Текст книги "Обряд перехода"

Автор книги: Алекс Паншин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

И Фармер ответил, что он согласен «поторчать тут сегодня просто так, посмотреть, как у на пойдут дела».

Мистер Марешаль поймал в корале одну из трех лошадей, ту светло-чалую кобылу, и, медленно, показывая нам как это делается, надел на нее узду. Затем он надел потник и седло с двойной подпругой. Потом все снял и снова надел, показывая сначала.

– Ну вот, – сказал он. – А теперь вам придется попробовать самим. Разбирайте упряжь и выводите своих лошадей.

Возникла толчея. Каждый хотел найти свою лошадь, собрать упряжь и выбрать такое место, где можно было надеть второе на первое.

Простофиля оказался коричневой масти – что называется гнедой, и не очень крупный. Это был, скорее, пони, а не конь, ростом не полных пятьдесят шесть дюймов. Меня это обрадовало, потому что перед животным покрупнее я оробела бы соответственно сильнее. Но робеть было некогда: я едва успела встать в строй вместе с остальными, с упряжью по левому боку. Встав перед строем, мистер Марешаль объяснил, что нужно делать.

В первый раз получилось плохо. Я надела все туда, куда, по моему мнению, следовало, но только собралась горделиво распрямиться, как седло с лошадиной спины исчезло. Буквально секунду назад оно сидело как влитое, но – съехало, хотя я могла бы поклясться, что прикрутила его довольно туго.

Решив попробовать снова, я расстегнула чересседельник – ремень, идущий под брюхом лошади для крепления седла, поправила седло и снова затянула ремень. И в этот момент ко мне подошел мистер Марешаль.

– Дай-ка я тебе кое-что покажу, – сказал он и вдруг сильно пнул Простофилю коленом в брюхо. Лошадь издала громкое «уффф», воздух вышел, и мистер Марешаль сильным рывком затянул подпругу. Лошадь посмотрела на него, явно не одобряя. Он будет надуваться каждый раз, если ты будешь позволять, – сказал мистер Марешаль. – Ты должна дать ему понять, что ты умнее.

Седланием и расседлыванием мы занимались еще не меньше часа, пока не исчерпали дневную программу. По пути домой я спросила Джимми, что он обо всем этом думает. (В нашем челноке ехало еще полдюжины ребят.) – Марешаль мне нравится, – ответил Джимми. – Наверняка он и дальше будет о'кей.

– Он не верит во всякую ерунду, мне это тоже нравится, – сказала одна из девочек. – Значит, мы не будем терять времени зря.

С нами был и Фармер. Тот самый, который уже умел ездить верхом.

– А я время потерял, – заявил он. – Сегодня Марешаль ничего нового для меня не показал. Только всякую чепуху.

– Для тебя, может, это и чепуха, – парировал Джимми, – но остальные кое-чему научились. Если ты все знаешь, так не приходи, Марешаль же тебе говорил.

– Может, и не приду. – Фармер пожал плечами.

Пересев в горизонтальный челнок, который шел в Гео-Куод, я сказала Джимми:

– Знаешь, я немного разочарована…

– Марешалем?

– Нет, всем этим днем. Я ждала чего-то большего.

– Чего?

Я бросила на него взгляд.

– Тебе доставляет удовольствие меня подначивать, да?

Джимми пожал плечами:

– Мне просто хочется знать, что ты имеешь в виду, если ты вообще имеешь что-нибудь в виду.

– Ну так вот, мистер Умник, я имела в виду, что все это выглядело слишком уж ординарно. Слишком деловито. Лучше даже сказать – недраматично…

– Говорят, Шестой Класс всегда скучный. Месяца через три, когда мы пройдем основы, тренировки будут интересней.

С минуту мы ехали молча, пока я обдумывала сказанное. А потом заявила:

– Нет, не думаю. Держу пари, все останется по-прежнему – неважно, в каком классе мы будем заниматься. Все будет так же буднично.

– Какая муха тебя укусила?

– Никакая. Просто я больше не верю в приключения.

– Когда ты это решила?

– Только что.

– Потому что сегодняшний день не был «драматичным»? А разве поездка на Грайнау – не приключение?

