Текст книги "Белый Дозор"

Автор книги: Алекс фон Готт

В тот день, когда жилья у нее больше не стало, она весь день каталась то на трамвае, то на троллейбусе, то на автобусе. Вспомнила, что в детстве очень любила вот так же путешествовать с папой, и решила почти символично, перед своим добровольным уходом вспомнить лучшее и беззаботнейшее время жизни – детство. Прокатавшись целый день, она попала в незнакомый ей район Москвы.

Марина доехала до конца маршрута, вышла из пустого автобуса, беспомощно оглянулась по сторонам. Было совершенно непонятно, что ей делать дальше. После небывалой волны, нахлынувшей на нее тогда, у башни, и больше не повторявшейся, сил почти не осталось, разум едва тлел, поддерживая лишь самые необходимые функции тела. Марина побрела куда глаза глядят. Зашла в какой-то двор и остановилась, поскольку не могла понять, куда теперь идти. Она беспомощно оглянулась по сторонам: ничего особенного. Спальный район, панельные, местами облезлые от времени дома. Алкаши-гопники на лавочке пили пиво, с интересом ее разглядывали. Один было встал, подбоченился, открыл рот, но ничего так и не сказал. Вместо этого медленно стащил с головы бейсболку, смущенно покашлял в кулак, сел обратно. Компания притихла, в сторону Марины больше никто из них ни разу даже не обернулся. Помимо шпаны и бездельников была во дворе также компания бабок, мирно плетущих кружево сплетен на коклюшках своих вострых, несмотря на возраст, язычков, и молодые мамаши с колясками. Их дети мирно спали, и мамаши судачили о своем. Марина решила спросить у них дорогу к метро, но стоило ей подойти ближе, как оба младенца немедленно проснулись и закатили такой ор и крик, что обе мамаши в панике принялись их укачивать, сотрясая ручки колясок. Это не помогло. Тогда детей развезли по домам, и Марина окончательно лишилась надежды на помощь в выборе дальнейшего маршрута, ибо к бабкам она не пошла бы ни за что на свете. День клонился к вечеру, солнце уже лениво готовилось переместиться в Америку и немного посветить там, а Марина всё никак не могла выбрать способ своего ухода.

«Может, выйти на шоссе – и под машину? – с усталой отрешенностью думала она. – Нет, не подходит. Еще, чего доброго, собьет не насмерть, отвезут в больницу – это будет настоящим кошмаром. А как тогда? Может, забраться в подъезд, подняться на последний этаж – и с крыши?» – Она поежилась: с детства боялась высоты. Вот уж странно. Решиться на такое дело, а думать о страхе перед предметами, кажущимися такими мелкими с высоты птичьего полета. Что же остается? Электрического тока в наличии нет, ванны, наполненной теплой водой, и лезвия, чтобы в этой воде вскрыть себе вены и просто уснуть, – нет. Да что там ванны: веревки и куска мыла – и тех нету!

«Дура ты, Марина, – усмехнулась она, – собралась в мир иной, а не знаешь ни номера платформы, ни времени отправления поезда, и билета у тебя нет. Стоп! Ну конечно! Под поезд, как это сделала Анна Каренина! Больше и думать нечего».

Она вскочила и бросилась прочь со двора, выбежала на шоссе, подняла руку, остановила какую-то потрепанную «Ладу».

– На три вокзала, пожалуйста, – попросила у приличного с виду мужика под пятьдесят в толстых «профессорских» очках.

– Пятьсот, – меланхолично ответил тот.

– У меня нет денег, – честно призналась Марина. – У меня рак.

– Мне-то какое дело? – скривился он. – Мне что теперь, благотворительностью заниматься? А зачем на три вокзала? Быстро заработать?

