Текст книги "Тессеракт"

Автор книги: Алекс Гарленд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Конкистадор

1

– Э-э-э-э, мы опаздываем, – сказал дон Пепе, нарушив напряженное молчание последних пяти минут.

Жожо кивнул и нервно ухватился за накладку руля.

– Да, сэр, опаздываем. Извините.

– Сначала гостиница, а теперь и это.

Жожо чуть помедлил, прежде чем повторить: «Да, сэр». Он хотел дать Терою возможность извиниться в свою очередь, ведь это он первый предложил снять номер в гостинице «Патай». Но Терой, сидевший рядом с ним, не произнес ни слова. Какой смысл подставлять его, если он сидит, опустив голову, и помалкивает, предоставляя Жожо выкручиваться самому. Все верно. Жожо и сам поступил бы так на его месте.

Тем временем дон Пепе откашлялся и продолжил:

– Э-э-э-э, интересно, а с чего это ты, Жожо, решил поехать через Киапо? Разве ты не знал, что там все перекопано?

– Знал, сэр.

– Наверное, ты подумал, что в ночное время машин будет мало.

– Так и подумал, сэр.

– Но… э-э-э-э… теперь ты видишь, какое большое движение.

– Да.

– Я нанял тебя шофером, а ты даже не знаешь, где в Маниле бывают пробки.

– Прошу вас принять мои извинения, сэр. Я больше не буду ездить через Киапо до окончания дорожных работ, даже в ночное время.

В зеркало заднего обзора Жожо увидел, как дон Пепе полез во внутренний карман пиджака за серебряной коробочкой с зубочистками.

– Надеюсь, что мне не придется тебе об этом напоминать. Мне бы не хотелось провести еще один подобный вечер.

– Нет, не придется, сэр.

– Мне надо позвонить мистеру Шону и объяснить ему ситуацию, что, конечно же, будет затруднительно. Я еще недостаточно хорошо его знаю, но надеюсь, что мистер Шон – человек пунктуальный. Следует ожидать, что как европеец он относится к этим вещам достаточно серьезно.

Жожо бросил взгляд на Тероя, ему показалось, что тот выкатил глаза.

– Может быть, мне сделать это за вас? – произнес медовый голос с заднего сиденья. Бубо выбрал подходящий момент, чтобы вступить в разговор. – Если только вы не против.

– Не против? – прервал его дон Пепе. Даже мотор, казалось, звучал тише, когда он сосал свою зубочистку. – …Не против прятаться за других, вместо того чтобы отвечать за собственные ошибки?

Бубо тут же защелкнул рот.

Жожо уже полтора года работал водителем у дона Пепе. Его взяли на место Улинга, который был убит во время неудачной попытки похищения, как и Бинг-Бонг, толстый психопат, племянник дона Пепе.

За эти полтора года не проходило и дня, чтобы дон Пепе не сказал что-нибудь о Европе и европейцах.

Обычно это были тонкие наблюдения или просто банальности. Что-нибудь об изменении политической жизни во Франции или – при рассматривании какого-нибудь туриста через тонированные стекла «мерседеса» – замечание по поводу бесконечного разнообразия оттенков волос у европейцев. Случайный слушатель не усмотрел бы в этом ничего, кроме обыкновенного желания поболтать.

Однако необыкновенность дона Пепе проявлялась тогда, когда он переходил к чему-нибудь для него важному. Проведя довольно долгое время в его обществе, вы начинали понимать, что этот человек находится в постоянном нервном напряжении. Чтобы взорваться, ему достаточно было бросить всего один мимолетный взгляд на развалины форта Сантьяго и стены цитадели. Вот тут-то и проявлялась его обширнейшая эрудиция, чрезмерная страстность натуры и умение владеть речью. И куда только девались бесконечные паузы со всеми этими «э-э-э-э»!

«Писарро завоевал Перу, имея в своем распоряжении только сто восемьдесят солдат. Сто восемьдесят солдат против целой империи инков! Вот я и спрашиваю вас: на чьей же стороне сражался Господь?»

«Вы, естественно, должны понимать, что Магеллан служил Испании, хотя и был португальцем».

«Легаспи потерпел неудачу только при Минданао. Поверьте мне, это не было поражением. К 1571 году Манила уже была в его руках».

