Текст книги "Обряд перехода"

Автор книги: Алекс Паншин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Чтобы добраться до тюрьмы, мне пришлось пройти пешком почти весь Фортон. Хоть он и был территориальной столицей, тем не менее это был скорее городок, чем город – в том смысле, как я понимала это слово. День стоял серый, влажный, именно такая погода заставляет меня ненавидеть планеты, и когда я дошла наконец до тюрьмы, над головой уже нависали тяжелые тучи.

Тюрьма была крепким, солидным зданием, выстроенным из крупных каменных блоков и окруженным железной оградой с острыми пиками. Все окна, от подвала до верхнего этажа, перекрывались двойными решетками. Как и в первый раз, я обошла все здание кругом. Оно выглядело неприступным. Между оградой и стеной пролегала дорожка, по которой неустанно бегали две огромные, полосатые и очень злые на вид собаки. Одна из них даже сопровождала меня лично вокруг всего здания…

Я уже собиралась пойти на второй круг, когда неожиданно начался дождь. Это послужило толчком, и, собравшись наконец с духом, я подбежала к главному входу и нырнула в дверь.

Не успела я отряхнуть с одежды дождевые капли, как вдруг из одного из кабинетов вышел человек в зеленой форме. Сердце у меня екнуло, но он лишь мельком взглянул на меня и пошел дальше, чеканя шаг, направо и вверх по лестнице – на второй этаж. Пронесло, подумала я и решила разнюхать подробнее, что здесь к чему.

Пока я читала записки на доске объявлений, в коридор вышел еще один человек. На нем была такая же зеленая форма, и…

Он направился прямо ко мне. Его походка очень живо напоминала походку миссис Кейтли из Инженерной. Я не стала ждать, двинулась навстречу, и когда мы поравнялись, спросила невиннейшим голоском:

– Не могли бы вы мне помочь, сэр?

– Ну, это смотря в чем. А какая помощь тебе нужна?

Это был крупный мужчина, жесты его были неторопливы, речь тоже. На одном из карманов его форменной рубашки виднелась нашивка углом, а на другом пластинка с надписью: РОБАРДС. Вблизи этот самый Робардс казался добродушным и совсем не похожим на миссис Кейтли.

– Понимаете, Джерри должен написать о мэрии, Джимми должен взять интервью у мэра, а мне достались вы…

– Погоди, погоди. Прежде всего, как тебя зовут?

– Билли Дэвидоу, – ответила я, припомнив автора какой-то газетной статьи. – Но честно говоря, сэр, я без понятия, что писать, поэтому я решил кого-нибудь попросить, чтобы мне показали, так сказать, что к чему… Конечно, если это можно.

– А ты не родственник ли Хобара Дэвидоу? А?

– Нет, – ответила я.

– Это хорошо. А ты знаешь, кто такой Хобар Дэвидоу?

Я покачала головой.

– Да, пожалуй, ты и не можешь этого знать. Это было давно. Мы казнили его лет шесть назад или семь. Впутался в нехорошую политику. – Затем Робардс сказал: – Мне очень жаль, сынок, но мы сегодня совсем зашились. Может, ты зайдешь в другой раз, на неделе, днем? Или, может, вечерком?

Я медленно произнесла:

– Мне бы надо сдать статью на этой неделе… И замолчала. Через минуту Робардс сдался.

– Ладно. Так и быть, устрою для тебя экскурсию. Но учти, у меня мало времени, все будем делать галопом.

Кабинеты располагались в основном на первом этаже, и еще несколько – на третьем. Арсенал и тир – в подвале. На втором этаже находилось большинство камер, а кроме того, на третьем этаже было оборудовано несколько специальных боксов для опасных преступников.

– Если судья назначает максимальный срок, – рассказывал Робардс, – то мы отправляем таких на третий этаж. Остальных – на второй, если там есть место. Сейчас наверху сидит только один парень. Настоящий негодяй. Он уже убил одного человека.

Сердце у меня екнуло, но сразу же успокоилось. Это наверняка был не Джимми с его нарушением границы.

В коридор третьего этажа можно было попасть через три двери, сделанные из стальных решеток. Между ними и вдоль стен стояли часовые, держа весь этаж под наблюдением. Коридор освещался желтым светом керосиновых ламп. Мы не прошли и за первую решетку, сержант Робардс показал мне все издали.

