Текст книги "База-500. Смертельная схватка"

Автор книги: Алекс фон Берн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Глава 6

От первого лица: Генрих Герлиак, 8 октября 1942 года,

Вайсрутения, Беловежская пуща, база-500

За время моего отсутствия база преобразилась. Посреди сектора D появилось внушительное сооружение из металлоконструкций: нечто вроде высокой, метров 25–30 высотой и метров 60–70 длиной, ажурной металлической стены, установленной на мощных бетонных опорах.

Во всех секторах появились посты: круглосуточное дежурство осуществлялось теперь не только по наружному периметру, но и по границам секторов, а сектор С, где находились таинственные технические специалисты и их сверхсекретное оборудование, охранялся не хуже ставки фюрера. Вахман с гордостью показывал мне территорию, организацию службы, и я должен признать: мой начальник штаба прекрасно справился с организационной стороной службы.

   – А почему я не вижу за столом технических специалистов? – спросил я у Вахмана за обедом.

   – Они обедают у себя, в секторе С, – ответил Вахман.

   – Подождите, Вахман, – нахмурился я. – Они когда– нибудь выходят за пределы сектора С?

   – Нет, оберштурмбаннфюрер, – с некоторым удивлением ответил Вахман. – В соответствии с инструкцией о соблюдении тайны на объекте «База-500», утвержденной обергруп– пенфюрером Бахом, я принял меры по максимальной изоляции секретных секторов С и D от остальной территории базы. Каждый, кто находится на территории базы, имеет при себе пропуск, в котором особыми значками отмечено, какие сектора он имеет право посещать. Практически весь личный состав батальона имеет значки, разрешающие передвижение только по секторам А и В. Лишь вы и я, как ваш начальник штаба, а также два шарфюрера, приносящие еду и необходимые предметы быта, имеют право входа в сектор С.

   – И какой значок в пропусках технических специалистов? – спросил я.

   – Мальтийский крест, – ответил Вахман. – Это обозначение сектора С. Только один значок. Потому они и не могут выйти за пределы сектора.

Я некоторое время смотрел на невозмутимого Вахмана, пытаясь обрести спокойствие.

   – Скажите, Вахман, – спросил я, – а если в секторе С случится пожар? Как туда попадет пожарный расчет? Ведь у них в пропусках нет Мальтийского креста?

   – На случай пожара имеется специальная инструкция, по которой пожарный расчет в случае пожара, боевое усиление в случае нападения на базу, врач в случае болезни или несчастного случая в секторе С допускаются в сектор С по команде дежурного с записью в журнал несения дежурства, – с готовностью ответил Вахман. – Если вы желаете, оберштурмбаннфюрер, то я могу вам прислать инструкцию.

   – Спасибо, Вахман, я вижу, что вы все предусмотрели, – начал я, пытаясь не сорваться. – Вы, безусловно, правы в том, что столь строго организовали охрану базы и обеспечение безопасности сектора С. Есть только один нюанс, который вы недоучли.

   – Какой же, оберштурмбаннфюрер? – с беспокойством спросил Вахман.

   – Мы должны обеспечивать безопасность базы от внешнего мира, а не от сектора С, – заметил я. – В секторе С находятся ценные специалисты, которых надо охранять для обеспечения их безопасности и соблюдения секретности проводимых ими работ, а вы организовали охрану так, словно собираетесь предотвратить побег опасных преступников. Вы понимаете?

   – Да, оберштурмбаннфюрер, – ответил Вахман, покрывшись красными пятнами. Мой выговор явно глубоко ранил его: он–то думал, что организовал все самым наилучшим образом. Наверняка он считает, что я просто придираюсь к нему. Впрочем, мне плевать на чувства господина Вахмана!

   – Тогда займитесь пропусками господ технических специалистов, – приказал я. – И надеюсь, что сегодня вечером на ужине я увижу их за этим столом офицерской столовой.

* * *

Вахман добросовестно выполнил мой приказ и, придя на ужин в уютный зальчик офицерской столовой, я увидел за одним столом с Вахманом мужчину лет сорока в сером костюме и белой рубашке с галстуком. Галстук оригинальный: черный, но с мелкими серебристыми блестками, а в качестве заколки использовался партийный значок НСДАП. Увидев меня, Вахман вскочил.