– Простите, я в вас ошиблась, – тихо ответила Марина и аккуратно закрыла дверь его автомобиля, отошла в сторонку, мужик покачал головой, крякнул и тронул с места. Проехал метров пятьдесят, а потом Марина увидела, как сначала загорелись стоп-сигналы, а потом красные огни сменились на желтые и, подвывая задним ходом, машина вернулась. Мужик вышел, обошел зачем-то вокруг, критически посмотрел на капот и, стараясь не глядеть в сторону девушки, с досадой произнес:

– Садитесь. Не нужно мне ваших денег. Если врете, вам же хуже.

– Такими вещами не шутят. Спасибо, что вы вернулись. Вы настоящий человек, – поблагодарила его Марина, а мужик только рукой махнул и всю дорогу молчал, словно исполнял повинность, везя ее. У Казанского вокзала остановился.

– Приехали. Выходите.

– Спасибо. Будьте счастливы.

– Да какое там? – Он потянулся, закрыл за ней дверь и быстро растворился на дороге. Спустя час он подобрал компанию каких-то обкуренных и очень веселых молодых людей, которые, перебивая друг друга и непрестанно хихикая, попросили отвезти их в Чертаново. После того как он довез их и они, расплатившись, вышли, мужик в роговых очках почувствовал усталость и решил поехать домой, а перед этим поставить машину в «ракушку». Уже возле дома он обратил внимание, что на заднем сиденье лежит маленькая сумочка, верно, забытая одним из юнцов.

– Ах ты, – выругался мужик, бывший когда-то старшим научным сотрудником в одном из советских НИИ, а теперь кое-как сводивший концы с концами и давно растерявший свою интеллигентность, наблюдая за временами и нравами, – теперь еще и в ментуру тащись, сдавай найденные документы. Ну-ка, что там?

Там, то есть в сумочке, никаких документов не оказалось. Зато в ней, плотно утрамбованные, теснились пачки пятисотенных евро. Юнцы торговали дурью и только что получили за товар, спохватились не сразу, а потом всё никак не могли вспомнить, как же выглядел тот, кто их подвез. Вроде в очках, а вроде и нет. Вроде как старый, а может, и нестарый. А уж номера его машины никто из них тем более не вспомнил. Бывший доцент, недолго думая, уехал из Москвы куда подальше и где-то в провинции купил домишко и занялся крестьянским трудом, о чем мечтал с самого детства. Он начал регулярно посещать церковь и каждый раз молился за здоровье той, больной раком девушки, сожалея, что так и не узнал ее имени.

А Марина, очутившись у Казанского вокзала, уже хотела войти внутрь, но возле самых дверей остановилась, как вкопанная.

– Эй, не задерживай! – прикрикнул кто-то, но она и внимания не обратила на эту привокзальную грубость. В голове ее вдруг послышался, всё нарастая, чудесный, хрустальный гитарный перезвон. Он словно «входил» со стороны затылка, он тянул ее к себе, не давая сделать ни шагу. Марина, ведомая гитарным зовом, развернулась, прошла немного вперед, спустилась в длинный подземный переход и, выбравшись наружу, по другую сторону Комсомольской площади, замерла в нерешительности, не сразу сообразив, откуда зовет ее чарующая гитара, с какого из двух вокзалов. Она было подалась к Ленинградскому, но мелодия сделалась тише, стала нечеткой, словно попали в радиоэфир докучливые помехи. Тогда она пошла в сторону Ярославского вокзала, и гитара в ее голове сразу зазвенела чистым, восхитительным звуком. Послышались слова песни, Марина даже дышать стала реже, боясь пропустить хотя бы звук:

 
Нас книги обманут,
А люди не вспомнят,
Последняя битва сорвет голоса.
Стараться не стану —
Ничем не наполнит
Пустая молитва пустые глаза.
 

Дивный голос. Пела женщина. Пела чисто и хорошо. Пронзительно пела. Голос звучал всё громче, и Марина всё шла на этот голос, оглядываясь по сторонам, чувствуя, что вот-вот – и увидит она чудесную певунью.