– Через неделю здесь все будет заполнено, – печально сказал он. – Антиредемпционисты[8]8
  от англ. «redemption» – улучшение, искупление; т. e. «противники улучшения»


[Закрыть] снова отбились от рук, придется охладить им немного головы. Э-э, не записывай это в блокнот!

– О, простите, – сказала я, зачеркивая только что написанные строчки. Обыкновенные камеры на втором этаже охранялись намного проще. Я шла между рядами камер по коридору, в ногу с сержантом Робардсом, вглядываясь в лица заключенных, и когда, не в силах с собой совладать, уставилась прямо в лицо Джимми Дентремонту, он, казалось, даже меня не узнал. Он просто замечательный парень! Умница!

– Это все краткосрочники. Сидеть им от недели до месяца или двух. – Сержант позвенел ключами. – Скоро я их выпущу.

– Они не доставляют вам беспокойства?

– Эти? Эти нет. Они сидят недолго. Они все хорошо понимают и ведут себя нормально. Большую часть времени, по крайней мере.

Спустившись обратно на первый этаж, я с энтузиазмом поблагодарила милого сержанта Робардса.

– Это было просто великолепно, сэр!

– Ничего особенного, сынок, – улыбнулся он. – Мне и самому понравилось тебя просвещать. Если будет время, заскочи как-нибудь, когда я буду на дежурстве. Расписание висит на доске объявлений.

– Спасибо, сэр, – поблагодарила я снова. – Может быть, я зайду.

Я побежала домой сквозь дождь, и когда мистер Куцов час спустя вернулся, я уже была переодета в надлежащую одежду и сидела, скромно листая книжку.

До посещения тюрьмы я имела лишь смутное представление о том, что можно сделать для освобождения Джимми. Я даже целый час просидела, обдумывая идею заставить Территориального Губернатора освободить Джимми под дулом пистолета. Это было хоть и заманчиво, но глупо. Наконец я выбрала, казалось, самый простой способ. Конечно, все могло закончиться плохо, но у меня не было выбора, времени оставалось с каждым днем все меньше. И недаром же я тщательно изучила расписание дежурств в тюрьме, как советовал мне сержант Робардс.

Мистер Куцов отбыл с нагруженным фургоном два дня спустя в полдень.

– Я вернусь через шесть дней, Миа, – сказал он. – Ты все хорошо запомнила, что нужно делать?

Естественно, я его в этом заверила. И, переодевшись в розовое платье (я знала, что старику нравился розовый цвет), вышла на крыльцо. Фургон тронулся, я помахала прощально рукой, и как только он скрылся из виду, ушла обратно в дом. И сразу же села писать письмо. Я не собиралась раскрывать мистеру Куцову свои планы, это слишком его огорчило бы, но я поблагодарила его за все, что он для меня сделал. Искренне. На душе скребли кошки, я знала, что мой уход будет для него ударом, но остаться я не могла.

Записку я оставила в библиотеке. Там мистер Куцов найдет ее сразу. Затем я пошла на кухню и начала собираться. Мне нужны были вещи, которые могли пригодиться нам с Джимми: спички, нож, свечи, топорик. Все это я сложила в сверток. И наконец я переоделась в собственную одежду.

Как только стемнело, я вышла из дома. Моросил мелкий дождик, и брызги его приятно освежали лицо. Как и прежде, для прикрытия у меня в кармане лежали карандаш и блокнот. В другом кармане были носок, несколько мотков крепкой веревки и спички.

Тюрьма была крепким орешком. Решетки, часовые, собаки, пистолеты и острые колья ограды… Все это предназначалось для того, чтобы удержать в тюрьме тех, кто был туда посажен. Но спасти от нападения снаружи это не могло. В романах-вестернах про ковбоев, которые я, бывало, читала на Корабле, герои постоянно врывались в тюрьмы, чтобы кого-нибудь из них вызволить. Это было обычным делом, банальной повседневностью. Но быть того не могло, чтобы на этой планете люди практиковали налеты на тюрьмы. И раз тут это не принято, значит, я получаю некоторое преимущество. Кроме того, когда я войду в тюрьму, то никто не увидит во мне отчаянного громилу, собирающегося отбить своего дружка-заключенного; они увидят подростка, школьника, снедаемого энтузиазмом. Это, пожалуй, был главный мой козырь. Ведь люди видят лишь то, что они хотят увидеть.

