Текст книги "Вторжение в рай"

Автор книги: Алекс Ратерфорд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)

Многие исполняли этот приказ со слезами на глазах. Убивали даже пленниц, иные из которых стали для бойцов любимыми наложницами. Тимур даже женщинам из своего гарема приказал убить пленниц, которые им служили. Мой дед убил взрослых рабов, но умертвить Рави не смог. Велел ему бежать и спрятаться в дюнах. Однако, вернувшись туда, когда все улеглось, он нашел тело Рави, наполовину скрытое жестким кустарником, в котором тот пытался спрятаться. Голова мальчика была разрублена почти надвое. Я навсегда запомнила слова деда о том, что выглядела она, как разрезанная пополам спелая дыня на Самаркандском рынке. Вообще же, все, творившееся вокруг, больше всего походило на бойню.

Тимур надеялся, что резня подвигнет султана Дели на новую атаку, и приготовился к бою, а чтобы защититься от слонов, которых опасался больше всего, приказал всем своим людям, конным и пешим, командирам и рядовым, выкопать перед его позициями глубокие рвы, а из вырытой земли насыпать валы. Кроме того, он повелел кузнецам раздуть горны и сковать закаленные, острые стальные «ежи» с тремя шипами, которые разбросали там, где скорее всего могли пойти в атаку слоны. Перед рвами выставили заслон из связанных вместе быков, а в резерве держал верблюдов, нагруженных валежником и сухой травой. Наконец, лучникам было приказано стрелять только в погонщиков слонов, которые сидели на виду, на шеях животных, сразу за ушами. Лишившись погонщика, слон становился неуправляемым.

В середине декабря, помню, дед говорил, что небо было серым, и погода стояла холодная, войска султана, действительно, как и надеялся Тимур, совершили еще одну вылазку. Загромыхали медные барабаны, подвешенные на слоновьих боках, и сама земля, казалось, задрожала под их огромными ногами.

Тогда мой дед убедился в том, сколь мудр был план Тимура. Слоны так и не дошли до позиций – одни ранили ноги, наступая на стальные шипы, другие застряли среди быков и валов. А когда наступление захлебнулось, Тимур нанес решающий удар: велел поджечь хворост и траву на спинах верблюдов и гнать их на слонов. Тех охватил ужас, и они бежали, сбрасывая с себя воинов, топча ногами всех, кто попадался им на пути. Тимур одержал победу. Дели был в его власти.

Хотя приказ Тимура гласил, что ни один воин не должен вступать в город без разрешения, то было одно из очень немногих его повелений, которому следовали не больно-то строго. Наши воины проникали повсюду в поисках добычи, ну и, осмелюсь сказать, в поисках женщин. Дед тоже был как все: пил вино в харчевне, брошенной хозяином, когда вдруг пронесся слух о восстании местных жителей, уже убивших нескольких из наших бойцов.

Изрядно набравшиеся воины вывалили на улицу. Спьяну им повсюду мерещились враги, и они начали убивать каждого, кто попадался навстречу. А потом принялись поджигать лавки и дома, просто чтобы полюбоваться огнем.

Когда хмель немного выветрился, моему деду стало стыдно. Зайдя в какое-то узкое, высокое здание, он застал там мальчика, того же возраста, что и Рави, пытавшегося спрятаться в мраморной ванне. Он вспомнил разрубленную голову Рави, и ему сделалось и вовсе не по себе. Знаками дед велел мальчишке залезть в стоявший в углу большой сундук и не вылезать, пока все не утрясется.

Рехана полезла за пазуху стеганого халата и вытащила какой-то маленький предмет, завернутый в кусок расшитого золотом пурпурного шелка, а когда развернула его, Бабур увидел крохотного золотого слона с рубинами вместо глаз. Женщина протянула слона ему.

– Мальчик дал этого слона деду, а тот передал мне, потому что никого больше из его потомков не осталось в живых: всех сгубила оспа вскоре после моего рождения.

Прежде чем уйти, мой дед написал на дверях по-тюркски, что дом обыскан и ничего ценного в нем нет, но, зная, что таких, как он, грамотеев, в войске немного, подтвердил это еще и рисунком, запрещающим вход.

