Текст книги "Белый Дозор"

Автор книги: Алекс фон Готт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Иными словами, ты меня подкупаешь, – напряженно констатировал Квак, вертя головой по сторонам, явно высматривая что-то. Или кого-то. Глинкин ободряюще похлопал его по плечу.

– Здесь нет соглядатаев, расслабься. Мы абсолютно одни.

– Смотря чьих соглядатаев ты имеешь в виду, – нервно огрызнулся Квак. – Русская СВР всё еще работает отменно, к твоему сведению. Где гарантия того, что наш разговор не пишет сейчас какой-нибудь контрразведчик, сидящий в кустах?

Глинкин в голос расхохотался, у него даже слезы от смеха выступили.

– Знаешь, вот точно говорят: «У страха глаза велики». Да о чем ты?! И какая, к чёрту, контрразведка?! В конце концов, не считай себя фигурой, равной начальнику генштаба. В кустах никого нет, я здесь даже без охраны, – солгал он. – Да, я тебе предлагаю на меня работать. Так это называется у приличных людей, а «подкуп» оставь для классической литературы, где царят разумное, доброе, вечное и всякие прочие утопии. Меня интересует информация о деятельности НИИСИ в обмен на всё, что ты пожелаешь.

– А потом суд и тюрьма лет на пятнадцать по статье «шпионаж»? Нет уж, благодарю покорно, – продолжал выделываться Квак, понимая, что вот-вот, и они ударят по рукам.

– Работая на меня, ты в этой жизни защищен абсолютно от всего, – веско произнес магнат, – тебя будут охранять и днем, и ночью. И охрана будет очень надежной. Еще, по твоему желанию, возьмут под охрану всех твоих родных и близких. Встречаться станешь только со мной и только в обстановке строжайшей секретности. Я привык заботиться о своих людях, дорогой Саша. Но и это еще не всё. У меня также есть исследовательский центр, свой собственный. Я понимаю, что, начав работать на меня, ты, рано или поздно, перестанешь быть полезным в качестве источника информации, – Глинкин развел руками, мол, всякое случается, и продолжил: – Так вот, я предлагаю тебе возглавить мое предприятие в качестве вице-президента по науке. Это не сейчас, позже, когда ты поможешь мне и тем самым подготовишь для нас с тобой благоприятную почву, например, не допустив изобретения лекарства против рака. А этого, поверь мне, допустить никак нельзя. Это всё равно, что идти против природы! Это, чёрт меня возьми, если я не прав, то же самое, что осушение торфяников, поворот рек вспять и прочие глобально идиотические инициативы. А потом, ты только представь себе, сколько народу потеряет работу! А какой удар по науке! И что самое немаловажное, – Глинкин сделал торжественную паузу перед главным ударом, – не забывай, что при твоем несогласии честь изобретения лекарства всех времен и народов будет принадлежать, конечно же, не тебе, а твоему, так сказать, молодому коллеге. Не слишком ли много ему чести в столь юные годы? Гении обычно недолго живут, – недвусмысленно намекнул магнат.

Квак ссутулился, втянул голову в плечи, прикрыл глаза, чтобы показать, что, дескать, вот он, сильный человек, совестливый; он долго боролся с искушением, но честолюбие, тщеславие, зависть взяли верх. Что ж теперь поделаешь? Слаб человечишка под влиянием обстоятельств.

– Я согласен, – коротко бросил Квак, – но боже тебя упаси обнадеживаться, если ты меня обманываешь. Поверь, я найду способ с тобой поквитаться. Вирусология – обширная и тайная наука, и я кое-что в ней смыслю. Теоретических знаний мне хватит, чтобы…

Михаил Петрович ошарашенно посмотрел на Квака, вдруг осознав, что этот человек – скорее всего помешанный. Но тут же его изумление улетучилось, он обратил все в шутку, поднял руки, мол, сдаюсь, испуган.