И еще: я знала план тюрьмы. Неплохо, правда?

С другой стороны, основным моим оружием была я сама, не очень-то удачливая, так сказать, фурия. И если я допущу ошибку, если мне не повезет, я окажусь в тюрьме вместе с Джимми, и, скорее всего, на третьем этаже.

На подходе к тюрьме я остановилась, опустилась на колени на мокрую землю и, вынув носок, наполнила его примерно наполовину песком. Это была последняя задержка.

Теплый свет масляных ламп горел только в двух кабинетах на первом этаже. Я заглянула в ближайший – сержант Робардс был там.

– Хелло, сержант Робардс! – сказала я. – Как дела сегодня?

– Хелло, Билли, – поздоровался он. – Сегодня вечером тихо. Но скоро будет шумно.

– Да?

– Точно. Сегодня ночью будут брать антиредемпционистов. Ребята только что за ними отправились. Так что ты долго здесь не задерживайся.

– А-а, – разочарованно протянула я.

– Как твоя статья?

На мгновение я стушевалась, но потом сказала:

– Закончил ее только днем. Завтра покажу.

– Ты все узнал, что хотел?

– Ага, – кивнула я. – Я сейчас просто так зашел, чтобы вас навестить. А помните, вы показывали мне тир? Вот было здорово! Я подумал, если, конечно, у вас есть время, вы бы могли показать мне, как вы стреляете. Помните, вы обещали?

Он посмотрел на часы, затем сказал:

– Конечно. Я, знаешь ли, местный чемпион.

– Вот это да! – восхитилась я. Точь-в-точь как какой-нибудь глупый мальчишка.

Мы спустились вниз. Сержант Робардс шел впереди, освещая дорогу лампой. Пока он подбирал ключ от тира, я вытащила свой носок. С минуту я колебалась, не так-то просто решиться кого-нибудь ударить. Но вот он стал поворачиваться ко мне лицом, собираясь, видимо, что-то сказать… Размахнувшись, я с силой опустила носок ему на затылок. Послышался шлепок, и сержант стал оседать. Он был слишком тяжел, я не могла его удержать, но потом умудрилась-таки уложить его на пол, не дав стукнуться головой. Рядом на полу спокойно светила лампа.

Оружейная была напротив. Я вынула ключи из руки сержанта и попробовала те, которые висели на одном кольце с ключом от тира. Дверь открылась со второй попытки. Оставив ее открытой настежь, я вернулась к распростертому на полу сержанту и, ухватив его за ворот и полы куртки, поволокла через коридор в оружейную. Затем, достав веревку, я связала ему локти и колени; вытряхнула песок из носка на пол и запихала носок ему в рот. Сердце у меня стучало, дыхание прерывалось.

Затем я торопливо осмотрела то, что мне досталось в трофеи. Ничего современного, конечно, только древности, свинцово-пороховой антиквариат. О таком оружии я только читала в книгах, и естественно, никогда из него не стреляла. Понятно, что оно не останется неподвижным, когда из него стреляешь, ведь действие равно противодействию, третий закон Ньютона, и именно поэтому из всего арсенала я выбрала пару самых маленьких пистолетов. Поискав, я нашла и патроны к ним и загрузила все это к себе в карманы.

Заперев дверь и оставив, таким образом, сержанта Робардса в оружейной, я постояла минутку в коридоре, дабы прийти в себя. В руке у меня были ключи, десять штук. Этого было явно мало, чтобы отпереть все одиночные камеры, но я помнила, как сержант, позванивая этими ключами на пальце, утверждал, что может отпереть любую. Да, задача… Может, стоило бы лучше прижать Территориального Губернатора?

С колотящимся сердцем я задула лампу и стала подниматься по лестнице. Первый этаж был пустынен, и, осторожно ступая, я поднялась на второй. Тут было темно, только с первого и третьего этажей просачивалось немного света. Сверху слышались голоса, кто-то там даже пел. Затаив дыхание, я добралась до камеры Джимми.