«Представьте себе, каково было ацтекам увидеть лошадь. И не просто лошадь, а лошадь в боевых доспехах, с зубами, острыми, как бритва!»

«На Филиппинах нет церквей, нет Дома Господня, одни только лачуги. Церковь Христа? Да это просто насмешка! Вот в Испании – это церкви, настоящие церкви, а в этой стране одни только лачуги».

Одни только…

В этой стране…

А ведь ни отец, ни дед дона Пепе никогда не бывали в Испании. Сам дон Пепе побывал там только один раз, в декабре прошлого года. Он провел пять дней в Мадриде и пару дней в Сан-Себастьяне, на родине своих предков. Испанской в нем была только кровь, и та с местной примесью, – достаточно было взглянуть на него, чтобы понять это. Однако никто не решался даже заикнуться об этом.

Как не решался и напомнить о его путешествии на родину. Об этом только и было разговоров, когда он собирался туда, зато по его возвращении на эту тему было наложено табу. И все из-за выражения лица старика, когда Жожо приехал за ним в международный аэропорт имени Ниной Акино. Лицо дона Пепе не было грустным, или разочарованным, или даже недовольным. Это было лицо человека, перенесшего контузию. Привычные «лекции» изменились до неузнаваемости: несколько недель он испускал только междометия. И даже сейчас, полгода спустя, его лекциям все еще не хватало былой оригинальности и продолжительности.

– Мистер Шон – англичанин. Поглощенный зрелищем габаритных огней снующих вокруг маршрутных такси, Жожо выпрямился и пробормотал:

– Да, сэр.

– В 1762 году англичане оккупировали Манилу и вернули ее нам только в 1763-м, на основании Парижского договора. Думаю, что большинству испанцев до сих пор немного стыдно за то, что англичане захватили их землю, хотя это и произошло более двухсот лет назад.

– Так оно и есть, сэр.

– А вот мне совсем не стыдно. Англичане тоже были созидателями великой империи. Лично я с уважением отношусь к тому, что они оказались сильны и отняли у нас Филиппины. – Дон Пепе сделал паузу. – Но в любом случае они задержались здесь чуть больше года.

– Год – это немного.

– Конечно, немного. Это просто багатель по сравнению с четырьмя веками испанского владычества.

Жожо и Терой переглянулись. «Багатель»? – произнес Терой одними губами, на что Жожо лишь недоуменно вскинул брови. Дон Пепе частенько вставлял иностранные слова, и, как ни странно, чаще всего английские.

– Итак, – продолжил дон Пепе. – Стало быть, когда-то англичане владели Манилой. Это малоизвестный факт.

Малоизвестный, но только не в этой машине, – подумал Жожо и отпустил ручной тормоз, позволив «мерседесу» прокатиться пару футов вперед.

2

Бубо был настоящим королем подхалимажа, судя по его поддакиваниям, улыбочкам и поддельному интересу, с которым он внимал рассуждениям метиса. Собственно, в этом и заключалась его работа. Нет, Бубо и не думал жаловаться, он всегда, с незапамятных времен, хотел быть правой рукой дона Пепе. Когда стало известно о гибели Бинг-Бонга, он прямо извивался, пытаясь поймать взгляд старика. Люди говорили, что он готов отрезать себе мужское достоинство, лишь бы произвести благоприятное впечатление на дона Пепе. Ходили также слухи, что та неудачная попытка похищения была задумана с целью убрать Бинг-Бонга. Полная чепуха. Любой, кто был хоть немного знаком с королем подхалимажа, знал, что он просто не способен на столь сложные комбинации.

Место подхалима было на заднем сиденье, а Жожо и Терой занимали передние. Они, по крайней мере, сидели спиной к боссу и, как школьники на задней парте, могли слушать учителя вполуха. Они позволяли себе разглядывать девушек на улице и перемигиваться с ними. Они могли даже разговаривать между собой. За свою долгую практику они усовершенствовали искусство ведения беседы до такой степени, что могли слышать друг друга, но при этом ни слова не доносилось до сидевших сзади. А когда разговор прекращался, потому что какое-то шестое чувство подсказывало им, что дон Пепе прислушивается, Терой всегда принимался чистить свой пистолет – самый сверкающий пистолет на всем Лусоне, а Жожо погружался в изучение маршруток.