– Довольно, ну что ты?! Хватит! – Глинкин, обезоруживающе улыбаясь, похлопал по плечу своего очередного раба. – Самолет ждет, у меня такие стюардессы, м-м-м… ты таких красоток никогда и в руках-то не держал. Забудь ты о мести, отравитель ты этакий, лучше начни получать подлинное удовольствие от жизни, начиная с этой минуты, я тебе берусь это обеспечить, – тут Глинкин шутливо погрозил ему пальцем, – но вкушать пищу после твоих обещаний я теперь буду с осторожностью. Кто предупрежден, тот вооружен…

5

Спиваков ликовал. Еще бы! После возвращения из командировки Александра Кирилловича словно подменили! Он сделался дружелюбен, рукопожатие его из вялого превратилось в настоящее, крепкое, и если раньше он вообще не интересовался исследованиями своего молодого «патрона», то теперь заявил, что уверовал. Так и сказал:

– Знаете, Алексей, Будапешт повлиял на меня благотворно, я вдруг понял, что был кругом не прав, представляете? Нет, нет, даже и не протестуйте, я говорю вам от чистого сердца. Ведь я прежде всего ученый, а не завхоз, которого посылают на стекольный завод за пробирками. Я понимаю, что вы таким образом стараетесь меня поощрить… Спасибо вам огромное, но… Я хотел бы, с вашего позволения, вплотную вернуться к научной работе. Это мне ближе и родней. И с вашей теорией влияния гипоталамуса на развитие злокачественных опухолей я, пожалуй, соглашусь.

– У меня нет возражений, дорогой Александр Кириллович, – широко улыбнулся простак Лёша, не научившийся еще видеть в людях их подлинную «начинку». – Работа как раз выходит на стадию опытных изысканий. Начнем пытаться лечить несчастных зверушек. Кстати, виварий уже укомплектован под завязку, – Лёша горестно вздохнул, – жаль их, конечно, придется заражать, но ведь это ради жизни людей…

– Малые жертвы, – кивнул Квак, – без них не обойтись. Вы позволите мне ознакомиться с материалом?

– Разумеется. Всё, что сделано, в вашем распоряжении. Всё в защищенных файлах, таковы требования, – извиняющимся тоном пояснил Лёша. – Так что в вашем распоряжении мой кабинет и мой компьютер, пользуйтесь столько, сколько вам нужно. Я не хочу указывать вам, что делать, не имею на это морального права, ведь вы и старше меня, и гораздо опытней, так что вы уж, пожалуйста, решайте сами, на каком этапе подключиться, какое из направлений вам покажется наиболее, так сказать, симпатичным. Карцинома, саркома… – Алексей начал перечислять ужасные названия раковых опухолей. – При любом вашем выборе вы автоматически возглавите ту научную группу, которая занимается выбранным вами направлением.

– А вот этого не надо, – Квак энергично замотал головой, – это будет неверно, люди не поймут, произойдет конфликт. Дайте мне место лаборанта в своей группе, я буду доволен и этим.

Лёша рассмеялся, он ценил нормальный юмор.

– Александр Кириллович, какой же вы все-таки замечательный человек! Ах, как жаль, что мы только теперь с вами вот так хорошо поговорили. Столько времени упущено! Но ничего, наверстаем. Предлагаю вам войти в состав группы Кирьянова, он ведет параллельные исследования, независимые от моих. Соблюдаю принцип интеллектуальной конкуренции, – пояснил Лёша, – при одинаковых вводных, группы идут каждая своим путем. Кто знает, быть может, я окажусь неправ, так Кирьянов всегда сможет показать мне, в чем именно я ошибался и, соответственно, наоборот.

– Разумно, – чуть ли не искренне похвалил Лёшу Квак и подумал: «Умно придумано, талантливо. Неновый подход, но он в исследовательской работе самый верный. Чем больше у задачи предварительных решений, тем более полным и красивым станет основное. Тактика мозгового штурма вполне себя оправдывает».

– Я бы присоединился к вам, если вы, дорогой Алексей, не возражаете, – глядя Спивакову прямо в глаза, чтобы уж наверняка, и зная, что тот ему не откажет, заявил Квак, – у нас с вами одинаковое безграничное стремление к триумфу во имя науки, так давайте пройдем этот путь вместе. Говорю совершенно искренне, не имея за пазухой камня. Ваш выбор, разумеется, но я бы с превеликой радостью встал к вам под крыло. Как вы на это смотрите?