– Джимми! – прошипела я, и, надо отдать ему должное, он сразу вскочил и подошел к решетке.

– Я ужасно рад тебя видеть! – прошептал он в ответ.

– У меня есть ключи, – сказала я. – Который из них подходит?

– Ключ с литерой «Д». Он от всех четырех камер в этом углу.

Видно было плохо, но спичку зажигать я не хотела. Пришлось отступить к лестнице, к свету, чтобы найти нужный ключ. И наконец, стараясь производить как можно меньше шума, я открыла камеру.

– Идем, – шепнула я. – Мы должны убраться отсюда, и чем скорее, тем лучше.

Выскользнув в коридор, Джимми закрыл за собой дверь камеры. Но подойдя к лестнице, мы услышали вдруг, как кто-то поднимается снизу. Джимми схватил меня за руку, и мы прижались к стене, стараясь с нею слиться…

– Робардс, вы тут? – спросил полицейский, вглядываясь в темноту. Затем он увидел нас. – Что за черт…

Я сделала шаг вперед и навела на него один из пистолетов. Он не был заряжен, в оружейной я просто сунула его в карман.

– Потише тут, – сказала я. – Мне ничего не стоит тебя пристрелить. И если хочешь жить, подними руки вверх!

Полицейский повиновался.

– Отлично. Иди сюда.

Джимми открыл камеру, и полицейский шагнул внутрь. На миг он повернулся ко мне спиной, и я опустила ему на затылок рукоятку пистолета. Эта штука потверже, чем носок с песком, и ему досталось посильнее, чем добряку Робардсу. Но совесть меня не мучила, ведь я его не знала. Полицейский со стоном рухнул на пол, и я даже не подумала помешать его падению. Я просто закрыла камеру и повернула ключ в замке.

В соседней камере послышались голоса, и я отчетливо услышала, как кто-то прошептал:

– Заткнись…

Повернувшись, я спросила в темноту:

– Хотите получить пулю?

– Ничего, ничего, не беспокойтесь… – быстро ответили голоса.

– Может, вас выпустить? У меня есть ключ.

Их, казалось, позабавило это предложение. Затем голос ответил:

– Нет, спасибо. Меня должны завтра выпустить и так. Лучше мне, наверное, подождать.

– Ладно, брось, – сказал Джимми. – Идем.

– Нам нужно твое сигнальное устройство, – сказала я уже на лестнице. – Ты знаешь, где оно?

– У меня его нет, – ответил Джимми. – Солдаты забрали все мое снаряжение при аресте. В тюрьме только моя одежда.

– Черт. – Я закусила губу. – Тогда мы попали в беду. Мое сигнальное устройство разбито.

– Ничего себе, – встревожился Джимми. – А я рассчитывал на тебя… Придется нам попробовать вернуть мое.

Да уж, утешительная перспектива!

Забрав одежду и куртку Джимми, мы канули в ночь. И только в трех кварталах от тюрьмы мы остановились в какой-то боковой улочке, обнялись, поцеловались, а затем я отдала Джимми один из пистолетов и половину патронов. Он сразу же зарядил оружие. А потом спросил:

– Скажи, Миа, а ты бы действительно выстрелила в того полицейского?

– Я не смогла бы, – ответила я. – Пистолет был не заряжен.

Он засмеялся и спросил уже другим тоном:

– Ну, а что мы будем делать теперь?

– Украдем лошадей, – сказала я. – И я даже знаю, где и у кого.

– Надо ли? – В голосе Джимми слышалось сомнение.

– Этот человек сам вор. Он украл у меня Филю и все остальное. Он разбил вдребезги мое сигнальное устройство. И он избил меня…

– Что? Он избил тебя? – переспросил Джимми взволнованно.

– Уже все в порядке, – успокоила я его. – Больно было совсем недолго. Повсюду в этом районе висело страшное зловоние, и даже непрекращающийся дождь не мог его смыть. Сырость, наоборот, казалось, задерживала запах на месте, и все вокруг было словно укутано вонючим туманом. Загоны лоселей тянулись вдоль всей улицы. Подойдя к участку Фангера, мы проскользнули в конюшню. Джимми закрыл дверь. Лошади вели себя тихо. Лосели – тоже, хотя они наверняка нас услышали, когда мы крались вдоль их загонов.