– Ты считаешь, быть сброшенной в большую лужу вонючей воды – это приключение? – Я презрительно фыркнула. – А у тебя когда-нибудь были приключения?

– Нет, кажется. Но это не значит, что их не существует.

– Разве?

Джимми покачал головой.

– Не знаю, что с тобой случилось. Должно быть, у тебя плохое настроение. Кстати, готов заключить пари, что организую настоящее, крутое приключение. Только надо постараться.

– Как? – бросила я вызов.

Он упрямо замотал своей рыжей головой.

– Пока не знаю. Но держу пари, что смогу организовать.

– О'кей, – согласилась я. – Пари принято.

Корабельная Ассамблея, как и большинство других массовых мероприятий, проходит по определенному сценарию. Кто-то должен присматривать за организацией дела, чтобы всем хватило стульев, чтобы работали микрофоны, и прочее. Теоретически, этим может заниматься любой человек, на которого взвалят эту работу, но окончательные решения принимает тот, кто председательствует на Ассамблее – в данном случае мой Папа. Я думаю, он и сам был заинтересован в том, чтобы на этой Ассамблее, первой, которая проходила под его началом, все прошло гладко.

В тот вечер, когда должна была собраться Ассамблея, ко мне в гости на ужин пришла Зена Эндрюс. Так уж получилось, что мы с ней подружились. У нее осталась привычка временами скулить, но это не самый худший изъян в мире, и смелость у нее все-таки была.

Мы еще не принялись за десерт, когда раздался звонок в дверь. Это пришел мистер Табмен.

– Ты просил зайти в шесть тридцать, – оправдываясь, произнес он, видя, что мы еще не закончили ужин.

– Все в порядке, Генри, – успокоил его Папа. – Я уже почти готов. Миа, ты знаешь, где находится десерт. Когда поедите, вымой тарелки и поставь их на место.

– Зачем ты мне напоминаешь? – обиделась я.

– Извини, – ответил он. – Просто не так уж много времени прошло с тех пор, как мне незачем стало напоминать. Это старая привычка. – И Папа с мистером Табменом отправились на Второй Уровень.

На десерт был пломбир. Мы принялись за него, и Зена спросила:

– А чего это вдруг собирается Ассамблея? Мои папа с мамой идут туда, но зачем, они мне не объяснили.

– Об этом же все вокруг говорят. Я думала, ты знаешь, – удивилась я. – А вот и не знаю, – сказала она. – Я не слежу за подобными вещами.

Пари держу, ты раньше тоже не обращала на них внимания, пока твой Папа не стал Председателем Совета Корабля.

– Ну пусть не следила, но вообще интересовалась.

И я рассказала ей все, что знала сама.

– Ерунда какая. – Зена пожала плечами. – Они всегда могут избавиться от ребенка. Все равно она не смогла бы тайком родить и вырастить его. По-моему, здесь слишком много шума из ничего.

– Это дело принципа, – сказала я.

Зена опять пожала плечами и вернулась к пломбиру. Это у нее была уже вторая порция. Казалось, она вообще все на свете воспринимает проще, чем я.

Доев и выбравшись из-за стола, Зена уселась на полу в моей спальне и принялась методично разбирать одну из моих кукол. К счастью, она и предназначалась для разборки. Требовалась только осторожность – кукла была деревянная, старая и растрескавшаяся. По происхождению она была русской и попала в нашу семью очень давно, еще на Земле. Внутри большой куклы помещалась другая, поменьше, которая разбиралась тоже, а всего там было целых двенадцать кукол, одна в другой. На такую игрушку человек тратит уйму времени.

Сидя на постели и скрестив ноги, я наигрывала на старинной игрушечной флейте, которую обнаружила пару месяцев назад, простенькую мелодию. Ничего более сложного у меня не получалось, для этого нужно было быстрее двигать пальцами, а этого-то я и не умела. Но и так выходило неплохо.

– Тебе нужен этот шум? – спросила Зена.

– «Тот, у кого нет музыки в душе, – проговорила я, – того не тронут сладкие созвучья». – Я закрыла глаза, пытаясь вспомнить дальше. – «…Способен на грабеж, измену, хитрость…»

– Что это значит?

– Это цитата. Из Шекспира.