По прошествии двух дней Тимур положил конец резне и пожарам. Должно быть, надпись и рисунок моего деда сослужили свою службу, потому что, вернувшись, он нашел дом нетронутым, а мальчика – сидящим на крыльце…

Мой дед, как и остальные воины, заполучил богатую добычу, – молвила Рехана, мечтательно прикрыв глаза. – Во дворце султана они нашли подземные кладовые, полные драгоценностей: великолепных жемчугов, алых рубинов, голубых, как небо, сапфиров, сверкающих алмазов с южных приисков, не говоря уж о грудах золотых и серебряных монет. Все в точности, как и обещал Тимур. Мой дед получил свою долю, а сверх того богатые доспехи и двух белых попугаев, клетку с которыми нашел в заброшенном доме.

Неожиданно по прошествии трех недель Тимур отдал приказ покинуть Дели. Войско медленно потащилось обратно, на северо-восток: оно было так обременено добычей, что порой в день удавалось одолеть не более четырех миль. Задолго до того, как они достигли Самарканда, дед проиграл практически всю добычу, кроме вот этого золотого слона да белых попугаев.

Но всю жизнь, стоило ему только заговорить про Индостан, как у него загорались глаза. Причем он редко рассказывал о сражениях, больше о том, что видел и делал сам. Чаще всего о зеленых, сочных лугах, где в изобилии пасутся откормленные стада и отары, об удивительных строениях из песчаника и мрамора, о несметных тамошних сокровищах. И всегда добавлял, что чудеса Индии невозможно описать словами: чтобы понять это, нужно увидеть все своими глазами…

Рехана закончила, и ее морщинистое лицо осветила улыбка.

– Ты словно оживила для меня одну из величайших побед Тимура, – промолвил Бабур, на которого ее рассказ и впрямь произвел впечатление. – То, что ты поведала нам о Тимуре и Индостане, столь замечательно и важно, что я прикажу одному из писцов записать твой рассказ, причем не только для того, чтобы эта история стала доступна и другим, но и затем, чтобы у меня была возможность свериться с ней, планируя свои действия. Спасибо.

Рехана поднялась и, опираясь на клюку, покинула комнату. Бабуру показалось, что шаг ее сделался чуть легче.

– Повелитель, – подал голос Хуссейн-Мазид, – почему Тимур не включил Индостан в свои владения?

– Не знаю. Мой отец любил приводить строки из поэмы о Тимуровом походе. Точно мне их сейчас не припомнить, но примерно это звучало так: «Ничто, даже птица, не шевелилось в стенах Дели через два месяца после разорения». А еще там говорилось о том, что путь Тимура через Индию был «завален трупами, отравлявшими воздух». Поэт, наверное, преувеличивает, но, возможно, и сам Тимур понимал: трудно будет управлять землей, в которой он учинил такое разорение… А возможно, сознавал, что уже стар и ему еще многое нужно сделать – совершить новые завоевания, захватить больше добычи. В конце концов, по возвращении из Дели он задержался в Самарканде всего на четыре месяца, после чего выступил к берегам Средиземного моря, захватил Багдад и Алеппо. В битве при Анкаре он захватил в плен самого владыку Османской империи, Баязида Молниеносного, держал в клетке, сопровождавшей повсюду его двор. Говорят, сидя за решеткой, он рыдал, как дитя… Ну, и наконец, умер Тимур на пути в Китай. Поход в Индию был лишь одним из великого множества его победоносных походов.

– Насчет несравненных сокровищ Индии Рехана, несомненно, права. Порой торговцы привозят тамошние драгоценности на продажу в Самарканд, и они действительно великолепны, – подал голос Бабури. – Я часто задумывался о том, какой это, должно быть, чудесный край и как здорово было бы его увидеть.

– Может, еще и увидишь, – задумчиво промолвил Бабур. – Минувшей ночью на стене я задумался о том, почему бы мне не положить начало своей державе не в Самарканде, а в каком-нибудь другом месте, а тут как раз появилась Рехана со своим рассказом… Сдается мне, это своего рода знамение.

