Текст книги "База-500. Смертельная схватка"

Автор книги: Алекс фон Берн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

На шоссе из Новогрудка в Любчу, возле небольшой рощи, я увидел небольшую колонну грузовиков и бронетехники. Три грузовика и бронтеранспортер были сожжены, и я отчетливо увидел распростертые возле машин трупы. Много трупов, около сотни. Похоже, что меня вызвали сюда ради этого побоища.

   – Штеглиц! – сказал я пилоту по внутренней связи. – Садитесь как можно ближе к дороге.

   – Хорошо, что вы так быстро прилетели, Герлиак, – озабоченно проговорил Штадле. – Что скажете по поводу этой бойни?

Я прошел вдоль дороги. Бронеавтомобиль был буквально превращен в решето крупнокалиберным пулеметом: легкая броня не смогла выдержать прямое попадание пуль калибра 12,7 миллиметра. На грузовиках тоже были отверстия от тех же пуль, но гораздо меньше, в основном следы от пуль обычного ружейного калибра. Но тоже очень много.

Положение тел лежавших на обочине и дороге солдат показывало, что они погибли в первую же минуту боя.

   – Огонь в основном велся из рощи и зарослей кустарника на противоположной стороне дороги, – сказал я. – Обратите внимание: до рощи не менее полукилометра, а до кустарника метров триста. Да тут, похоже, работала целая рота пулеметчиков!

   – Да, вы абсолютно правы, Герлиак! – согласился Штадле. – Их расстреляли из пулеметов с большого расстояния, а тех, кто успел выскочить и залечь, закидали гранатами укрывшиеся в мелких окопчиках рассредоточенные вдоль дороги партизаны. Всех раненых добивали: из 144 человек мы подобрали только девять раненых, из них всего двое оказались в состоянии разговаривать. Один ефрейтор сказал любопытную вещь: он посмотрел на часы, и буквально через несколько секунд началась стрельба. Когда русские добивали его, очередь из автомата попала ему в руку и в голову. По голове пули прошлись вскользь, он лишь потерял сознание. Но вот что интересно: одна из пуль повредила часы, и они остановились. Так вот, судя по показаниям ефрейтора, весь бой от начала стрельбы и до методичного расстрела выживших, занял не более пяти минут.

   – Очень грамотно организованное нападение: максимальная плотность огня в возможно более короткий промежуток времени, – заметил я. – И похоже, что первым начал работать крупнокалиберный пулемет: с противоположной стороны от рощи гораздо больше трупов. Вначале расстреляли бронебойно–зажигательными бронеавтомобиль, а затем дали пару очередей по грузовикам. Люди начали выпрыгивать на противоположную сторону, и тут по ним из кустов ударили обычные пулеметы. Тех, кто сумел выжить, пулеметы прижали к земле, а находившиеся в укрытиях партизаны забросали их гранатами, а затем добили в упор. Это не обычные партизаны, Штадле! Это грамотно подготовленные диверсанты с умным и опытным командиром. Вы установили хотя бы, в какую сторону они ушли?

   – Мы полагали, что они ушли в Налибокскую пущу, – с досадой ответил Штадле, – и выдвинули в сторону Налибок, Клетищ и Бора усиленные полицейские подразделения. Но, судя по всему, нападавшие решили остаться на этом берегу Немана. Боюсь, что мы их потеряли.

Штадле замолчал, затем предложил:

   – Идемте к тем кустам, я покажу вам кое–что интересное.

Мы прошли к кустам, и Штадле указал мне на позицию, оборудованную для стрельбы из пулемета: небольшой окопчик со странной деревянной конструкцией на бруствере – нечто вроде врытой в землю треноги с металлическим навершием.

   – Мы тоже вначале не поняли, что это такое, пока не нашли чуть подальше в кустах вот это.

И Штадле указал на лежавший прямо на земле пулемет без станка.

   – Авиационный ШКАС, – с удивлением отметил я. – Калибр винтовочный. Темп стрельбы свыше полутора тысяч выстрелов в минуту. Теперь понятно, откуда такая плотность огня! Похоже, что и крупнокалиберный пулемет диверсанты тоже сняли с какого–нибудь сбитого самолета и очень удачно использовали для уничтожения бронеавтомобиля.