– Если ты имеешь в виду меня, – сказала Зена, – то не по адресу. Я музыку люблю.

Я снова взялась за флейту.

– Ну так это – музыка.

– Тебе бы стоило попрактиковаться наедине, пока ты не научишься играть.

Я подпрыгнула, отложила флейту, перескочила через Зену на пол, чтобы добраться до видика, и включила первый канал.

– Ассамблея уже началась.

Зена бросила на меня кислый взгляд.

– Мы что, обязаны это смотреть?

– Мне и Джимми полагается, – ответила я.

– То есть Джимми Дентремонту?

– Да.

– Ты проводишь с ним много времени?

– У нас один учитель, и мы в одном классе выживания, – ответила я.

– О, – произнесла Зена. Она расставила кукол в ряд. – Он тебе нравится? Мне он всегда казался слишком ушедшим в себя.

– Не знаю, – ответила я. – Он умный. И вообще – нормальный парень.

Я плюхнулась на пол и прислонилась спиной к постели. На экране видика Ассамблея должна была вот-вот открыться.

– Всегда успеем выключить, если будет неинтересно, – сказала я.

Следующие два часа мы наблюдали за Ассамблеей.

Казалось, все заранее знали суть вопросов, требующих разрешения. Оставалось только изложить дело представителям обеих сторон, задать вопросы из зала, вызвать свидетелей, задать еще несколько вопросов для проформы и окончательно проголосовать. Таков протокол. Папа, как Председатель, сам в спор не ввязывался.

За Корабль выступил мистер Табмен. Еще один член Совета, мистер Персон, подал прошение за другую сторону. В число свидетелей входили Корабельный Евгеник, юрист, назвавший параграф нарушенного закона, Алисия Макриди, которая выступала сама за себя, и несколько людей, знавших ее и выступавших в ее пользу.

Совет и свидетели сидели за столом в центре амфитеатра. Каждый взрослый на Корабле имел собственное кресло в зале и мог попросить слова, если хотел. Теоретически Ассамблея могла длиться часами, но это-то и было заботой Папы. Он руководил Ассамблеей, заставляя свидетелей говорить побыстрее, и прекращал ненужную болтовню, предоставляя, однако, равное время для выступлений обеим сторонам. Как Председатель Совета он не должен был отдавать предпочтения ни одной из них, и, насколько я понимала, он так и делал, хотя в данном случае я знала, каким было его собственное мнение. За него говорил мистер Табмен.

Воистину, стороне Макриди нечем было крыть. Им оставалось лишь подать просьбу о снисхождении. Алисия Макриди заплакала даже, но Папа заставил ее прекратить.

– Итак, мы все согласны, – заявил мистер Персон, – что это был глупый поступок. Что же еще обсуждать? Алисия Макриди – гражданка этого Корабля. Она прошла через Испытание. Она имеет такое же право жить здесь, как и любой из нас. Вы все видели, как она унижалась сейчас перед вами. Без сомнения, такое просто не может произойти вновь. Это была ошибка, сделанная в минуту слабости, но она повлекла за собой чистосердечное раскаяние. На этом я предлагаю поставить точку в деле Алисии Макриди. Мистер Табмен в ответной речи говорил куда резче, чем я ожидала:

– Можно, конечно, ничего не добавлять к сказанному, но есть несколько поправок, которые я хотел бы сделать. Если то, что мистер Персон называет «публичным унижением», – наказание, то Макриди причинила его себе сама, и его смело можно сбросить со счетов. Дело мисс Макриди можно было решить на Совете. Вынести его на Ассамблею – ее собственный выбор. А во-вторых, это так называемое раскаяние. Раскаяние, если разобраться, чересчур легко ей далось, и, значит, его тоже можно спокойно сбросить со счета. «Ошибка, сделанная в минуту слабости»? Едва ли. Ей потребовалось больше месяца трудиться своими половыми органами, чтобы забеременеть. Вряд ли здесь можно говорить о «минуте» слабости – так что забудьте и об этом тоже. Но есть и еще кое-что. Тут речь идет об основном принципе. Мы – крошечный, бесценный островок, затерянный во враждебном океане. Мы избрали такой образ жизни, который, если ему неукоснительно следовать, позволит нам уцелеть и продолжить род. Но если мы будем нарушать свои же законы, мы не выживем. Алисия Макриди сделала выбор. Она решила родить пятого ребенка, несмотря на то, что Корабельный Евгеник не дал на то разрешения. Это был выбор между ребенком и Кораблем, и выбор сделан. Он должен повлечь за собой последствия, о которых Алисия Макриди знала, когда делала свой выбор. Будем ли мы справедливы к ней и к себе самим, если не встретим сами и не поможем ей встретить лицом к лицу эти последствия? Мы не варвары. Мы не станем убивать ни мисс Макриди, ни ее ребенка, который еще не рожден. Мы лишь предлагаем ей то, что она избрала сама: ребенка, а не Корабль. Мы высадим ее на ближайшую планету-колонию. И пожелаем ей удачи.