– Вперед! – кричал Бабур.

Едва оттаявшая, каменистая земля больно ранила босые ступни, склон холма был крут, все тело отчаянно ныло, но он заставлял себя лезть дальше. Бабури был быстр и упорен, он слышал его глубокое дыхание всего в паре шагов позади, но он все равно опережал его, и сознавать это было приятно.

С наступлением весны его снова обуяла жажда деятельности, а вместе с ней пришло и желание закалить свое тело, подготовить его к возможным новым испытаниям. Вот уже две недели он устраивал забеги наперегонки по окрестным холмам и долинам, плавал нагишом в ледяных реках, в компании одного лишь Бабури, благо риск встретить в этих забытых богом краях кого-либо, опаснее стада паршивых коз, был крайне невелик.

Мысленно он был готов уже действовать. Его борьба с Шейбани-ханом не завершилась и не закончится до тех пор, пока он не выполнит обещание, данное Ханзаде, и не вызволит ее. Ну а потом – кто знает? Самарканд занимал особое место в его сердце, но сейчас его мысли занимала далекая, богатая, полная чудес земля, лежавшая за зазубренными, заснеженными вершинами Гиндукуша. Если там побывал Тимур, то почему бы не побывать и ему?

Глава 13
Беглец

После дневной охоты Бабур неспешно ехал обратно в Сайрам. На расстилавшихся вокруг полях, поселяне, а точнее, поселянки в ярко-красных, зеленых и голубых платьях, склонившись, готовили землю к предстоящему севу. Неожиданно он увидел трех всадников, несшихся галопом, вздымая из-под копыт золотистую пыль со стороны селения, так, что клонившееся к закату солнце находилось позади них. Когда они подъехали ближе, двое из них оказались воинами его личной стражи, а вот третий был незнакомцем. Когда все трое остановились, тот спрыгнул с коня и распростерся ниц перед Бабуром.

– Поднимись. Ты кто?

– Посланец твоего единокровного брата Джехангира. Хвала Аллаху, мне удалось наконец найти тебя. Это было очень трудно: я искал тебя много дней.

– Так и должно быть: время нынче тревожное. Но что за вести доставил ты мне от Джехангира? Вот уж не думал, что он вспомнит обо мне – по крайней мере с тех пор, пока удача отвернулась от меня.

– Увы, ныне она покинула и моего господина. Шейбани-хан вторгся в Фергану с запада. Эмир Джехангир заклинает тебе прибыть немедленно на помощь со всеми силами, какие ты сможешь собрать.

– С чего бы это? Он, помнится, не прислал мне людей, когда я просил помочь в обороне Самарканда.

– Об этом, повелитель, мне ничего не ведомо. Я знаю лишь, что народу Ферганы грозит большая беда и он нуждается в твоей помощи.

Бабур помедлил, после чего сказал:

– Это, конечно, серьезное основание, но я должен обдумать свой ответ. Сейчас мы так и так возвращаемся в селение. Там ты сможешь умыться и подкрепиться с дороги.

Спустя два часа Бабур направился в покои матери и бабушки и услышал на подходе звуки лютни Исан-Давлат. Когда он вошел, она отложила инструмент, а мать – свою вышивку.

– Вы уже слышали о послании Джехангира? – спросил Бабур.

– Конечно. Что ты ему ответил?

– Весь последний час я ломал над этим голову. Вы обе понимаете, что у меня нет причин испытывать любовь к Джехангиру, похитителю моего трона, а уж к Тамбалу и того меньше. Однако, как человек чести, я просто не могу не помочь защитить Фергану от диких узбеков, наших исконных, кровных врагов. Я люблю свою родину, там находится могила моего отца. С ней связано столько радостных воспоминаний детства, когда все мы – вы, я и отец жили там. Нельзя мне стоять в стороне, в то время как враг будет разорять родную землю. Поэтому я соберу всех, кого смогу, и немедленно отбуду в Акши.

– Ни твоя мать, ни я, другого от тебя и не ждали, – промолвила Исан-Давлат.