   – Именно так, Герлиак, – подтвердил Штадле. – Там, в роще, мы нашли самодельный станок для крупнокалиберного пулемета.

Я осмотрел пулемет.

   – Судя по всему, его заклинило от перегрева ствола и потому пулемет бросили. В полете ствол пулемета охлаждается потоком воздуха, поэтому темп стрельбы авиационного пулемета вдвое выше, чем обычного станкового.

   – С крупнокалиберным они обращались более осторожно: стреляли короткими очередями, сумели уберечь ствол от перегрева и унесли с собой, – отметил Штадле.

   – Да… интересно знать, где объявится этот пулемет, – поделился я мыслями вслух. – И почему они выбрали именно это место для засады? Не сидели же они сутками возле проезжей дороги, подобно средневековым разбойникам?

   – Как, вы разве не знаете? – удивился Штадле.

   – А что я должен знать? – ответил я вопросом на вопрос.

   – Так, значит, Бах вам не сказал… началось все с того, что эти самые диверсанты атаковали гарнизон в Любче. Атаковали очень грамотно: снайперы сняли пулеметчиков с вышек, затем обстреляли казармы из ручных пулеметов и минометов, а под прикрытием огня диверсанты подобрались поближе и забросали обороняющихся гранатами. Весь штурм занял не более двадцати минут.

   – Откуда такое знание подробностей? – поинтересовался я.

   – Местные полицейские при первых же выстрелах попрятались, а когда мы вошли в город и нашли лишь дымящиеся развалины казарм гарнизона, проклятые трусы повыползли из щелей и охотно все рассказали, – поведал мне Штадле. – Разумеется, я приказал расстрелять этих предателей!

   – И расстреляли? – спросил я. Для моего недоверия были основания, поскольку Штадле неохотно ответил:

   – Разумеется, нет. Должны же остаться свидетели, которые всегда могут рассказать о том, что же там в действительности произошло.

   – Рассказать? – изумленно поднял я брови. – Но вы и так уже все знаете!

   – А если по этому факту приедет разбираться специальная комиссия? – кисло осведомился Штадле. – Вы же знаете: нам приходится остерегаться не только партизан, но и комиссий из Берлина. Эти тупые чинуши понятия не имеют об условиях, в которых нам приходится действовать, и даже не желают их понять! И не только это! Вот недавно произошел совершенно возмутительный случай…

   – Скажите, Штадле, – перебил я поток жалоб. – А у вас нет ощущения, что отряд майора госбезопасности Коровина возродился из небытия, наплевав на наши победные рапорты о его разгроме?

   – С чего вы это взяли? – нервно осведомился Штадле. Ему явно не понравилась моя мысль.

   – Да уж больно штурм гарнизона в Любче похож на генеральную репетицию штурма базы-500, – поделился я наблюдением.

Штадле не ответил, но я видел: мои слова дали толчок тяжелым мыслям в его голове.

Глава 12

От первого лица: Генрих Герлиак, 29 октября 1942 года,

Минск, штаб полицайфюрера СС «Руссланд—Митте»

Я не собирался ехать в Минск, но сразу после визита в Лю– бец отправился именно в столицу Вайсрутении. И не потому, что соскучился по руинам некогда великолепного города, превращенного благодаря стараниям люфтваффе в печальный памятник самому себе. Нет! Причиной была одна короткая фраза Штадле, которую тот произнес между прочим.

   – Во время недавней операции задержали с десяток подозрительных субъектов. Не сочтите за труд, Герлиак, и взгляните на них: вдруг увидите знакомых по вашему «партизанскому» прошлому.

Честно говоря, я просто для очистки совести спустился в темный и сырой подвал и дошел до вонючей камеры без какого либо намека на окна, освещенной лишь скупым светом маломощной электрической лампочки под решетчатым колпаком.

Я прошел мимо решетки, отделяющей мир живых от мира тех, кого можно считать условно живыми. За решеткой находились существа, которых мне было трудно воспринимать как живых людей: грязные, вонючие, отчаявшиеся. В своем отчаянии они прошли разный путь: одни уже смирились со своей участью, другие не могли поверить в то, что ЭТО случилось именно с ними и с жадной надеждой смотрели на меня.