Это был изящный способ вынести почти стопроцентный смертный приговор. Но здесь мистер Табмен не был не прав – она заслуживала того…

Затем состоялось голосование. 7983 человека высказались за то, чтобы позволить Макриди остаться; 18401 – за изгнание с Корабля.

Алисия Макриди упала в обморок – реакция истерички. Мистер Персон и несколько друзей окружили ее. Люди начали покидать огромный зал. Ассамблея закончилась.

Я встала и выключила видик.

– А как бы проголосовала ты? – спросила я.

– Не разбираюсь я в этих вещах. – Зена подняла на меня взгляд. За происходившим на экране она следила только краем глаза. – Ей не дадут ни лошади, ни оружия, ни ранца-вертолета, когда высадят на планету, вообще ничего, да?

– Наверное, да.

– Ты не считаешь, что это слишком сурово?

– Мистер Табмен же говорил: у нас есть законы, которые мы обязаны соблюдать. И если кто-то не соблюдает, он не может оставаться здесь, на Корабле. Ей оказали снисхождение уже тем, что позволили вынести вопрос на Ассамблею.

Зена с кислым видом взглянула на меня и сказала:

– Что сделает твой отец, когда вернется домой и обнаружит, что ты не выбросила остатки от ужина?

– О, небо! – спохватилась я. – Я же совсем забыла!

Я вообще предпочитаю откладывать работу на будущее. Даже когда ее можно сделать быстро. Об оставшейся с ужина посуде я умудрилась забыть начисто.

Пока я собирала пластиковые тарелки и швыряла их в мусоросжигатель, Зена от меня не отставала:

– Почему ты так ратуешь за соблюдение законов?

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, ты так за них цепляешься, совсем не допускаешь исключений. А этой Макриди теперь предстоит умереть.

– Я же не голосовала. Я никакого отношения не имею к решению Ассамблеи.

– Не в этом суть…

Но в чем заключалась суть, Зена мне не сказала.

Папа вернулся домой минут через десять после того, как я успела замести следы ужина.

– Голосование прошло, как ты ожидал? – спросила я у него.

– Да.

– А я убрала все тарелки.

– Я ни на минуту в этом не сомневался, – ответил Папа.

Тот же вопрос я задала при следующей встрече мистеру Мбеле.

– Я не был удивлен, – ответил мистер Мбеле. – Точку зрения твоего отца разделяют на Корабле многие. Поэтому он и стал Председателем.

Быть может, это анахронизм – говорить на Корабле о временах года, но это традиция. Например, июль, август и сентябрь мы называем «лето». Несуразность этого никогда не бросалась мне в глаза. И только в пятнадцать или шестнадцать лет, начав изучать факторы, определяющие погоду на планетах, я впервые всерьез задумалась о значении терминов, которые мы так небрежно используем.

Ясно было, что с годами на Корабле они утратили свой первоначальный смысл и теперь означали просто деление года на четверти. И, если уж на то пошло, тот факт, что мы до сих пор пользуемся земной календарной системой – и вовсе анахронизм, но это тоже традиция.