– Как я смотрю? – задумчиво пробормотал Лёша и пожал плечами. – Да, в сущности, неплохо я на это смотрю. Почему бы и нет? Заодно все эти дурацкие слухи о нашем конфликте сразу сойдут на нет. Знаете, они меня как-то угнетали.

– Понимаю, – кивнул Квак.

– В таком случае приступайте немедленно. Но как же ваша хозяйственная деятельность? Ведь надо ее перепоручить кому-нибудь?

– Пустое, – шутливо отмахнулся Квак. – Там множество незаконченных процессов! Только я и в состоянии что-то понять. Буду время от времени продолжать курировать, если не возражаете, а то если начать кому-то сдавать дела, то всё полетит в тартарары, честное слово. Еще попадется какой-нибудь жулик, не дай бог.

– Ну что ж… Пусть будет так, – неуверенно согласился Лёша. – Я вам доверяю всецело, Александр Кириллович.

– Ценю, – поклонился Квак, – отплачу вам той же монетой.

…Глинкин, после первого обстоятельного доклада Квака, впал в замешательство. «Чем они там занимаются в своем НИИСИ? – раздраженно думал он, прогуливаясь в одиночестве в одном из своих подмосковных имений. – Какая еще первичная частица? Это же бред, сказки! Правильно сказал Квак, что Спиваков этот занимается лженаукой. Так и есть! Пытаться создать препарат для лечения онкологии всех типов на основе компонента, которого нет, которого никто в глаза не видел! Я далек от науки, мое дело – бизнес, но даже я понимаю, что это полнейший бред и пустота». Глинкин вошел в дубовую аллею, посаженную еще фабрикантом Гольдманом в конце XIX века. Гольдман исстари слыл чернокнижником и еретиком, и в то время слухи о нем ходили самые ужасные. Рассказывали, что он заживо варил некрещеных младенцев, которых покупал у цыган, поклонялся дьяволу, насылал порчу на конкурентов и якобы даже летал по воздуху. Впрочем, в революцию фабрикант куда-то сгинул, может быть, эмигрировал, и остались от него полустертые воспоминания да вот эта аллея вековых дубов, среди которых один был настоящим великаном. Таким, что и вдесятером не обхватишь. Не дуб, а подлинный баобаб.

Глинкин особенно любил гулять здесь и пользовался всякой возможностью побыть в одиночестве среди столетних деревьев. Сентябрь был еще ласковым, стояло бабье лето, дубы роняли желуди, и магнат, всё чаще замечая их, вдруг задумался: «Желудь, такая маленькая штука, ерунда, пустяк, а из него, тем не менее, вырастает огромное дерево. Из малого происходит великое…» Он остановился, поднял с земли желудь, подошел к самому большому из дубов, прикоснулся к могучему стволу, задрал голову, всматриваясь в раскидистую крону, словно желая убедиться, что это не ошибка, а Божий промысел, и действительно из маленького семечка вырастает за десятки лет настоящий великан.

– А может, это никакая и не пустота, – вслух произнес Михаил Петрович, – в жизни, в бизнесе, нет ничего случайного, всё цепляется одно за другое. Не зря я наткнулся на этот желудь. А вдруг парень прав? Послушать Квака, так того давно пора гнать из науки за шарлатанство, но Квак, конечно, никто, ноль, и с его мотивацией всё понятно: завистливая сволочь, мечтает сплясать на чужих костях. А парень решил повторить божественное деяние, пойдя путем естественного развития. Ведь если дуб получается из желудя, а любой живой организм из семени, то и весь этот мир когда-то кто-то сделал именно так, оплодотворив безжизненную Землю. Из чего родилась вся жизнь на Шарике? Что за первый организм появился на планете? Кто это знает, кому это ведомо? Но ведь было же что-то изначальное…