Одно из чумазых лиц показалось мне знакомым, но я не подал виду: всего лишь медленно прошел мимо, равнодушно скользя взглядом по бледному подобию лиц. И я совсем не удивлся, услышав тихий возглас:

   – Господин офицер! Вы меня узнаете?

Разумеется, я его узнал: у меня превосходная зрительная память. Разведчик отряда «Дядя Вова» Земелин. Он вцепился в решетку, жадно впившись в меня взглядом.

   – Хм… Земелин? А что вы здесь делаете? – удивился я.

   – Вот, попал… как кур в ощип, – бледно улыбнулся Земелин. Его вымученная улыбка сказала мне больше, чем его слова: он был сломлен. На нем не было следов пыток, но то, что он низведен до уровня раздавленного червяка, не могло укрыться от моего наметанного взгляда.

   – Считают, что я партизан, – почти жалобно сообщил Земелин.

   – Ну, насколько я знаю, – правильно считают! – усмехнулся я.

   – Да, я понимаю… но, какой же я теперь партизан! – воскликнул Земелин. – Когда разгромили отряд дяди Вовы, я с трудом избежал преследования и скитался по лесам. Я много думал, господин офицер! И когда меня застигли врасплох на одном хуторе, я даже не оказал сопротивления – можете это выяснить!

   – Это разумно, что вы не оказали сопротивления, – согласился я. – Но уверяю вас, что награда вам за это не положена.

   – Я не хочу, чтобы меня расстреляли с этими людьми, – твердо заявил Земелин. – Мы здесь сидим вовсе не как партизаны, а как подозреваемые непонятно в чем! Есть пара бежавших из гетто евреев, а у остальных просто небрежно оформленные в гебитскомиссариате документы, что и явилось причиной их ареста. В других обстоятельствах можно было бы ожидать освобождения, но я случайно узнал, что нас хотят расстрелять в качестве возмездия за смерть немецких военнослужащих. А я не хочу! Пусть меня допросят! Я ценный источник!

Потрясающе! Естественно, он всерьез считает, что его жизнь гораздо ценнее, чем жизнь его сокамерников: в конце концов он был не последней фигурой в отряде дяди Вовы. Но его надо поставить на место.

   – Вы знаете, где находится Коровин? – сухо осведомился я.

   – Нет, – признался Земелин. – Но я знаю в лицо человека, которого Коровин внедрил в СД.

Если бы Земелин заявил, что лично знаком с фюрером и является закадычным приятелем Баха, я бы удивился меньше. Неужели он знает шпиона?! Тут надо быть осторожным, как подкрадывающийся к голубю кот.

   – Вот как? И в какой именно штаб СД он внедрен: штаб командира СД и полиции Вайсрутении, штаб начальника СД и полиции Минска или штаб Высшего руководителя СС и полиции « Руссланд—Митте»?

   – Точно не знаю, – признался Земелин. – Но я знаю его в лицо и смогу опознать.

Вот как! Звучит обнадеживающе.

   – Кто он? Переводчик?

   – Нет, – отрицательно мотнул головой Земелин. – Он внедрен под видом немецкого офицера. Повторяю: я знаю его только в лицо.

   – Земелин! Если вы собираетесь морочить мне голову ради того, чтобы продлить свое существование в этом мире, то вы глубоко ошибаетесь, – счел необходимым предупредить я. – Если я обнаружу хоть намек на подобное, то вы позавидуете участи ваших сокамерников, которых завтра отправят на расстрел.

   – Я все понимаю, господин офицер! – обрадованно закивал головой Земелин. С разгромом отряда дяди Вовы, – и, надо полагать, в свете убедительных побед германского оружия, – удивительным образом исчез весь его партизанский кураж. Похоже, что ему элементарно хотелось жить! И эту привилегию мог даровать ему только я.

Я приказал выпустить Земелина и расписался в журнале дежурного.