Для него они оставались загадкой. Сильно разукрашенные микроавтобусы так и шныряли по улицам каждого квартала. Они были как лица родных, как ощущение резиновых сандалий на ноге, как вкус риса. Кто замечает вкус риса? А вот Жожо замечал маршрутки.

Все началось со стекол. Отсутствие стекол в окнах маршруток и зеркальные стекла «мерседеса». Однажды утром, когда Жожо проезжал через Кесон-Сити, это пришло ему в голову и заинтересовало его. Ему как на ладони были видны пассажиры микроавтобусов, а вот они были вынуждены довольствоваться собственным отражением в зеркальных стеклах «мерседеса».

В общем-то, простое наблюдение, не имеющее никакого значения, но Жожо попался на крючок: это вносило небольшое разнообразие в привычное зрелище, позволяя увидеть его как бы заново.

С этого времени в каждой дорожной пробке Жожо с пристрастием разглядывал маршрутки. Для начала он ввел десятибалльную систему оценки, включавшую качество раскраски боковых панелей, чистоту и ухоженность, и получал истинное удовольствие при виде рисунка, тянущего на восемь с плюсом.

Одним из его последних открытий были таблички с названиями, прикрепленные к лобовому стеклу. Просто удивительно: он знал, что «Дама-дракон» ходит вдоль улицы Эдза, а «Грядущее потрясение» – от Макати до Бикутана, но никогда не задумывался, что это за дама или какое потрясение готовит грядущее. Как интересно жить в стране, наполненной тщательно продуманными и ярко написанными на широких полосах пластика названиями, которые никто не удосуживается прочесть! Может быть, именно поэтому владелица «Тайного любовника» так легко выставила свой секрет на всеобщее обозрение.

Как почти всё в Маниле, маршрутки появлялись на улице с наступлением темноты. Они сверкали разноцветными лампочками, а в их якобы хромированных частях тускло отражались огни рекламы. В этот вечер маршрутки представлялись Жожо миниатюрными ночными клубами, заполненными пресыщенной и скучающей публикой или бандитами. Такое впечатление создавалось оттого, что многие пассажиры повязали носовые платки на манер ковбоев, чтобы хоть как-то уберечься от выхлопных газов. Бандиты-пассажиры в мягком зеленовато-красном освещении салона.

– Э-э-э-э, телефон, – сказал дон Пепе.

Бубо буквально нырнул за аппаратом. Телефон был установлен в машине полтора месяца назад, таким образом, чтобы дону Пепе было легко до него дотянуться, но он ни разу так и не снял трубку сам.

– Сейчас позвоню мистеру Шону. Терой кашлянул и повернулся к нему.

– Я не уверен, что в «Патае» работает телефон. Сэр, если вы помните, именно поэтому сегодня утром Жожо пришлось самому доставить туда вашу записку.

– Конечно же, я помню, Терой. И еще я помню, что объяснил менеджеру гостиницы, что буду очень недоволен, если телефон не заработает к вечеру. Э-э-э-э, сама мысль, что мистер Шон оказался в номере с неработающим телефоном… А если ему захочет позвонить его капитан? Ведь он не сможет дозвониться! Долгое причмокивание.

– Номер.

Терой сунул руку в нагрудный карман и вытащил карточку с номером. – 368-2266. – 3…6…8… – 2266. – 2…2… – 66.

Наступила пауза.

– А-а! Работает!

У всех вырвался тихий вздох облегчения.

Жожо слышал разговор дона Пепе с мистером Шоном. Ему не нравилось, как дон Пепе разговаривает с европейцами. Он говорил с ними в своем обычном резком и повелительном тоне, но с едва заметной заискивающей интонацией, и Жожо было за него стыдно. Метис никогда не разговаривал так с филиппинцами.

И, что хуже всего, эта заискивающая интонация была совершенно бесполезной. Европейцы из числа деловых знакомых дона Пепе все были моряками торгового флота, людьми грубыми, но филиппинцы всегда обращались с ними вежливо, в том числе и со своими врагами. Даже самые рьяные служители закона, которые стремились засудить старика по той или иной причине – в надежде прославиться или желая раньше времени сойти в могилу, – даже они говорили ро, когда вручали ему повестку в суд, и распахивали перед ним дверь в зал суда, если только Бубо не опережал их.