 
А ты уходи —
И чем дальше, тем лучше!
Нет права тебе
Обернуться назад.
И ты не следи,
Как, цепляясь за тучи,
Дорогой Небес
Поднимается Ад.
 

И вот на перроне четвертого пути она наконец увидела ту, чей голос почуяла, ибо услышать его на таком расстоянии было невозможно. Это была девушка с очень бледной кожей, одетая в длинную хламиду ниже колен и в «Гриндерсы» на серьезной «танковой» подошве. Ее цвета воронова крыла длинные волосы были перехвачены на лбу кожаным ремешком, и больше не было на ней никаких украшений, если не считать бус из звериных зубов и клыков, мерно вздымавшихся на ее неожиданно полной груди всякий раз, когда девушка набирала в легкие побольше воздуха перед очередным куплетом.

 
Нас Дьявол покинет,
И Бог отвернется,
Сломается хрупко бессильная сталь,
И Время застынет,
И кто-то вернется,
Затем, чтоб найти на пороге Грааль.
 
 
В молчании дней
Сонной жизни кумиры
Уходят стремительной
Горной рекой;
Мы будем сильней
За границами мира —
Мы пленом земным
Заслужили покой.
 

Была она не одна, а в составе компании, в которой Марина насчитала шестерых мужчин, а еще один держался особняком, сидя на здоровенном рюкзаке в паре метров от остальных. Нетрудно понять, что этот с остальными одного поля ягода, хотя бы и по одежде. На всех просторные одеяния, как на девушке, но то были рубахи, с вышивкой по линии ворота и перехваченные в талиях ремнями. Штаны спортивного кроя, заправлены в такие же, что и у девушки, высокие, удобные берцы. Люди они были все разные, если брать во внимание цвет растительности на лицах: бороды густые и не очень, волосы по большей части русые и черные. Длинные почти у всех и перехвачены вдоль лба плетеным ремешком или простой бечевкой. А что до отдельно сидевшего, то весь его совершенно гладкий, выбритый череп украшала престранная татуировка: то была змея, чей хвост, начинаясь в точке темени, ровной спиралью обхватывал голову. Змея доходила до линии лба и заканчивалась страшной, оскаленной гадючьей пастью с острейшими зубами, раздвоенным языком и рубиново-красными глазами, помещаясь у этого человека прямо на затылке. Когда он поворачивался, то гадюка (если это была именно она, Марина не разбиралась в видах змей) поворачивалась вместе с ним, как бы предупреждая, что с ее хозяином шутки могут быть очень плохи. Его борода была седой, густой, окладистой. Он привлек особое внимание Марины тем, что выглядел как-то уж особенно невероятно не только из-за своей татуировки. Лицо у него было как будто молодое, но лоб и щеки изрезали морщины, а веки наполовину прикрывали большие серые глаза под кустистыми седыми бровями. Именно это несоответствие между ощущением молодости, исходившей от него, и явно солидным возрастом искренне поразило Марину. Лишь до неприличия внимательно (она подошла к нему вплотную) всмотревшись в его лицо, Марина поняла причину этой аномалии: его взгляд был взглядом молодого, цветущего человека лет семнадцати: задорный, веселый. Назвать его добрым? Пожалуй, хотя всё же нет. Как угодно, но не было доброты в его полузакрытых глазах. Его руки неподвижно лежали на коленях, он устремил взгляд в одну точку, и точка эта была для него словно нарисована на лбу Марины, прямо над переносицей. С трудом отведя взгляд от его необыкновенных глаз, Марина обвела взглядом тех, других. Занятные люди. Похожи на участников исторического клуба, собравшихся выехать на природу поиграть в ролевые игры. Их таких много сейчас. Бегают по лесам, вооруженные холодным оружием, одетые в кольчуги. Лупцуют друг друга мечами, поют странные песни: толкиенисты, тевтоны, варвары… Всех и не перечесть. «Постою рядом, послушаю песню, – решила Марина, – она словно отличный вариант отходной молитвы, и в ней много общего с моим нынешним состоянием души и тела. Послушаю, а потом можно и в электричку, остановку-две от Москвы, а там лягу на рельсы – и конец».

