Текст книги "Обряд перехода"

Автор книги: Алекс Паншин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Когда вернулся Папа, снаружи была уже ночь, хотя по корабельному времени недавно пробило полдень. С наступлением темноты постоянно пополнявшаяся толпа зевак разошлась по домам, как я полагаю, поужинать. Папино возвращение прошло без оркестра.

Заслышав стук копыт, я вышла из Корабля, остановившись на верхней ступеньке трапа. Один из членов экипажа спустился вниз, и Папа с мистером Табменом передали ему лошадей. Затем они повернулись к сопровождавшему их мистеру Дженнаро. Меня они так и не заметили.

– Вы обещаете, что это несчастье не повлечет никаких изменений в нашем соглашении? – спросил Дженнаро обеспокоенным голосом.

– Даю слово, – улыбнулся Папа. – Вы принесли извинения, и я совершенно уверен, что моя дочь уже получила свое удовлетворение, столкнув вашего мальчика в воду. И давайте забудем обо всем этом. Наш грузовик прибудет за рудой на следующей неделе…

Я не стала дослушивать до конца, повернулась и ушла на Корабль. На душе у меня потеплело: Папа не сердился на меня.

– Чего ты ухмыляешься? – спросил Джордж.

– Так, ничего, – ответила я.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ВНУТРИ РОДНОГО МИРА

Мы взлетели с Грайнау почти сразу, как Папа поднялся на борт разведкорабля. Он, мистер Табмен и я сидели в креслах в центре нижнего отсека. Трое членов экипажа играли в карты, а Джордж Фахонин был наверху и вел Корабль.

Я испытывала тихое довольство собой. С одной стороны, конечно, мое поведение на Грайнау было одной сплошной ошибкой, но мне не хотелось смотреть с этой стороны. Пусть я допустила кучу промахов по части такта и здравого смысла, но в стратегическом плане, так сказать, это не имело никакого значения.

Наверно, я заслуженно пребывала в хорошем настроении. Меня просто переполняла радость открытия: я могу встретиться с грязеедами на их собственной территории и, если уж не поведу себя самым лучшим образом, то хоть не попаду в дурацкое положение.

Словно та девочка, которая впервые узнала о том, как развести костер, что такое принцип рычага и впервые же осмелилась попробовать заплесневелый козий сыр, обнаружив, что это «рокфор», я открыла для себя нечто абсолютно новое в мире – уверенность в себе.

Да, я совершила ошибки. Уже совершила. И если бы Папа стал мне за них выговаривать сейчас, я бы все равно не смогла их исправить. Но уверенность в себе оказалась бы мертворожденной.

Но Папа только курил и улыбался.

Меня же мучило любопытство, и я решила расспросить его, что он думает о Ральфе Дженнаро и его высказываниях.

– Мой тебе совет, не беспокойся об этом, – сказал Папа.

– Даже слушать грязееда не стоит труда, – вставил мистер Табмен. – У них нет никакой перспективы. Живут себе в своих ограниченных мирках, а что происходит на свете – не понимают.

– Я бы хотел, чтобы ты не употреблял этого слова, Генри, – сказал Папа. Оно такое же бессмысленное, как и то глупое слово, которое подцепила Миа. Как сказал тот мальчик?

– Хапуги.

– М-м-м, да. Оно самое. Для обмена оскорблениями нет причин. У нас свой образ жизни, у них – свой. Я бы не стал жить, как они, но не уважать людей только из-за этого мне кажется непорядочным. Я уверен, среди них есть и хорошие люди.

– Это все потому, что у них нет будущего, – повторил мистер Табмен. – Держу пари, именно сейчас Дженнаро жалуется своим, что ты его надул.

– Может быть, – согласился Папа.

– Но ты ведь не обманывал его, Папа? Он же был счастлив, что вы готовы заключить с ним сделку.

– Откуда ты знаешь?

– Услышала, когда вы приехали.

– Отсутствие перспективы, – опять сказал мистер Табмен. – Он отвратительно торгуется, и испугался, что твой отец разозлится из-за твоего приключения. Дженнаро сдался раньше, чем должен был. Тогда-то он был счастлив, но сейчас уже жалеет, что продешевил.

