Текст книги "База-500. Смертельная схватка"

Автор книги: Алекс фон Берн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Глава 5

   27 сентября 1942 года, Вайсрутения, основная база

отряда «Дядя Вова», 5 часов 05 минут

Федорцов держал в руках снайперскую винтовку: обычная «мосинка» со стволом улучшенного качества и оптическим прицелом ПУ. В свое время он с такой винтовки легко всаживал со ста метров десяток пуль в «царский» пятак. Сейчас дистанция для стрельбы была около ста метров, и Федорцов надеялся, что он не утратил навык.

* * *

Обрушившийся с неба огненный град оказался полной неожиданностью для Коровина и Федорцова. Едва где–то далеко впереди упали первые мины, Федорцов толкнул Коровина под корневище вывороченного штормом дерева. Там они и переждали артналет.

   – Федор, а меня зацепило, – как–то виновато произнес Коровин.

На его левой ноге в районе бедра действительно расплывалось красное пятно.

   – Ну ты прямо как пулеулавливатель! – проворчал Федорцов. – Сейчас посмотрю. Не дергайся только.

Он разорвал штанину и при свете фонаря изучил рану.

   – Хреновое дело, – мрачно заключил он. – Два осколка глубоко в мясе. Возможно, кость задета. На ногу встать можешь?

Коровин отрицательно покачал головой.

   – И за что нам такие несчастья?! – сокрушенно воскликнул Федорцов.

   – Наше несчастье там, – сумрачно ответил Коровин, кивая в сторону дымящегося после артналета леса. – Где Цанава? Если мы его не найдем, то нам…

Коровин замолчал. Продолжать было излишне: за прибывшее из Москвы начальство спросят по полной. И не важно, что вместе с Цанавой под внезапным артбстрелом погиб практически весь отряд. Вопрос поставят так: где старший майор госбезопасности Цанава? И его надо предъявить живым или мертвым.

   – Надо уходить на основную базу, – убежденно заявил Федорцов. – Не знаю, успел связной добраться до первой роты или нет, но первая рота будет пробиваться на основную базу. И нам надо ждать их там. Только так мы сможем сохранить отряд как боевую единицу. А остальное – как спросят, так и ответим.

Логику Федорцова невозможно было опровергнуть. За одним «но»: за старшего майора госбезопасности ответить придется.

   – Цанаву надо найти, – твердо заявил Коровин, морщась от боли в ноге. – Живым или мертвым, но найти надо. Нам Москва его не простит. Немцы до рассвета в лес не сунутся.

   – Каратели не сунутся. А этот Петерсон со своими головорезами наверняка к тропе подбирается. В этой тьме мы хрен кого найдем! А вот на пулю от Петерсона легко нарвемся! – возразил Федорцов. – Только когда рассветет, и имеет смысл начинать поиски. А сейчас уходим на базу!

Он подхватил Коровина, и они пошли на север, к тропе, на которую спустя час выйдет ягдкоманда СС-оберштурмбаннфюрера Герлиака.

Арьергардная команда, оставленная на базе, несла службу исправно: у появившихся возле поста Коровина и Федорцова спросили пароль. База охранялась частью партизан третьей роты, не успевшей выйти в рейд. Федорцов немедленно взял оставшихся людей под контроль и расставил их по позициям; он твердо намеревался держать оборону до тех пор, пока к базе не пробьется первая рота. Разумеется, он допускал, что связные не смогли добраться до первой роты и передать ей приказ об отмене рейда, поэтому он положил трое суток на ожидание. По окончании срока Федорцов (в соответствии с заранее разработанным Коровиным планом) рассчитывал покинуть территорию базы резервным выходом и уйти в глухой болотистый район в бассейне Припяти.

А пока он засел в крохотном блиндаже на посту между тропой и ведущей к базе гатью. Зачем? Коровину он объяснил, что «лично возглавит охрану базы». На самом деле Федорцов ждал лже-Петерсона, который стал его личным врагом.