   – Вы бы привели вместо него кого–нибудь другого, штандартенфюрер, – попросил дежурный. – Утром нужно расстрелять пятьдесят заложников, мы как раз должны поставить десять человек. А без этого их окажется всего сорок девять: господин Штраух будет недоволен.

   – Если вы так близко принимаете к сердцу душевное равновесие господина Штрауха, то почему бы вам, гауптшарфюрер, не встать к стенке самому, чтобы восполнить недостачу? – иронически осведомился я.

Гауптшарфюрер разинул рот, глядя на меня: он явно не оценил юмора. Поэтому я назидательно добавил:

   – Нет большой разницы, сколько человек расстрелять в качестве заложников: сорок или пятьдесят. Ведь их единственная вина в том, что они оказались очень не вовремя в определенном месте. Только и всего!

Я отвел Земелина в казарму охраны штаба Баха и приказал тамошнему шпису привести Земелина в порядок и включить его в состав наряда по столовой.

   – Я должен выдать ему форму манна СС? – замялся пожилой штурмшарфюрер.

   – Разумеется, – раздраженно отозвался я. – Если не собираетесь одолжить для него форму у обергруппенфюрера.

   – Но… он же русский, – решился пояснить причины своего смущения шпис.

   – Да что вы?! А я думал, что он китаец! Слушайте, шар– фюрер! – рассердился я. – Мне нужно, чтобы этот человек был вымыт, выбрит, причесан и одет так, чтобы ничем не выделялся из состава наряда, обслуживающего столовую СД. Он должен быть там к началу ужина и ни минутой позже. Вы меня поняли?

   – Да, штандартенфюрер! – опомнился шпис, вытягиваясь в струнку. Теперь можно было не сомневаться в том, что все будет сделано так, как я приказал.

Против моих ожиданий, в столовой мне не пришлось сидеть долго. Я не успел закончить трапезу, как возле меня появился Земелин и, ставя на стол чашку кофе и рюмку коньяка, негромко сообщил:

   – Второй столик от первого окна, высокий блондин с кривым носом.

Я кивнул и приказал принести ему пепельницу и еще одну рюмку коньяка, мельком глянув в сторону указанного Земе– линым офицера. Я сразу узнал его и был несколько шокирован, так что вторая рюмка коньяка оказалась очень кстати.

В роли русского шпиона я ожидал увидеть проворовавшегося интенданта или кого–нибудь из охраны штаба. Но то, что русским шпионом окажется заместитель Штадле, СС-гауптштурмфюрер Райхель, это ввергло меня в состояние шока.

* * *

Почему Райхель? Как это могло произойти? Я знал, что есть солдаты и унтер–офицеры, – в основном из числа лиц с коммунистическим прошлым, – которые связаны с партизанами и даже передают им оружие и боеприпасы. Это были, как правило, военнослужащие тыловых частей вермахта. Но тут – офицер СС и СД, заместитель начальника оперативного отдела штаба Высшего руководителя СС и полиции «Руссланд—Митте». Подобное у меня просто не укладывалось в голове!

Поэтому я забрал Земелина с собой на базу-500. Мы улетели «шторхом» тем же вечером, а ночью я учинил ему строжайший допрос. Я несколько раз заставил Земелина повторить детали его пленения.

   – Первая рота при переходе через шоссе попала в засаду, я был ранен и отстал от группы, – устало повторял Земелин. – Я решил пробраться в ближайшую деревню, где хотел укрыться у надежного человека. У меня был с собой действующий пропуск из гебитскомиссариата: будто бы я приехал продукты обменять. Ну и паспорт советский с настоящей пропиской и отметкой гебитскомиссариата, все как положено.

   – И что же, пропуск вызвал подозрения?

   – Нет, что вы! Хороший пропуск, надежный. Только полицаи его и смотреть не стали: избили, посадили в машину и отправили в Минск. Пропуск и паспорт, само собой, у них остались. А здесь, в Минске, меня сразу в эту камеру бросили.

   – И вы ничего не пытались объяснить?

   – А никто и не спрашивал. Мне переводчик, что приходил с офицером СД, объяснил, что из этой камеры всех от– правят утром на расстрел как заложников: дескать, немца какого–то убили и есть приказ расстрелять пятьдесят человек. Короче, никаких шансов! Так что как я вас увидел, тут же понял: вы моя единственная надежда.