Папа кивнул и снова набил трубку.

– Не вижу никаких причин беспокоиться за него о его интересах. Моя точка зрения – чем меньше мы делаем для колонистов, тем быстрее они научатся следить за собой сами. И это будет для них наилучшим выходом. Тут у меня разногласия с мистером Мбеле. Он верит в исключения из правил, он хочет, чтобы мы относились к колонистам лучше, чем к себе. Я этого не могу принять.

– Должен признаться, Майлс, я научился торговать, наблюдая за тобой, заметил мистер Табмен.

– Спасибо, Генри. Но ты станешь плохим торговцем, если будешь недооценивать людей, с которыми имеешь дело. И ты, Миа, допустишь ошибку, если недооценишь такого человека, как мистер Мбеле. Его принципы светлы, но часто он видит лишь один путь к цели.

Мистер Табмен через несколько минут отошел и подсел к игрокам в карты. Я решила пойти наверх.

Я встала, и Папа, вынув изо рта трубку, взглянул на меня. Трубка погасла, но он этого не замечал.

– Идешь послушать еще одну сказку?

– Не знаю… Может быть, – ответила я и, поднявшись в купол, оставшуюся часть перелета провела с Джорджем.

Итак, я вернулась домой, в Гео-Куод. Обдумав со временем происшедшее, я поняла, в чем заключались, по крайней мере, некоторые из моих ошибок. Но не почувствовала стыда.

Я сидела в неудобной позе в большом и мягком кресле и ждала Джимми Дентремонта. Я особенно не волновалась, испытывая лишь некоторую неловкость. Гостиная инта Гео-Куода, в которой я сидела, была очень похожа на гостиную моего собственного бывшего интерната. Сходство не раздражало, но я была тут посторонней – и оттого чувствовала себя скованно. Если вы не поняли этого до сих пор, то я должна сказать, вернее, напомнить, что всегда предпочитаю быть хозяйкой положения.

Комната была обставлена неплохо, но как-то безлико. Индивидуальность помещения возникает обычно вследствие личной привязанности к нему хозяина, его заботы, его интереса, и в чем большей степени комната является общей, тем менее она индивидуальна. Моя собственная комната у нас в доме гораздо индивидуальней нашей гостиной, а та, в свою очередь, индивидуальней, чем спальня в этом инте (я, правда, их не видела, но отлично помнила, как выглядят спальни в интернате) и тем более чем комната, в которой я сидела сейчас. А если вы находитесь в казенных до отвращения четырех стенах, в которых к тому же присутствуют знакомые друг с другом, но совершенно посторонние для вас люди, то чувство отчужденности усиливается во много раз.

Войдя и оглядевшись, я остановила какую-то малолетку, девочку лет восьми, из местных.

– Где тут Джимми Дентремонт?

– Должен быть наверху, – ответила она.

Неподалеку от двери находился щит связи – специально для посетителей, вроде меня. Отыскав имя и фамилию Джимми в списке, я дала два длинных звонка и один короткий.

Обычно именно Джимми заходил за мной по пути к мистеру Мбеле – ему было почти по дороге. Но сегодня я сама зашла за ним – я хотела с ним кое о чем поговорить.

– А, привет, Миа, – сказал Джимми, появившись на экране щита.

– Привет, – ответила я.

– Что ты здесь делаешь?

– Хочу с тобой поговорить. Давай одевайся и спускайся вниз.

– Ладно, только погоди немного, я что-нибудь на себя наброшу. – Джимми отключился, и его изображение растаяло.

Вот тогда-то я выбрала кресло и стала ждать.

В инте Джимми жил недолго, всего год с чем-то. Его рождение было спланировано Корабельным Евгеником – родители Джимми почти не знали друг друга. Потом он жил с матерью – до одиннадцати лет, когда она вдруг решила выйти замуж, и тогда Джимми по собственному желанию перебрался в интернат. Не хотел путаться под ногами, – объяснил он мне. – Я иногда захожу туда по вечерам. И с отцом тоже вижусь, время от времени.