Пурпурные облака клубились вокруг остроконечной вершины горы Бештау – зрелище, памятное Бабуру с юности. Гроза двигалась с востока и должна была накрыть их, самое большее, через час, стало быть, подумал он, надо позаботиться об укрытии. Да и в любом случае, они не вылезали из седел почти уже десять часов, и им давно пришло время сделать привал. Он вытащил ноги из стремян, свободно свесил их, расслабляя затекшие мышцы, и похлопал по потной шее своего неутомимого вороного жеребца.

– Разобьем лагерь вот там. – Он указал на находившуюся в паре сотен шагов рощицу таволги, которая могла укрыть их от дождя и от посторонних глаз. Когда-то, давным-давно Вазир-хан подарил ему искусно вырезанную из таволги рукоять для хлыста в виде лиса с разинутой пастью и свисающим языком. Сейчас, однако, было не время для прочувствованных воспоминаний о прошлом и об умерших. Прочная, упругая древесина таволги годилась на стрелы, а стрелами им, с учетом того, что могло ждать их в ближайшие дни, стоило запастись как следует.

– Байсангар, выставь дозор на холме, там, наверху.

Спешившись, Бабур привязал жеребца к дереву. Они покинули Сайрам в такой спешке, что не успели даже заготовить походные шатры. Но неважно: он закутался в свой красно-коричневый походный плащ и сел, привалившись спиной к камню, в то время как некоторые из его людей углубились в рощу с луками, высматривая фазанов и голубей, а иные принялись собирать хворост для костров.

Никогда он не представлял себе свое возвращение в Фергану таким.

– Повелитель!

Подняв глаза, он увидел Бабури.

– У тебя печальный вид.

– А мне и невесело, Бабури. Через два дня, а то и раньше, мы будем в Акши. Только вот не было бы слишком поздно.

– Мы движемся так быстро, как только можно…

– Верно. Но это моя родина. Самарканд ослепил меня так, что я позабыл об этом, а ведь если б не моя опрометчивость и честолюбие, я мог бы здесь править. И моя сестра не оказалась бы в нечестивых руках Шейбани-хана.

– Ну, никто не может считать себя в безопасности от узбеков. Шейбани-хан останется твоим врагом до тех пор, пока ты или кто еще не снесет голову этому ублюдку с плеч…

Бабур кивнул. По всей видимости, тот был прав: наверное, поведи он себя иначе, это не так уж многое бы изменило. Эта мысль слегка развеяла тоску и чувство вины, накатившие на него при виде знакомых очертаний горы Бештор.

Начинался дождь. Встав, Бабур подставил ему лицо, чувствуя на щеках стекающие капли. Если так пойдет дальше, костров ночью будет не развести, и вместо дичи на вертеле им придется есть черствый хлеб да сладкие сушеные абрикосы, прихваченные в седельных сумах из Сайрама, да еще спать с бурчащими животами на сырой земле. Но по крайней мере, скоро он снова увидит родные места, и у него появится возможность, хоть и слабая, сообразно имеющимся силам, нанести удар Шейбани-хану.

Первыми это заметили разведчики Бабура – над селением Тиканд, в сорока милях от Акши, поднимался дым. Он хорошо помнил это место, потому что часто охотился с отцом в его окрестностях, гоняя во весь опор на упитанной, низкорослой лошадке за оленем по поросшим белым клевером лугам, или вместе с местными мальчишками пугал на бахчах пухлых фазанов. Тиканд был благополучным, процветающим селением, где плодородие почвы поддерживала сеть оросительных каналов.

Но нынче все обстояло иначе: вскоре и сам Бабур увидел поднимавшийся к небу едкий, черный дым. Явно не от костров или кухонных очагов. Горело все селение.

Когда он и его люди, держа оружие наготове, приблизились, ничто не шевелилось, не вспорхнула даже певчая пташка. Впереди поблескивал на солнце арык, но окружавшие его сады, где вызревали груши, яблоки и миндаль, были подвергнуты опустошению. Деревья срубили, свалили в кучи и сожгли. Та же участь постигла и бахчи.