   – А почему я вам должен верить, Земелин? – поинтересовался я. – Что, если вас решил к нам внедрить Федорцов?

   – Да уж, внедрился удачно, нечего сказать! – мрачно усмехнулся Земелин.

   – Но вы сами понимаете, что ваше обвинение в шпионаже в пользу русской диверсионной группы, выдвинутое в адрес офицера СД, звучит само по себе неправдоподобно? – спросил я.

   – Совсем неправдоподобно, – согласился Земелин. – Только если считать, что этот самый офицер СД действительно тот, за кого себя выдает. А это совсем не так!

   – Вот как! И кто же он на самом деле?

   – На самом деле он заместитель командира разведгруппы отряда дяди Вовы сержант госбезопасности Андрей Сибирцев, – сообщил Земелин.

   – Каким же образом он вдруг стал офицером СД?

   – Вы, конечно, можете мне не поверить, но это истинная правда, – вздохнул Земелин.

   – Еще в июне командир приказал провести диверсию на железной дороге Минск—Барановичи. Выбрали участок с поворотом. Дорога тогда еще практически не охранялась, поезда ходили с большой скоростью, – не пуганые были, – так что заложили «рапиду» на повороте без затруднений, эшелон весь ушел под откос. Разведчики пошли прочесывать разбитые вагоны: добить раненых, документы собрать. И приволокли немца, офицера СД. Тот почти не пострадал, только лицо разбил и сломал нос. Когда Сибирцев его вязал, то немец умудрился ему сапогом в лицо заехать. У Сибирцева тоже нос оказался сломан, так что наши над ним даже подшучивали: дескать, вы теперь близнецы–братья, только у немца нос направо свернут, а у тебя налево, – только так и различишь.

   – И что, они действительно так были похожи? – удивился я.

   – Ну, не совсем, конечно… Одного роста почти, телосложения. Овал лица, цвет волос и глаз – тоже одинаковые. Ну, а нюансы на разбитых физиономиях не разглядишь. Видимо, командиру тоже такая мысль в голову пришла. Сибирцев перестал ходить на задания, все больше в землянке Федорцова пропадал, а немец так вообще оттуда не выходил. В общем недели через три немца отправили с группой через линию фронта. Помню, вызывали к Федорцову портного – был у нас еврейчик один, Абрам Лазаревич; видать, он мундир немца под фигуру Сибирцева подгонял. А потом мне приказано было Сибирцева провести к хутору под Столбцами, где надежный человек жил. Сибирцев одет был как обычно, но с собой нес большой чемодан. Я еще удивился: с вещмешком сподручнее ведь по лесу передвигаться. Ну, довел его до хутора, а дальше он сам. С тех пор я его не видел… до сегодняшнего ужина в столовой СД.

   – Фамилия хозяина хутора, – потребовал я.

   – Василь Падевский. Я так понял, что его НКВД еще до войны завербовало, большим доверием у Федорцова он пользовался.

   – Я полагаю, что Падевский не единственный большевистский пособник, которого вы знали. Берите лист бумаги и перечислите всех, кого вы знаете как партизанских шпионов.

Земелин покорно взял лист бумаги и написал восемь фамилий с подробным описанием: что именно и когда они делали для партизан.

Я допрашивал Земелина до самого утра, затем меня сменил Рудаков. Я приказал ему не позволять Земелину спать и вообще расслабляться до особого распоряжения и отправился отдыхать.

Утром я принял меры по проверке показаний Земелина. Как выяснилось, он действительно был задержан солдатами 266–го полицейского батальона в деревне Полонь недалеко от Ганцевичей. Батальон был латышский, поэтому полицейские не церемонились со всеми, кто имел несчастье попасться им на глаза. В этом свете история с отобранными надежными документами выглядела вполне достоверно: если бы у латышей возникли малейшие подозрения, что в их руки попал партизан, Земелина в лучшем случае немедленно расстреляли бы.

