Текст книги "Обряд перехода"

Автор книги: Алекс Паншин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

По существу, философия силы утверждает, что следует делать все, что можно сделать безнаказанно. Вот если тебя наказывают, тогда ты не прав. Но только в этом случае.

Спорить тут не о чем. Это замкнутая на себя система, логически самосогласующаяся. Она не обращается ни к какому внешнему авторитету и не спотыкается о собственные определения. Но мне она не нравится. Хоты бы потому, что не подразумевает никакой разницы между «хорошим» и «лучшим», естественно, в этическом плане. Важнее, однако, другое: сторонники философии силы напирают именно на принцип безнаказанности, результаты действий для них совершенно не важны. А это, извините, философия срывающего злость двухлетнего ребенка.

Ту ночь мы провели в хижине, заперев дверь на засов и испытывая жуткое довольство собой от того, что ночуем в доме собственной постройки. Могу еще добавить, что пол оказался гораздо тверже почвы, хотя, может быть, я просто не так устала в этот день.

Утро было туманное, и потом, когда туман поднялся, серые облака по-прежнему висели низко над головой. Мы объединились в одну группу во главе с мистером Марешалем. Мистер Писарро шел позади и нес канаты. Если смотреть в сторону реки, наша хижина была слева, а сарай – справа; мы ходили за бревнами вверх по реке, а марешальцы – вниз. И сейчас, все вместе, мы шли вниз по течению, давно уже миновав то место, где следы волокуш марешальцев отворачивали от реки по склону холма; позади остался и плавный речной изгиб; обе постройки скрылись за поворотом. День был пасмурный, но настроение бодрое, и наша шестерка вновь сбилась в тесную команду.

Больше мили мы двигались, выбирая дорогу, иногда уходя далеко от берега и углубляясь в лес, так что получилась неплохая прогулка. Наконец, выбравшись на песчаный пляж, мы увидели на противоположном берегу сравнительно пологий и подходящий для подъема склон.

– Придется нам поплавать, – сказал мистер Марешаль и вошел в воду по пояс – такая глубина была примерно на четверти ширины реки.

Потом начали переправляться мы, а оба наших руководителя нас страховали. Вода была холодной, и на этот раз никакого удовольствия от вынужденного купания мы не получили. И можете мне поверить, куда приятнее сушить одежду, сняв ее с себя, а не прямо на теле. Короче, выбравшись на берег, я дрожала мелкой дрожью, и капли с меня стекали, словно с дерева под дождем. Потом реку переплыли мистер Марешаль и мистер Писарро, и, продираясь сквозь подлесок и беспорядочно наваленные камни, мы стали подниматься по склону. И когда я добралась до самого верха, то уже, по крайней мере, не дрожала.

Стоя среди деревьев на краю обрыва, мы смотрели с высоты на пологий лесистый склон на другой стороне реки. Он был похож на огромный, темно-зеленый, стелющийся вверх ковер. Затем мы свернули в лес, довольно долго шли и наконец снова оказались на краю обрыва, как раз напротив лагеря. Между нами и кажущимся таким уютным лагерем пролегла глубоко внизу река.

На самом краю стоять было неприятно – страшно. Подобравшись на коленках, я заглянула в бездну. Да уж, падать здесь было высоковато. Чтобы убиться, такая высота совсем не нужна; и точное знание числа этих метров представляет в данном случае интерес чисто академический. Казалось, там, внизу, на крохотном пятачке сможет уместиться всего лишь один человек, не больше. Но, как нам затем объяснили, здесь, наверху, к деревьям будут привязаны два каната, и каждый из нас должен будет спуститься с обрыва, обвязавшись канатом вокруг пояса. Глядя вниз, я находила эту затею не очень-то удачной.

– Ну? – осведомился мистер Марешаль. – Кто первым собирается это испробовать?

– Я и Миа, – сказал Джимми.

Мистер Марешаль посмотрел на меня, и я кивнула – «да». Мне не нравилась затея, но это должен был проделать каждый, значит, моя очередь рано или поздно все равно бы настала. И я не видела причины возражать против того, чтобы покончить с делом поскорее.