Жожо всегда был просто в шоке, когда европеец грубо вел себя по отношению к дону Пепе. Как-то раз они с Тероем сопровождали дона Пепе на встречу с одним австралийцем, старпомом с судна «Ментализ», который даже не удосужился надеть рубашку, у него была совершенно голая грудь. Жожо просто не знал, куда глаза девать, а Терой признался потом, что никак не мог решить: застрелить ему австралийца или застрелиться самому.

Жожо, выросшего среди шума и грубости, можно было понять, ведь он каждый день наблюдал, как белые, спотыкаясь, шляются по барам Анжелеса. Но были и исключения, изменявшие его привычные представления. Таким исключением стал и мистер Шон. Он бывал на Филиппинах достаточно часто, чтобы усвоить хорошие манеры, пользоваться обращением ро, когда это необходимо, и при любой возможности говорить на тагалоге.

Так кто же был прав? Трудно сказать. Каждый человек заслуживает вежливого обращения, но иногда Жожо со стыдом ощущал зависть, когда европейцы прерывали дона Пепе посреди разговора, или повышали на него голос, или, более того, хлопали по спине. Зависть исчезала, когда глаза метиса вспыхивали, а жилка на виске неожиданно вспухала.

И Жожо сразу вспоминалась история, которую часто рассказывал ему отец, когда они еще жили на Негросе. Отец бочком пробирался домой после работы на плантации, а потом сидел на корточках под каменными сводами помещения для слуг асьенды дона Пепе, поеживаясь от холода и жуя стебель сахарного тростника.

– Пандинг, – пробормотал Жожо, почти слыша голос отца, – был сиротой…

3

Пандинг был сиротой. Его мать умерла от родов, а через шесть лет, во время страшного лесного пожара, разразившегося посреди долгого жаркого лета, погибли его отец, дядя и две тетки. Неудивительно, что при таком начале жизни мальчик слегка повредился в уме. Не то чтобы очень – так, немножко. Ничего особенного не проявлялось в разговоре или за стаканчиком домашней водки, но стоило ему взять в руки мачете…

Люди на плантации называли это красным туманом. Если приглядишься получше, утверждали многие из них, увидишь, что туман вьется вокруг его головы, как табачный дым или пар, поднимающийся ранним утром над спинами рабочих. Надсмотрщик по прозвищу Толстяк, никогда не расстававшийся с хлыстом, говорил, что ставить Пандинга на уборку урожая – все равно что натравливать собак на обезьян, слишком близко подбирающихся к плантации. Никто не решался приближаться к собакам Толстяка, и точно так же все избегали подходить к Пандингу, когда в голове у него был красный туман. Здравый смысл подсказывал: лучше наблюдать за ним издалека.

Однако дон Пепе не знал этого правила, потому что видел собственную плантацию только с балкона асьенды или с высоты своей португальской лошади. Но, даже если бы правило и было ему известно, сама мысль о необходимости считаться с каким-то сумасшедшим рубщиком тростника показалась бы ему такой же смешной, как выдача зарплаты рабочим в течение шести месяцев, пока тростник еще не набрал силу, или отказ переспать с их дочерьми.

Прошел небольшой дождь, и у дона Пепе появилась возможность пуститься вскачь на своей лошади, чего он никогда бы не сделал, останься почва такой же твердой. В центре Негроса почва бывала твердой, как скала, и даже выросшая в Португалии лошадь могла сломать ногу.

В тот день дон Пепе прискакал прямо на участок Толстяка. Поскольку участок располагался в самом дальнем углу поместья, такие посещения были большой редкостью. Люди Толстяка прекратили работу. Они перестали рубить и складывать тростник и наклонили головы в знак уважения.

– Отличный денек, сэр, – сказал Толстяк, когда хозяин подъехал поближе.

– Э-э-э-э, – любезно ответил ему дон Пепе. Прогулка верхом привела его в хорошее настроение. – Вот именно. Отличный денек. Во всем чувствуется рука Господня.