   – Хайль Гитлер! Господин оберштурмбаннфюрер, разрешите представить вам технического специалиста профессора Фрайтага!

   – СС-оберштурмбаннфюрер Герлиак, – пожал я руку профессору. – Надеюсь, что обеды и ужины в нашей солдатской компании окажутся для вас приятным разнообразием безвылазного бдения в секторе С.

   – Да, нам порядком поднадоело сидеть за колючей проволокой, словно в тюрьме, – признался Фрайтаг. – Я вам весьма признателен, господин Герлиак!

   – Оставьте! Это наш долг: обеспечивать вам нормальные условия для работы. Лучше скажите, что вам еще необходимо?

   – Я даже не знаю, что и сказать, – растерялся Фрайтаг. – У нас есть радио, но… Понимаете, мои техники несут двенадцатичасовые вахты. Если бы им тоже разрешили выходить из сектора С, то они… людям нужен отдых, понимаете?

   – Да, разумеется, – кивнул я и обратился к Вахману: – Вахман, организуйте техникам допуск в сектор В. В кинозал и все такое. Мы обязаны обеспечить им условия эффективной работы. Не так ли?

   – Да, оберштурмбаннфюрер, – с непроницаемым видом отозвался Вахман. – Я немедленно дам соответствующие распоряжения.

И тут в столовой появилась Марта.

   – Господа, позвольте мне представить вам моего референта фройляйн Марту.

Фрайтаг вскочил и галантно поцеловал руку донельзя смущенной Марте. Вахман, секунду помедлив, поднялся и приветствовал моего референта официальным приветствием:

   – Хайль Гитлер!

Марта смущенно смотрела на присутствующих: ей явно хотелось провалиться сквозь землю. Я поспешил взять Марту под руку и усадить за стол.

   – У вас очаровательный референт, господин оберштурмбаннфюрер, – оживился Фрайтаг. – Я надеюсь, у вас здесь бывают танцы?

   – Да, иногда первая рота танцует с третьей, – ответил я. – Но в основном это происходит во время тактических занятий.

Фрайтаг недоуменно взглянул на меня, затем разразился хохотом, оценив юмор. Отсмеявшись, он сказал:

   – Да, разумеется! Увидев очаровательную фройляйн Марту, я на минуту забыл, где мы находимся.

Вахман отложил нож и вилку, аккуратно промокнул салфеткой губы и обратился ко мне:

   – Оберштурмбаннфюрер! Мне надо проверить караул.

   – Да, Вахман, можете идти, – с облегчением кивнул я.

Вахман поднялся и учтиво щелкнул каблуками.

   – Фройляйн! Господин Фрайтаг! Я вынужден откланяться, дела службы.

И Вахман покинул столовую.

Я понимал, что положение Марты на базе двусмысленно, если не сказать большего. Мне требовалось немедленно упредить возможный донос со стороны Вахмана. Впрочем, я не сомневался, что среди солдат и офицеров моего батальона имеются осведомители гестапо. Следовало взять под контроль ситуацию. И я связался со Штадле, настаивая на аудиенции у Баха.

   – И что вам не садится на базе, Герлиак? – с плохо скрываемой досадой спросил Штадле. – Пока еще ситуация не прояснилась.

   – Что значит «не прояснилась»?! – не сдержавшись, заорал я. – Похоже, что кто–то считает операцию проваленной по моей вине?! В таком случае я готов немедленно отправиться на фронт искупать свою гипотетическую вину перед фюрером, рейхом даже в звании рядового!

   – Остыньте, Герлиак! Вы весь на нервах, а я‑то рассчитывал, что вам удастся отдохнуть, – огорчился Штадле. – Я попрошу не торопить меня. Вы должны понимать, что иногда важно не «что» доложить, а «как» и «когда». Вы понимаете меня? Подождите еще пару дней, умоляю вас!

   – Хорошо, – ответил я, бросая трубку.

Похоже, что ситуация в Минске непростая. Неужели снова всплыла наша стычка с Гилле и его покровители решили использовать ситуацию с темными моментами операции у озера Круглое, чтобы разделаться со мной?