Канаты привязали к деревьям, затем – сложным образом обвязали вокруг наших поясов. Мистер Марешаль продемонстрировал нам с Джимми, как все это срабатывало. Фактически нам предстояло сесть в движущуюся петлю, которая, свободно скользя по канату, спускалась до самой земли.

По сигналу мы встали спинами к реке, туго натянув канаты. Я посмотрела вниз, вздохнула, зажмурилась – и сделала шаг назад… Несколько мгновений я просто травила канат, затем остановилась и покачалась на месте, упершись ногами в отвесную стену обрыва. Я даже удивилась, как все здорово сработало. Снова оттолкнувшись, я спустилась еще футов на шесть-семь. Мне стало весело, и, посмотрев на Джимми, я рассмеялась. И вдруг, чуть ли не раньше, чем я это осознала, я оказалась внизу. На ногах. Берег был гораздо шире, чем казался сверху, футов пять или шесть шириной. Джимми приземлился почти одновременно со мной. Освободившись от канатов, мы помахали ребятам наверху.

– Это очень легко! – крикнул Джимми.

– И не страшно! – добавила я.

Канаты поползли вверх. Джимми предложил:

– Какой смысл здесь стоять, а? Давай переплывем через реку.

Так мы и сделали и, усевшись на крыльце хижины, стали смотреть, как спускается с обрыва следующая пара.

– Кстати, спасибо, что ты меня…

Завербовал, – сказала я.

– Я знаю, – сказал Джимми. – Ты – сорви-голова из-под палки. Но разве это не ты ползала по воздуховодам?

– То другое дело, – ответила я. – Там была моя идея.

В конце декабря, как раз перед самым праздником Конца Года, на Корабль вернулась группа, проходившая Испытание на Новой Далмации. Из сорока двух человек не подали сигнал о подъеме семеро. Одним из них был Джек Брофи, которого я немного знала еще по Альфинг-Куоду. И конечно, я не могла не задуматься: а вернусь ли я сама на Корабль через год? Но довольно скоро я выбросила из головы эти мысли. Конец Года – слишком веселый праздник, чтобы думать о неприятном. И кроме того, я обнаружила нечто совершенно сногсшибательное – оно завладело моими мыслями и заставило по-иному взглянуть на мать.

Конец Года – это пять или шесть дней празднеств. В 2198 невисокосном году – пять. В одной из прочитанных книг я обнаружила, что до реформы календаря день високосного года приплюсовывали к февралю. (Это было частью мнемонических правил, которые помогали вам запомнить, сколько дней должно быть в каждом из месяцев. Моя интерпретация этих правил для нашего календаря гласила бы: по 30 дней – в январе, феврале, марте, апреле, мае, июне, июле, августе, сентябре, октябре, ноябре, декабре. У меня вообще неповоротливая память, слоновая, говорил Папа, хотя я даже не знаю, что значит «слоновая».) Украшение нашей квартиры к Концу Года я взяла на себя. Мы с Джимми проделали специальное путешествие на Корабельный склад на Втором Уровне, выбрали пинъяту[7]7
  пинъята (pinata) – в странах Латинской Америки чучело птицы или зверушки, начиненное подарками, игрушками и сластями; готовится к праздникам


[Закрыть] в виде гигантского цыпленка и выкрасили ее в красный, зеленый и желтый цвета. В инте у Джимми, конечно, тоже была пинъята, но безликость инта отнимает у праздника половину веселья, и я договорилась с Папой, что Джимми проведет Конец Года с нами. Совместными силами мы с ним довольно мило разукрасили квартиру и распланировали вечеринки на второй день (для нашей шестерки и еще нескольких друзей). Предполагалось также грандиозное празднество под Новый год: открытый дом для каждого, кто захочет прийти. Поскольку это снимало все заботы с Папы, у которого нет никакой склонности к праздничным приготовлениям, он был очень рад нашей подмоге.