Глинкин впал в состояние глубочайшей задумчивости. В своих мыслях он несколько раз подходил к порогу, за которым (он это чувствовал) находилась истина, но переступить порог ему мешало его собственное «не может быть». Но нельзя недооценивать большого бизнесмена, который за свою жизнь прекрасно научился разрушать или обходить преграды, мешавшие ему на пути к цели. Вот и со своим скепсисом Глинкину удалось справиться. Он вошел в аллею, будучи согласен с Кваком и считая путь Спивакова несерьезной тратой времени и средств, а вышел из аллеи убедившись в Лёшиной правоте, уверовав в его идею, и лица на Глинкине не было, – он понял, что теперь в любой момент и он, и вся «Ассоциация» могут оказаться в провальном проигрыше. Ведь если этот юнец найдет… «Как бы поправильнее назвать? – продолжал размышлять Глинкин. – Атом? Элемент? Частица? Да. Пожалуй, частица. Частица Бога, в которой не может быть болезни, так как изначальная жизнь – здорова, вот и человечишка, если в идеале, то рождается абсолютно здоровым. Это потом, позже, к нему цепляются болячки. Да… А парень-то, оказывается, и впрямь гений. Нужно с ним кончать, иначе мы все по миру пойдем».

Глинкину представилась вдруг ужасная картина бытия, в котором никто не болеет, все живут до ста двадцати библейских лет, все довольны и счастливы. «Золотой век как он есть. Раз уж больше некому, то мне придется не допустить его начала. В Золотой век все равны друг перед другом, нет ни богатых, ни бедных, просто коммунизм какой-то получается», – думал Глинкин, покусывая нервно губы, словно неуравновешенная институтка. И вдруг его осенило, всё разом встало на свои места:

– Ну конечно! Как же я раньше не допер! Ведь это тот япошка, которого мои парни взорвали по просьбе старого лукавого беса Урикэ! Да ведь он прилетел на Камчатку за каким-то редким растением! И ниточка от него тянется к Спивакову! Дубина ты, Миша, – обругал сам себя Глинкин. Да ведь это настоящий заговор яйцеголового молодняка! Они все небось в одной организации, все там коммунисты-идеалисты. Да если бы мне раньше немного подумать и всё сопоставить, тогда бы я захватил того япошку, живым доставил его в Москву и тут бы всё из него вытянул! О, черт, черт, черт! Как же я поспешил! Никогда не стоит сначала взрывать, а потом думать. Надо всё делать наоборот, а виной всему – моя привычка родом из лихих девяностых. Там времени на размышления не было: либо ты, либо тебя. Стреляли все и во всех без разбору. Ну да ладно. – Машинально Глинкин подумал, что неплохо бы сейчас хлопнуть водочки, успокоить нервы.

– Надо с ним кончать, – повторил он, вернувшись в особняк, – чем скорее, тем лучше. И так, чтобы это ни в коем случае не выглядело как насильственная смерть. Парень вхож на самый верх, начнут копать, а они умеют искать, когда им это нужно. Придется много заплатить, причем всем и сразу, они там любят денежки. Ай да Квак, ай да пригодился! Положительно, в стукачах есть большая польза, пытаться измерить которую деньгами – напрасный труд, стукачи бесценны, как бесценна в наше быстрое время нужная информация. Прости, парень, прости, Алексей Спиваков – светоч российской науки, но я тебя только что приговорил к смерти. – Глинкин потер руки, достал бутылку и стакан, налил себе. На стекле отпечатались все пять его сильных пальцев.

Глава 5

Ешьте больше, молодой человек – «Salvarevitum» – Случайный пациент – Повязка для генерала – Что бывает, если разговаривать с деревьями – Против жизни

1

Отставной генерал-лейтенант Петр Никитич Войтов занимал большой кабинет с адъютантским «предбанником» в доме, стоящем в первой линии со стороны Александровского сада, неподалеку от Кутафьи башни и Боровицких ворот. В этом доме, как свидетельствовали многочисленные мемориальные доски на стенах, в разное время проживало множество важного при советской власти народа. И даже известная большевистская Мессалина и любовница злобного калмыка Ленина, Инесса Арманд, вставала здесь на постой, принимая лысого своего любовника в будуаре, раскинувшись на подушках по-турецки (гламур того времени) и облаченная в пеньюар парижской работы, украшенный брабантскими кружевами. Ленин тайком пробирался к ней, пил чаек вприкуску и рассказывал о мировой революции. Было им удобно и томно…