Однажды я упомянула о своих раздумьях одному своему другу. (Я не называю его имени. Он несколько раз появляется в этой книге, но у него хватает забот и без того, чтобы выглядеть дураком в этом эпизоде.) Я сказала:

– Ты понимаешь, получается, что раз мы считаем ноябрь осенним месяцем, то, значит, большинство населения Корабля – потомки тех, кто первоначально жил в северном полушарии Земли…

– Ну, – ответил он, – если тебе захотелось это узнать, запроси из библиотеки старые Корабельные Списки. В чем тут проблема?

– Ты считаешь, это неинтересно? – спросила я.

– Ага, неинтересно, – ответил он.

Наверное, «дурак» – не то слово, которое я хотела употребить. Здесь лучше подходит «вздорный тип».

Так или иначе, лето моего двенадцатилетия прошло. Сейчас оно представляется мне чередой множества событий, и я уже не помню, в каком именно порядке они происходили. Я могла бы сама выдумать их хронологию, но, поскольку ни одно из этих событий не является слишком важным, я не буду этого делать. К примеру, тем летом у меня начались месячные – но это важно лишь в том плане, что стало еще одним признаком взросления. И только.

Потом были уроки танцев. Вы вполне законно можете удивиться, какое отношение к нам имеют уроки танцев, но они действительно были частью наших тренировок в классе выживания.

– Эти уроки даются вам не для развлечения или забавы, – объяснил нам мистер Марешаль. – Все очень серьезно. Вы спотыкаетесь о собственные ноги, вы не знаете, куда девать свои руки. Если вы окажетесь в такой ситуации, когда вам придется мгновенно сделать единственно верное движение, вы должны суметь его сделать. Ваше тело должно работать на вас, а не против вас. И, клянусь, я дам вам не только уроки танцев, но и вязания тоже. Конечно, мы обучались не только вязанию и танцам. В программе был и рукопашный бой, и инструктаж по оружию, и преподавал все это мистер Марешаль. Он показывал нам фильмы о том, как правильно выхватывать пистолет, как ронять его, чтобы потом удобнее было подбирать; были фильмы о том, как безопасно падать с лошадей (я потом сама дважды это проделала); фильмы о людях, охваченных паникой. Эти ленты снимались на полосе препятствий, а там действительно можно потерять голову. В конце лета, перейдя из Шестого Класса в Пятый, мы сами стали проходить через полосу препятствий. Главной целью этих занятий было научить нас не каким-то конкретным умениям, а искусству спокойно и разумно реагировать в экстремальных ситуациях.

Да, пожалуй, я была не права, что обучение с начала до конца будет скучным. Класс выживания – серьезная вещь, учиться там трудно, но интересно. Приключений, правда, было маловато, но меня это больше не беспокоило, моя жажда авантюр почти бесследно исчезла.

В классе выживания я приобрела новых друзей и тратила на них довольно много времени. Теперь я гораздо меньше виделась с людьми вроде Зены Эндрюс, а встретившись как-то с Мэри Карпантье, обнаружила вдруг, что нам почти нечего друг другу сказать. И, кажется, мы так больше и не перезванивались никогда.

Но, наверное, самым важным было то, что из тридцати одного члена нашего класса выживания как-то сама собой выделилась группка-ядро из шести человек. Нас едва ли связывала взаимная дружба, поскольку в группу не вошли некоторые из моих хороших друзей, но зато вошла Вени Морлок. Это была просто компания. По настоянию Джимми я сводила ребят на Шестой Уровень, и мы потратили целый день на его исследование. В экспедицию ходили я, Вени и Джимми, Эллен Пак, Ригги Аллен и Атилла Сабоди. Атилла, Эллен и, пожалуй, Джимми были моими личными друзьями, Ригги был старым другом Атиллы, а Эллен и Ригги, в свою очередь, чем-то привлекала Вени. Таким вот образом и подобралась наша компания, и путешествие на Шестой Уровень – наверное, некоторые воспринимали его как нечто вроде приключения, хотя я просто развлекалась – создало еще одну объединяющую связь. Обычно мы собирались на час-другой после каждого занятия в классе выживания, но иногда и по выходным. Изредка к нам присоединялись другие ребята, но рано или поздно они обязательно отсеивались.