 
Протянуты в Вечность
Вечерние тени,
Дневная обида предсмертно нежна;
Фальшивая ценность
Пустых откровений
Для всех очевидна и этим смешна.
 
 
Не видно лица
Неизбежности жуткой,
Где пламя ревет
И бессильна вода;
Душа в небеса
Улетает голубкой —
Она не умрет.
Не умрет никогда.
 

«Не умрет никогда. Что ж, это обнадеживает. Можно воспринять это, как счастливый знак. Ах, как же я надеюсь, что смерти нет вовсе! Что душа моя бессмертна и скоро она вновь возродится в чьем-нибудь теле, хотя попы и говорят, что так не бывает, да только мне совсем не хочется им верить», – Марина решила идти к электричкам. Всё это время она держалась от компании поющей девушки на расстоянии двух десятков шагов, а теперь путь ее лежал и вовсе мимо них: обойти этих людей ей никак бы не удалось, да она и не думала искать другую дорогу, втайне надеясь, что перерыва между песнями дивная певунья делать не станет, затянет новую, и тогда она еще услышит, хоть немного, напоследок. Однако всё пошло вовсе уж странно. Стоило ей поравняться с сидящими, облаченными в странные одежды людьми, как между ними возникла непонятная суета, компания сжалась, сомкнулась, словно приготовилась к нападению, и сразу перестала напоминать просто группу мирно слушающих музыку ряженых и безобидных любителей фэнтези. Теперь это был настоящий боевой отряд, и каждый из них, включая девушку, отложившую свою гитару, смотрел на Марину с настороженностью, в которой к тому же чувствовался неприкрытый страх. Заранее проигрышная для воина позиция, открывающая его неопытность перед противником. Нельзя обнаруживать свое непонимание врага, это глупое и примитивное поведение на уровне животного, но никак не человека разумного. Марина поняла, что именно она причина такой их реакции, и если раньше это ввело бы ее в состояние паники («Со мной что-то не так! Как я выгляжу?!»), заставило бы броситься к зеркалу, то теперь она отнеслась к этому с полнейшим безразличием: я уже почти не здесь, я почти дух, я им чужая, вот и взвились. Пойте, ребята, вам жить да жить, а я мимо пройду, и вы меня через пять минут уже и не вспомните.

Тот, кто сидел отдельно от остальных, этот молодой старик с татуированной, обритой головой, медленно встал. Можно было бы сказать, что встал он величественно, словно очень важная, знающая свое высокое место в обществе особа. В это время Марина уже отошла от компании на несколько метров, но его голос: мощный, низкий, словно идущий из колодезной трубы, заставил ее замереть.

– Мара-Мара-Мара-Ма, Мати-Мара-Мара-Ма, – заговорил он, и вслед ему послушно завторили те, что мгновение назад готовы были агрессивно отогнать Марину, приблизься она еще хоть на шаг. – Гой-Мара-Мара-Ма, Черная Мати-Ма, Владычица Мара-Мати-Ma. Майя, Морока, Маета, прииде к нам, Мать-Мара, повелевай нами, Мать-Мара, милостива будь к нам, Мара-Мати-Ма…