Наверное, только потому, что Джимми мог вернуться к матери, если бы захотел, он и не находил жизнь в интернате угнетающей. На интернат он смотрел как на временное пристанище, в котором можно пожить, пока не вернешься с Испытания и не поселишься в собственной квартире. Но в разговорах с ним я старалась не углубляться в эту тему – не потому, что боялась задеть его, а потому, что это было неприятно мне самой.

Дети в гостиной играли в какую-то настольную игру, а я сидела в своем кресле и наблюдала за теми, кто играл, и за теми, кто следил за игрой, и за теми, кто просто проходил мимо. Но за мной не наблюдал никто.

Джимми спустился через несколько минут, и я встала с кресла, готовая сразу отсюда исчезнуть. И уже на ходу спросила:

– Джимми, не хочешь ли ты отправиться со мной в пятницу? Это очень важно.

– Куда отправиться?

– Что значит «куда»?

– Миа, ты же знаешь, – сказал Джимми, – я поеду с тобой, куда бы ты ни предложила. Просто назови место и скажи, как туда добраться.

– Счастье твое, – ответила я, – что я слабее тебя. Было б у меня сил побольше, я бы тебе врезала. Нечего умничать.

– Ладно. Так куда ты все-таки собираешься?

– Ты разве не знаешь, о чем я говорю?

– Нет. – Джимми покачал головой.

Достав пришедшую вчера повестку, я развернула ее и протянула ему. В повестке значилось, что в среду мне предстоит медосмотр, а в пятницу – надлежит вместе с другими ребятами явиться на первую встречу класса выживания у Пятых Ворот, Третий Уровень.

Эта первая встреча моего класса выживания приходилась на 3 июня 2198 года. Физическая подготовка продлится ровно полтора года, и только потом нас высадят на какую-нибудь из планет-колоний на Испытание. Ни в одном законе не говорится, что ребенок обязан посещать занятия в классе выживания, но практически все пользуются преимуществом, даваемым тренировкой. В жизни очень редко удается выбрать наилучший курс – и это один из тех случаев, когда сомнения излишни. Вас не просто выбрасывают погибать на планете, сначала вас полтора года муштруют, и Испытание лишь показывает, какую пользу принесла вам эта муштра.

Новые классы формируются каждые три-четыре месяца, последний образовался в марте, так что повестка не была для меня неожиданностью. Поскольку Джимми тоже родился в ноябре, как он поспешно сообщил мне при первой нашей встрече, то я ожидала, что мы с ним окажемся в одном классе выживания. И, если уж до конца быть честной, мне не хотелось идти туда в пятницу одной.

– Я ничего не знал, – удивился Джимми. – Мне, значит, тоже должна была прийти повестка. Когда ты ее получила?

– Вчера. Я думала, что ты позвонишь мне насчет своей, но ты не позвонил.

– Подожди здесь, я сейчас все узнаю, – сказал он и пошел искать воспитательницу.

Он вернулся через несколько минут, держа в руке повестку – точную копию моей.

– Вот. Я просто ее не искал, а воспитательница и не подумала мне сказать.

Было в Джимми одно качество, которое меня ужасно раздражало, но которым я одновременно восхищалась. По крайней мере дважды я звонила Джимми и оставляла ему сообщения. Один раз я просила его позвонить мне, когда он вернется, в другой – чтобы он передал мистеру Мбеле, что я не смогу прийти на встречу. Но ни разу Джимми не выполнил моих просьб, он просто не поинтересовался – есть ли для него что-нибудь. Это возмутительно и вместе с тем странно привлекательно как беззаботно человек может относиться к чужим просьбам: Джимми просто заявил, что был занят, и недосуг ему было утруждать себя подобными вещами.

Моя идея отправиться в пятницу вместе на Третий Уровень Джимми понравилась. К этому времени мы еще не стали близкими друзьями – был элемент антагонизма, – но мы уже хорошо знали друг друга, учились у одного наставника, мистера Мбеле, и я не имела ничего против, чтобы мы с Джимми встретили новую ситуацию вместе.

– Ты помнишь, как после Грайнау я рассказывала вам с мистером Мбеле о том мальчике и его сестре? – спросила я, когда мы шли по коридору к квартире мистера Мбеле.

– Это у которых дурацкие о нас представления?