Так же в первую очередь следовало проверить Падевско– го, и с этой целью я связался со Штадле. Я сообщил ему, что от разведывательных источников поступила информация: владелец хутора под Столбцами, некий Василь Падев– ский, является агентом партизанской разведки. Я попросил Штадле по каналам СД проверить личность Падевского. То, что мне сообщил Штадле, меня поразило.

   – Я полагаю, что ваш источник либо добросовестно заблуждается, либо хочет свести личные счеты, а то и скомпрометировать надежного человека, – безапелляционно заявил Штадле. – Господин Падевский отмечен личной благодарностью генерального комиссара Вайсрутении за спасение жизни немецкого офицера, а также награжден денежной премией и коровой.

   – Вот как? При каких обстоятельствах это произошло?

   – Падевский обнаружил в лесу раненого немецкого офицера из разгромленного партизанами эшелона. Рискуя жизнью, он переправил офицера в свой дом, прятал его от часто заходивших на хутор партизан и лечил в течение более чем трех недель, после чего с помощью появившегося на хуторе подразделения вспомогательной полиции переправил его в Минск.

   – Да уж, действительно герой! – согласился я. – Кстати, а как звали спасенного офицера?

   – Вы его должны знать, Герлиак. Это мой заместитель га– уптштурмфюрер Райхель. Он как раз направлялся в том эшелоне в Минск, к новому месту службы. У него были выбиты несколько зубов, сломан нос и все это на фоне тяжелого сотрясения мозга. Ему крупно повезло, что партизаны его приняли за мертвого: тех, кто после крушения еще подавал признаки жизни, эти дикари безжалостно резали ножами, как свиней. Поэтому с того эшелона мало кому удалось спастись.

Штадле полностью подтвердил и дополнил рассказ Земелина. Выяснять подробности биографии Райхеля я не рискнул: подобный интерес мог вызвать закономерные вопросы у Штадле, самостоятельно проводить расследование в отношении офицера СД я не имел права, а инициировать официальное расследование я не собирался.

Тогда я думал, что не хочу добиваться официальной проверки Райхеля по причине недостатка фактов, однако позже я осознал, что истинной причиной явилось нечто другое.

После обеда я зашел проведать Земелина. Тот вполне созрел: в тюрьме он тоже не отсыпался, и сейчас был полностью истощен непрерывными допросами.

   – Господин офицер! – прохрипел он, увидев меня. – Я же все рассказал! Зачем вы меня мучаете?

   – Что он еще сказал? – обратился я к Рудакову.

   – Ничего нового, – зевнул Рудаков. – Фамилий в списке не прибавилось.

   – Ну что же, Земелин, – нахмурился я. – Как вижу, правду вы говорить не хотите.

   – Я все сказал! – закричал Земелин. – Все!

Я почти не сомневался, что Земелин рассказал все, что знал. Но действительно ценной была только информация о Райхеле—Сибирцеве. Старые явочные адреса отряда Коровина представляли интерес лишь для Штрауха, и то только в плане улучшения отчетности по борьбе с большевистскими 9* 243 бандитами и их пособниками. Очевидно, что после разгрома Коровин не только заново воссоздаст отряд, но и разведывательную сеть. И выявить ее будет не так уж просто, поскольку сеть предназначена лишь для обеспечения передвижений отряда, а не для выполнения диверсионных акций.

Но отрабатывать человеческий материал надо до конца.

   – Мне искренне жаль, что вы, Земелин, оказались не до конца искренни, – со вздохом произнес я и приказал Рудакову: – Вызови Крюгера, пусть он поработает с Земелиным.

Я вышел в коридор и закурил. Через пять минут появился Крюгер.

   – Там в кабинете человечек, поработай с ним, – приказал я. – Но помни: он нужен мне живым и относительно здоровым. Представь, что ты просто поссорился с приятелем в кабаке и решил его немного проучить, но так, чтобы запомнил! Ясно?

   – Да, штандартенфюрер! – обрадовался Крюгер, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. – Разрешите исполнять?

   – Приступай.

Крюгер вошел в кабинет и практически сразу я услышал грохот. Крюгер не любил терять время даром и, судя по всему, сразу приложил сидящего Земелина своим коронным ударом так, что тот закувыркался по кабинету вместе со стулом.

