Текст книги "Белый Дозор"

Автор книги: Алекс фон Готт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 3

Видение о Черной Богине – Ожившее тату – Проклятые язычники – Капитан – Холодная река

1

Марина очнулась от того, что кто-то гладил ее по лбу, щекотал по шее, нежно, будто котенка. Открыла глаза – показалось, что юркнул кто-то совсем маленький в укромный уголок, и смешок его услышала она: тонкий, словно сосулька на ветру тренькнула в солнечный морозный денек. Потянулась, подумав о зиме с вожделением, хотя никогда раньше ее не любила. Вспомнила свой нынешний сон и представила хруст снега под ногами, лунную дорогу, начинавшуюся сразу за околицей деревни и шедшую через поле, до черного леса. А в поле пруд, сказывали, сам Перун наступил каблуком, когда бился с черной подземной ратью, и с тех пор пруд этот здесь, с незапамятных времен, а сколь глубок, о том никто не ведает. Говорили в деревне старики, что нету у него дна, у пруда-то…

Марина села, как следует тряхнула головой. Что только за чушь лезет?! Сон ведь! Всего лишь сон, и больше ничего нет. Нет луны и серебристой дороги на снегу, и тишины благодатной, когда с одного конца деревни слышно, как на другом конце, в стойле, шевельнула во сне ухом жеребая кобыла. А вместо тишины да воли теснота и маета, а вместо света лунного – полумрак ночной дороги, лишь по темному потолку купе проносятся светлые полосы, когда минует состав освещенный, пустой за ночным временем полустанок.

Глаза ее пообвыклись в темноте, она осмотрелась: пустое купе, никого, но полки застелены простынями непримятыми, никто и никогда на них не лежал. На столике, у окна, разложена кое-какая снедь: так, ничего особенного: пачка печенья «Юбилейное», банка консервов «Сардины в масле», стеклянная баночка огурцов, буханка «Бородинского», приборы, салфетки. Стояла бутылка минеральной воды, кажется, «Ессентуки». Марина, впервые за долгое время вдруг поняла, что к ней вернулся ее прежний, здоровый аппетит. Вмиг с сардин была сорвана крышка, огурцы вскрыты, да на черный хлеб, да с хрустом – вкуснятина! От «Ессентуков» чесалось в носу, печенье «Юбилейное» требовало чая «Цейлонский» кирпичного цвета, в стакане и в подстаканнике, с двумя белоснежными кусками выданного проводником рафинада. Марина соскочила с полки, ощутила, что икры налиты силой, с восторгом уперлась в края верхних полок, сделала стойку на руках, словно на брусьях подтянулась: всё, как раньше, ничего не болит, сильное, молодое тело ее вновь при ней. Где-то там, внутри сидевшая тихая смерть перестала надсадно ныть!

– Боже мой! Боже мой! – чуть было не крикнула девушка. – Да что же это?! Ведь чудо! Не может быть! Всё, как раньше!

Она нашарила выключатель, догадливо посмотрела на стенку у двери, так и есть: висит небольшое зеркало, в самый раз поглядеться, рассмотреть себя по плечи. Она всмотрелась и, не выдержав, рассмеялась звонким, счастливым смехом: тени под глазами исчезли, бледность ушла, морщины, гусиными лапками выходившие из уголков глаз и еще глубокие, взбороздившие лоб, сгинули без следа. Двадцатишестилетняя девушка, за считаные дни превратившаяся в старуху и к моменту своей встречи с компанией людей на перроне выглядевшая изможденной, высохшей пожилой женщиной, вновь вернула себе молодость, красоту, прежний овал лица и здоровый румянец на щеках. Хотя сказать «вернула себе» – это, конечно, весьма опрометчивое заявление. Вернули ей. Оставили попользоваться до поры… Но Марина ни о чем плохом думать не могла, она всё смотрела в зеркало, трогала себя то за нос, то за подбородок, гладила свои щеки и всё приговаривала:

– Это же сон, сон!

Если бы в купе было хоть немного просторней, то она пустилась бы в пляс. Всё это происходило с ней сейчас, здесь, наяву, и она жива и будет жить, ха-ха! Вне всяких сомнений, всё было реально: и еда, и плавно качавшийся под ногами пол купейного вагона, и электрический свет, и отражение в зеркале… Марине страшно захотелось с кем-нибудь переброситься парой слов. Показаться на людях. И она сдвинула в сторону дверь купе, вышла в длинный узкий коридор вагона. Двое («Как правильно их называть, – машинально подумала Марина, – их имена, вот в чем вопрос»), тот, кто назывался Навиславом, и еще один парень, имени которого она еще не знала, сидели возле ее купе на корточках и о чем-то мирно беседовали. Когда кто-нибудь из «обычных» пассажиров проходил мимо, они вежливо вставали, чтобы не мешать, но с места своего не двигались, охраняли купе.