Но это было не самое худшее. Одно дерево, прекрасная, крепкая яблоня, которая должна была вот-вот покрыться бело-розовыми цветами, обещая чудесные плоды, осталась нетронутой, только плоды с ее ветвей уже свисали. То были тела пятерых мальчишек, коротко стриженных, в груботканых туниках и штанах – точно таких же, как и те смешливые, острые на язык, загорелые крестьянские ребятишки, с какими он когда-то гонял фазанов. Только вот лица их раздулись и потемнели, глаза вывалились из глазниц, а шеи кровоточили там, где в них глубоко врезались веревки. Вокруг падкие на свернувшуюся кровь вились мухи. Подъехав, Бабур коснулся щеки одного из повешенных, и его тело медленно качнулось. Кожа на ощупь была теплой.

– Снять их!

– Повелитель, смотри.

Байсангар указал на ближний колодец, вырытый, чтобы удерживать воду из арыка.

Спешившись, Бабур взглянул вниз, на переплетение тел, мужских и женских. Все, насколько удалось разглядеть, были обезглавлены. А локтях в тридцати, сложенные в аккуратную пирамиду, словно арбузы на базаре, лежали головы. На вершине этого холмика находилась голова старца с развевающейся белой бородой. Возможно, чьего-то деда, если не прадеда. Отрезанный член был засунут ему в рот, а яички вставлены в глазницы.

В молчании Бабур и его воины проехали к центру поселения, обращенного узбеками в пепелище. Остовы зданий еще дымились, а между ними повсюду валялись трупы: некоторые были раздеты и уложены в такие позы, словно в момент предсмертной агонии предавались совокуплению. Видимо, налетчики торопились убраться, поэтому не угнали с собой домашних животных, но перерезали им всем сухожилия, так что Бабур велел свои людям добить их, чтобы положить конец мучениям.

Спустя полчаса, когда они уже заканчивали свои скорбные хлопоты в селении, один из разведчиков, происходивший из племени, обитавшего на склоне соседней горы Бара-Кох, и отлично знавший местность, примчался во весь опор с возбужденным видом.

– Какие новости?

– Мы напали на след узбеков. Судя по свежему конскому навозу, они не более чем в дух часах езды впереди, а глубокие следы указывают, что их кони тяжело нагружены и движутся медленно. Кажется, они направляются к Акши.

– Отлично. Едем.

С Байсангаром и Бабури по обе стороны, Бабур двинулся следом за разведчиками, рассчитывая перехватить налетчиков и заставить их заплатить муками и кровью за все, что они натворили. Мальчишки, убитые между делом, как крестьяне убивают ворон, будут отомщены.

Но милях в пятнадцати от Тиканда, на каменистой, жесткой, с сухой растительностью почве, след потерялся. Возможно, узбеки свернули в сторону, чтобы ограбить какое-нибудь еще селение, поскольку между ним и Акши никаких деревень не было. Бабур принял решение остановиться, ведь если узбеки узнают, что их преследуют, его отряд может угодить в западню. Разведчики были посланы не только вперед, но налево, и направо и назад, удостовериться, что узбеки не нападут на них с тыла.

Бабур и его люди настороженно ждали, напрягая зрение и слух, держась за поводья, готовые в любой миг пуститься вскачь. Прошло некоторое время, прежде чем один из бойцов, ускакавших вперед, не вернулся.

– Повелитель, мы нашли их. Они заехали в лес.

Продираясь по узкой тропе следом за узбеками, Бабур гадал, с чего это их понесло в чащобу, ведь дорога через густой, темный лес не являлась кратчайшим путем к Акши. Потом он вспомнил. Давным-давно, в одной из охотничьих поездок, от которой осталось ныне лишь отдаленное воспоминание, отец показал ему в низких холмах к северу от леса знаменитый Зеркальный камень. Огромный валун поразил его. Около десяти шагов в длину, и местами со взрослого человека высотой, этот серый камень был у поверхности пронизан столь густыми вкраплениями кристаллов, что когда на него падали солнечные лучи, он сверкал, отражая их, как самое настоящее зеркало. Поговаривали, будто он обладает волшебной силой, а воин, который заточит свой кинжал на одной из его острых граней, никогда не падет в бою. Возможно, узбеки после резни и грабежа решили испытать его силу.