В Альфинг-Куоде я почти никогда не приглашала к себе домой своих друзей. Теперь же у нас в квартире постоянно бывали другие ребята, чаще всех Джимми, который тоже жил в Гео-Куоде. У Папы свой распорядок жизни, он предпочитает уединение, и я думала, что ему вряд ли понравится, что посторонние все время путаются под ногами. Но Папа ни разу не возразил, не возмутился (хотя, наверное, было чем) и даже отступил от своих правил, ясно дав понять, что он одобряет Джимми.

– Он хороший мальчик, – сказал Папа. – Я рад, что ты с ним часто видишься.

Конечно, я не очень-то удивилась, поскольку у меня сложилось отчетливое впечатление, что Джимми был одной из причин, по которой мы переехали именно в Гео-Куод. И то, что нам одновременно назначили учителем мистера Мбеле, тоже не могло быть случайностью. Я также подозреваю, что разговор с Корабельным Евгеником показал бы: наша с Джимми встреча запрограммирована… Но меня это не особенно беспокоило. Я чувствовала, что Джимми мне нравится.

Частично мои выводы подтвердились (попутно я сделала еще одно важное открытие), когда я просматривала Корабельные Анналы. При каждой Общей Зале в каждом Куоде имеется библиотека. Пользоваться ею приятно: когда держишь в руках настоящую книгу, то в душе чувствуешь себя эдаким первооткрывателем. Есть что-то особенное в самой форме книги, в формате, в весе… Удивительно, как, пробегая глазами по рядам книг, ты выбираешь из них одну, потому что именно она таинственным образом притягивает твой взгляд. Но элементарная ограниченность пространства не позволяет физически собрать в одном месте все имеющиеся на Корабле книги. Поэтому обычно их названия и краткое содержание просматривают по видику, а потом, если она вам действительно нужна и вы хотите ее прочесть, заказывают отпечатанный экземпляр. В определенные издания, вроде Корабельных Анналов, большинство людей не заглядывает ни разу за всю жизнь, благо нет на то причин, и хотя у меня тоже не было особой причины, кроме любопытства, мне очень хотелось в них заглянуть. Чтобы получить такую возможность, я даже готова была использовать Папино положение на Корабле.

– Тебе в самом деле нужны эти книги? – недоверчиво спросил библиотекарь. Они, знаешь ли, совсем не интересны. И я даже не уверен, стоит ли мне их тебе давать…

Клянусь, я не сказала ему, что мой Папа, Майлс Хаверо, Председатель Совета Корабля, разрешил мне просмотреть Анналы. Честное слово, я ему этого не сказала. Но я готова была любым путем настоять на своем, и, боюсь, у библиотекаря могло создаться впечатление, что я-таки сослалась на Папу… Хотя это не так. Но, короче говоря, я получила доступ к Анналам, и это – главное.

Как я уже говорила, я нашла там некоторые интригующие рекомендации Евгеника. Этим рекомендациям было лет двадцать. Но когда я добралась до себя, точнее, до матери и Папы… Вот тут у меня волосы дыбом встали: У МЕНЯ БЫЛ БРАТ!

Да, это был удар. Я выключила видик, слова на экране растаяли, я легла на постель и долго лежала, свернувшись в клубок, размышляя. Почему мне никто ничего не рассказывал о брате – было непонятно. Смутно я припомнила, что кто-то однажды уже интересовался, кто-то прощупывал меня насчет моих братьев и сестер. Кто? Вспомнить я не могла.

Так и не разобравшись в собственных воспоминаниях, я снова включила видик. В Анналах было записано все.

Его звали Джо-Хосе. Он был почти на сорок лет старше меня и умер больше пятнадцати лет назад.

Покопавшись, я узнала кое-что еще. Джо-Хосе, видимо, не хуже меня сознавая аховое положение с художественной литературой на Корабле, сделал то, что я бы не сделала никогда – он написал роман. (Позднее я его прочла. Он был не просто плох, он был ужасен – о современной жизни на Корабле. И это дало мне основания считать, что Корабль – не самая лучшая тема для художественного произведения.) В других сферах Джо был намного компетентней. Считалось, например, что он подавал большие надежды в физике. Смерть его была результатом совершенно дурацкой случайности, несчастного случая. Его нашли слишком поздно, оживлять было уже бессмысленно. Мать очень сильно переживала его смерть.