Они дежурили по двое уже третьи сутки подряд. Поезд летел сквозь страну, и всё это время Марина спала крепким сном, в который ее погрузил Велеслав. Ей освободили целое купе, и видавшие виды, ко всему привыкшие проводники, глядя на караул у двери, думали, что инкогнито путешествует важная персона. Поезд летел через всю страну от столицы в сибирские дали, а в одном из купе членами общины было устроено что-то вроде капища, походного святилища, где окно закрыто плотной шторкой, где денно и нощно горели пекельным, багровым пламенем черные свечи, а свободные от несения караула родовичи прославляли волю Велеса и Мары, заметивших их, смертных, на Шуйном пути, послав им в теле немощной Марины величайшую из святынь – сокрытый до поры от людей образ самой Мары.

2

Проснувшись после долгого сна, Марина сперва не могла понять, откуда она знает всё о той своей второй сущности, которая спала в ней до поры до времени и блокировала волю самой Марины в редкие моменты своих проявлений. Но потом вспомнила, что у сна ее было страшное продолжение. Да ведь она упала в тот пруд! Проломив на диво тонкий при трескучем морозе лед, камнем пошла на дно, но так его и не достигла, ибо нет дна у ночного кошмара, в котором безраздельно господствует Черная Богиня. Она была поблизости, она нашептывала Марине рассказ о себе, и была ее повесть сладка, как соты, текущие медом, горька, словно кора осины, тяжела, как сыра земля на груди у лежащего в могиле. Марина вспомнила, всё вспомнила…

Мара – та, кто владычествует в смерти. Она безумна и мудра, она старуха и желанная дева, она Жива и Мара, она живет, хоть она и мертва. Ее жизнь – сама смерть. Это понятно немногим, но тот, кто ведает истину, воистину умен и мудр!

Постичь сущность Мары сложно тому, кто никогда не вникал в суть вещей, заменив потребность души маетой земного мира и став тем самым послушным и безмозглым рабом Мары – повелительницы всех несчастий людских, в которых люди привыкли винить кого угодно, лишь бы только не самих себя.

Марина задумалась: «Как часто люди ругают жизнь, называя ее то тельняшкой, то зеброй, имея в виду „белые“ – спокойные, и „черные“ – несчастливые полосы в жизни. Понять, отчего происходят с ними несчастья, люди, в основной своей массе, и не пытаются, и виной тому – опасение узнать „лишнее“, страх перед неведомым и желание ходить в стаде с привязанным к шее колокольчиком, чтобы пастух вовремя щелкнул своим бичом, загоняя обратно в стадо отбившуюся от него скотинку. Такие люди угодны Маре, вредящей им безмерно, как заклятым врагам своим, ибо более всего Черная Богиня ненавидит людскую тупость и бездушие. У таких Мара отнимает надежду, радость и, наконец, саму жизнь, перед смертью заставляя таки замученного ею обратиться к его же собственной, прежде не нужной душе и поговорить с ней. Незнание о Маре и, тем более, ее яростное отрицание подобны нежеланию познать себя, задуматься об устройстве этого мира и похожи на темную комнату, где больно бьют палкой вдоль спины, а кто именно и за что, того немногим дано понять».

Когда-то, в далекие чудесные времена, когда боги ходили по Земле наравне с простыми смертными, мир был другим, как была другой и вера. Боги правили людьми тогда, и люди старались жить в почтении к богам. Беды человечества начались после того, как алчные цари людей, жаждущие единоличного себе поклонения, поняли, что многобожие ширит свободу в сознании людском, и началась тогда эпоха единого Бога, потому, что один царь на Земле и один Бог на небе, вот тебе человечек, кланяйся! – а боги рода, исстари помогавшие предкам в нелегкой их жизни, были повержены и объявлены новой верой дьявольским отродьем. С тем ушло почтение к родовым связям, житье общинное, круговая порука и помощь, когда всем миром родичу своему помогали. И стали люди жить обиняком, всё больше погружаясь в одиночество и тоску, где безраздельно царит Мара – Богиня Черно-Багровой Зари.