Марина не могла пошевелиться, ноги отказывались слушаться. Помимо напавшей обездвиженности в ней началось то же, что и тогда, возле онкоцентра, когда неведомая прежде волна, возникшая в ней, уничтожила того подлого человечишку, вложив в уста Марины колдовские слова, наделив ее силой, обдав волной чистой, огненной ярости. О том случае Марина вспоминала, словно о сне. Она и верила в то, что так случилось, и не верила. У нее прежде никогда не было галлюцинаций, видений, а это никак не походило на видение. И доказательством тому, что всё произошедшее тогда действительно случилось наяву, стало вновь посетившее ее ощущение наполнения невероятной силой, словно кто-то невидимый вошел в нее, напитал своей мощью, своей здоровой жизненной силой. И то, что и тогда, и теперь появилось в ней, не было вполне человеческим, нельзя было это ощущение разложить на известные человеческому разуму эмоции. Да, то была ярость, злоба, но не такая, как возникает у людей по отношению друг к другу или к чему-нибудь, происходящему помимо их воли. В ярости этой чувствовалась душевная боль, тоска, отголосок давней неразделенной любви, горечь утраты, опыт женщины, прошедшей сквозь многие обиды и разочарования, многое потерявшей, но многое и получившей взамен, даже, пожалуй, не просто получившей, а взявшей это с применением силы, обретшей необыкновенный дар разрушать и создавать, рожать и умертвлять, дарить надежду путнику и обманывать его, выдавая за путевой маяк болотный огонь над зыбкой трясиной. Всё это невероятно сложное, многогранное ощущение в Марине было окружено атмосферой холодного, уверенного спокойствия. Ощущение абсолютной защиты от любой опасности и (теперь-то наконец она смогла это понять, вычленить из всего многообразия наполнившего ее чувства) ощущение абсолютного, нечеловеческого здоровья. Ее тело показалось ей железным, безотказным механизмом, сраставшимся с разумом, наделенным способностью любить и ненавидеть.

По инерции она всё еще хотела сесть на электричку, но уже начинала понимать, что вот прямо сейчас, на этом самом месте, происходит с ней нечто такое, что никакими известными законами природы объяснить невозможно. Что там, совсем рядом, за ее спиной, возвещает ей о ее новом рождении хор незнакомых, странных людей, невесть как здесь оказавшихся. Впрочем, нет, это как раз вполне объяснимо. Просто они ждут свой поезд. Но кто они такие? Что за странные слова в их песне? Да и песня ли это? Скорее молитва…

Она ощутила на своем левом плече тяжесть чьей-то руки. Ее плавно развернули. Это был тот самый человек с обритой головой. Теперь она смогла рассмотреть его более подробно: был он огромного роста, хорошо за два метра, когда сидел, не было так заметно, что это настоящий гигант. При этом не было в нем грузности, неуклюжести. Очень строен, тело под вышитой рубахой угадывалось сильное, быстрое. Марина едва не уперлась лбом в его широкую грудь и смогла как следует рассмотреть вышивку, идущую вдоль ворота: бесконечный и причудливый орнамент из каких-то словно бы кос, выходящих своими рукоятями из одного центра и сливавшихся в одном из общих лезвий, продолжая таким образом узор.

– Мара-Мать, – повторил в который уже раз великан и опустился перед Мариной на одно колено, – по воле волохатого Велеса, что правит небесной лодьей, на исходе своем души из Яви в Правь перевозящей и на прибытке отбеленные души обратно в Явь возвращающей, явилась ты нам в трудное время, в год последний Кощного века, когда лишь те, кто идет путями родовыми, Десным и Шуйным (здесь он зачем-то три раза плюнул через правое, именно правое плечо, и все остальные проделали то же самое), спасены будут от Яри Чернобога, от цепей своих ныне свободного. Прочие же уйдут в Навь, и застонает мост Калинов, над рекой Смородиной переброшенный, от великого числа душ, до срока своего из жизни земной взятых. Будь же с нами, Темная Мать, не оставь чад своих верных, укажи нам путь тайный, во мраке, дай сделать, как заповедано в древних родовых наказах, когда Земля очистится и не останется на ней никого, кроме идущих путем рода, тобой, Черная Владычица, указанным.