– Покарауль снаружи, – сказала я. – Это подлые, отвратительные люди. А я пока найду лошадей.

Джимми согласно кивнул.

Когда дверь за ним закрылась, я чиркнула спичкой и зажгла лампу, весьма кстати валявшуюся на полу. Пройдя вдоль стойл, я нашла Филю, своего старого, доброго Простофилю, седло, надувную палатку – Хорст и компания явно не разобрались, для чего она нужна и как ею пользоваться. Еще я нашла свой спальный мешок и седельные сумки. Пистолета не было, одежды тоже, и я подумала, что придется мне попросить Джимми поделиться. Для него я выбрала небольшую черно-белую лошадку. И, подчиняясь мгновенному порыву, я вырвала из блокнота листок и карандашом написала: «Я девочка, грязеед!» И повесила записку на гвоздь.

Вскочив на лошадей, мы поскакали прочь от этого гнусного места. И почему-то я подумала, что «грязеед» – это слишком мягко сказано для Хорста Фангера.

– А как ты попался? – спросила я Джимми.

– Тут на севере недалеко есть армейский лагерь, – сказал Джимми. – Там у них есть разведкорабль с какого-то другого Корабля.

– Да, я его видела.

– Ну вот, пока я там все разглядывал, они меня и схватили. Там и находится мое снаряжение. По крайней мере, должно находиться.

– У меня есть карта, – сказала я. – Неважная, правда, копия. – И я рассказала Джимми о мистере Куцове. – Он уехал днем. Я потом собрала кое-чего, что нам может пригодиться, надо только это забрать, и чем быстрее мы уберемся из этого гадкого Фортона, тем лучше.

К дому мистера Куцова мы подъехали с тыльной стороны.

– Подержи лошадей, – сказала я Джимми. – Я сейчас вернусь.

Бросив ему поводья Фили, я поднялась на крыльцо и вошла в дом.

– Здравствуй, Миа, – сказал мистер Куцов.

Я растерянно закрыла дверь.

– Хелло…

– Я вернулся, – сказал он. – И прочел записку.

– Почему же вы вернулись?

– Знаешь, мне показалось, что это нехорошо – оставлять тебя здесь одну, на произвол судьбы, – печально проговорил мистер Куцов. – Мне жаль, что я недооценил тебя. Тот, другой ребенок, он тоже с Корабля?

– Вы не сердитесь на меня?

Он медленно покачал головой.

– Нет, я не сержусь. Я понимаю. Я и не мог удержать тебя. Я думал, что смогу, но я – просто глупый старый чудак.

Я вдруг разревелась. Никак было не остановиться, слезы катились по моему лицу градом.

– Простите, – лепетала я, – простите меня…

– Видишь, – сказал мистер Куцов, – ты даже говоришь уже по-своему, все мои уроки пропали…

В этот момент в передней раздался сигнал, удар молотка. Мистер Куцов подошел к двери, открыл – в проеме стоял полицейский в зеленой форме, лицо его в свете свечи отливало желтизной.

– Даниэль Куцов? – спросил он.

Инстинктивно отпрянув назад, я вытерла лицо рукавом. Полицейский, шагнув через порог, сказал ровным голосом:

– У меня ордер на ваш арест.

Я в страхе следила за ними обоими. Мистер Куцов, казалось, забыл о моем присутствии. У полицейского было молодое суровое лицо, и ничем, кроме формы, он не походил на сержанта Робардса. Робардс был добрым человеком, но в этом типе никакой доброты не было и в помине.

– Снова в тюрьму? За мою книгу? – Мистер Куцов покачал головой. – Ну уж нет.

– Книга здесь ни при чем, Куцов. Я ничего о ней не знаю. Это превентивный арест всех диссидентов по приказу Губернатора Морея. Известно, что вы являетесь антиредемпционистом. Идемте, Куцов. – Полицейский протянул руку и схватил мистера Куцова за плечо.

Старик вырвался.

– Нет. Я не пойду опять в тюрьму. Выступать против глупости – это не преступление. Я никуда не пойду.

– Вы пойдете со мной, нравится вам это или нет, – сказал полицейский. – Вы арестованы.