Рудаков вышел из кабинета.

   – Можешь идти обедать, через часок зайдешь проведать, – приказал я ему.

   – Да, но Крюгер не знает русского языка, – напомнил Рудаков. – А вдруг Земелин вспомнит что–нибудь важное? Крюгер за час выбьет ему все мозги, и он тогда уже никогда ничего не вспомнит.

   – Все, что мне было нужно, он уже рассказал, – пояснил я. – Теперь мы его просто гоним по конвейеру до конца. Прикажи Флюгелю подготовить на шесть утра расстрель– нз'ю команду.

После ужина я зашел в карцер гауптвахты. На голых досках топчана распластался Земелин. Крюгер неплохо поработал над ним, но похоже, что смерть от побоев ему не грозила.

   – Ну что скажете, Земелин? – спросил я, закуривая. – Вы готовы рассказать о вашем задании?

   – Я все рассказал, господин офицер, – с усилием зашевелил Земелин разбитыми губами. – Да как видно зря. Дурак я! Не обратился бы к вам, так уже отдыхал бы на Небесах. Не знаю, попаду ли на Небеса или в ад, но куда бы я ни попал, уверен, что там нет СД, – значит, там в любом случае лучше, чем здесь. И жалею, что невинных людей вам на растерзание выдал. Умру с этим грехом… не знаю только когда.

   – Ну, это я вам могу точно сказать, – улыбнулся я. – Еще до рассвета вас выведут во двор, поставят к глухой стене и расстреляют. Считайте, что я подарил вам лишние сутки жизни.

   – Спасибо, – сделал попытку улыбнуться Земелин, но закашлялся и сплюнул кровавый сгусток.

   – Не стоит благодарности, – заметил я, повернулся и вышел из камеры.

   – Следите за арестованным в оба, – приказал я дежурному. – Если он не доживет до утра, я вас отправлю под трибунал.

   – Да, штандартенфюрер! Вам не о чем беспокоиться.

Без четверти шесть я уже стоял во дворе гауптвахты. Флюгель построил расстрельную команду, я дал ему последние указания. Двое солдат вывели Земелина, поставили его к стене и завязали глаза черной повязкой.

   – Не надо повязки, – попросил Земелин.

   – Таков порядок, а порядок нельзя нарушать, – строго пояснил я.

Земелин замер, судорожно втягивая ноздрями холодный осенний воздух.

Флюгель дал команду, и грянул залп. Пули ударили в стену, выбивая кирпичную крошку. Я знал, что солдаты, выполняя мой приказ, целились выше головы Земелина на метр. Но Земелин упал как подкошенный. Обеспокоенный Флюгель подбежал к нему, сдернул повязку, похлопал по щекам, пощупал пульс.

   – Он жив, штандартенфюрер, – с облегчением сообщил мне Флюгель. – Просто обморок.

Я неторопливо подошел к Земелину и склонился над ним. Земелин открыл глаза и недоуменно уставился на меня.

   – Где я? – прохрипел он.

   – На Небесах! – рассмеялся я. – Как видишь, ты ошибался, Земелин: и на Небесах есть СД!

   – Не принимайте это близко к сердцу, Земелин! Я же должен отчитаться перед руководством, почему взял на службу в спецподразделение СД партизанского разведчика. И не переживайте насчет трех выбитых зубов: вам вставят новые за счет СС. У нас в СС отличные стоматологи!

Мы с Земелиным сидели в моем кабинете и завтракали.

   – Четыре, – сказал Земелин, осторожно пережевывая вареное яйцо и морщась от боли.

   – Что? – не понял я.

   – Четыре… четыре зуба мне выбил ваш костолом, – пояснил Земелин.

   – Да хоть все! – рассмеялся я. – СС не обеднеет, даже если вставит вам тридцать два золотых зуба! Пейте коньяк, Земелин! Отличный коньяк, французский. И кофе настоящий, бразильский. Пейте!

   – Спасибо, штандартенфюрер, – ответил Земелин, залпом выпивая рюмку коньяка.