В один прекрасный день после занятий мы впятером сидели в Общей Зале закусочной Лео-Куода на Пятом Уровне. На челноке это совсем близко от Входных Ворот № 5 – самое удобное место для наших сборищ, потому что лишь несколько челночных пересадок отделяли каждого из нас от своего дома. В Лео-Куоде мы никого не знали и ориентировались там не очень хорошо, но так уж вышло, что у нас здесь было постоянное место, свой уголок, и через некоторое время мы уже не чувствовали себя чужаками.

Из всей компании отсутствовал один Джимми. Последнюю неделю он каждый день куда-то спешил после занятий, бормоча и подсмеиваясь про себя, словно у него было некое собственное тайное дельце. Всем видом он показывал, насколько он наслаждается своей тайной, но пусть он будет проклят, если что-нибудь кому-нибудь расскажет.

Я лениво водила карандашом по листку бумаги, прорисовывая одну пришедшую в голову идею. На столике стояла еда и напитки, но мы не особенно на них налегали и просто болтали о том о сем. Этот красный столик в левом углу помещения, отведенном детям до четырнадцати лет, был нашим излюбленным местом.

Больше всего мы обсуждали предстоящую в субботу утром игру в футбол; матч должен был состояться в родном Куоде Атиллы – Рот-Куоде, Четвертый Уровень, и самая главная проблема заключалась в том, сумеем ли мы набрать необходимое число игроков. Мне вдруг подумалось, что с недавнего времени я сумела пройти определенный путь: сейчас я уже не чувствовала прежней привязанности к родному Куоду.

– Может, Джимми будет играть? – спросил Атилла.

Атилла был самым рослым из нас и очень спокойным парнем. Обычно он мало говорил, просто молча сидел, но иногда вдруг выдавал нечто совершенно потрясающее, тем более удивительное, что он не был той личностью, от которой ожидаешь услышать что-нибудь интересное, умное и значительное.

– Его Миа попросит, – сказала Эллен.

– Ладно, – согласилась я. – Я передам ему, чтобы он вам позвонил. Я тоже думаю, что он захочет поиграть, если только не будет занят этим своим таинственным делом. А вообще, он неплохой полузащитник. – И я снова сосредоточилась на своем рисунке.

– Что это ты там делаешь? – спросил Ригги и выхватил листок у меня из-под руки. Ригги – тип, которому не в футбол бы играть, а фрикадельки гонять по тарелке. Мне он казался отнюдь не самым симпатичным человеком в мире. У таких людей отсутствуют всякие тормоза, и они, сделав первое, что пришло им в голову, неважно, есть ли в этом хоть малейший смысл, обычно затем искренне огорчены последствиями. Но Ригги не глуп, ему не чужд такт, у него только нет чувства меры.

– Что это значит? – спросил он, показывая на бумагу. Вени и Эллен, сидевшие на его стороне стола, тоже взглянули на листок.

После нескольких неудачных попыток я довольно похоже изобразила кулак, сжимавший длинную гладкую стрелу. Я не художник, и мне приходилось все время поглядывать на свою собственную руку, чтобы нарисовать поразборчивее. Стрелу я сумела нарисовать без образца.

Я попыталась отнять рисунок, но Ригги убрал его за пределы моей досягаемости.

– Угу, – сказал он, передавая листок Вени. Вени, нахмурясь, посмотрела на бумагу, следя, чтобы я ее не отобрала.

Пожав плечами, я сказала:

– Если хотите знать, у этой штуки есть смысл. Это своего рода рисованный каламбур.

– Ребус? – уточняюще спросил Атилла.

Я кивнула.

– Дай-ка мне поглядеть. – Он забрал листочек у Вени.

– Что-то я не врубаюсь, – сказала Вени. – Стрела в руке…

– В кулаке, – поправил Ригги. – Пальцы сжаты.

– Это моя фамилия, – устало объяснила я. – «Владеть стрелой».[3]3
  have arrow владеть стрелой (англ.); созвучно фамилии героини: Хаверо


[Закрыть]

– Да ну… – проговорила Вени. – Неинтересно…

– А мне кажется, это не так уж глупо, – возразила Эллен. – По-моему, неплохая идея.

– «Хоть вещь и некрасива, да своя», – процитировала я.

Вени бросила на меня негодующий взгляд.

– Выпендриваешься, да? И что это значит?