И вот теперь, когда я все узнала, нужно было что-то предпринимать. Я просто обязана была выяснить, почему от меня скрывали факт существования брата.

Улучив спокойную минуту, я подошла к Папе и как можно безразличнее задала вопрос. Папа посмотрел на меня озадаченно.

– Миа, ты же все отлично знаешь про Джо, – сказал он. – Ты давно меня не спрашивала, но в свое время я рассказывал тебе о нем раз двадцать.

– Неделю назад я даже не знала о его существовании.

– Миа, – серьезно сказал Папа, – когда тебе было три года, ты, бывало, просто умоляла меня рассказывать тебе сказку про Джо.

– А теперь я этого не помню, – заявила я. – Сейчас ты мне расскажешь о нем?

И Папа рассказал мне о брате. По его словам, мы были похожи – и внешне, и внутренне.

Матери я не сказала ничего. Тут был какой-то барьер: я не могла говорить с ней на серьезные темы. Единственным человеком, кроме Папы, которого я посвятила во все, был Джимми, и он заметил, что, может быть, я не помнила о брате потому, что не хотела о нем помнить… И возможно, «находка» записей в Анналах тоже не была такой уж случайностью. Сначала меня это взбесило, но затем я подумала, что в словах его есть доля истины. Но с Джимми мы два дня не разговаривали.

И вот тут-то, размышляя над психологическими категориями, я задумалась о матери: почему она держит меня на расстоянии вытянутой руки? Почему она чувствовала себя несчастной, когда я жила с ней? И я решила, что, видимо, причиной тому являюсь не я сама, Миа Хаверо, как личность; из колеи ее выбивает самый факт моего существования, и она до сих пор переживает смерть Джо, хотя прошло уже столько лет. Это было похоже на правду.

Не могу сказать, что я полюбила ее сильнее, но мы сумели наладить друг с другом более теплые отношения.

За ту зиму изменилось еще кое-что. Мое мировоззрение. Это стало прямым результатом написанных мною и Джимми работ по этике.

Моя работа представляла собой сравнительный анализ полудюжины этических систем. Главное внимание я уделяла их недостаткам, заканчивая утверждением, что, хотя это и не бросается в глаза, все рассматриваемые этические системы создавались, так сказать, постфактум. То есть люди всегда поступают так, как они склонны поступать, но затем им обязательно хочется почувствовать собственную правоту, а некоторым нужно самооправдаться, и поэтому они изобретают этические системы, подгоняя их под свои склонности. Конечно, здесь нужно учесть, что, хоть я и находила выражения типа «Человечество – цель, а не средство» совершенно очаровательными, но ни одной этической системы, которая удовлетворяла бы моим собственным наклонностям, я не нашла.

Джимми пошел по иному пути. Вместо того, чтобы критиковать чужие этические системы, он попытался сформулировать свою. Она была гуманистической, но кардинально отличалась от исследованных мной. Джимми утверждал, что истинная гуманность является благоприобретаемой, но не наследуемой. К этому утверждению можно было придраться, если бы не главный козырь Джимми: он говорил скорее о категориях отношения к жизни, но не постулировал принципы. Для принципов слишком легко найти исключения. Слушая Джимми, я испытывала все возрастающее беспокойство. Не от того, что он говорил, это вполне соответствовало его взглядам на вещи, но из-за того, какого типа работу он написал. Он-то написал, а я, которая собиралась стать синтезатором, которая собиралась строить замки из отдельных кирпичиков, этого не сделала. Тут и дошло до меня, что я не делала этого никогда. Изготовление значков, постройка хижин, сборка чего угодно – все это было не по моей части, не было здесь ни грамма моей инициативы. И мне давным-давно следовало это понять.

Я не строитель, подумала я. И даже не настройщик. Это было мгновение чистого, необъяснимого откровения.

– Давайте теперь обсудим, – предложил мистер Мбеле, когда Джимми закончил. – Какие замечания приходят в голову тебе, Миа?