Генерал отбросил в сторону карандаш, с которым привык читать всё подряд, начиная от докладных записок личного состава и заканчивая энциклопедическими статьями, до которых он был большой охотник (постоянно изучал что-то новое, насыщал мозг информацией, не давая шансов старческим болезням). Был генерал пожилым человеком под семьдесят и совсем недавно стоически перенес новость о том, что болен, и болен, по всей видимости, весьма опасно и в очень странной форме.

Выйдя в резерв по выслуге лет, генерал Войтов был назначен курировать специальные проекты в области здравоохранения в основном еще и потому, что зарекомендовал себя как честный служака, мзды не бравший, солдатиков на строительстве своей дачи не использовавший, живший на всем казенном и тем только и довольный. Был он человеком старой закалки, спины ни перед кем не гнул, говоря так: «Перед кем имел право кланяться, так те все давно на том свете и в бронзе отлиты, а новые, перед кем бы кланялся, еще на свет не родились».

Рак и прочие, не менее ужасные болезни не делают сословных различий. Раку всё равно кого убивать: бомжа или дворянина. Рак сожрет и того, и другого. Однако новые дворяне и бояре с таким раскладом карт судьбы сосуществовать не желали, и на НИИСИ выделяли колоссальные средства, справедливо считая, что тем самым обезопасят в первую очередь себя и обеспечат себе любимым здоровую и долгую жизнь. После скоропостижной кончины Агабабова, вследствие крупной растраты казенных денег, Войтов, выражаясь по-военному, «взял командование на себя». Институт был выведен из системы Министерства здравоохранения, снят с его баланса и финансировался напрямую из специальных, закрытых фондов, а за расход денег отвечал лично Войтов и делал это с точностью поразительной, к невероятному удивлению людей сведущих, не утаив для себя ни гроша и не допуская «хищения, понимаешь, государственной собственности».

Квак был Войтовым нелюбим, и генерал держал Александра Кирилловича «на карандаше», однако ничего против заместителя директора не предпринимал, считая, что уж лучше пусть ему, генералу, известно о размерах Квакова воровства, чем не будет известно вообще ничего, поменяй он Квака на кого-то другого. К тому же любимец и протеже генерала Лёша Спиваков, с чьим отцом Войтов был в свое время сильно дружен, дал генералу понять, что Квака он «сожрать» не даст, а такие душевные порывы Войтову импонировали, и он до поры до времени оставил вороватого и подловатого заместителя директора в покое.

На выбор у генерала было два офиса. Первый – за той самой, красного кирпича стеной, в желтом административном здании, где в тесноте, да не в обиде трудились разнообразные чиновники. Второй – был ему предложен в доме Инессы Арманд, и генерал, не раздумывая, выбрал его, рассудив, что лучше уж быть подальше от самого царя-батюшки и его опричников, сидя за околицей, на отшибе, и, по мере надобности, ходить с докладом в Кремль, скромно, в неброской штатской одежде проходя мимо вахтенных офицеров, с подобострастием отдающих старому служаке честь. Форму Войтов по вполне понятным причинам давно не носил, давно отвык от нее, но вот честь без фуражки отдавать не имел привычки. Со временем генерал выработал жест вскинутой в приветствии руки, согнутой в локте. Кто-то однажды намекнул ему, что приветствие старого генерала весьма смахивает на «малую зигу», столь популярную в тридцатые-сороковые годы двадцатого века в Германии среди высших бонз Третьего рейха, но на это генерал неизменно отвечал, что здоровается, как положено белому человеку и воину, что подобное приветствие было нацистами сильнейшим образом скомпрометировано, поскольку активно ими употреблялось все тринадцать лет, пока те находились у власти. Вот и с Лёшей, который с утра пораньше (генерал был на работе с семи часов каждый день, включая выходные) постучался в его дверь, чтобы сообщить наконец радостную весть (в лаборатории позапрошлой ночью Спиваков синтезировал первый пробный образец препарата, прототип), генерал поздоровался точно таким же манером: рука согнута в локте, смотрит вверх, ладонь откинута, пальцы сомкнуты: именно «малая зига»!