Хотя по существу Штадле прав. Он не прав в одном: совсем не «иногда» важно, «как и когда» доложить, а всегда! Во всех без исключения случаях!

Ну что же, будем ждать случая.

Случай наступил быстро. Через обещанные два дня позвонил Штадле и с нескрываемой радостью передал мне приказ Баха: прибыть в штаб полицайфюрера «Руссланд-Митте» на совещание. Я должен был ехать не один: вместе со мной предписывалось прибыть всем, кто вместе со мной участвовал в операции.

Я собрал людей, и рано утром мы выехали в Минск. В штабе Баха нас встретил сияющий Штадле и проводил нас в кабинет Баха. Бах, одетый в парадную форму, вручил мне Железный крест 1–й степени, а Штадле и, чего я не ожидал, шарфюрер Голубец получили по Железному кресту 2–й степени. Остальные непосредственные участники операции получили очередные звания и отпуска в Берлин. Ну, и всем нам объявили от имени рейхсфюрера благодарность. В заключение Бах сообщил, что в ресторане нас ожидает торжественный банкет.

В промежутке между награждением и банкетом я затащил Штадле в его кабинет и спросил в лоб:

   – То есть операция в Берлине безоговорочно признана удачной?

   – Вы наивный человек, Герлиак! – удивился Штадле. – Ваш рапорт был скуп до крайности, но это не значит, что составленный мной и подписанный Бахом рапорт будет точно таким же. Вот, почитайте копию рапорта Баха, ушедшего к рейхсфюреру.

Штадле достал из сейфа черную папку и передал мне. Я бегло ознакомился с ее содержимым. Из рапорта СС-оберхруппенфюрера Баха рейхсфюреру СС следовало, что агентуре штаба полицайфюрера «Руссланд—Митте» удалось зафиксировать проход через линию фронта специальной разведывательно–диверсионной группы НКВД, имевшей целью уничтожение объекта «База-500», захват имевшегося на ней секретного оборудования и специалистов. Для выполнения задачи группа первоначально осела в Налибокской пуще, где на ее базе был сформирован отряд численностью около тысячи человек. Недалеко от города Лунинец были оборудованы основная и резервная базы отряда, а также аэродром для приема и отправки самолетов в Москву. Оттуда группа намеревалась отправиться в рейд на базу-500. На основании вышеизложенного штаб полицайфюрера «Руссланд—Митте» разработал операцию с целью уничтожения группы на базах диверсантов, не допуская ее выхода в район расположения базы-500. С этой целью в диверсионный отряд удалось внедриться специально подготовленной и соответствующим образом легендированной ягдкоманде во главе с СС-оберштурмбаннфюрером Герлиаком. В течение пяти недель, подвергаясь ежеминутному риску разоблачения, жестоких пыток и неизбежной смерти, Герлиак и люди из его ягдкоманды, с железной решимостью выполняя план щтаба, сумели организовать разгром диверсионного отряда при помощи скрытно подтянутых в оперативный район подразделений СД, войск СС и полиции. В операции были уничтожены: специально прибывшие из Москвы для руководства операцией по захвату базы-500 командир специального диверсионного соединения НКВД старший майор госбезопасности (генерал–майор) Цанава и начальник службы безопасности (Особого отдела) соединения лейтенант госбезопасности (капитан) Торопец, а также начальник разведки соединения старший лейтенант госбезопасности (майор) Федорков. Оставшиеся без руководства диверсанты попытались пробиться на основную базу, но были остановлены ягдкомандой Герлиака и оказались вынуждены пробиваться в разных направлениях мелкими группами. В ходе операции было уничтожено и взято в плен 352 бандита, практически полностью ликвидировано командование диверсионной группы, захвачено 192 единицы тяжелого и легкого стрелкового вооружения, значительное количество боеприпасов и взрывчатых веществ.

   – Во–первых, фамилия начальника разведки была Федорцов, а не Федорков, – сердито заметил я. – Во–вторых, Голубец не докладывал мне, что Федорцов был им уничтожен. В-третьих, откуда такая подробная информация по московским начальникам?