Мара… Кто же она? Объяснить ее сущность всё равно что объять необъятное. Она воплощение ужаса для тех, кто считает ее таковой, она всемилостива и почитаема теми, кто идет указанным ею Шуйным путем, путем левой руки. Мара – супруга Велеса-Чернобога, скованного в Нави подземной, жаждущего вырваться из темницы своей и уничтожить всё сущее.

Мара, Мора, Морена – темный лик великой матери Макоши. Она – зимы Богиня, ночи царица, смерти владычица. Там, где присутствует Мара, всегда холодно и сыро. Сторона Мары – левая, поэтому те, кто поклоняется ей, плюют через правое плечо, почитая левое, чтобы не обидеть Черную Богиню.

Стихия Мары – мертвая вода: всякая мутная, для питья непригодная, с гнилью болотной, да с илом, да с нечистотами перемешанная.

Время Мары – вся половина года, в которой только есть холодная зима.

Сторона ее – север и северный запад.

Цвета ее – белый траурный, черный – тайный, черно-багровый – цвет Навьего, подземного, или пекельного пламени, поглощающего всякий прочий свет.

«Навь…» – Марина вздрогнула, она видела! О, Навь! – мир подземный, страна мертвых, Велесовы луга. Там, в черных водах, видела она отражение Навьего мира – Мира Мертвых… Там, в мире Нежити и Безразличия, безраздельно царит тоска и острые камни повсюду. Они покрыты льдом, и сердце всякого, приходящего в Навь, превращается в лед.

Явь же – наш мир, обиталище живых людей, мир суетный и разный. А над Навью и Явью – Правь небесная – сад Ирийский, обитель света и Белых Богов: Сварога, Перуна, Даждьбога…

Явь с Навью Калинов мост, над рекой Смородиной висящий, соединяет, и на другом конце моста, на Навьем берегу, встречает души людей Мара – грозная владычица Велесовых лугов, за границей, «крадой» миров лежащих. Яви берег покрыт изумрудной травой, полог и светел. Нави берег черен и крут, черепами людскими, костями истлевшими приметен.

Присутствие Мары в Яви ощущается повсюду, и мудрость вкусивший увидит и почует ее всегда. Вкус ее солон и горек. В ночи, особенно в лунной, она властвует безраздельно, а днем время ее – полудень, или «черный полдень». Отсюда многие рассказы о бесчинстве тьмы в такое время, словно от начала создания мира прописанные.

Металл ее – серебро, иначе Марино или Велесово железо, каменья ее – лунный камень и жемчуга, звери ее и птицы – змеи, ящерицы и черви, что жрут трупы, волки серые и белые, вороны черные и седые, совы и филины, лебеди черные и белые. Дерево ее – осина, цветок Марин растет на могилах и в чащах лесных. Кому то ведомо, завидя тот цвет, дальше не пойдет, ибо там Она.

Ягода Мары – калина, по мосту Калинову название свое получившая, ибо красна и сладка в мороз, как воды Смородины-реки, меж Явью и Навью текущей. Число Мары – девять, в неделе день – понедельник, ночь ее, в которой, кроме Мариной, никакие прочие силы не властны, – со среды на четверг.

Места в Яви, где присутствие Черной Богини особенно сильно, – все гиблые, безлюдные места: кладбища, свалки, места великих сражений, тюрьмы, больницы, брошенные дома, руины и развалины, овраги и болота, чащи и заводи речные, поляны лесные, где лишь трава болотная растет, а мертвые деревья тянут иссохшие ветви свои к небу в тщетной надежде отыскать свет и тепло. Марина видела места тоски и уныния в черном бездонном омуте. Здесь оставила она свое «я» и поклонилась Маре, поднесла ей на железном ржавом листе свою отрубленную голову – гордыню свою и спесь, невежество и трусость, всё, что должен оставить человек, вступая на Шуйный путь, ведущий к Навьим вратам. Радарям своим согласным и послушным дарует Мара-серпоносица знания и мудрость великие, неописуемые. Это ее награда, ее благоволение, свидетельство ее благодарности, явленной Марой в состоянии добра, в знак признания заслуг служащего ей.

У Мары в свите бесчисленные демоны: духи злобы, коварства, невежества, лжи, обмана, трусости и ложного пути, вызывающие у людей помрачения ума и душевные болезни. Сон – ее младший брат, через слуг Мариных – кошмары, карающий тех, чьи души погрязли в ненависти и злобе.