– О, молодое дарование пожаловало! – обрадовался Войтов. – Заходи, заходи! Завтракал? Можем заказать? Принесут.

– Нет, Петр Никитич, не завтракал, – честно признался Алексей, соблюдая всегдашний ритуал. Отказаться от завтрака с генералом означало сильно того обидеть. Старик обожал кормить своих гостей блюдами из кремлевской столовой, которые доставляли ему с главной кухни страны в специальных судках и сервировали тут же, в кабинете, сотрудники Федеральной службы охраны.

– Ну-с, – потер ладони очень довольный Войтов, – думаю, что ты не откажешься от вот такого, например, меню, – он нацепил очки и взял в руки карточку с блюдами на сегодня, принялся читать: – Так-так, посмотрим, чем сегодня эти баре нас попотчуют. Значит, так: каша гурьевская. Будешь кашу гурьевскую, с изюмом?

– Буду, – кивнул Лёша, не любивший изюм за то, что тот полнит, но помнивший про обидчивость генерала и про его расположенность к людям с хорошим аппетитом. Такие персоны всегда вызывали в Войтове восторг. «Раз человек хорошо ест, – говаривал генерал, – значит, это хороший человек, и с ним можно иметь дело. Бывают, конечно, исключения, но для определения нехороших людей есть иная система фильтрации, именуемая Уголовным кодексом».

– Чудесно! – воскликнул генерал. – Омлет со спаржей и сыром «Грюйер». Как тебе такое предложение? Будешь омлет со спаржей?

– Вы еще спрашиваете! Конечно, буду!

– Превосходно, молодой человек, великолепно! А вот еще тосты с малосольной форелью, тосты с испанским хамоном, овечий сыр в рассоле, ассорти фруктовое, резаная дыня. Рекомендую хамон, – генерал поверх очков в ожидании уставился на Алексея, и тому ничего другого не оставалось, как радостно закивать ему в ответ. Он съест всё, это приговор, который надо принять мужественно, с улыбкой на лице, так как никакой суд его никогда не отменит.

– Свежевыжатый сок?

– Не возражаю.

– Апельсиновый?

– Разумеется.

– Тебе два стакана?

– Пожалуй.

– Пусть принесут большой кувшин. У них очень вкусный сок. Оладьи с кленовым сиропом?

– Э-э-э… Да…

– Немного маринованных креветок?

– О, да. Обожаю их. Креветки – это круто.

– Кофе с молоком?

– Неплохо бы. В самом конце!

– Еще не конец! – обрадованно вскричал генерал. – Под кофе рекомендую особый десерт, кремлевская классика для мужчин: два вида сырых орехов – грецкие и кешью, башкирский мед первой качки, и всё это с деревенской жирной сметаною. Очень вкусно и очень полезно! Пробовал когда-нибудь такую штучку?

– Нет, – честно признался Лёша, – но что-то такое слышал. Это, кажется, для увеличения мужской потенции?

– Вот именно! Ешь это каждое утро, и твоя девушка прибежит к тебе хоть на край света, хоть за край. Никто, кроме тебя, ей будет не нужен, гарантированно и проверено! – Генерал хлопнул ладонью по столу и потянулся за телефоном, чтобы продиктовать заказ.

– Нет у меня больше девушки, Петр Никитич, – упавшим голосом грустно сказал Лёша, – с тем к вам и пришел.

Рука генерала застыла в воздухе. Он отреагировал мгновенно:

– Вот как? Была же у тебя девушка, я помню. Подожди-ка… Марина? Фамилия у нее еще польская. Ваджея, кажется?

– Ну и память у вас! – искренне восхитился Лёша. – Вы все помните!