На это нечего было ответить, и Толстяк решил промолчать. Тем временем метис с удовольствием обозревал пределы своего царства. Но тут их внимание привлек неожиданный звук, и оба повернули головы в ту сторону. Это был звук мачете – Пандинг продолжал рубить тростник.

– Почему этот человек не прекратил работу? – осведомился дон Пепе, приподняв поля шляпы, чтобы лучше видеть.

Толстяк замешкался. Другие надсмотрщики, не колеблясь, пустили бы в дело кнут, используя повелительную нотку в голосе хозяина как возможность показать свою безжалостность. Однако Толстяк не был жестоким человеком. Он не хотел наказывать Пандинга без всякой причины, поэтому тщательно обдумал свой ответ.

– Сэр, – сказал он наконец, – я думаю, Пандинг хочет показать вам, какой он хороший работник.

– Хороший работник, – повторил дон Пепе.

– Это неплохо, но мне кажется, он слишком усердствует. Ведь другие могут подумать, что он меня не уважает. Значит, э-э-э-э, останови его.

– Остановить его, сэр?

– Да. Остановить.

– Остановить его? – повторил Толстяк.

– Да ты совсем оглох! – Дон Пепе поднял хлыст и ударил Толстяка по щеке. – Так лучше?

– Гораздо лучше, сэр.

– Отлично. Так ты собираешься его останавливать или нет?

– Сэр, я…

– Да или нет?

– …Да, сэр.

Дон Пепе поудобнее устроился в седле в ожидании развязки.

До того места, где Пандинг рубил тростник, было совсем недалеко, но Толстяк шел очень медленно, уперев взгляд в землю и вобрав голову в плечи. Подойдя совсем близко к Пандингу, он вдруг повернулся и бросил быстрый взгляд на наблюдавших за ним работников, а потом на дона Пепе. Метис даже не смотрел в его сторону. Он, казалось, разглядывал белые стены своей асьенды, которые выглядывали из джунглей, как череп из высокой травы…

Как череп из высокой травы.

Жожо очнулся от воспоминания.

Буквально только что он слышал голос отца и ясно видел асьенду. Он слышал басовитое жужжание мух, звук ударов кнута и крики, доносившиеся с плантации. И вдруг все это исчезло.

Он нахмурился и тихо вздохнул, вновь отдаваясь воспоминаниям.

Именно на этом месте он обычно перебивал отца, нетерпеливо вздыхая и спрашивая: «А почему Толстяк не убежал?» – когда был еще маленьким. Или: «Почему же Толстяк не объяснил насчет красного тумана?» – когда стал постарше. Отец ничего не мог на это ответить. Он лишь пожимал плечами и говорил: «Так уж вышло». При этом он был похож на священника.

На заднем сиденье дон Пепе продолжал громко сосать зубочистку, выплевывая мелкие щепки.

– В прошлом году это была очень хорошая гостиница.

Он все еще разговаривал с мистером Шоном.

– Но мой компаньон говорит, что она уже не та…

Вот так-то, компаньон. Жаль, что Терой не понимает по-английски, иначе ему было бы очень лестно услышать, что его называют компаньоном. Жожо повернул голову направо, собираясь сказать ему об этом, потому что метису было не до них и они могли разговаривать вполголоса. Но Терой смотрел в окно, а Бубо – сам не зная почему, Жожо был в этом уверен – уставился прямо ему в затылок.

Испытывая раздражение, Жожо немного сполз с сиденья, чтобы его не было видно за подголовником.

Толстяк приблизился к Пандингу на расстояние удара мачете и перекрестился, а потом рванулся вперед.

– Толстяк такой же чокнутый, как Пандинг, – сказал один из наблюдавших за ними работников.

Но Толстяк совсем не был чокнутым. Пандинг все равно не услышал бы его приказа, а на удар кнутом ответил бы ударом мачете прямо ему по шее. Поэтому Толстяк изо всех сил схватил Пандинга, прижав ему руки. Единственное, на что он надеялся, так это продержаться, пока красный туман не рассеется.

Минуты две-три они стояли, слегка покачиваясь в зарослях тростника, пока Пандинг пытался освободиться. Но в конце концов их мышцы ослабли и самое опасное осталось позади. Толстяк ослабил хватку, а мачете выпало из рук Пандинга.