– Ладно, – сказала я. И повернулась к Джимми. – Почему ты хочешь стать именно ординологом?

Он:

– А почему ты хочешь стать синтезатором?

Я замотала головой.

– Я спрашиваю серьезно. Мне нужен ответ.

– Не вижу смысла отвечать. Какое отношение это имеет к этике? И вообще, о чем мы говорим?

– К этике никакого, – ответила я. – Но это имеет отношение к твоей работе. Ты не слушал самого себя.

– Миа, может быть, ты выразишься попонятнее? – попросил мистер Мбеле. – Я не уверен, что поспеваю за ходом твоих мыслей.

– Просто я задумалась о том, какую работу проделал Джимми, и какую – я. У нас был свободный выбор. И если бы Джимми действительно хотел стать ординологом, он написал бы работу вроде моей, критическую. А я, если бы действительно была создана для профессии синтезатора, написала бы работу как у Джимми, творческую. То есть все наоборот…

– Понимаю, – кивнул мистер Мбеле. – Пожалуй, ты права.

– Но я-то хочу быть ординологом, – возразил Джимми.

– Это ты из-за своего деда, – сказала я.

Мистер Мбеле согласился со мной почти сразу же, но Джимми слишком давно нацелился стать ординологом, чтобы так легко изменить своей мечте. Чтобы смысл, а главное – неизбежность «измены» дошли до него, потребовалось время. Он не обладал критичностью мышления, и в этом, конечно же, была вся суть. Я же ясно дала понять, что теперь я намерена стать ординологом, и мистер Мбеле принял это. Мне было тем легче совершить поворот, потому что, размышляя о своем будущем, я думала о профессии синтезатора как бы в скобках и с вопросительным знаком. И, изменив цель, я чувствовала, что поступила правильно.

Впрочем, и Джимми, когда попривык к этой мысли, тоже последовал моему примеру. Иначе и не могло быть. Он – человек творческий.

– Твое дело, – сказала я ему, – придумывать всякие сумасшедшие авантюры. А мое – думать, почему из них ничего не выйдет.

– Ладно, – согласился Джимми. – Будешь ты ординологом, а я синтезатором.

– Отлично! – Я поцеловала его в щеку. – У нас тогда еще не все потеряно, мы все еще сможем быть партнерами!

Решение о перемене жизненной цели стало этапом моего взросления. Разумеется, я не испытывала недостатка в признаках перемен, они следовали один за другим. Например, один из них обнаружился, когда мы с Эллен Пак отправились на Корабельный склад выбрать себе одежду.

В жизни на Корабле есть свои нюансы. Одна из проблем в том и заключалась, как сделать существование людей труднее, чем оно могло бы быть. Если бы жизнь не требовала от нас никаких усилий, то рано или поздно мы скатились бы к растительному существованию. Поэтому, например, вещи для себя нужно было выбирать лично, а не заказывать с ленцой по видику.

Мы с Эллен оказались на Корабельном складе вовсе не потому, что износили свою одежду. Просто мы из нее выросли. Последний год я росла постоянно, правда так никого в росте и не догнала, ведь остальные ребята росли тоже. Мне теперь приходилось носить лифчик, это было ново и неудобно, и стиль мой по части одежды уже не ограничивался легкими рубашками, шортами и сандалиями. Отчасти благодаря Эллен. У нее хороший вкус, и она регулярно заботилась о моей внешности.

По дружбе, конечно.

– Ты ведь красивая, – говорила она мне. – Но кто это видит, если ты ходишь все время в одном и том же?

Лично мне было все равно. Я довольствовалась тем, что живу, себя не стесняя, и совсем не испытывала желания потрясти мир. Но для некоторых людей я была не прочь выглядеть попривлекательнее, и поэтому безропотно отдала себя в руки Эллен. Ей-Богу, я не пожалела! Например, Эллен заставила меня надеть розовый костюм, который великолепно подходил к моим черным волосам. Сама я никогда бы его не выбрала. Это был для меня приятный сюрприз.