– Да. Он, например, утверждал, что мы на Корабле все время разгуливаем голыми. Я возражала, конечно. Я вообще на все возражала… Но что бы сказала, если бы они оказались здесь и увидели бы тебя по видику даже без носок?..

– Тогда они, наверное, подумали бы, что совершенно правы, – рассудительно заметил Джимми.

– Но они же не правы!

– Не знаю. Я же был голым.

– Ну и что! Ты был в своей комнате. Я дома тоже хожу голая. Но они-то говорили, что мы вообще не носим одежды.

– Так ведь, – Джимми усмехнулся, – если нам хочется ходить голыми, почему нам этого не делать? – Он начал стаскивать через голову рубашку. – Я считаю, что мы можем себе позволить быть такими, какими нам хочется быть. И от того, что они о нас думают, мы не становимся хуже. Разве не так?

– Не извращай, – сказала я.

– Ходить голым – это извращение?

– Дурацкое твое упрямство! Ты собираешься есть землю только потому, что они думают, будто мы ее едим? Зря я вообще завела с тобой этот разговор. Просто мне показалось, что тут есть какое-то несоответствие.

– Несоответствие, – поправил Джимми, ставя ударение на тот слог, где ему полагалось быть.

– Какая разница, – огрызнулась я.

Иногда я действительно по-глупому ошибаюсь, употребляя слова, которые где-то читала, но никогда не слышала, как правильно их произносить. Так бывает еще и потому, что разговаривать приходится не с теми людьми – и не о том. И наверное, вернувшись домой с Грайнау, я сделала очередную ошибку, сразу же рассказав Джимми и мистеру Мбеле, что я на самом деле думаю о грязеедах.

– Они действительно воняют? – спросил мистер Мбеле.

Мы с Джимми сидели на кушетке в его квартире. В руках у меня была записная книжка с пометками о темах и книгах, которые я хотела бы обсудить. Сообразив, что вряд ли я смогу по-настоящему доказать правоту своих слов, я дала задний ход:

– Не знаю. Но все говорят, что они воняют. И мне не понравилось то, что я там увидела.

– Почему же? – спросил Джимми.

– Это серьезный вопрос или ты просто меня подначиваешь?

– Мне тоже интересно, Миа, – сказал мистер Мбеле. Тут-то я точно знала, что вопрос задан всерьез. Мистер Мбеле никогда не натравливал нас друг на друга.

– Не знаю, – сказала я. – Мы просто не поладили. У меня должна быть более веская причина для неприязни?

– Конечно, – заявил Джимми.

– Ну, если ты так считаешь, – сказала я, – то давай назови мне хоть одну такую вескую причину. А я послушаю.

Джимми пожал плечами, вид у него был смущенный.

– У тебя их нет, – заявила я. – Просто я сказала то, что ты не приемлешь. А я просто не переношу грязеедов. И если я захочу, то мне никто не запретит сказать, что от них смердит.

– Может, ты и права, – неохотно согласился Джимми.

– Гм-м, – произнес мистер Мбеле. – Миа, а что, если в твоих словах истины нет? Что, если твои слова причиняют боль другому человеку? Что, если ты просто возвеличиваешь себя, унижая других?

Я промолчала.

– Ты согласна, что это было бы не лучшей политикой?

– Надо полагать.

– Так вот, запомни, – сказал мистер Мбеле. – Заявлять, что колонисты воняют, – просто самооправдательный миф, изобретенный для того, чтобы дать нам возможность чувствовать моральное превосходство и свою абсолютную правоту. Коей нет. Твое заявление помешает мне теперь выслушать действительно веские аргументы, которые ты могла бы привести. И это не принесет тебе пользы.

Джимми следил за нашим спором.

– Понятно, – сказал он. – Я могу не любить людей, но зачем же их оскорблять?.. Я не обязан оправдывать свою неприязнь к ним, но обязан оправдывать свою сварливость. Так?

– Это немного упрощенно, – заметил мистер Мбеле.

На мгновение я сорвалась с крючка, и поскольку меня осенила одна мысль, я тут же ее выложила:

– А как быть с людьми, которых тебе следовало бы любить, но ты их не любишь и, наоборот, с людьми, которых ты любишь, хотя их вовсе не за что любить?