   – Мы обследовали трупы тех, кого вы назвали «московскими начальниками», – ответил Штадле. – При них были обнаружены удостоверяющие личности документы, а также приказ №1 старшего майора госбезопасности Цанавы по специальному диверсионному соединению, которым он прибыл командовать. А Торопец даже пишущую машинку с собой из Москвы притащил: руководить собирались с размахом. Попавших в плен бандитов мы передали в СД, людям Штрауха, и те дали показания, подтверждающие, что Цанава и Торопец действительно прибыли из Москвы на самолете непосредственно перед уничтожением соединения. Так что все объективно подтверждено фактами!

   – И смерть Федорцова? – усмехнулся я и, коснувшись шрама на лице, добавил саркастически:

   – А это мне он с того света прощальный подарок сделал?

   – Почему вы считаете, что в вас стрелял именно Федорцов? – удивился Штадле.

   – Он однажды на тренировке показывал свое искусство в обращении с оружием, в том числе и со снайперской винтовкой, – проворчал я.

   – Оставьте, Герлиак, – с некоторым раздражением заметил Штадле, разливая коньяк по рюмкам. – Федорцов вряд ли мог выжить после того, как этот ваш… э-э… Голубец бросил ему гранату под ноги! Впрочем, в свете всего остального факт смерти Федорцова не играет особого значения. Давайте выпьем за награды, увенчавшие героев!

   – Минуту, Штадле, – остановил его я. – Теперь Рудаков стал СС-штурмбаннфюрером. В таком звании я не могу держать его в качестве командира роты.

   – Есть приказ о переформировании вашего батальона в бригаду специального назначения, – ответил Штадле. – Приказ на днях будет подписан. Рудаков займет должность начальника штаба.

   – А Вахман? – спросил я.

   – Вахман возглавит второй отдел, – ответил Штадле. – Это вполне по его силам. И эта должность позволит ему, наконец, дослужиться до штурмбаннфюрера. Итак, мы будем пить или нет? Настоящее преступление – заставлять выдыхаться столь божественный напиток!

Мы выпили, и Штадле, подхватив кусочек салями с тарелки, сказал:

   – Кстати, в штатном расписании штаба коменданта базы утверждена должность референта, на которой вы так настаивали. Я думаю, что при сформировании бригады она сохранится. Вы довольны?

Да! Сегодня я впервые был действительно доволен! Теперь Марта могла находиться со мной на более или менее законных основаниях достаточно длительное время. А потом… Потом будет видно!

Следующим утром явившийся ко мне на доклад Вахман не преминул испортить мое благодушное настроение. Впрочем, начал он с поздравлений:

   – Позвольте поздравить вас, штандартенфюрер, с очередным званием и высокой наградой. Должен добавить: я горжусь, что служу под вашим командованием и приложу все силы, чтобы оправдать ваше доверие.

   – Спасибо, Вахман, – сказал я. – Я вполне удовлетворен вашей работой и при случае добьюсь вашего повышения, которое вы давно заслужили.

   – Благодарю вас, штандартенфюрер, – сдержанно улыбнулся Вахман, и я понял, что поздравлениями он не ограничится.

   – Позвольте еще затронуть вопрос о вашем референте, фройляйн Марте.

   – Приказ о введении должности референта в штат комендатуры базы уже должен был поступить, – нахмурился я. – Разве не так?

   – Да, штандартенфюрер, он уже поступил, – подтвердил Вахман. – Ия уже подготовил проект приказа по базе о назначении фройляйн Марты на должность референта. Но есть некоторые формальности… Я, как заместитель коменданта по безопасности, обязан произвести проверку поступающих на службу лиц. Разумеется, это формальность, поэтому меня в качестве материала для проверки вполне устроят те данные о фройляйн Марте, которые она сообщит сама. До тех пор пока не будет проведена проверка, она не будет утверждена в должности референта. Она может исполнять обязанности референта, но на срок не более месяца и без права покидать базу. Прошу прощения, штандартенфюрер, но такова инструкция начальника РСХА относительно службы на секретных объектах. Впрочем, фройляйн Марте не обязательно лично являться ко мне: вы можете сами передать мне ее автобиографию. Причем не обязательно собственноручную: вы можете подать ее анкетные данные от своего имени, как должностное лицо, отлично знающее своего работника. Официально и за своей подписью, разумеется.