– Всего-то и нужно подчеркнуть твои лучшие стороны, – сказала Эллен довольно.

У нее были причины гордиться. Даже Папа заметил во мне перемену, и Джимми тоже. От Джимми, конечно, не последовало никаких комплиментов, хотя от Папы я удостоилась их услышать. Ну да ладно.

Мы примеряли одежду, смеясь и дурачась перед зеркалами, но между делом я нашла кое-что и для Эллен, для ее белокурой головы и восточных глаз. Она, конечно, сама отлично знает, что ей идет, и тем приятней мне было найти для нее вещь, которая ей на самом деле понравилась.

Перебирая вешалки с одеждой, я вдруг увидела знакомое лицо.

– Эй! – махнула я рукой.

Это была Зена Эндрюс. Выглядела она уже не такой пухленькой, как когда-то. Вид у нее был взволнованный, она явно кого-то искала. Заметив мой жест, она подошла ближе.

– Привет, Миа, – поздоровалась она. – Ты не видела мою мать?

– Нет, – ответила я. – У тебя что-нибудь случилось?

– А, – сказала она. – Ничего такого. Просто я получила повестку. На следующей неделе начинается мой класс выживания.

– Да? Это хорошо, – сказала я.

Когда она ушла, мы с Эллен переглянулись. Время летит. И кажется, у нас это было только вчера.

Постепенно подошла и кульминация в занятиях по выживанию: мы перешли в Первый Класс и отправились охотиться на тигра, на Третий Уровень. По замыслу это должно было придать нам большую уверенность в себе. Так оно и случилось. Ничто так не способствует ощущению уверенности в своих силах, как охота на тигра чуть ли не с голыми руками. Если, конечно, ты сумеешь пережить эту охоту.

Однако мы сумели.

Спуск на Третий Уровень с рюкзаками на плечах стал к тому времени для нас делом обычным. Мы с Джимми отправились из Гео-Куода челноком. Я была не в лучшем настроении (поджилки-то вибрировали!) и мрачно наигрывала что-то на своей старинной детской флейте.

– Ты ведь не собираешься брать ее с собой, а? – спросил Джимми.

– А почему бы и нет?

– Ну, надо признать, у тебя уже неплохо получается. Но если ты будешь и дальше играть в том же духе, ты нас всех ввергнешь в депрессию.

– Сегодня вечером у меня дивертисмент «У Лагерного Костра», – сказала я. Традиция выступать у костра возникла у нас после второй экспедиции, это помогало скоротать вечера.

– Ты собираешься играть на флейте?

– Нет, – сказала я. – Я собираюсь рассказывать сказку. Но ты чуть было не заставил меня передумать.

– Ты боишься? – Джимми говорил не о дивертисменте у костра.

– Знаешь, не очень меня вдохновляет мысль о том, чтобы швырять камни в тигра. – Я грустно улыбнулась. – Но ничего, как-нибудь привыкну. А ты как?

– Я всегда волнуюсь, – ответил Джимми. – Поэтому-то я и люблю поговорить или сыграть в шахматы.

Из челнока мы вышли у знакомых Ворот № 5 и присоединились к ребятам, которые как раз получали ранцевые вертолеты. Там же находился мистер Марешаль, и ему снова помогал мистер Писарро, отрастивший рыжую бородку в тон своим пышным усам. Мистер Марешаль держал на поводке двух собак. Затем собак и еду загрузили в транспортер, и, построив нас, мистер Марешаль окинул всех пристальным взглядом.

– Я хочу, чтобы каждый понял, – сказал он, – никто из вас не обязан идти…

Мы кивнули, но никто не шевельнулся, чтобы выйти из строя.

– Ножи есть у всех?

– Да.

Ножи были единственным оружием, которое нам разрешалось иметь.