– Миа читает Шекспира, – заступилась за меня Эллен. – По заданию учителя. Она заучивает стихи, вот и все.

Ригги снова забрал листок и внимательно на него посмотрел.

– А мне нравится, – заявил он. – Остроумная идея. Интересно, а я смогу как-нибудь обработать свою фамилию?..

Довольно долго мы корпели над всеми нашими фамилиями, но ничего путного у нас не вышло. С натяжкой мы получили «пак» – маленький рюкзачок для Эллен, но это не было настоящим символом. Сабоди и Аллен обработке почти не поддавались.

– У меня есть кое-что, – заявил вдруг Ригги. Все это время он что-то рисовал, сосредоточившись и никому ничего не показывая. С торжествующим видом он протянул лист с нарисованной на нем серией замков. – «Еще замок».[4]4
  more-lock – еще замок (англ.)


[Закрыть] Поняли?

Мы-то поняли, но нам не понравилось. Ригги покрыл своими замками целый лист, а это едва ли можно назвать краткостью.

У меня же из фамилии Морлок получился вполне пристойный троглодит.

– Что это? – спросил Атилла.

– Это тоже «Морлок».

Вени выглядела недовольной, и Ригги мгновенно бросил вызов.

– Каким это образом эта штука означает «Морлок»?

– Это из одного старого романа, который называется «Машина времени». В нем есть раса подземных чудищ – морлоков.

– Выдумываешь, – не поверила Вени.

– А вот и нет, – обиделась я. – Ты сама можешь посмотреть в этой книге. Я прочитала ее еще в Альфинг-Куоде, так что все, что тебе нужно сделать, это запросить копию.

Вени посмотрела на рисунок. А потом вдруг сказала:

– Ладно. Я ее прочитаю.

Я почти полюбила ее за эти слова. Ведь я понимала, что не очень-то добра к ней, поднимая эту тему. Будь у меня такая фамилия, я лично могла бы воспользоваться троглодитом как символом, но то, что Вени переварит эту идею, да еще исходящую от меня, я никак не ожидала. Это требовало больше чем…

Объективности, но еще и способности отделить себя саму от своего имени.

– А вот и Джим, – сказал вдруг Атилла.

Джимми Дентремонт прошел между столиками, подцепил свободный стул и бухнул его рядом со мной.

– Привет, – сказал он.

– Где ты был? – спросила Эллен. Эллен – удивительная девочка. У нее светлые волосы и раскосые глаза со складкой эпикантуса. Совершенно дикая комбинация.

Пожав плечами, Джимми кивнул на кучу наших набросков.

– Что это все значит?

Мы ему объяснили.

– А, – произнес он. – Это просто. Свою фамилию я могу изобразить без всяких хлопот. – Он взял карандаш и нарисовал две горы, а между ними – тощую фигурку человека. Вместе с остальными я тупо уставилась на него.

– Моя фамилия означает «между гор», – объяснил он.

– Да? – усомнился Ригги.

– По-французски.

– Я и не подозревала, что ты знаешь французский, – сказала я.

– Я не знаю. Я только выяснил насчет своей фамилии, потому что знал, что она французская.

– А как я? – спросил Атилла. – Хотел бы я знать, не означает ли моя фамилия что-нибудь по-венгерски?[5]5
  dentre mount – между гор (фр.); sabo – портной (венг.)


[Закрыть] Джимми прочистил горло, оглядел всех, а затем повернулся ко мне:

– Миа, ты помнишь наше пари насчет приключения?

– Помню.

– Ну так вот, я его придумал. Я именно этим и был занят последние дни.

Немедленно Эллен потребовала объяснений, и мне пришлось повременить с вопросом, во что же такое я встряла.

– Если у вас пари, то какие в нем ставки? – спросил Ригги.

Джимми вопросительно посмотрел на меня, потом сказал:

– А мы вообще без ставок. Я думал, что если организую подходящее приключение, то Миа должна будет испытать его вместе со мной.

Под взглядами пяти человек мне ничего не оставалось делать, как соглашаться.

– Ладно. Принимаю.

– О'кей, – сказал Джимми. – Значит, так. Нам предстоит выйти на поверхность Корабля. Наружу.

– А это не опасно? – спросила Эллен.