– Издержки профессии, – отрезал Войтов. – Вы расстались? Ушла от тебя? Что-то нестандартное, раз ты с этим пришел ко мне, старому генералу, а не к психоаналитику, берущему сто баксов за час и говорящему своему клиенту: «Просто смиритесь с вашей проблемой, и через какое-то время вам станет легче». Нет, ты заметил? Клиенты бывают у проституток и психоаналитиков. И первые дают гораздо больше, нежели вторые. От проституток вообще много пользы, – назидательно молвил генерал.

– Простите, не согласен. Психоаналитики хотя бы не заражают срамными болезнями, – усмехнулся Лёша, – хотя девчонки на панели, конечно, люди глубоко несчастные, у каждой история на хороший роман потянет. Помните Толстого? Он очень любил эту тему. Да, интересно получается. Но я и не хожу ни к тем, ни к другим. У меня проблема почти криминальная, Петр Никитич. Марина исчезла.

– Как так?! – Войтов даже подпрыгнул в кресле. Всё же для своих лет он был еще удивительно резв. Была ли тому причиной сметана с орехами, ежедневно принимаемая им на протяжении многих лет, – неизвестно. О своем диагнозе генерал предпочитал не думать до поры до времени. Просто запретил себе, и всё тут.

Лёша только руками развел:

– Так… Квартиру продала, телефон поменяла, и ни слуху о ней, ни духу.

– Квартиру продала? Так, может, квартирное мошенничество и криминал? – сразу встрепенулся Войтов. – Проверить не мешает. У тебя ее фотография есть? Хотя не надо. Пять секунд.

Генерал вызвал своего секретаря, тот строевым шагом вошел в кабинет и почтительно замер, ожидая указаний начальника.

– Сережа, тут человека надо срочно отыскать. Запомнишь, как зовут, или записать?

– Обижаете, товарищ гене… – внезапно секретарь осекся, и лицо его приняло испуганное выражение.

– Какой я тебе генерал? – укоризненно произнес Войтов. – Просил ведь тебя обходиться без званий. Просто по имени, отчеству или господин Войтов.

– Слушаюсь, тов… Прошу прощения, господин гене…

– Ладно, валяй, – махнул на секретаря Войтов, – ты неисправим, Сережа. Короче, Марина Ваджея. И ты постарайся что-то узнать, пока мы будем завтракать. Да постой! – едва удержал генерал расторопного секретаря, которому больше подходило бы именоваться «адъютантом», – а завтрак-то!

…Завтрак проходил спокойно, как и подобает трапезе, во время которой ее участники намерены поглотить гигантское количество вкусной еды. Лёша с содроганием смотрел, как стол для заседаний, накрытый чистенькой скатертью, уставляли многочисленными яствами два молчаливых человека в штатском. На первый взгляд, употребить всё это в пищу было невозможно, но Лёша знал, что покуда с едой не будет покончено, никакие дела с места не сдвинутся. Генерал ел очень мало, зато любил смотреть, как это делают его гости. В конце он традиционно спрашивал своих посетителей, наелись ли они, и если после генеральского угощения человек еще в состоянии был говорить, то Войтов приходил в настоящий восторг, слыша в свой адрес несвязные слова благодарности совершенно объевшегося гостя.

– Ну, а как дела в институте? – спрашивал генерал, прихлебывая зеленый чай из древней чашки тонкого фарфора с золотым ободочком (так, пустяк, всего-то из царского сервиза вещица).

– Вас что-то конкретное интересует или в общем? – переходя от гурьевской каши к омлету, поинтересовался Лёша.

– Да меня всё интересует. Особенно, конечно, то, как продвигается процесс с изобретением твоего сказочного препарата для лечения всего на свете.

– Ну, не всего на свете, разумеется (омлета оставалась половина большой сковороды), а вот некоторые виды рака уже сейчас можно купировать на ранних стадиях, и довольно успешно, – поделился Лёша с Войтовым абсолютно секретной пока информацией, ибо сам еще не до конца уверовал в получившийся только два дня назад предварительный результат.

– Вот как? Это занятно. Ну, а дома как дела? Как мать? Ты вроде осунулся, исхудал. И какие же виды рака ты сможешь останавливать на ранних стадиях? – словно между прочим спросил генерал, чей диагноз, поставленный в госпитале Бурденко, не оставлял ему надежды на неточность.