Те, в чье общество попала Марина, почитали Мару превыше всего, что есть в трех мирах, называя ее и Чернобога Велеса, рогатого и волохатого, – матерью и отцом всего сущего, владыками над жизнью и смертью, разрушающими и возрождающими миры и души усопших, ведущие вратами смерти к новому рождению. Эти люди называли Мару Великой Темной Богиней, чья тайна сокрыта за покровами маеты мира Яви. Чье дыхание – ветер холодный, чьи волосы – пекельное Навье пламя, чьи глаза – ночь вещая, в чьем сердце нет крови. Кто не жива, но и тлену неподвластна. Та, кто была до того, как стоял этот мир, и бродила лугами закрадными, в том числе и в беседах долгих с Вышатой время свое проводя. И это видела Марина, незримо присутствуя, когда Вышата обращался к ней с поклоном, как и пристало говорить только с Богом существу, от Бога мало в чем отличного:

– Ведомы ли тебе самой печали, что принесешь ты людям этого нового мира? – спрашивал он ее, устав с нею спорить, ведь посланцем Ирийским был старик, и она отвечала ему:

– Слез не знают глаза мои. Губы мои жаждут крови. Ноги мои – дерева корни, наряд мой – ночная мгла, жизнь я и смерть я. Избравший мой путь уподобится вещему страннику, волхователю искусному, которому сам Велес-владыка станет провожатым на пути его. Прочие же, кто не примет меня, не спасутся. В страшных муках мир этот да сгинет в огненных водах реки Смородины.

– Не жаль ли тебе людей? Хоть немного? – умоляюще сложив на груди руки, вопрошал ее Вышата.

– Зачем же мне жалеть тех, кому дам счастье похоти, волшбы и магии, духовного знания и укажу Шуйный путь? Жалость не для них. Прочих же, кто ни во что не верует, кроме своего живота, не за людей почитаю, но за червей, собственный тлен пожирающих и в жизни своей, и после смерти своей.

– Не будет у нас с тобой согласия, Лунная Ночь, – задумчиво пробормотал Вышата, – в Дозорах, Белом и Черном, сразимся с тобой на закате мира людей, ведь даже нам не ведомо, чему на самом-то деле должно свершиться.

Насмешливо взглянула тогда на Вышату Богиня-серпоносица, лунному серпу которой суждено было срезать столько жизней людских. Мара, птицей, вороном черным оборотившись, улетела, махнув ему на прощанье крылом и каркнув так, что содрогнулась от ужаса земля. А Марину во сне стремительно повлекла на поверхность неведомая сила, словно котенка схватили за шиворот. И вот она уже сидит на снегу, на той самой дороге из лунного света, в котором снежинки играют холодными гранями, отражая безжизненные, холодные лучи ночного светила, а на месте бездонного омута растет огромный дуб, словно поменялось женское начало на мужское и бесконечная впадина уступила место неистово рвущемуся вверх Гою – символу рода.

Марина в своем полусне задала немой вопрос: «Почему я?» И узнала, что, если в имени человеческом есть звуки имени Черной Богини, из которых главные «М» и «А», то судьба человека будет тесно переплетена с волей Владычицы Смерти по соответствию с колебаниями трех миров: Прави, Яви и Нави. Те, кто имеет особенное влечение к тайному, к неизведанному, чье имя содержит звуки ее имени, чье тело больно недугом, чья душа ожесточена злобой, того найдет Мара в предпоследний день людской, того изберет она для своего воплощения, восстав тайно против рати Прави Ирийской в Черном Дозоре, в который в московской общине родноверов, насчитывающей десять тысяч человек, лишь семеро были выбраны Всеславом для дела тайного, шуйного, в сказаниях старинных, из времен далеких дошедших. Да он восьмой, да вот Марина, а всего девять. Ее число. Число Богини Мары…

3

Увидев Марину, оба карауливших купе парня пали пред ней ниц. К счастью, никого в тот момент в коридоре не было и королевских почестей никто не заметил, не удивился, не покрутил опрометчиво пальцем у виска. Марине стало неудобно.

– Ребята, прекратите вы, слышите? Вы чего удумали?

Навислав поднялся, с почтением обратился, спросил, что угодно Великой Сестре.

– Как вы меня назвали? – удивилась Марина. – Это ново. Так меня никто еще не называл. Не думала, что доживу до столь пышного титула.

– Великая Сестра, – повторил Навислав, – добро пожаловать в наше купе, тебя там давно уже ждут. Все ждали, пока ты очнешься. Ты проспала, если быть точным, – он взглянул на часы, – шестьдесят четыре с половиной часа. Как ты теперь себя чувствуешь?