Спустя полчаса Бабур и его люди выехали на открытый выгон, где снова увидели отпечатки копыт, что вели на север. Подозвав Байсангара и Бабури поближе, он рассказал им про Зеркальный камень.

– Узбеки наверняка направляются туда, и вот там-то мы и сможем застать их врасплох. Они не догадываются, что мы следуем за ними. Но, конечно, нам необходима осторожность… Если меня не подводит память, до камня отсюда всего три мили. Пусть люди едут молча и держат оружие наготове.

Довольно скоро впереди послышались голоса и гогот узбеков. Бабур жестом приказал своим людям спешиться и, оставив с полдюжины бойцов при лошадях, повел остальных пешком вверх по склону холма, из-за которого доносилась грубая брань. Пригнувшись на вершине, он всмотрелся вниз.

Было около полудня, и Зеркальный камень сверкал так, что Бабуру пришлось прикрыть глаза ладонью и зажмуриться – он просто забыл силу сияния камня. Уже из-под руки эмир осторожно присмотрелся снова. Узбеки, числом около пятидесяти, сидели, развалившись, на земле перед камнем, рядом валялись винные бурдюки, и уже пустые, и еще полные. Их лошади, нагруженные награбленным в Тиканде добром, были привязаны к деревьям по правую руку от валуна.

Неожиданно слева раздался истошный визг, заставивший Бабура обернуться. Двое узбеков тащили за руки к подножию валуна полураздетую женщину. Из-за камня в ответ раздался целый хор жалобных возгласов: видимо, узбеки держали там захваченных для удовлетворения своей похоти пленниц.

С женщины сорвали оставшуюся одежду, выставив напоказ мягкое, бледное тело, после чего один узбек схватил ее за запястья, двое раздвинули ей ноги, а еще один, ухмыляясь, начал развязывать свой пояс. Это заставило Бабура вспомнить про участь Ханзады, и его захлестнула неодолимая ярость. Вскочив на ноги, он выпустил первую стрелу, и малый, который только что шарил у себя под туникой, с изумленным выражением на лице, так и держась одной рукой за промежность, пошатнулся и рухнул навзничь с пробитым горлом.

Вторая стрела Бабура угодила в левый глаз узбеку, державшему женщину за запястья, который, увидев, что произошло с его товарищем, по глупости повернулся и взглянул на вершину холма, откуда прилетела первая стрела.

С криком «За Фергану!» Бабур устремился вниз по склону, окруженный соратниками, жаждавшими посчитаться с врагом за жителей Тиканда.

– Мы устроили им пиршество, – промолвил Бабури, глядя на темнокрылых птиц, круживших в воздухе над Зеркальным камнем.

– Я бы с радостью задал им и куда большее угощение, – пробормотал молодой эмир, понимая, что для узбекской орды потеря полусотни налетчиков – это блошиный укус. Ему предстояло иметь дело с Шейбани-ханом во всем его могуществе, но хорошо и то, что он отправил ему послание. В зубы одному мертвому узбеку вложили бумагу с выведенным на нем кровью именем Бабура. Очень скоро Шейбани-хан узнает, чьих рук это дело. – Но мы не потеряли ни одного человека и захватили всех их лошадей с запасом провизии.

Бабур оглянулся на вереницу лошадей без всадников, тянущуюся в хвосте колонны. Семь найденных его людьми женщин, младшей из которых было не больше двенадцати лет, закутанные в плащи, ехали на двух запряженных ослами арбах, захваченных узбеками в Тиканде, чтобы везти их добычу. Они, однако, могли стать серьезной обузой, и от них следовало избавиться как можно скорее. Недалеко к востоку находилось маленькое селение, где женщин можно было оставить в относительной безопасности. Их предстояло отправить туда, выделив сопровождение.

Бабур ехал в молчании, не обращая внимания на попытки Бабури завести разговор. Он думал о том, что ожидает его у стен Акши. Выступили ли вожди кланов на помощь Джехангиру, а если и выступили, то успели ли прибыть прежде, чем силы Шейбани-хана уже взяли крепость в осаду? Сейчас более, чем когда-либо, Бабуру не хватало опыта и мудрости Вазир-хана, который тоже родился и вырос в Фергане, а потому хорошо понял бы его боль.