– Это приключение, – ответил Джимми. – Приключениям полагается быть рискованными.

– И все-таки? Снаружи опасно? – спросила я.

– Не знаю, – признался Джимми. – Я не знаю, что там, я пытался выяснить, но не сумел. Но мы это сами узнаем, это будет частью приключения. Но даже если там неопасно, есть и другие трудные моменты. Нам придется достать скафандры, в которых выходят наружу, и еще надо будет как-то туда выбраться. Дело будет нелегким.

– Я тоже хочу с вами, – заявил Ригги.

– Только Миа и я. – Джимми покачал головой. – Но если вы захотите нам помочь, мы не откажемся. Помощь лишней не будет.

Ребята за столом переглянулись, потом все одновременно кивнули. В конце концов, мы были одной компанией, а приключение – слишком заманчиво, чтобы его упускать.

Наша шестерка в полном составе (Джимми был на шаг впереди, показывая дорогу) шла по коридору на Первом Уровне. Что-то особенное есть в том, чтобы быть частью тесно сплоченной группы. Это довольно волнующее чувство. И даже, если оно на 90 % самообман и мелодрама, все равно. Я наслаждалась этим, остальные – тоже, и я едва удерживалась от того, чтобы тайком не оглядываться, как разведчики во вражеском тылу; мне казалось, что это тоже входит в нашу игру.

Полуобернувшись, Джимми показал вперед и налево.

– Ну вот она…

В маленькой нише глубиной всего в пару футов аспидно чернела дверь, лишенная каких-либо опознавательных знаков. На Корабле это было странно: обычно люди старались наделить окружающие вещи характерными чертами, и в результате Корабль стал весьма колоритным местом. Черная же дверь, без всяких рисунков и украшений, явно несла предупреждение любому, кто к ней подойдет: «Держись от меня подальше!»

– За этой дверью – воздушный шлюз, – сказал Джимми. – А за шлюзом – поверхность Корабля.

На двери не было видно никаких кнопок, ручек или запоров, только отверстие для электронного ключа. Такой ключ, когда его вставляют в скважину, испускает дискретный сигнал определенной частоты, и замок открывается.

Атилла и Джимми кое-что понимали в электронике, и они вместе тщательно осмотрели дверь. Через минуту Атилла воскликнул:

– Ха, замок-то чисто символический!..

– То есть? – заинтересовалась я. Мы полукольцом окружили мальчиков у двери.

– Этот замок предназначен только затем, чтобы держать дверь закрытой, ответил Атилла. – Люди должны знать, что дверь эта должна быть закрыта, это ее нормальное состояние. Но я смогу открыть замок, нужно только немного поработать.

– А ты сможешь его открыть к следующей субботе? Если считать с завтрашнего дня? – спросил Джимми.

– Конечно.

– Тогда давайте все распланируем. Эллен, ты поможешь Атилле. Будешь стоять на стреме, следить, чтобы его не поймали у этой двери. Иначе все наши планы рухнут. – Он повернулся к нам. – А мы попробуем достать скафандры.

– А мне можно с вами пойти? – спросила Эллен. – Мне ведь тоже интересно. Я не хочу ничего пропустить.

Любопытно – из нашей шестерки Джимми был почти самым маленьким по росту (меньше была только я), но все же он, когда хотел, легко подчинял себе других. Значит, в идее о природной способности к лидерству есть зерно истины…

– Кто-то должен быть на стреме, – сказал Джимми. – Кроме того, вы же все равно останетесь здесь, когда мы выйдем наружу. И ничего страшного, если вы не увидите, как мы стибрим скафандры.

Чтобы попасть в Ремонтную – следующий пункт нашей экспедиции, – мы отправились коротким путем, через Инженерную. Идя по главному коридору с кабинетами по сторонам, наша четверка, должно быть, производила немалый шум. Потому, наверное, позади нас вдруг распахнулась дверь одного из кабинетов, и оттуда выскочила пожилая женщина.

– А ну-ка стойте! – скомандовала она.

Мы обернулись. Дама была низенькой, телосложения приземистого, совершенно седой, и ей явно было больше сотни лет. Наверное, она была даже старше мистера Мбеле. Вид она имела крайне рассерженный.