– Как после второго рождения, – честно призналась Марина. – Я еще плохо соображаю, да и с памятью моей что-то происходит. Я помню, как пришла на вокзал, как заметила вас, как слушала песню, а потом хотела сесть на электричку и… Теперь это желание кажется мне дурной шуткой. Я помню, как пила адски горячий и столь же горький напиток под названием бузинный хмель. Наверное, он чересчур сильно ударил мне в голову, и я так надолго отключилась? Ничего не помню до того момента, как очнулась в купе со зверским аппетитом. Спасибо за ужин. В жизни не ела ничего вкусней тех сардин и маринованных огурчиков, – честно призналась Марина.

– Прошу, прошу, – Навислав поманил за собой, открыл дверь соседнего купе, – Братья, она проснулась, она здесь, – сказал он, почтительно пропуская ее вперед. Марина вошла.

На столике она увидела… человеческий череп. На его макушке были прилеплены две толстые свечи, которые едва освещали небольшое пространство. Шестеро мужчин по трое сидели на верхних полках. Велеслав вытянулся во весь свой громадный рост под самым потолком, на багажной полке, и, как только Марина вошла, он, несмотря на свои огромные размеры, соскочил вниз, так же легко, словно было ему лет двенадцать и он только и занимался тем, что лазил по деревьям и гонял кошек да ворон. Велеслав с почтением поклонился, подал ей руку.

– Прошу тебя, Великая Сестра, присядь с нами. Впереди долгая ночь, длинная беседа. Многие здесь впервые сегодня услышат то же, что и ты, и я ждал тебя для этого разговора, чтобы потом не повторяться дважды. Здесь все, за исключением Навислава, с которым ты уже имела удовольствие познакомиться. Вот Яромир, – он указал на сидящего возле окна худого брюнета средних лет. Лицо Яромира считалось бы красивым, но постоянный нервный тик: дерганье под правым глазом и неистовый блеск очей, делали его лицо злым и отталкивающим.

– Всеведа, наша милая певунья, чьи песни врачуют души, а руки столь искусны, что вылечат любую рану на теле, сколь бы тяжкой она ни была. Этот юноша, вместе с Навиславом охранявший твой покой, зовется Маруном. Никакими сверхъестественными способностями он еще не обладает, но силен в своей вере и просто очень хороший и честный человек. Он напоминает мне студента-революционера времен «Народной Воли», – улыбнулся Велеслав, – те тоже были неисправимыми романтиками и верили, что строят новый мир. Этот вот угрюмый и неразговорчивый брат, сидящий вторым после Яромира, не кто иной, как Горюн. Человек он тяжелый и неразговорчивый, из простых. Простыми, – пояснил Велеслав, – я называю тех членов нашего отряда, кто пока еще не получил волховских знаний. Если угодно, это кандидаты в волховскую степень, выбранные по указанию Мары и ее волей, продиктованной мне во время сокровенного, тайного радения. Таковы же Богобор и Тяжезем, – продолжил представлять Велеслав. – Как видишь, компания немного пестрая, но цель у нас общая. Надеюсь, мы произвели на тебя приятное впечатление.

– Да, это так. Я еще с вокзала в Москве чувствую себя среди своих. У меня столько вопросов, – призналась Марина, устраиваясь поудобней на нижней полке, у окна. Напарник Навислава присоединился к их купейному обществу. Самому Навиславу, по всей видимости, было все прекрасно известно, и он остался в коридоре охранять их сборище от любопытных проводников и праздношатающихся пассажиров в подпитии.

– Начнем же. Прежде несколько слов для тебя, Великая Сестра, чтобы тебе встать в самом начале нашего пути и постичь его суть от начала и до конца, ведь самое главное для каждого человека – это суметь ответить себе на вопрос, для чего он здесь находится, для чего живет… – Велеслав сел прямо на пол и поджал под себя ноги. – Итак, все мы здесь, кроме тебя, обретенная нами Сестра, члены одной общины родноверов, избранным вещуном и волхователем которой я и являюсь. И мы же Дозор Черный, Навьей волей Владычицы Посмертия Мары собранный. – Велеслав низко склонил голову, и на мгновение в призрачном свете черных свечей показалось, что змея на его затылке живая, извивается всем телом, сокращая мышцы под искусно прорисованной неведомым мастером кожей. Меж тем он продолжал:

– Община наша принадлежит к Шуйному пути, или к пути левой руки. Наши радари проводят только обряды шуйные, не касаясь обрядов десных, или обрядов правой руки, и взывают к милости богов, особенно почитаемых на Шуйном пути, а это, конечно же, Велес и Мара. Отсюда и имя мое – Велеслав, данное мне при моем втором рождении, когда отказался я от ложных ценностей этого гибнущего мира и обратился к служению родным богам… – Он помедлил немного, замер, словно к чему-то прислушиваясь:

– Я услышал какой-то странный звук. Вы слышали, как будто перезвон колокольчиков?