Когда стало темнеть, они остановились на берегу речушки, вытекавшей из Яксарта. До Акши оставалось всего-то часа два езды, и молодому эмиру приходилось обуздывать нетерпение, гнавшее его вперед. Ехать в темноте, наобум, было слишком опасно, узбекские патрули могли встретиться где угодно.

Он сидел на берегу, глядя на текущую воду, и думал, что повел себя как дурак. Вместо того, чтобы рубить тех узбеков возле Зеркального камня в куски, нужно было захватить нескольких живыми и разузнать у них побольше о местонахождении Шейбани-хана, о его силах и планах. Так нет же, он позволил себе думать лишь о мщении, руководствоваться гневом, а не здравым смыслом. Все-таки ему еще многому нужно учиться.

– Повелитель, мы тут поблизости нашли пастуха с отарой. Послушай, что он говорит.

Обернувшись, Бабур увидел Байсангара, а за спиной у него между двумя воинами мужчину лет сорока с обветренным лицом. Он нервничал, чему, впрочем, удивляться не приходилось: вряд ли этот малый ожидал, что его схватят и притащат в лагерь.

– Повтори, что рассказывал мне. И не бойся, никто тебя не тронет.

Байсангар взял пастуха за плечи и повернул лицом к Бабуру.

Пастух прокашлялся.

– Шейбани-хан захватил Акши пять дней назад. Говорят, обманом: уверил эмира Джехангира, будто ему не нужна Фергана, а только дань, и если правитель публично признает его верховенство и заплатит выкуп, то он уведет свое войско обратно в Самарканд.

– Продолжай!

Бабур неожиданно похолодел.

– Меня там, понятное дело, не было. Я пересказываю только то, что слышал.

Говорят, церемония проходила на берегу Яксарта, у стен крепости. Под навесом из красного шелка, эмир преклонил колени перед восседавшим на покрытом золотой парчой диване Шейбани-ханом, во всеуслышание назвал его господином и замер с опущенной головой в ожидании. Шейбани-хан встал на ноги, обнажил свой огромный, кривой меч и, с улыбкой подойдя к эмиру, сказал:

– Ты только что сам признал меня господином, так что я могу делать с тобой, что захочу.

И одним взмахом меча отрубил ему голову.

В тот же миг бойцы Шейбани-хана бросились на воинов Джехангира, вышедших с ним из крепости, и всех перебили.

– А что Тамбал? Убит? А Баки-бек, Юсуф и другие?

– Все мертвы. А еще я слышал от двух мальчишек с конюшни, удравших из Акши, что, заняв крепость, Шейбани-хан заставил всех женщин гарема пройти перед ним и одних забрал себе, а других роздал своим воинам. Последней к нему привели Роксану, мать Джехангира. Он показал ей отсеченную голову сына, а когда она начала рыдать и проклинать его, приказал перерезать ей горло, «чтобы унять эти вопли».

У Бабура голова шла кругом. Этот человек не был свидетелем произошедшего и, возможно, какие-то детали не соответствовали действительности, но в том, что суть дела передана верно, сомнений не было. Шейбани-хан обманул Джехангира и Тамбала, убил их и захватил Фергану. Участь Роксаны тоже не вызывала сомнений, и на миг он даже ощутил сострадание к наложнице отца.

На рассвете, после бессонной ночи Бабур отвязал коня и один поднялся на крутой гребень, откуда, как знал, сможет увидеть Акши. Жеребец взмок, взбираясь на вершину, но оттуда вдалеке за изгибом Яксарта он увидел крепость, построенную его предками и так долго служившую им оплотом. Над воротами горделиво реял стяг. С такого расстояния цвета было не разобрать, но Бабур и так знал, что то не ярко-желтый цвет Ферганы, а черный – цвет Шейбани-хана, похитившего землю его предков, подобно тому как до того он присвоил Самарканд. Бабур не мог совладать со слезами, что лились по его щекам, с сотрясавшими тело рыданиями. Но это не имело значения. Здесь, на вершине, никто не мог видеть его слабости, кроме круживших в вышине ястребов.