– Хозяин… – сказал Толстяк на одном дыхании.

Пандинг удивленно взглянул.

– …приказал тебе остановиться. Толстяк вернулся, абсолютно уверенный, что его не в чем упрекнуть. Он только что смотрел в лицо смерти, и теперь ему есть о чем рассказать. Но дон Пепе считал иначе.

– Мне не нравится, как ты управляешься с работниками, – заявил он.

Толстяк улыбнулся.

– Сэр, я делаю все, что в моих силах.

– В таком случае тебе следовало бы поучиться этому у других надсмотрщиков.

– Им самим не мешало бы поучиться у меня. Дон Пепе прищурился, услышав этот самодовольный ответ.

– Да?

– Мои работники рубят и скирдуют тростник быстрее, чем у них, и реже умирают.

– Правда?

– Да, сэр. Чем меньше их умирает, тем больше они делают работы.

– Неужели?

– Так оно и есть, сэр. Я считаю, что другие надсмотрщики могли бы и…

– То есть, – взорвался дон Пепе, – если я тебя правильно понял, тебе не нравится, как я веду дела у себя на плантации.

Холодный тон дона Пепе немедленно привел Толстяка в чувство.

– Ни в коем случае, сэр! – запротестовал Толстяк. – Мне бы это и в голову не пришло! Я только… только… – Он замялся, подыскивая слова.

– Только что?

– Я просто хотел… – Что?

– Я… – Ну? – Я… – Ну?!

Но Толстяк не мог вымолвить ни слова. Он был в полном смятении и не понимал, как всего за несколько минут оказался в таком опасном положении. И тогда, не в состоянии ничего сказать, он сделал этот жест. Жест, который мог означать дружеское расположение, приглашение к откровенному разговору либо стремление усилить свою позицию в споре, будь он сделан в другое время и по отношению к другому человеку. Сейчас же он означал просьбу о помощи.

Его потная, покрытая соком сахарного тростника ладонь легла на ногу метиса. Толстяк тут же отдернул руку, признавая, что перешел границы дозволенного, но было уже поздно – на кремовом шелке остался отпечаток, свидетельство содеянного.

Седые брови дона Пепе взметнулись так высоко и так резко, что, казалось, сейчас сорвутся с головы и улетят, как пара морских чаек.

– О-о-о-о! – вскрикнул в недоумении дон Пепе.

Лицо Толстяка вспыхнуло и потемнело от ужаса.

– Э-э-э-э… Позови этого человека. Он неплохо управляется с мачете.

– Сэр, я куплю вам новые брюки. Несколько пар из чистого шелка и разных цветов…

– Не смеши меня. У тебя просто денег не хватит.

– У меня есть сбережения, и я мог бы…

– Ты, кажется, не понимаешь. Дело не в брюках, дело в принципе. А принципами я поступаться не могу, и ты это понимаешь.

– Я понимаю, но…

– Хорошо. А теперь… – Дон Пепе вытянул свой хлыст в направлении Пандинга. – Эй, ты, иди сюда. Я не собираюсь торчать тут весь день.

Толстяк невидящими глазами уставился на свои пальцы.

– Сэр, умоляю, подождите. Если мне сейчас отрубить руки, я умру от потери крови. Позвольте хотя бы сделать это сегодня вечером. Мы бы разогрели утюг и прижгли рану, чтобы она не кровоточила.

– Ты что, врач?

– Сэр, умоляю вас! – произнес Толстяк срывающимся голосом. – Я не выживу, если их отрубить прямо сейчас.

Дон Пепе задумался, теребя складки кожи под подбородком.

– Ну хорошо. Я не смогу при этом присутствовать, потому что сегодня вечером я занят. Приезжают важные люди из-за границы. Но завтра я все проверю. Да, если ты попытаешься сбежать, я скормлю твою семью твоим же псам.

– Да, сэр.

Метис одобрительно кивнул, развернул лошадь, пришпорил ее и скрылся в клубах пыли.

На следующий день, как и было обещано, дон Пепе появился у Толстяка, чтобы проверить, как выполнили его указание. Толстяк лежал в своей хижине, едва живой после ампутации, за ним ухаживали его жена и Пандинг. Хозяин мельком взглянул на пышущее жаром, окровавленное тело Толстяка и покачал головой:

– Я сказал – обе руки, а не одну. Толстяк не вынес еще одной ампутации.