– Нет, вроде все было тихо, – ответили все и Марина вместе с ними, поскольку она тоже ничего такого не слышала.

– Должно быть, показалось, – всё еще настороженно пробормотал Велеслав. – Нервы на пределе, особенно если учесть, что мы затеяли и что нас ожидает. Дозор всегда выступает впереди основных сил и порой попадает в засаду, а вот уж этого мне совершенно не хотелось бы. Что ж, – он через силу улыбнулся, – спишем мою галлюцинацию на нервное перенапряжение и продолжим. Все мы, избрав Шуйный путь и отказавшись от всего мирского, выступили единым Дозором и решили отыскать место, где, по нашим сказам, живет древнее знание, к которому привести нас должна Великая Сестра, Мары избранница, имеющая тяжкий недуг, по которому узнаем ее среди людского множества. Тогда, с помощью кощных ядов и заветных слов, да соделается она здоровой и укажет нам путь верный, с нами в Дозоре его пройдя до конца. Всё так и вышло, – он, в который уже раз, преклонил голову перед Мариной.

– Гой-Мара! – воскликнули все.

– Гой-Ма! – отозвался Велеслав. – Только девять смогут спастись милостью Мары. Теперь нас точно это число. Всё идет так, как предсказано в древние времена, когда Шуйце, левой руке Мары, отдана будет власть над всем миром. Да свершится так!

– Гой-Велесе! Гой-Мати-Ма! – вновь ответили ему в том купе.

– Истинно же ведает всякий, имеющий мудрость, что есть Десный путь, путь правой руки, путь Прави и Света, и есть путь Шуйный, путь левой руки и Нави, где безраздельно владычествуют Чернобог-Велес и Мара – Богиня пекельного пламени, свет поглощающего. Шуйный путь, братья и сестры, наш путь. Почитаем мы Велеса и Мару отцом и матерью всего сущего, владыками смерти, рушащими и создающими миры, ведущими души живые сквозь врата смерти в жизнь новую и вечную, гой! – Голос Велеслава креп в низких частотах, разрастался, заполняя, казалось, не только маленькое купе, но и весь вагон и весь поезд, многократно перекрывая перестукивание колесных пар состава:

– Не для пугливой души путь Шуйный, помните всегда про то. Не для того говорю сейчас вам, чтобы сомнения грызли сердца ваши, но для того, чтобы помнили – нет у нас дороги назад. Раз избрав путь наш, да не свернем с него, отдадим себя на Шуйном пути без остатка, вручим душу свою Велесу, а коли есть среди нас усомнившийся, слабый духом, тать, замысливший недоброе или по глупому любопытству своему в число наше вошедший, то учует его та, кто по радениям и чаяниям нашим ныне обретается среди нас в образе Великой Сестры! Да заберет Мара тело предателя, да растерзает его воронье и дикие звери, а душу его пугливую да утащит Мара к себе в чертог. Да потеряет он себя на веки вечные, безвозвратно. Слава роду, Гой-Мара-Мать!

– Да будет так, – молвили остальные.

– На Шуйном пути оставили мы все привязанности этого мира, дабы познать мир закрадный, Навий, спастись волею Чернобога, отправившего нас в дальний путь, приславшего нам образ всесильной жены своей Мары, той, кто владычествует в смерти, чье слово и плоть теперь обретаются среди нас. Мара явит нам подлинный лик свой, возродится и обретет полную власть, этого лишь желаем мы, ее верные служители. Нет среди нас рабов, ибо раб мерзок перед Марой – воплощением гордости и свободы, чистого знания, а всего этого нет у раба, блуждающего в потемках собственного невежества и страхов. Все вы здесь, – он медленно обвел глазами всех присутствующих, на чьих лицах плясали тени от двух черных свечей, – пришли в общину по своей воле, по родовому велению, разочаровавшись в ложных богах, что только требуют себе почестей и жертв, ничего не давая взамен, и лишь разнообразные попы рады славить их, ибо им такое славление дает прокорм столь обильный, что сверх всякого тучны они не только телом, но уже и души их заплыли жиром. Долго я выбирал вас, присматривался к каждому и с каждым беседовал не один день с глазу на глаз, всем вам о том ведомо. И вот теперь, когда мы начали исполнять завет Мары на Шуйном пути, я хочу спросить вас: не ослабла ли вера ваша?