– Я еще раз хочу предупредить, что по крайней мере одному из вас предстоит получить тяжелое, может быть, даже смертельное ранение. Вам предстоит охота на тигра, который почти столь же коварен и опасен, как те животные, которых вы можете повстречать на Испытании. Там, на Испытании, я надеюсь, у вас хватит здравого смысла их избегать. Но сейчас вам предстоит выследить тигра, захватить его и убить своими руками. Вы сможете сделать это, потому что вы сильнее его. По крайней мере, как группа. Я гарантирую вам, что кто-то из вас будет ранен, но, когда вы закончите охоту, тигр будет мертв. И вы удивитесь, обнаружив, какое удовлетворение это вам доставит. А теперь пошли.

Районы, отведенные дикой природе на Третьем Уровне, столь же, наверное, малоприятны, как пейзажи любой из планет. Местность тут не такая тяжелая, но дикие животные – самый, пожалуй, серьезный фактор. На эту последнюю «увеселительную» прогулку мы отправились без надувных палаток и ультразвуковых пистолетов, разрешенных на Испытании, и мы нарочно искали самое опасное животное, которое только есть на Корабле. Это не просто пролог к Испытанию. Здесь вам ясно показывают цену жизни и необратимость смерти. Здесь вы рискуете по-крупному. Быть может, вы сочтете способ, с помощью которого нас в этом убеждают, сомнительным, но, как я уже говорила, цель этих действий состоит в приумножении в нас уверенности в себе и своих силах. И в данном случае – цель оправдывает средство. Поднявшись, словно стая огромных птиц, с территории Тренировочного Центра к самому потолку, мы полетели над парковой зоной, поглядывая на раскинувшиеся внизу деревья и дорожки для верховой езды, и скоро миновали колючую изгородь, отгораживающую дикие земли. Сперва картина не слишком отличалась от той, которую мы привыкли видеть в парковой зоне, но вот мы пролетели над табуном мустангов… Шум винтов и наши тени напугали их, и они во весь опор помчались по прерии. Вел группу мистер Марешаль, мистер Писарро летел замыкающим на транспортере. Мы продвигались все дальше, в глубь дикой страны, держась на одном расстоянии от потолка, а местность под нами менялась, становясь изрезанной и холмистой.

Приземлились мы по сигналу мистера Марешаля на невысоком холме, поросшем кустарником и случайными деревьями. Прерии остались далеко позади. Собак выпустили из транспортера, они затявкали, натянув поводки, но мистер Писарро их привязал. Сразу же выставив часовых, мы начали разбивать лагерь, и только-только успели собрать хворост и развести костер, как яркий свет с потолка стал меркнуть, ветер замер, воздух похолодал. Температура упала не сильно, и костер нужен был не для обогрева, а для приготовления еды и, конечно, безопасности.

После ужина все собрались вокруг огня, включая мистера Марешаля и мистера Писарро, и теперь был мой выход. Я собиралась рассказывать историю, которую подготовила специально для этого случая. Это была старая-старая сказка, она называлась «Леди из Карлайла».

Подождав, пока все успокоятся, я встала в мерцающем свете костра пред сидящими ребятами и начала:

– Это произошло давным-давно в местечке, которое называется Карлайл и где водились дикие львы. Тигры, как вы знаете, живут в одиночку, но те львы жили стаями и терроризировали всю округу.

В Карлайле жила одна леди, которую ее покойная матушка напичкала странными идеями. Леди была молода и очень красива, и за ней ухаживали все окрестные холостяки, считая ее весьма выгодной партией из-за ее красоты и богатства. Но матушка внушила ей, что быть красивой – значит быть особенной и не следует бросаться на шею первому встречному или даже второму, который подвернется. Она должна ждать молодого человека из хорошей семьи, богатого, честного и смелого.

– Женихов надо испытывать, – говорила мать.

Ну, а поскольку ее папа нажил состояние, продавая хлебные крошки…

– Да брось ты, Миа, – сказал кто-то. – Кто же захочет покупать хлебные крошки!