Мистер Куцов был всего на несколько лет младше моего отца, но по здешним меркам он был глубоким стариком. И я подозревала, что разум у него уже не так ясен, как когда-то, сказывался возраст. Отступив на пару шагов, старик проговорил дрожащим от гнева голосом:

– Вот из моего дома!

Полицейский сделал еще один шаг. Словно завороженная, я стояла как столб, не в состоянии ни говорить, ни двигаться. Я могла только следить за происходящим. Такое со мной происходило впервые, и я поняла, что должна была испытывать Зена Эндрюс там, на лестнице между уровнями. Правда, мною владел не один лишь страх. Просто события, выйдя вдруг из-под контроля, понеслись мимо вскачь – ты словно тщетно ждешь, когда остановится бешеная карусель, хочешь соскочить с нее, но никак не можешь отважиться на прыжок…

Полицейский вытащил из кобуры пистолет.

– Вы пойдете со мной, или я вынужден буду стрелять.

И мистер Куцов ударил полицейского в лицо. Конечно, тот ответил, и если бы старик упал сразу, этим бы все и кончилось, но он не упал и получил еще удар, еще, еще… И только потом он упал.

Должно быть, я закричала, хотя я этого не помню. (Джимми потом уверял, что я кричала, именно поэтому он и вошел в дом.) Но во всяком случае, полицейский отвлекся от мистера Куцова и уставился на меня в упор. Этот взгляд я никогда не забуду. Потом он поднял пистолет, рукояткой которого только что бил мистера Куцова, и направил на меня.

Что-то трижды щелкнуло за моей спиной; полицейский с минуту постоял, сохраняя равновесие, затем сила воли, державшая его на ногах, ослабла, и он рухнул, так и не выстрелив из своего пистолета. Еще секунду назад он мог отнять у меня жизнь; сейчас он был мертв.

Я переступила через труп, даже не взглянув на него, и склонилась над мистером Куцовым. Глаза старика открылись, и он посмотрел на меня. Держа его голову, я снова заплакала без остановки.

– Простите… – бормотала я, – простите…

Он улыбнулся и слабо, но отчетливо произнес:

– Все в порядке, Наташа.

Он закрыл глаза, словно страшно устал. И умер.

Через минуту Джимми коснулся моей руки. Я подняла взгляд. Лицо его было бледно.

– Ничего нельзя сделать, Миа, – сказал он. – Давай уходить, пока можно.

Он задул свечу. Мы сели на лошадей, а дождь все продолжал лить.

Много часов мы скакали на север сквозь ночь и дождь. Сначала мы придерживались дороги, но когда начался подъем и местность стала пересеченной, съехали с нее и стали медленно прокладывать путь через холмы и лес. Это было тяжелое путешествие. Дождь лил не переставая, мы промокли до костей. Часто нам приходилось спешиваться и вести лошадей через мокрый и жесткий кустарник, нещадно хлеставший и царапавший ноги. Ледяной ветер визгливо выл на одной ноте в кронах деревьев, швыряясь сорванными ветками. Единственное, что радовало: при таком дожде преследовать нас было почти невозможно. Впрочем, если учесть характер местности, это было бы трудно и в хорошую погоду.

Наконец, почувствовав, что теперь уж мы точно находимся вне досягаемости погони, мы решили остановиться. До военного городка, где нас ждало снаряжение Джимми, оставался еще целый день пути, но мы выдохлись окончательно.

Я видела, что Джимми переживал: у него не было ни практики в убийстве людей, ни пороху для этого. В книгах, которые мне доводилось читать, убийство представлялось эдаким забавным действом, а трупы были просто способом учета очков. Но настоящая смерть оказалась другой, и никакому нормальному человеку убийство не может доставить удовольствия. Конечно, кому-то может показаться элегантным навести на человека револьвер, а в плавном нажатии на курок кто-то усмотрит забавное развлечение, но результат останется неизменным… Тот полицейский больше не поднимется на ноги, никогда, и мистер Куцов тоже. Оба они были мертвы – отныне и навсегда. И этот факт терзал нас обоих, Джимми и меня.