– Нет, Велеславе! Сильна вера наша, как в день, когда уверовали мы, – хором ответили все, кроме Марины, у которой скопилось такое количество вопросов, что уже и голова от них шла кругом. Она умоляюще посмотрела на Велеслава, и тот, перехватив ее взгляд, с пониманием кивнул, мол, «потерпи немного, всё знаю, всему свое время».

– А коли нет, то ответьте, готовы ли вы к лютым испытаниям?

– Готовы, Велеславе, – ответили все, и лишь один из них, печальный лицом, худой, нестарый еще общинник промолчал. Это не укрылось от чуткого ока Велеслава.

– Зачем молчишь, Яромир? В чем имеешь печаль? – пытливо спросил он у того, кто назывался Яромиром.

– В том лишь, что не знаю, сколько еще всем нам ждать явления ее, прихода ее в наш мир, когда плоть, носящая ее, распадется и явит нам подлинно-темный лик Богини Макоши. Да и будет ли так, свершится ли? Не уверую, покуда не увижу своими глазами доказательства слов твоих, Велеславе. Не гневайся, но пойми меня. Считаю, что не один я здесь думаю так же, но лишь я решился вопросить об этом от всего Дозора нашего.

Велеслава это выступление как будто не смутило. Он встал, раскинул руки, упершись в края верхних, багажных полок, такой он был высокий:

– Кто думает так же, как Яромир? Кого смутили его речи? Не молчите, сегодня такая ночь для Черного Дозора, когда все мы должны получить ответы на вопросы, долго нас мучавшие, на вопросы, ранее казавшиеся вопросами без ответа. Сегодня мы еще на пути обратимом, и слабый духом сможет вернуться, покинуть Дозор, его отпустят без худого слова и дела. Ты, Всеведа? – Он обратился к девушке. – Что скажешь мне ты?

Певунья ответила не сразу. Сперва осторожно расправила ровные пряди волос за налобным плетеным ремешком:

– Глаза мои видят на столе костяк человека. Сердцу моему люб темный свет. Глаза мои видят обычную девушку. Сердце мое говорит, что она пришла, чтобы услышать мою песню. Глаза мои не видят Мару, чей дух избрал девушку своим сосудом. Сердце мое полно надежды на Мары торжественное восхождение. Верю я в то, что так же, как восходит на небе полная Луна, освещая своим холодным светом то, что неподвластно осветить Солнцу, так и Мара взойдет над миром, возвещая новую эпоху, сделав нас изначальными, превратив в основу будущей общины людской, в род новый и первый после конца этого мира. Мира, от которого мы уходим в Дозор наш Черный, куда уезжаем на этом поезде. Мира, где никто уже не спасется, а те немногие, кто останется в живых, без поклонения темной Богине, не приняв ее и не познав, позавидуют мертвым. В том всегда была моя вера. Глаза видят лишь то, что им дано видеть, и череп – всего лишь череп, а девушка – всего лишь девушка. Глупец скажет – «Я не вижу больше ничего», я скажу, что всё еще увижу. Мне не дорог мир, что я оставила. Я тоже, что и все вы здесь, ищу нового мира, жду его, и, думая о нем, мечтая, видя во снах, воспевая в песнях, я уже вижу не просто костяк и свечи, но очаг, вокруг которого собрались единородцы. Не просто девушку, но ту, которой дано величайшее благо на свете – исполнить свое предназначение. Верю и жду своего места в Дозоре Черном – таков мой ответ.

Речь Всеведы пришлась по сердцу всем и даже Яромиру, что был в той компании известным скептиком и ворчуном. В знак смирения он прикрыл глаза, воздавая должное мудрому спокойствию певуньи.