– Не понял, – сказал Джимми.

– Ну, например, мы с тобой во всем согласны, и я тебя уважаю, и ты мне никогда не делал гадостей и не злословил за моей спиной без причин – и все же я тебя не выношу. Или, скажем, есть некто, полная противоположность натуральная сволочь, крыса, человек, который любую подлость сделает, если увидит в этом свою выгоду, – но все равно он мне нравится. Можно ли отделять приязнь от поступков человека?

Мистер Мбеле улыбнулся, словно его забавляло направление, в котором шел разговор.

– А ты сама их разделяешь?

– Думаю, да, – ответила я.

– Джимми?

Джимми с минуту помолчал, размышляя, но я уже знала его ответ, ибо только что нашла его сама. Все разделяют. Иначе не было бы в мире очаровательных, принимаемых обществом негодяев.

– Да, наверное, – ответил Джимми.

Я указала им на ошибку:

– По-моему, вопрос был – нужно ли их разделять?

– Есть ли здесь какая-то разница? – спросил мистер Мбеле.

– Вы имеете в виду, что с этим все равно ничего не поделаешь?

– Нет, – пояснил мистер Мбеле. – Речь о том, влияют ли твои чувства на твои суждения о людях…

– Алисия Макриди?! – догадался Джимми. – Говорят, ее все любят и жалеют. Повлияет ли это на решение Ассамблеи?

Алисия Макриди была женщиной, носившей незаконного ребенка. Совет долго решал, что предпринять в этом случае, но Макриди явно рассчитывала на более снисходительное к себе отношение, если дело будет рассматривать не Совет, а Корабельная Ассамблея. Совет на это согласился, он должен был так поступать в особо трудных и важных делах.

Корабельная Ассамблея – общее собрание всего взрослого населения Корабля, которое собирается в амфитеатре на Втором Уровне. Там проходит общее голосование. Поскольку Макриди была известной особой – хотя я о ней даже не слышала до всего этого дела, – она хотела встретиться лицом к лицу с Ассамблеей, надеясь, что там с ее популярностью посчитаются больше, чем посчитались бы в Совете.

– Хороший пример, – согласился мистер Мбеле. – Я не знаю, чем это кончится. И раз вы не можете пока присутствовать на Ассамблее, я бы посоветовал вам следить за происходящим по видео. Тогда мы сможем в следующий раз обсудить ее решение. Но это лишь часть гораздо более серьезной проблемы: что является основой человеческого поведения? То есть этики. Это то, с чем ординологу, – кивок в сторону Джимми, – или синтезатору, – кивок мне, следует основательно познакомиться. Для начала я вам дам названия книг. Уделите им время, а когда решите, что готовы поговорить, дайте мне знать.

Мистер Мбеле подошел к книжной полке и стал называть нам книги и авторов эпикурейцев, утилитаристов, стоиков, философов силы и прочих, не считая гуманистов нескольких направлений и всевозможных религиозных этических систем. Если бы я знала, что все это станет результатом одного-единственного моего необдуманного замечания, я никогда не раскрыла бы рта. Может быть, в том и заключался урок, но если даже так, я все равно его не усвоила. Я по-прежнему склонна открывать рот, где не надо, и втравливать себя в неприятности.

Первого июня, в среду, я отправилась к доктору Джерему. Сколько я себя помню, раз или два в году я посещала его кабинет обязательно.

Он был среднего роста, склонный к полноте, и, как и большинство докторов, носил бороду. Борода была черная. Однажды, еще совсем маленькой, я спросила у доктора Джерема – зачем он носит бороду, и он ответил:

– Затем, чтобы мои пациенты чувствовали себя увереннее. Или, наоборот, чтобы я чувствовал себя увереннее с ними. Я даже затрудняюсь сказать, кому она больше нужна.

Обследуя меня, он, как всегда, болтал, извергая ровным басом поток острот, направленных наполовину в меня, наполовину в себя. Наверное, он делал это специально – пациенты успокаивались, как успокаивается норовистый жеребенок от голоса всадника. Такова была профессиональная манера доктора Джерема.