– Но я… Я только человек, – пересиливая желание сказать нечто совершенно иное, отозвалась Марина. – И я смертельно больна. Вряд ли я смогу вам помочь. Мне жить осталось совсем мало. Так что, увы. Наверное, вы ошиблись во мне. Я, пожалуй, пойду…

– Навислав, – обратился гигант к одному из компании, – дай ей выпить бузинного хмеля.

– Пей, – молодой, с сильно выступающим кадыком, похожий на системного администратора худощавый Навислав протянул Марине обычную с виду бутылочку из-под газировки, полулитровую, наполненную черным, густым напитком. Подал он бутылку закрытой, Марина несмело приняла ее из рук Навислава, невольно коснувшись его пальцев, холодных и влажных. Бутылка была едва теплой, но по мере того как Марина отвинчивала крышку, становилась всё горячей, и под конец, когда открылось горлышко, Марина чуть не выронила бутылку, таким горячим сделалось ее содержимое. Девушка ощутила сильнейший запах прелой лесной чащи, сырой, подгнивающей коры, застоявшегося болотного газа. Запах этот невероятно взбодрил, прочистил носовые пазухи, и сразу стало очень легко дышать, и на сердце сделалось радостно. Если в самом начале Марина с ужасом думала, что ей придется пить неизвестно что, то теперь всё ее естество сосредоточилось на желании попробовать этот «бузинный хмель», кипящее в ее руках зелье. Не сомневаясь более ни в чем и ничего не страшась, она поднесла горлышко бутылки к губам и сделала первый глоток.

Обжигая ей нёбо, кипящий настой забродившей бузины устремился в желудок и оттуда мгновенно всосался в кровь. По всему ее телу прошла сильнейшая дрожь, но не от озноба, а словно от внутреннего ожога каждой клетки тела в отдельности. Чудесное питье заставило кровь кипеть, ускорило работу сердца до невероятного количества ударов, а кровяное давление поднялось до немыслимой высоты! Обычный человек никогда бы не смог выдержать то, что перенесла Марина на ногах, благодаря присутствию в ней незримой и грозной силы, избравшей ее тело своим пристанищем. Температура тела Марины сильно зашкалила за максимальный предел для человека в сорок два градуса, при котором кровь сворачивается и артерию закупоривает тромб, свет померк в ее глазах, отключилось сознание. Тело ее сохраняло свою подвижность по воле вселившегося в него потустороннего разума.

Сама Мара, та, что владычествует в смерти, Черная Богиня, супруга Кощного Бога, рогатого Велеса, серпом подрезающая колосья людских жизней, Мара, Навья Богиня, присутствие которой так сильно ощущается на кладбищах, в непролазных чащобах и, конечно же, там, где встречаются во множестве людские страдания и болезни, избрав момент, когда гнев и ярость отворили ворота Марининой души, вошла в нее, обжилась и осталась, сделав ее тело своим домом. Дом требовал основательного ремонта, тело болело смертельным недугом. Сила Черной Богини привела Марину к членам московской общины родноверов Шуйного пути, ожидавшим поезда «Москва – Красноярск», сила ее донесла до Марины слова песни чудесной певуньи, сила Мары проявила себя в певунье, и Марину увидел Велеслав – Марин жрец с голой змеиной головой и ведун, вмиг узревший, кто стоит пред ним, и преклонивший колена перед нею, Владычицей, которой его предки служили последнюю тысячу лет, и род его пребывал наравне с историей русской, начиная от Крещения Руси, обреченный на тайное служение вплоть до окончательной победы Чернобога и Мары в Кощный век последнего заката человечества. Именно здесь начинается наша история, страшная и прекрасная, та, что поведает о многом, что до того было сокрыто и являлось лишь избранным вещунам и ведуньям. История о любви и колдовском знании, о неведомых мирах и бездонной пропасти зла, о величии добра и силе любви. О многом, что живет возле нас, нами незамечаемое. О том, чего никто и никогда не видел. Начнем же, преклонившись пред тем, во что так хочется верить. Пред Белым Светом.