   – Хорошо, Вахман, я вас больше не задерживаю, – буркнул я.

   – Хайль Гитлер!

Я посмотрел вслед выходящему Вахману. Что я могу написать о Марте? То, что ее отец был офицером НКВД?

Надо срочно поговорить с Мартой.

Я поговорил с Мартой сразу после визита Вахмана. Она вошла в мой кабинет, одетая в строгую черную юбку и ослепительно белую юбку с черным галстуком. Волосы уложены в косу кольцом вокруг головы. Даже в таком скромном и официальном облике она была удивительно прекрасна и желанна.

Я встал из–за стола, подошел к ней и обнял, чтобы почувствовать ее хрупкие плечи.

   – Я соскучилась по тебе, – прошептала она. – Мы вместе. Но надолго ли?

   – Скоро, милая, скоро, – ответил я, покрывая ее лицо поцелуями. – Я тоже соскучился по тебе. Но теперь мы вместе. И надолго. Я добьюсь этого!

Странно, но обитый потертой кожей канцелярский диван показался мне ничем не хуже созданной для любовных утех французской кровати.

   – Как тебе здесь, милая? – спросил я, любуясь Мартой в то время, пока она приводила себя в порядок после нашего внезапного взрыва страсти.

   – Не знаю… я не думала, – ответила Марта, тщательно укладывая косу вокруг головы. – Главное, что ты здесь, рядом со мной! А остальное не имеет значения.

   – Я добился твоего официального назначения в мой штаб на должность референта. Правда, пока только исполняющей обязанности. Но после формальной проверки ты будешь утверждена в этой должности. Так что с сегодняшнего дня ты находишься здесь на вполне законных основаниях.

   – Мне все равно, – сказала Марта, прижимаясь ко мне. – В моей жизни остался только ты. Последний год я жила ради того, чтобы спасти детей. Если бы не ты, они погибли бы. Теперь я живу ради того, чтобы жил ты.

Замечательно! Чертовски приятно! Я вдруг с необычайной силой почувствовал, что моя жизнь обрела новый, истинный смысл. Так, наверное, чувствует себя неофит, посвященный в таинства Истины.

К сожалению, в этом мире кроме меня и Марты существуют еще Бах, Гилле, Коровин, Федорцов и еще множество других типов, с которыми лучше было бы никогда не сталкиваться. И еще Вахман, черт бы его побрал!

   – Милая, тебе придется написать автобиографию и представить ее заместителю коменданта базы по безопасности гауптштурмфюреру Вахману, – сказал я.

   – Это несложно, – улыбнулась Марта. – Какая там у меня биография?!

   – Да, разумеется… но есть нюансы, – уклончиво заметил я. – Поэтому я хотел бы, чтобы ты начала писать ее немедленно, а я проверил бы и откорректировал текст. Ты не возражаешь?

   – Как скажешь, милый, – весело отозвалась Марта. Она с готовностью уселась перед столом, положив перед собой чистый лист бумаги и выжидающе посмотрела на меня. Она напоминала прилежную ученицу, держащую экзамен перед строгим, но любимым учителем.

Марта старательно заполнила аккуратным почерком лист. Я прочитал текст и сказал:

   – Во–первых, надо было написать по–немецки… Впрочем, уже есть некоторые замечания. Так… не надо писать, что твой отец был офицером НКВД. Напиши, что он был простым сотрудником уголовного розыска, и отметь в скобках (криминальная полиция), и что погиб он в схватке с уголовными преступниками. Дальше… Особо подчеркни, что ты вступила в пионерскую организацию и комсомол только для того, чтобы родителей не уволили со службы и не отправили в лагерь. Понятно? Ну, и что не ты, ни твои родители никогда не разделяли коммунистической идеологии. Это важно!

Марта добросовестно исправила текст. Я перечитал и поставил визу. А что дальше? Дальше – Вахман. Что совсем не обнадеживает.

Я знал, что Вахман – явление странное и неприятное. Однако при всем своем скепсисе я и представить не мог, сколько хлопот сможет мне доставить мой начальник штаба.