– Великолепно! Отлично! Ты здорова. В хорошей форме. Вдохни. Теперь выдохни. Хорошо. Хм-гм. Да, замечательно…

Иногда возникает вопрос: насколько можно доверять словам докторов? У них есть свои этические правила – сколь много о вашем состоянии они имеют право вам сообщить. Но у меня не было причин не верить доктору Джерему, я действительно чувствовала, что абсолютно здорова и нахожусь в отличной форме. И перед классом выживания мне не нужно никакого лечения. Что называется полная кондиция.

– Всегда приятно с тобой встретиться, Миа, – сказал доктор Джерем. – Хотел бы я, чтобы все мои пациенты приходили ко мне в таком добром здравии. У меня тогда было бы немного больше свободного времени.

Он сообщил мне еще одну вещь. Измерив мой рост, он сказал:

– Ты подросла на три дюйма с тех пор, когда была здесь в последний раз. Молодец!

Три дюйма.

Я не знала, чьих рук это дело – Папы или Природы, но услышать это мне было приятно.

К Входным Воротам № 5 на Третьем Уровне мы с Джимми прибыли минут за десять до назначенного времени. Дверь челнока скользнула в сторону, мы вышли из кабины, и она, словно лифт, ушла, вызванная с другого Уровня. Рядом с нами в ожидании вызова стояли кабины горизонтального сообщения. Двустворчатые двери станции были раскрыты. Надпись над ними гласила: ВХОДНЫЕ ВОРОТА № 5, ТРЕТИЙ УРОВЕНЬ, ПАРК. Через открытые двери видна была освещенная искусственным светом трава, а за воротами толпились ребята примерно моего возраста.

– Вот они, – сказал Джимми.

Третий Уровень разделен на три различных зоны. В первой, культурной зоне, производится пища, кислород и корм для скота. Говядина – единственное наше натуральное мясо; искусственное выращивается от культур в баках, которые находятся тут же, на Третьем Уровне.

Вторая зона – это парк. Здесь есть деревья, озеро, цветы, степь, места для пикников, для прогулок пешком и верхом – то, чего можно было бы пожелать на любой планете.

Последняя зона – дикая местность. Во многом она похожа на парк – но гораздо опасней. Как значилось на картах, здесь водились дикие звери, а за растениями никто не ухаживал, и они росли, как им заблагорассудится. Эта зона предназначалась для охоты, для испытания риском и обучения подростков местность таила в себе множество всевозможных неожиданностей.

Я еще ни разу там не бывала, только в аграрной зоне и в парке.

– Пошли? – предложила я.

Мы прошли сквозь дверной проем, затем через короткий десятифутовый туннель; прозрачные ворота раскрылись – и перед нами предстал лес, конюшни, кораль среди деревьев и домик с приподнятой двухскатной крышей – в нем находились раздевалки и душевые.

Только здесь, на Третьем Уровне, можно было по достоинству оценить размеры Корабля. В других местах повсюду вас окружают стены, здесь же ничто не ограничивало поля зрения. До ближайшей точки, где потолок и почва упирались в борт Корабля, пролегали от нас целые мили. Потолок находился футах в трехстах над головой, и нужен был острый глаз, чтобы разглядеть разбрызгиватели и прочие детали оборудования.

Труба челнока поднималась за нашими спинами со станции, исчезая в потолке высоко вверху. Горизонтальная линия челнока была не видна, она проходила глубоко под землей.

Двух часов еще не было, и ребята, которые прибыли сюда раньше нас, столпились у кораля, наблюдая за лошадьми. Среди них я узнала Вени Морлок, но не удивилась – она была лишь на месяц старше меня, и я ожидала, что на Испытание мы полетим в одной группе.

Со станции челнока стали появляться и другие ребята. Мы с Джимми прошли вперед, присоединившись к тем, кто разглядывал лошадей. В юном возрасте я не научилась ездить верхом, как когда-то научилась плавать, почему-то не возникло в том особой нужды. Но у меня не было перед лошадьми панического страха, я их просто остерегалась, предпочитая обходить стороной.