Пандинг во всем винил себя. Три дня спустя он в бешенстве бросился на людей, а не на тростник, но был пойман.

Однако ему сохранили жизнь.

Где-то в отдаленном уголке детских воспоминаний Жожо остался образ старика, к которому его иногда посылали – принести яиц или воды. Жил Пандинг в стороне от других людей, на самой окраине деревни. Он обычно стоял на пороге своей хижины и редко выходил на свет. В этом согбенном старике было что-то пугающее, если смотреть издалека. Но вблизи старик казался спокойным и совсем не страшным. Он гладил Жожо по голове, и рука была такая слабая, что, казалось, это дует легкий ветерок, а его похожая на пергамент кожа пахла шелухой от кокоса. Пандинг умер, когда Жожо было лет пять-шесть.

– Но… почему же дон Пепе не приказал убить Пандинга?

– Да Бог его знает, сынок! Ну и вопросы ты задаешь. Так уж вышло!

Дон Пепе был таким же старым, как все церкви, которые Жожо довелось видеть, и его окружала тайна.

4

Светящиеся зеленоватым светом электронные часы на приборной доске показывали, что время еще есть. Срезав путь по боковым улочкам и лавируя между глубокими рытвинами, они должны были оказаться на месте даже раньше условленного времени. Жожо не знал, хорошо это или плохо с точки зрения пунктуальности. Как ему следует поступить теперь, когда встреча перенесена на более позднее время? Какой цифры придерживаться? Наверное, той, что была оговорена с самого начала, – подумал Жожо, поэтому не стал петлять, а выбрал кратчайший путь.

На Сайанг-авеню перед поворотом на Шугат-драйв «мерседес» переехал кошку. Ослепленное светом фар животное на секунду замешкалось и попало прямо под левое переднее колесо. Машину встряхнуло, и все пассажиры втянули головы в плечи, за исключением Тероя, который никогда этого не делал.

– Мы сбили собаку?

– Нет, кошку.

– Крошку?

– Эй, эй! Мы сбили крошку?

– Сэр, думаю, это была кошка.

– А не крошка?

– Кошка, сэр. – Жожо свернул на обочину. – Надо посмотреть, что с машиной.

– Хм, – дон Пепе никак не мог решить, проявлять ли ему неудовольствие по этому поводу. – Ну ладно, сходи проверь.

Асфальт еще не остыл от дневной жары и прилипал к подметкам Жожо, пока тот огибал машину, пытаясь обнаружить на бампере вмятины, зазубрины или клочья шерсти. Раненая кошка корчилась сзади, в красном свете габаритных огней. Похоже, у нее был перебит позвоночник. Жожо старался не смотреть в ее сторону, но ничего не мог с собой поделать. У его дочерей была кошка похожей окраски, она спала в ногах младшей дочери. У них на кухне уже давным-давно не стало мышей.

– Вот черт, – пробормотал Жожо. – Не могу же я оставить ее в таком состоянии. – Он подошел к машине со стороны Тероя и сделал знак опустить стекло.

– Она еще жива.

– Думаешь, она выживет?

– Нет.

Терой поскреб щеку.

– Может, проедешь по ней еще раз?

– Нужно что-то делать, но…

– Что там такое? – раздался голос дона Пепе с заднего сиденья.

– Сэр, кошка еще жива, – сказал Терой. – Мы не знаем, что с ней делать.

– Она ранена?

– Да, сэр.

– Э-э-э-э… а машина пострадала?

– Нет, сэр.

– Это хорошо.

Наступила пауза, во время которой Жожо краем глаза видел, как бешено дергается раненое животное. Пауза затянулась, и Жожо понял, что дон Пепе ждет, когда он займет свое место за рулем.

Тогда Жожо спросил:

– Сэр, может, ее убить?

– Убить?

– Чтобы она не мучилась.

– А, ну да. Сострадание – это хорошо. Тогда давай.

– Слушаюсь, сэр.

– Все равно мы будем на месте раньше времени, так что… можешь не торопиться.

Жожо с Тероем переглянулись.