Я передал Вахману автобиографию Марты.

   – Надеюсь, теперь в вашем распоряжении полный комплект необходимых документов? – осведомился я у Вахмана.

   – Да, штандартенфюрер, – подтвердил Вахман и счел необходимым добавить:

   – Извините, штандартенфюрер, но не я придумал всю эту систему.

Никаких извинений от Вахмана я не ожидал, и если он этой неожиданной фразой хотел разрядить неловкость ситуации, то достиг прямо противоположного эффекта: я немедленно погрузился в размышления относительно мотивов извинений Вахмана и пришел к выводу, что он что–то затевает и пытался успокоить мои подозрения. А на самом деле каждый факт биографии Марты будет им тщательно рассмотрен под микроскопом и использован против меня. Ведь гораздо надежнее покончить со мной, не пытаясь выстрелить мне в спину в окружении преданных мне бойцов, а отправив в Дахау на основании служебного расследования и судебного приговора.

* * *

Мои опасения относительно возможного расследования в отношении меня превратились в убеждение после того, как я был внезапно вызван в штаб Баха. Внезапный вызов к начальству всегда таит в себе скрытую угрозу, но в данном случае причина вызова превзошла мои худшие опасения: я был вызван не по инициативе Баха, а по требованию члена суда СС оберфюрера Шарфе, внезапно прибывшего в Минск из Берлина.

Шарфе, – мрачный плешивый бывший блондин со странно блестящими ярко–голубыми глазами, придававшими его облику некую инфернальность, – сразу спросил меня:

   – Вы пытались решить личный конфликт с СС-гауптштурмфюрером Гилле в соответствии с кодексом чести СС и личными приказами рейхсфюрера?

   – Проблема в том, господин оберфюрер, что у меня с гауптштурмфюрером Гилле не было личного конфликта, – ответил я. – Соответственно, и не было основания для вызова Гилле на дуэль, что вы, видимо, и имели в виду, господин оберфюрер, – в соответствии с приказом рейхсфюрера от 19 ноября 1935 года.

   – Я знаю, что вы обвинили Гилле в попустительстве совершению его подчиненными деяний, несовместимыми с понятиями чести СС, – нетерпеливо уточнил Шарфе. – Но можете ли вы подтвердить под присягой, что исходной точкой конфликта не являлась личная неприязнь? Хочу вас предупредить, штандартенфюрер: если под присягой вы подтвердите отсутствие личной неприязни, то любой факт, свидетельствующий о противоположном, будет положен на чашу весов правосудия без малейших колебаний, невзирая на ваш безупречный и достойный служить примером послужной список.

   – Я это понимаю, господин оберфюрер, – решительно заявил я.

   – Хорошо, – удовлетворенно подытожил Шарфе. Он явно проверял твердость моей позиции и, не найдя во мне слабины, перевел меня из разряда интриганов в разряд идеалистов–правдоборцев. Поэтому он сменил тон и перешел от холодно–начальственной к корпоративнодоверительной интонации.

   – Садитесь, Герлиак. Можете курить.

Шарфе сделал паузу, дав мне возможность усесться в кресло напротив него и закурить.

   – Я постоянно занимаюсь расследованием подобных дел и, прежде всего, стремлюсь выявить следы интриганства, желания выдвинуться по службе за счет своих товарищей по СС. Если я нахожу факты, подтверждающие это, то я оказываюсь беспощаден. Виновного в таком случае ждет либо расстрел по приговору суда, либо предоставляется возможность смыть свой позор при помощи пистолета с одним патроном. В вашем конфликте с Гилле я не нашел ни малейших следов интриганства: вы не получили бы никакого продвижения по службе в случае осуждения Гилле. Скорее всего, мелкий конфликт разросся до разбираемого судом дела только потому, что у вас с Гилле разные непосредственные начальники: Гилле выполняет приказы полицайфюрера «Остланда» и командира айнзатцгруппы «А», а вы – полицайфюрера «Руссланд—Митте». Каждый начальник встал на сторону своего подчиненного, и в результате мы имеем… то, что имеем. Да, я проверил и перепроверил сообщенные вами факты, сопоставил их с показаниями Гилле и свидетелей инцидента. И вот что я скажу…

Шарфе сделал паузу, пристально глядя на меня.