– Так оно и было, – ответила я. – Эти крошки покупали дети, которые ходили в лес. Они их бросали на землю, чтобы потом отыскать дорогу домой. Короче, отец оставил этой леди достаточно денег, и она могла себе позволить год за годом сидеть, раз в неделю – по воскресеньям после обеда – принимая своих ухажеров. И каждого она отвергала, для каждого находилась причина ему отказать. Так провела она много лет, забавляясь тем, что давала женихам от ворот поворот. Причины же она выдумывала одну другой чуднее. Настал момент, когда в округе сорока миль не осталось ни одного мужчины, которому она хотя бы однажды не сказала «нет». И когда в городе появлялся чужак, местные парни обязательно посылали его получить свою порцию. Город был маленький, и розыгрыш служил постоянным развлечением.

Но однажды… В одно прекрасное воскресенье в городской таверне сидели и пили вино два молодых человека. Один из них был лейтенантом в шляпе и красном мундире, на груди у него сверкали медали. Второй был флотским капитаном; несмотря на молодость, он уже успел совершить три кругосветных путешествия. Оба были из безупречных семей, оба были людьми чести, с карманами, полными денег, у каждого были медали и другие свидетельства храбрости. И оба они были холостяками. Короче, из всех кандидатов в женихи, которые когда-либо появлялись в Карлайле, эти двое были самыми подходящими. Местные парни даже не старались выбрать из них лучшего, они просто и без обиняков изложили ситуацию, а оба молодых человека уже порядочно выпили, чтобы найти идею привлекательной и вполне подходящей для решения вековечного спора между армией и флотом. И они отправились к леди с визитом, а леди как раз оказалась дома и согласилась их принять.

Даже спустя столько лет она была очень красивой женщиной. Таких красивых женщин молодым людям встречать не приходилось, хотя повидали они немало стран. В свою очередь, офицеры показались ей именно того сорта мужчинами, которых ее мать велела высматривать и ждать. Правда, они оба явились одновременно, и это сильно осложняло дело, но наконец леди придумала, как решить задачу – по методу своей матушки…

– Я дам каждому из вас задание, – сказала она. – Тот, кто выполнит его, станет моим мужем.

И они втроем уселись в карету, запряженную парой лошадей. Местные оболтусы, дожидавшиеся во дворе, последовали за ними по дороге, веселясь и заключая пари. Экипаж перевалил через холм, спустился под гору и через некоторое время подъехал к логову тех львов, которые так досаждали местным жителям. Тут прекрасная леди остановила лошадей. Она сошла на землю и внезапно рухнула пластом на дорогу. Ее подняли, отряхнули с нее пыль, усадили обратно, но еще добрые четверть часа она не произносила ни слова. Молодые люди спросили у местных, что, мол, случилось, и те ответили, что на леди иногда находит…

– А что с ней случилось?

– Не знаю, – сказала я. – Так написано в сказке. Может, она была истеричкой.

– Да тише вы! – шикнул кто-то. – Дайте ей досказать.

– Наконец леди пришла в себя. И первым делом закинула свой веер прямо в львиное логово. Звери, понятно, зашевелились, зарычали, начали нервно расхаживать, а леди, весьма довольная собой, осведомилась:

– Ну-с, кто из вас, господа, хочет завоевать мою руку и сердце, вернув мне мой веер?

Местные принялись заключать новые пари, а двое молодых людей смотрели на логово львов, на леди, друг на друга, обдумывая ситуацию и пытаясь найти решение. В конце концов лейтенант, заслуживший каждую из медалей, которые носил, но усвоивший от своей матери кое-что относительно здравого смысла, покачал головой и сказал, что лучше он вернется в город и выпьет еще пинту пива. И он побрел по дороге, ворча под нос на женщин и их глупые причуды.

Тогда все посмотрели на капитана, гадая, как он поступит, и под их взглядами капитан снял китель, чтобы тот не помялся, расправил воротничок и сказал:

– Я это сделаю.

И стал спускаться в логово. Кто-то сказал, что у него больше смелости, чем мозгов, другие утверждали, что он просто слишком много выпил, но никто не думал, что он вообще вернется назад. Все напрягали зрение, пытаясь рассмотреть что-нибудь внутри логова, но тщетно. Оттуда доносилось лишь перерыкивание львов. А затем внезапно появился капитан. Вид у него был немного помятый, но зато в руке он держал веер.