И сейчас тоже смотрела на них издали. Но была в группе девочка, которая, нисколько не боясь, протянув руку через ограду, поглаживала одну светло-чалую кобылу. Было видно, что это нравится им обеим.

Высокий, крепко сбитый парень, стоявший неподалеку от нас, посмотрел на нее и сказал:

– Терпеть не могу таких молокососов, как эта Дебби.

Мгновение спустя раздался металлический звук – словно кто-то дунул в свисток. Я глянула на свои часы – ровно два.

На единственной ступеньке домика раздевалок появились двое мужчин. Один из них, который был помоложе, лет сорока пяти, в руке держал свисток. – Сюда! – раздраженно позвал он. – Идите сюда!

Он был среднего роста, темноволосый, с гладким лицом. В другой руке он сжимал какой-то список. Он очень походил на человека, который всю жизнь тратит на всякие списки. Есть, знаете, такие люди, они не получают от жизни никакого удовольствия, если не могут все спланировать наперед, а потом ставить галочки, когда выполнен очередной пункт.

Мы собрались вокруг, и он зашуршал своей бумагой.

Второй мужчина выглядел и вел себя гораздо спокойнее. Он тоже был среднего роста, но стройнее, на лице его было больше морщин, а в одежде – куда меньше официальности.

– Отвечайте, когда назовут вашу фамилию, – велел тот, что был помоложе, и начал зачитывать свой список, составленный по алфавиту – от Аллена до Юнга. Рослый парень, который не испытывал энтузиазма по отношению к молокососам, оказался Робертом. Всего в списке было примерно тридцать имен.

– Двое отсутствуют, – сказал он пожилому, когда закончил. – Отправь им вторичное уведомление. – Затем он повернулся к нам. – Моя фамилия Фоснайт. Я возглавляю отдел координации всех испытательных и предиспытательных программ. В том числе и классы выживания. В настоящее время шесть классов, проходящих тренировку, включая и ваш, собираются в различных районах Третьего Уровня. Ваш класс, согласно расписанию, отныне должен собираться здесь, у Ворот № 5, по понедельникам, средам и пятницам в двенадцать тридцать дня. Третий класс собирается здесь же по вторникам, четвергам и субботам. Если время сборов пересекается со школой, занятиями с учителями или еще чем-нибудь, вам придется искать выход. Наверное, придется изменить расписание. Другое, конечно, а не это. Или что-нибудь пропускать. Все полностью на ваше усмотрение. И только вы сами решаете – посещать ли вам тренировки. Но я могу обещать вам, что у вас окажется больше шансов вернуться с Испытания живыми, если вы будете их посещать. Ваша группа несколько меньше, чем обычно, так что обучаться вам будет легче. Вам также повезло, что вашим инструктором будет мистер Марешаль – он один из лучших наших шеф-инструкторов. – Мистер Фоснайт улыбнулся своему каламбуру.[2]2
  marechal – здесь: начальник, шеф (фр.)


[Закрыть]

Манеры у мистера Фоснайта были проворными и деловитыми, словно он действительно проставлял галочки на каждое свое слово. Повернувшись к Марешалю, он вручил ему свисток.

– Свисток, – произнес он и затем снова повернулся к нам, стоящим перед ним тесной кучкой. – Любые вопросы.

Но все только хлопали глазами – мистер Фоснайт был слишком стремителен. Никто ничего не спросил.

– Хорошо. Тогда до свидания. – И мистер Фоснайт направился к станции челнока с таким видом, словно последняя галочка к полному его удовлетворению поставлена, и еще одна скучная, но необходимая обязанность – выполнена.

Мистер Марешаль посмотрел сначала на свисток в своей руке, потом вслед ушедшему Фоснайту. Не похоже было, что он любил свистки. Медленно он опустил свисток в карман, затем, сложив, сунул туда же список. Так же неторопливо он оглядел нас всех, одного за другим, как будто оценивая, что мы за народ. Мы, в свою очередь, тоже старались хорошенько разглядеть человека, который полтора года будет нас опекать. И дело было не в том, что он за человек, вернее, не только в том, потому что дети в отношениях со взрослыми обычно исходят из предположения, что взрослый знает, что он затеял. Если же взрослый в себе не уверен и ребенок это поймет, тогда дело плохо, но вначале взрослый как бы обладает «презумпцией невиновности». Признаюсь, на первый взгляд, мистер Марешаль не показался мне сногсшибательной фигурой.