   – Если рассматривать действия зондеркоманды Гилле с точки зрения формальной законности, то вы абсолютно правы. Вы правы, Герлиак. Но есть нюансы, которые вы должны понимать… Ведь вы сами выполняли задания в составе айнзатцгрупп и понимаете всю специфику тех, прямо скажем, не очень приятных задач, которые приходилось решать айнзатцгруппам. Естественно, что в процессе решения такого рода вопросов возникают сложные, зачастую неоднозначно трактуемые ситуации. Поэтому я предлагаю вам, Герлиак, еще раз подумать над занимаемой вами позицией. Скажу сразу: с точки зрения формальной логики она безупречна. Но… можете ли вы, положа руку на сердце, уверенно утверждать, что завтра вдруг не окажетесь в такой ситуации, в которой оказался Гилле? И что вас СС-штандартенфюрера с безупречным послужным списком, командира боевого подразделения, удостоенного высоких наград, придется отдать под суд?

   – Все может быть в этой жизни, господин оберфюрер, – твердо ответил я. – Я сражался под Демянском в ситуации, когда ежеминутно был готов к смерти. А недавно я вернулся с задания, после которого мне обледеневшие окопы Демянска показались бы отдыхом. Я готов к любому повороту судьбы и любому вашему решению.

   – Оставьте риторику нашим пропагандистам, Герлиак, – с досадой проговорил Шарфе. – Никто не повергает сомнению как ваши заслуги, так и вашу решимость пожертвовать жизнью во имя фюрера и рейха. Но речь идет вовсе не об этом! Речь идет о том, что в случае с Гилле я лично усматриваю не умышленное преступление, а недостаточный контроль за подразделением. Что само по себе является не преступлением, а проступком; ну, а с учетом специфики и обстоятельств выполняемых Гилле задач тянет не больше, чем на выговор. Более того, Гилле в беседе со мной заявил, что счел себя в результате ваших действий оскорбленным и на основании приказа СС-рейхсфюрера о защите чести и достоинства члена СС, который вы только что упомянули, попросил меня найти ему секунданта в звании не ниже СС-штандартенфюрера, чтобы тот мог передать вам вызов на дуэль в том случае, если он, Гилле, не будет отдан под суд СС. Скажу сразу: пока оснований для отдачи Гилле под суд СС я не усматриваю. Полагаю, что его недостаточное руководство личным составом во время проведения акции заслуживает самого строго взыскания, но со стороны его непосредственного начальства. И не более того!

   – Я понял вашу позицию, господин оберфюрер, – сдержанно ответил я. – Но я не совсем понял, чего вы ожидаете от меня.

   – Ценю вашу боевую прямоту, штандартенфюрер! – усмехнулся Шарфе. – И потому скажу тоже прямо: если вы сочтете возможным направить в ответ на мой устный запрос новый рапорт, в котором найдете извиняющие Гилле мотивы в силу конкретной специфики обстоятельств, в которых проводилась операция, то ваш рапорт, как и показания основного свидетеля, лягут в качестве фундамента в основание дела. Еще раз подчеркну: любое уточнение ситуации в новом рапорте с вашей стороны никто не сочтет как попытку что–то приукрасить или изменить, – лишь как желание прояснить ситуацию до конца Отмечу особо: такой факт будет приветствоваться как дополнительное свидетельство вашей искренности и ответственности. Разумеется, мои слова вы ни в коем случае не должны воспринимать как давление или попытку такового. Надеюсь, штандартенфюрер, что я оказался предельно ясен и дополнительные разъяснения не требуются?

   – Да, господин оберфюрер! – ответил я, поднимаясь из кресла. Все действительно было предельно ясно, но сдаваться просто так не хотелось. Ужасно не хотелось, чтобы Гилле и Штраух вот так просто прогнули бы меня на выгодное им решение. Может, согласиться на дуэль? Вряд ли Гилле хорошо стреляет.

Впрочем, развитие событий очень быстро направило мои мысли в другом, – и весьма неожиданном для меня, – направлении.