– Много чего женского, – Лёша сделал попытку незаметно отодвинуть от себя тарелку, где горкой возвышались бутерброды с рыбой и ветчиной, но генерал тоже, как бы невзначай, придвинул тарелку еще ближе к Алексею.

– Да, женского, – со вздохом принимаясь за первый бутерброд и подливая себе сок из хрустального, с серебряной крышкой литрового кувшина, повторил Лёша, покорившись участи обжоры поневоле, – груди, репродуктивных органов…

– Молодец, – похвалил генерал. – Я всегда говорил, что из тебя большой толк выйдет. Не то что от этого твоего Квака. Кстати, как он?

– У нас с ним замечательные отношения, – искренне ответил Лёша. – Он попросился обратно в науку и сейчас работает в одной группе со мной, так что наша маленькая победа – это и его победа тоже. Он действительно внес вклад в общий успех.

Корректный Алексей слукавил, не стал рассказывать генералу о колоссальных провалах в знаниях у Квака, о его раздражающей манере всё делать очень медленно и постоянно при этом переспрашивать, перестраховываться, а порой, вдруг совершенно неожиданно, проявлять инициативу и буквально влезать с бесконечными расспросами и рекомендациями. Положа руку на сердце Спиваков уже сожалел, что поддался слабости и удовлетворил просьбу Квака о возвращении того «в науку». Уж лучше бы он занимался закупкой пробирок…

– Занятно, что этот Квак еще и ученый. Как много у человека талантов, – с явной иронией заметил Войтов. – Ну да бог с ним. А что ты думаешь по поводу достижения главного, так сказать, результата? Когда можно рассчитывать на создание самого препарата и его запуск в серию? Видишь ли, я не просто так спрашиваю, мой дорогой Алексей. Те же самые вопросы, возможно, в более резкой форме, задают мне там, за красной стеной, в Кремле. Ты ведь понимаешь, что и они тоже смертны, их интересует собственное здоровье, ну и деньги, конечно же. Те, что твой институт потребляет. То, что у тебя есть промежуточный результат – превосходно. Это лишний раз убедит Министерство финансов не сокращать содержание НИИСИ, а разговоры такие я краем уха слышал. Но ты не волнуйся, покуда я жив, тебя не тронут.

Страшно объевшийся Алексей допил свой кофе и, убедившись, что пытка едой окончена и больше на столе не осталось ничего съестного, с наслаждением откинулся на спинку стула. У него не было секретов от Войтова, поэтому Алексей честно признался:

– Для того, чтобы нам закончить работу над этим препаратом, для того, чтобы всё получилось, необходимо некое супервещество, о котором мне не так уж много известно, но я точно знаю, что оно встречается в природе. О нём может рассказать мой приятель из Японии, ученый по фамилии Китано. Саи Китано. Он, к сожалению, никогда не был в России, но скоро будет конференция в Париже, где я выступлю с докладом и расскажу о наших успехах. Там мы с Китано договорились встретиться, и там же он обещал передать мне обработанные в его лаборатории в Токио образцы этого вещества. Полагаю, что, получив их, понадобится от полугода до года, чтобы вывести новый, совершенный препарат в серию.

– Чудесно! Если у тебя всё получится, то это, несомненно, Нобелевская премия. Тут и к гадалке не ходи, – улыбнулся генерал, особенно довольный Лёшиным аппетитом. Вдруг выражение его лица резко изменилось, и Спиваков понял, генерал вспомнил что-то сверхважное. Так и вышло.

– Послушай, как ты сказал фамилия твоего японца? Китано?

– Совершенно верно. Вы его знаете? – удивился Лёша.

– Мне кажется, да. Его самого не знаю, а вот о нем мне вроде известно, я припоминаю, что уже слышал эту фамилию. Так, ну где там мой Сережа?

Войтов позвонил секретарю. Тот, словно за дверью стоял, появился мгновенно, и Лёша машинально отметил выражение лица секретаря-адъютанта. Парень смотрел на него с грустью и сочувствием. В руке секретарь держал подготовленную им справку.