– Не торопиться, – машинально повторил Жожо.

– Ну да. Мы приезжаем раньше времени, и ты можешь не торопиться.

– Извините, сэр. Вы… хотите, чтобы я убивал ее медленно?

Из-за плеча Тероя показалось сморщенное лицо.

– Что ты сказал?

– Простите, сэр. Мне показалось, вы сказали, что…

– Знаешь, Жожо, если сегодня вечером у меня будет время, я помолюсь о спасении твоей души.

– Тогда я убью ее быстро, сэр.

– Вот именно, быстро, сэр! Убей ее быстро! О Боже, за что только Ты меня… – Продолжения фразы не было слышно, потому что дон Пепе откинулся назад. – Ну давай же!

Легче сказать, чем сделать. Жожо еще ни разу не приходилось стрелять из своего пистолета. Он ни разу не выстрелил ни из какого пистолета. В двенадцать лет ему сделали обрезание, а в шестнадцать, как и прочие сверстники, он потерял невинность с одной из трех деревенских шлюх. Если бы выстрелить в первый раз было так же просто! Заплатил пятьдесят песо острой на язык, но, в общем-то, безобидной даме, а она научила бы, как вставлять обойму и нажимать на курок, и не стала бы смеяться, если бы что-то не получилось.

Теперь было уже слишком поздно отпускать шуточки о своем неумении обращаться с оружием или даже просто упоминать об этом. Жожо чувствовал, что Терой в курсе. Именно Терой дал ему автоматический пистолет, который он с тех пор носил в наплечной кобуре. Когда Жожо протянул ладонь, чтобы взять пистолет, тот неожиданно оказался таким тяжелым, что чуть не упал на землю. Жожо не ожидал такой тяжести. Глупо, конечно, удивляться, что большая металлическая штуковина оказалась тяжелой, но так оно и было.

Четыре года. Прошло уже четыре года, как он перестал быть сыном слуги и сам пошел в услужение, и все это время Жожо боялся, что его неумение обращаться с оружием когда-то проявится. Но более всего он боялся, что это случится в тот самый момент, когда нужно будет защищать чью-то жизнь. Ему казалось, что это гораздо хуже, чем при угрозе его собственной жизни. Он даже провел пару бессонных ночей, представляя, как нажимает на курок, а в ответ раздается громкий щелчок незаряженного пистолета, или как Терой падает, сраженный пулей, пока он возится с предохранителем.

В одну из таких бессонных ночей его жена зашла на кухню, где не было ни одной мыши, и увидела, что Жожо сидит за столом перед кучкой патронов. Он вынул их из магазина, чтобы научиться заряжать и разряжать пистолет, но так и не смог вставить обратно. Пальцы дрожали, и он боялся, что патроны взорвутся от слишком резкого движения. Они вдвоем долго мучились с тугой пружиной патронника, продолжая заряжать и разряжать, пока не убедились, что все получается.

Ну ладно, – подумал Жожо, – теперь, кажется, все в порядке. Он нащупал под пиджаком кобуру, расстегнул ее и вытащил пистолет, такой же холодный, как банка кока-колы в кондиционированном салоне машины.

Итак: снять с предохранителя, оттянуть затвор, взять пистолет обеими руками, хорошо прицелиться и плавно нажать на спусковой крючок.

До чего же громко! Хотя раньше Жожо не приходилось стрелять самому, он частенько слышал звуки выстрелов, и это всегда было похоже на треск хлопушки. Не громче, чем фейерверк, только более четко и резко. Но случилось невероятное. Заложило уши, потемнело в глазах, закружилась голова, наступил шок…

Кошка все еще была жива.

Неужели он промахнулся? Вполне возможно, ведь на пару секунд он зажмурил глаза, перед тем как выстрелить. Надо еще запомнить, что необходимо держать глаза открытыми. Идиот! Он не может выстрелить еще раз, ведь люди в машине захотят узнать, почему ему не удалось прикончить полудохлое животное из пистолета, который запросто пробивает стену.

Но, может быть, он смертельно ранил ее, а теперь надо просто немного подождать? Однако в красном свете задних габаритных огней «мерседеса» невозможно было понять, смертельна ли рана. Жожо наклонился, чтобы рассмотреть получше.