Меня всегда занимал вопрос: каково это – быть копьеносцем в чужой драме? Кто такой копьеносец? Это тот, кто стоит в коридоре и, когда мимо проходит Цезарь, вытягивается по стойке «смирно» и стукает копьем об пол. Копьеносец безымянный персонаж, закалываемый героем, когда он рвется вперед, чтобы спасти попавшую в беду героиню; это персонаж, вставляемый в произведение в качестве половой тряпки – вытер и выбросил. Копьеносец никогда не «качает права», отбрасывая в сторону копье и заявляя: «Я ухожу в отставку. Я не хочу, чтобы меня использовали». Они и существуют для того, чтобы их использовали, они обречены быть мелким препятствием на пути главного героя. Беда, однако, в том, что каждый из нас сам для себя главный герой, живущий в мире копьеносцев. Мы не испытываем никакой радости, когда нас используют и отбрасывают другие, мнящие себя подлинными героями. Но той несчастной и ненастной ночью я поняла, что то, как используют и отбрасывают других людей, мне не нравится тоже.

Мистер Куцов для полицейского был именно копьеносцем, который в неподходящий момент стал отстаивать свои права и потому подлежал ликвидации. Но неожиданно для себя полицейский вдруг оказался разжалованным из героев, и пьеса, в которой он так замечательно играл свою роль, кончилась…

Я не винила Джимми. Будь я тогда в состоянии действовать, я сделала бы то же самое – просто для того, чтобы остаться в живых. И Джимми не видел в полицейском копьеносца. Он всегда был более гуманным, более открытым человеком, чем я, и ему было тяжело стрелять в человека. Признаюсь, в моих глазах полицейский был скорее именно копьеносцем. Но тем не менее обе смерти на меня очень сильно подействовали.

Будь это реально, я предложила бы вот что: любого человека должен убивать только тот, у кого есть очень веские причины для совершения этого акта. Ничья смерть не может быть просто плевком. Смерть – слишком серьезная вещь, слишком сильно она действует на душу того, кто совершает убийство, пусть даже вынужденно.

Наконец мы разбили лагерь и, как могли, позаботились о лошадях, укрыв их под кронами каких-то деревьев. Установили на ровном месте палатку, Джимми принес седла, сумки и спальный мешок, и когда мы рассовали вещи по углам, места в палатке осталось как раз на этот самый спальный мешок. Дождь выбивал по палатке барабанную дробь, ветер завывал на всех нотах. Мы не гасили в палатке свет, пока не стащили с себя всю мокрую насквозь одежду. Раздеваться было неудобно, места не хватало, а холодное седло – не самая приятная штука, чтобы садиться на него голым задом. Джимми оказался волосатым, чего я совсем не ожидала. Но в конце концов мы умудрились развесить одежду на просушку, выключили свет и забрались в спальный мешок.

Дрожа от холода, я обняла Джимми, прижавшись к нему всем телом. У него были удивительно твердые мышцы. Это почему-то успокаивало, а я как раз нуждалась в утешении. Впрочем, он, кажется, тоже.

– Знаешь, я больше не сержусь на тебя, – сказала я, коснувшись ладонью его щеки.

– Ага, – ответил он. – Я и не думал, что ты злишься. Но ты все равно извини меня. Я должен принимать тебя такой, какая ты есть, даже если ты глупости говоришь… Ты же ничего не можешь поделать со своими убеждениями…

Он нежно поцеловал меня, и я ответила на поцелуй.

– Я рад, что ты меня нашла, – сказал Джимми. Он провел ладонью мне по спине и плечам. Я вздрогнула.

– Тебе холодно? – спросил он.

– Нет. Ты ждал, что я приду?

– Я надеялся. И я рад, что ты пришла. И что пришла именно ты.

Он подвинулся и положил руку мне на грудь, а я прижала ее своей.

– Ты очень красивая… – проговорил Джимми.

– Ты мне никогда не говорил этого раньше… Почему?

Я поцеловала его в щеку и в губы. Мне было хорошо: Джимми словно излучал тепло и безопасность, с ним рядом мне даже не хотелось вспоминать прошедшие дни. Я выпустила его руку, и она нежно заскользила по моему телу.

– Я боялся сказать, – шепнул Джимми. – Ты бы надо мной посмеялась, разве нет? А знаешь, вот странно, когда я прикасаюсь к этой груди, я слышу твое сердце, а когда к этой – то не слышу.