– Да, – заметил он, – мистер Фоснайт забыл сказать кое-что, что он обычно говорит. Я попробую сказать вам это сам. Так вот, существует еще одно, антропологическое, название для Испытания: Обряд Перехода.

Фактически – это переход из одной стадии вашей жизни в другую. Важно всегда помнить, что он делает значимой жизнь взрослого человека – повзросление доказывается возвращением с Испытания. И поэтому Испытание стоит того, чтобы на нем сосредоточиться…

Тут мистер Марешаль посмотрел направо, и все мы повернулись в ту же сторону. К нам возвращался мистер Фоснайт.

– Обряд Перехода? – спросил мистер Марешаль.

– Да.

– Ничего, я только что объяснил им это за вас.

– А… – произнес мистер Фоснайт. – Тогда спасибо. – Он повернулся кругом и пошел обратно к станции челнока, прямо-таки весь сочась уверенностью в полном завершении своей работы. И лишь только он скрылся из виду, все рассмеялись.

Немного дав нам повеселиться, мистер Марешаль сказал:

– Ну ладно, хватит. Я хочу еще добавить кое-что от себя… Я и другие люди, которые еще будут вас тренировать, собираемся сделать все, что в наших силах, чтобы вы успешно прошли Испытание. И если вы отнесетесь к занятиям должным образом, у вас не должно быть никаких неприятностей. О'кей! А теперь, первое, что я собираюсь сделать – это выдать вам лошадей и научить вас основам верховой езды.

Мистер Марешаль говорил медленно и не вполне владел грамматикой, но он умел заставить людей слушать себя. Не заглядывая в список, так и оставшийся у него в кармане, он называл фамилии ребят и клички лошадей. За мной закрепили животное по кличке Простофиля. Это вызвало смех. Лошадь Джимми звали Пет последнее «т» пишется, но не произносится, потому что это имя французское. Вениция Морлок получила лошадь по кличке Скелет. И как только лошадь выдали последней из нас – Рэйчел Юнг, мы прошли к коралю, и мистер Марешаль уселся на ограду.

– Отныне эти лошади – ваши, – сказал он. – Но не будьте слишком сентиментальны. Они – всего лишь средство передвижения, как рюкзак-вертолет, и вы будете тренироваться и с тем, и с другим. Но вы сами будете заботиться и ухаживать за своими лошадьми. Лошадь – живое существо, и, значит, сломать ее легче, чем машину…

Один из мальчиков поднял руку.

– Да, Гершкович?

Гершкович был немного удивлен, что его так быстро запомнили.

– Если лошади так плохи, то зачем нам учиться на них ездить? Вот это я хочу узнать.

Мистер Марешаль ответил даже медленнее обычного:

– Наверное, я мог бы объяснить тебе причину, но суть в том, что вы должны пройти подготовку. Эта подготовка происходит по определенным правилам, и одно из правил гласит, что вы должны уметь ездить верхом на лошадях. Но не беспокойся об этом слишком сильно, сынок. Через некоторое время ты, может статься, обнаружишь, что лошади тебе нравятся.

Он перемахнул через ограду и спрыгнул в загон.

– А теперь я собираюсь показать вам верховую езду. Самое первое дело в верховой езде – это надеть седло на ваше животное.

– Извините, но я уже умею ездить верхом. Нужно ли мне торчать тут, повторяя самые азы? – спросил один из мальчиков.

– Нет, – сказал мистер Марешаль, – ты можешь и не торчать, Фармер. Можешь пропустить все, что хочешь. Но учти один момент… Прежде, чем ты отсюда уйдешь, тебе лучше быть абсолютно уверенным в том, что ты отлично знаешь все, что я собираюсь показывать. Потому что – будь я проклят, если стану делать это снова для тебя одного. Если ты пропустишь занятие по уважительной причине, то я, так и быть, возможно, проявлю великодушие, если буду в хорошем настроении. Но если ты отстанешь по собственной вине, тебе придется выкручиваться самостоятельно.