   – Вам очень повезло, Земелин! Вы вовремя выбрали правильную сторону. Рейх силен как никогда, немецкие войска вышли к Волге, и уже никто не остановит победного марша нашей армии. Самое позднее, к следующему лету мы дойдем до Урала и Москву даже не понадобится штурмовать: столица большевистской империи падет сама, как перезрелый плод, а Сталин застрелится в своем кремлевском кабинете, хотя я думаю, что он уже сбежал в Сибирь. И те, кто успел послужить победе рейха, получат свой кусок. Разумеется, сто миллионов украинцев, белорусов и русских – это слишком много для новой объединенной Европы. Фюрер приказал оставить здесь не более тридцати миллионов славян. Но вы и ваши дети, благодаря вашему своевременному переходу на нашу сторону, смогут вкусить плоды победы германского оружия и стать частью великой европейской цивилизации! Сегодня великий день: вы получили право для себя и своих детей стать цивилизованными европейцами и отныне трудиться не для преступного большевистского режима, а на пользу великого рейха. Фюрер блестяще выполняет свою историческую миссию: объединение Европы! И сама История, само Провидение – на его стороне.

Я обычно не произносил пропагандистских речей, но на этот раз остался доволен собой. Похоже, что Земелин не оценил моего ораторского искусства: у него болели корни выбитых не в меру старательным Крюгером зубов.

   – Что я теперь буду делать, штандартенфюрер? – спросил Земелин.

   – Отдыхать и поправлять здоровье, – ответил я. – Таков ваш план на ближайшее время. К сожалению, в последующие две–три недели вы не сможете покидать пределы базы, но это ограничение распространяется на всех нас: даже я без разрешения руководства не могу покидать территорию базы. Ну что, еще коньяка?

Земелин кивнул, и я щедрой рукой налил ему полную рюмку «мартеля»: парню надо снять стресс от «арийского гостеприимства».

В кабинет заглянул Махер.

   – Штандартенфюрер! На внутренней линии профессор Фрайтаг.

Я взял трубку.

   – Доброе утро, профессор!

   – Э-э… Хайль Гитлер! То есть доброе утро, господин Герлиак… Будьте любезны передать в штаб господина фон дем Баха текст следующего содержания: «Ганновер». Это город в Германии.

   – Да, я в курсе, – усмехнулся я. Профессор в силу своей основательности любил объяснять вещи, в объяснениях не нуждающиеся. – Что–нибудь еще?

   – Нет, это все. Спасибо!

Я положил трубку и вызвал Махера.

   – Махер! Возьмите бланк телефонограммы с уведомлением об отправлении и получении. Адресат: штаб высшего руководителя СС и полиции «Руссланд—Митте», СС-обергруппенфюреру фон дем Баху, лично. Запишите следующий текст, постарайтесь без ошибок: «Ганновер». Это город в Германии.

   – Я знаю, штандартенфюрер. Я бывал там.

   – Тогда я уверен, что вы напишете это слово без ошибок. Сообщите мне немедленно, как только будет подтверждение об отправке и получении.

   – Слушаюсь, штандартенфюрер!

Я не знал, что означает это кодовое слово, но догадывался. Для меня оно означало старт новым беспокойствам.

Единственное, что меня обнадеживало: я был к ним готов, я был готов действовать.

В течение ближайшей четверти часа я получил подтверждение об отправке и получении. А спустя два часа пришел приказ от Баха: обеспечить погрузку секретного оборудования и технического персонала (исключая профессора Фрайтага) в специальный поезд, ожидаемый прибытием не позднее девяти утра 1 ноября.

   1 ноября пошел снег. Я стоял возле пакгауза и встречал спецпоезд. Спецпоезд состоял из локомотива, двух товарных и одного пассажирского вагона. Сопровождали спецпоезд две бронированные мотодрезины «Панар»: одна шла впереди поезда, другая – сзади.

Состав остановился возле платформы пакгауза, и из пассажирского вагона выскочил молодцеватый унтерштурмфюрер.

   – Хайль Гитлер! Господин штандартенфюрер! Унтерштурмфюрер Липпе, прибыл для получения спецгруза, – доложил он.