– Другого пути нет, – твердо заявила Исан-Давлат. – Он убьет тебя так же, как и твоих родичей Джехангира и Махмуда. Этот человек поклялся искоренить род Тимура и, я точно тебе говорю, намерен исполнить свой обет.

– Я не стану убегать от него. Я не трус…

– Значит, ты дурак. У него огромное войско. С тех пор как он захватил Самарканд, а потом еще и Фергану, все племена северных степей стекаются под его знамена. Его силы непрерывно возрастают, а твои, напротив, уменьшаются.

Исан-Давлат плюнула в огонь – такого, с ее стороны, он еще никогда не видел.

– Сколько у тебя воинов? – продолжила она. – Полсотни? Сотня? Остальные разбежались по своим деревням. У тебя даже жены нет… и наследника.

Исан-Давлат постоянно обвиняла его в этом, но он был рад тому, что Айша убралась подобру-поздорову. Послание от Ибрагима-Сару, в котором тот заявлял, что не намерен отдавать свою дочь нищему безземельному бродяге, а потому считает их брак расторгнутым, Бабура устроило в той же степени, в какой привело в ярость его бабушку. По словам гонца, доставившего письмо, заодно вернувшего драгоценности, подаренные невесте перед свадьбой, ходили слухи, что Айша вскоре выйдет за мужчину из своего же племени, которому была обещана до того, как поступило предложение от Бабура. Теперь, по крайней мере, ему была понятна ее холодность, хотя, насколько его вообще заботило то, что Айша окажется в чужой постели, он считал, что если хоть кто-то сможет ее зажечь, это можно только приветствовать.

– У меня нет времени на жену, – отрезал он. – Мне предначертано быть правителем, и я должен отвечать ударом на удар.

– Если ты и правда веришь в свое предназначение, то послушай меня. Можешь не сомневаться, Шейбани-хан неустанно разыскивает тебя. Он знает, что это ты перебил его людей у Зеркального камня, а к настоящему времени уже наверняка знает и о твоем возвращении сюда, в Сайрам. Можешь не сомневаться, в желающих продать тебя и заполучить его золото нехватки не будет.

– Я дал слово Ханзаде…

– Которое ты не сможешь сдержать, если он снесет твою голову с плеч. Или, думаешь, ей станет легче, когда она услышит от Шейбани-хана о твоей смерти?

Исан-Давлат увидела боль в его глазах, и лицо ее чуть смягчилось.

– Ты еще молод. Тебе нужно набраться терпения. Когда проживешь столько, сколько я, то усвоишь, что обстоятельства меняются. Иногда самое смелое и самое трудное решение – это ждать.

Кутлуг-Нигор кивнула. С той поры, как Ханзада была отдана врагу, от нее редко кто слышал хотя бы слово, но сейчас она тоже подала голос:

– Твоя бабушка права. Оставаясь здесь, ты лишаешь себя надежды не только на успех, но и жизнь. Он убьет всех нас. Я смерти не боюсь, но ты должен спастись. Помни, чья кровь течет в твоих жилах. Не позволь Шейбани-хану просто так избавиться от тебя, как от какого-то разбойника.

Кутлуг-Нигор поплотнее укуталась в толстую, темно-синюю шаль и поднесла ладони к жаровне, чтобы согреться. Холодные ветра, продувавшие насквозь глинобитные, с деревянными ставнями дома Сайрама, предвещали скорый приход зимы.

Бабур поцеловал ее исхудалую щеку.

– Я подумаю о том, что вы обе мне тут сказали.

Исан-Давлат вновь взяла свою лютню. Она поистерлась, часть перламутровой инкрустации в виде нарциссов выпала, но звук оставался мягким и сильным. Нежные переборы струн словно перенесли Бабура в прошедшее в Акши детство.

Выйдя наружу, он пересек двор, поднялся на стену селения и всмотрелся в сгущающуюся тьму. Принять решение предстояло ему, но он знал, что бабушка и мать правы. Сейчас его главная задача – остаться в живых.