– Я тоже слышу твое сердце, – сказала я. – Тум-тум-тум.

Поцеловав кончики своих пальцев, я провела ими по его лицу.

– Тебе нравится, как я выгляжу?

– Очень. Ты очень красивая. У тебя приятный голос, и тело, – Джимми погладил меня, – и волосы, у них такой запах… – Он зарылся лицом в мои волосы.

– Странно, правда? Ведь мне тоже нравится твой запах, а я раньше никогда об этом не думала. А почему ты решил, что я бы над тобой посмеялась?

– Конечно. – Джимми дернул плечом. – Сказала бы какую-нибудь гадость. Я просто не мог рисковать.

Джимми был прав. В самом деле, язык у меня подвешен неплохо, поддеть кого-нибудь мне ничего не стоило. Но я и представить не могла, что он так раним.

– Я ни за что не обидела бы тебя, если бы ты мне так сказал, – призналась я.

Он поцеловал мне грудь, пробуя, провел языком по соску, и тот набух против моей воли. Сердце, казалось, сейчас просто разорвется на кусочки. Стиснув друг друга в объятиях, мы принялись исступленно целоваться. И я сама не заметила, как колени мои раздвинулись…

На Корабле секс – это для взрослых. Если ты взрослый, то никакого значения не имеет, с кем ты спишь. Никого это не волнует. Но, как и везде, на Корабле люди тоже довольно последовательны и небезразличны к тому, что они делают. Не думаю, что мне захотелось бы сойтись с человеком, который ставит зарубки на спинке кровати по числу женщин, с которыми он спал. Те, кто только и ищет где бы да кого бы, те, кому все равно – где и с кем, слишком легкомысленно относятся к сексу. Я так не могу, я слишком уязвима. Мне нравится секс, но я никогда не стану им заниматься без симпатии, доверия и уважения к партнеру. Я знала Джимми почти два года, и почти все это время он мне нравился, но я не стала бы заниматься с ним любовью раньше, чем это произошло, так сказать, естественным путем.

В определенном смысле мы с Джимми были предназначены друг для друга. Встретились бы мы или нет, понравились бы мы друг другу или нет, но мы обязаны были бы произвести на свет минимум одного ребенка. Такова была рекомендация Корабельного Евгеника. Но это – почти механический процесс, не имеющий никакого отношения ни к совместной жизни, ни тем более к любви. И это прекрасно, что, узнав друг друга, мы смогли полюбить. В четырнадцать лет любовь еще не зрела, но не вечно же нам будет по четырнадцать лет. Официально мы еще не были взрослыми, но мы нуждались во взаимной поддержке, и к тому времени я уже не видела особого смысла в суровом соблюдении всех канонов. Если мы не вернемся на Корабль, то какое кому до нас дело? А если мы все-таки вернемся, то официально станем взрослыми, и вопрос вообще снимается.

И мы занимались любовью в палатке, под стук дождя и завывание ветра, и в объятиях друг друга мы чувствовали себя в безопасности. Это было здорово! Ни один из нас не знал – что и как нужно делать, только теоретически, и мы были неуклюжи, словно слепые котята. Но платой за нашу неопытность была радость познания, и в самой высшей точке наслаждения таился намек на нечто еще не достигнутое.

Позже, когда мы тихо лежали, обнявшись, Джимми спросил:

– Ну, как оно было?

– Нужна постоянная практика, – ответила я. И, уже засыпая, добавила: – Это здорово утешает.

На следующую ночь мы привязали лошадей в лесу – за много миль от того места, где разбивали лагерь вчера. Достигнув склона гигантской горы в конце дня, мы затем прокрались сквозь подлесок – посмотреть на армейский комплекс. Внизу, в чаще между холмов, купаясь в золотистом закатном свете, лежал городок. На окраине его, ближе к нам, находилась наша цель – военная база, которая, как и положено, охранялась часовыми со всех сторон, а на плацу стоял тот самый разведкорабль.

– Любопытство, понимаешь, меня одолело, – рассказывал Джимми, – откуда у них взялся разведкорабль. Я туда прокрался, чтобы все рассмотреть, и попался по глупости, совершенно случайно.