– Речь твоя, как всегда, убеждает, Всеведа. Воистину ты умнейшая из нас, и зароком твоей мудрости служит твое спокойствие и выдержка, что и мужчине не худо бы иметь, – поблагодарил ее Велеслав. – На том и покончим. А теперь всем спать. Впереди еще три дня пути по железной дороге, а дальше плыть и идти нам столь долго, сколь будет на то воля Мары. Добрых снов всем. А ты, Великая Сестра, ступай со мной. У нас разговор долгий. – И Велеслав, покинув купе, направился в сторону тамбура. За ним послушно шла Марина…

4

– Так вы обычные сатанисты? – было ее первым вопросом, когда дверь тамбура, щелкнув, закрылась, перед этим мелодично прокатившись по металлическим желобкам.

В тамбуре пахло куревом и дорожной романтикой. Лампочка в потолке была, конечно, слабовата, но всё же она давала больше света, чем череп, превращенный в подсвечник, и Марина наконец смогла полностью разглядеть Велеслава. При своем огромном росте и медвежьей, по всей видимости, силе в его глазах горел тот задорный огонек, что встречается еще лет в семнадцать, а к двадцати пяти уже затухает, притушенный-прибитый бытовыми проблемами и тяжелым, словно брезент, разочарованием от нереализованных надежд. Борода его определенно не была уже такой седой! То ли Марина не обратила на это внимания сразу, то ли причина была в чем-то ином, но среди белых волос виднелись черные, живые. Так же молодело и его лицо: морщины уменьшились на добрую половину, как будто чем дальше уносился состав от Москвы, тем лучше себя ощущал этот странный, ни на кого не похожий человек.

– Как ты сказала? – Вагон внезапно тряхнуло, и Велеслав невольно подался к ней, выбросил вперед руки и оттолкнулся от стены, возле которой она стояла, улыбнулся, продемонстрировав отменно-крупные, белые зубы. – «Сатанисты»? Марина, ты с таким же успехом могла бы предположить, что мы хип-хоп банда или, скажем, кружок любителей бисероплетения. Нет, дорогая моя, никакие мы не сатанисты. Христиане и все остальные «ане» и «исты»: буддисты, троцкисты и прочие называют нас «язычниками», а православное духовенство прилагает к этому еще и не очень-то приятное словечко «проклятые». Итак, мы те самые «проклятые язычники». Но это для тех, кто не видит дальше своего носа, ничего не знает, давным-давно растерял свои корни. Для тех самых иванов, не ведающих родства. Вот для таких мы непонятны, а значит, опасны, и они часто вредят нам: нападают на наши капища, затевают драки… Очень христианское поведение, не так ли? – Он иронично усмехнулся. – Там, в купе, я был, если можно выразиться казенным языком, лицом официальным. Вокруг меня находятся те, за кого я ответственен перед вышними богами, как за членов своего рода – высшего почитаемого в нашей вере символа и понятия. Род дает силу, мудрость, саму жизнь. Только родовые связи истинны и основаны на естественных потребностях человека в обществе себе подобных, в братской дружбе, в любви… Сами себя, как ты уже слышала, мы зовем «родноверами», наследниками древней веры наших предков, связь с которыми не прерываем вот уже которую тысячу лет. В нас живет память о великих временах, из уст в уста передаются сказы и тайные знания. Меняется мир вокруг нас, но не меняемся мы. У меня самая обычная биография: недоучившийся студент философского факультета МГУ, программный редактор на попсовой радиостанции… Да и все, кого ты видела, – это точно такие же, обычные люди. Кто-то из Москвы, он там родился, кто-то приехал в этот город в поисках лучшей доли, желая сделать карьеру и получить ипотечный кредит на выгодных условиях. Но все мы происходим из славянских родов, кровь наша объединила нас в общине Велесова Круга, и я был избран старейшиной. Мы через многое прошли, многое узнали, мы тысячу раз роняли нашу веру, чтобы успеть подхватить ее у самой земной тверди и не дать ей разбиться на тысячу мелких осколков. Вера, что кубок тонкой работы, его непросто сделать, уйма времени уходит на детали и тонкости орнамента, а вот разбить его – плевое дело, да так, что никогда уже не склеишь. То, что ты видела совсем недавно, – это и наша обычная преднощная практика, и молитва, и беседа о вере нашей, когда каждый может высказать свои сомнения. Это важно особенно теперь, когда мы с самого начала этого года получаем знамения о скором наступлении конца света, и я стал собирать Дозор, подбирая туда лишь самых верных своих людей, тех, кого давно знаю, в ком уверен, как в себе. Мы – община Шуйного пути, для нас всё это особенно важно, ведь конец нынешнего мира для нас означает начало нашего мира, а мы, как ты сама понимаешь, в этом сильно заинтересованы.