве что «однако», – предложил я после некоторого раздумья.

– Эй, однако! – крикнул Чичкофф в окно микроавтобуса. – Николай! Иди сюда!

Николай поднял голову, неторопливо всмотрелся и с достоинством поднялся из сугроба.

– Домой? – спросил он, подойдя вплотную.

– Домой, – кивнул Чичкофф. – Но не сразу. Садись.

Тихарь приглашающе откатил дверцу. Николай почесал в затылке. Видимо, чутье промыслового охотника, не раз приносившего меха в заготконтору, подсказывало ему, что настало время поторговаться.