Почему совершенно незнакомый человек становится вдруг личным врагом, чья смерть зачастую кажется дороже собственной жизни? Это невозможно понять. Но это есть. И это надо воспринять как факт реальности.

Старенький врач–волшебник Гольдштейн при помощи остро заточенного кухонного ножа вынул осколки из ноги Коровина, обработал и зашил раны, щедро напоил раненого самогоном и решительно заявил Федорцову:

   – Дайте ему поспать хотя бы до утра, а там я уж смогу сказать: сможет он дальше командовать или это теперь ваше дело. А пока воюйте как–нибудь сами! Без него!

Федорцов знал, как воевать. Он прошел Халхингол и финскую, прежде чем попасть в ОМСБОН. Он молча кивнул в ответ на слова врача и ушел, чтобы организовать оборону базы.

Немцы войдут в лес только с рассветом. А до рассвета стоит опасаться только ягдкоманду во главе с лже-Петерсоном. Вот его и надо ожидать.

Вот почему Федорцов взял с собой на пост винтовку с оптическим прицелом.

* * *

Через пост мелкими группами тащились раненые или выдававшие себя за таковых. Федорцов их лично сортировал. Тех, что шли без оружия, он немедленно расстреливал на глазах у остальных: исключительно в целях поднятия боевого духа. Разумеется, потерявший оружие боец не заслуживает права на жизнь – аксиома, как ни крути.

Когда поток избежавших смерти иссяк, Федорцов подозвал начальника караула и сказал ему:

   – Сейчас начинается самое главное. Если появятся бойцы из разведгруппы Петерсона, то держите ухо востро. Сразу вопрос: с ними ли Петерсон? Если нет, то пропускайте. Если да, то максимальная готовность. Ну, и меня в любом случае предупреждайте.

* * *

Они пришли перед рассветом. Двое несли третьего на импровизированных носилках.

   – Кто идет?

   – Береза. Это я, Лапшин из второй роты.

   – И вправду Лапшин! – подтвердил один из караульных, оглядываясь на Федорцова. – И пароль правильный.

   – Спроси, кто с ним, – велел Федорцов.

   – Ива! А кто с тобой, Лапшин?

   – Двое бойцов из разведгруппы Петерсона.

   – Ага! – оживился Федорцов. – А где сам Петерсон?

   – Где Петерсон?

   – После артналета в этом лесу задницу свою не найдешь, не то что Петерсона, – после короткой паузы отозвался Лапшин. – Пропускай! Мне доктор нужен!

   – Пусть идут! – разрешил Федорцов, проверяя барабан своего старенького нагана. – И будь начеку!

   – Проходи!

На крохотной полянке перед блиндажом появились пришедшие. Федорцов поставил в небольшую ямку керосиновый фонарь с прикрученным фитилем так, что тот, почти не освещая полянку и держа в тени Федорцова с караульными, освещал скупым светом пришедших.

Федорцов рассчитывал тихо и без шума повязать пришедших и выведать у них все о лже-Петерсоне и его задании. Но все пошло не так. Видимо, пришедших насторожил наган в руке Федорцова. Двое нагнулись, ставя носилки с Лапшиным на землю, а когда распрямились, то Федорцов увидел в их руках пистолеты. Первые два выстрела пришлись по караульным и достигли цели. Федорцов уложил ближайшего к нему противника, но тот встал так неудачно, что загородил сектор обстрела. Когда он рухнул на землю, то второй уже исчез. Федорцов бросился к пулемету и даже успел дать короткую очередь вдоль тропы, когда вдруг уловил в тусклом свете керосинового фонаря мелькнувший в воздухе предмет.

Федорцов не успел осознать, что это было: инстинкт, развитая за время партизанщины интуиция заставили его мгновенно бросить пулемет и откатиться в мелкую выемку рядом с позицией. Граната разорвалась, на короткое время оглушив и ослепив Федорцова, но не задев его осколками.

* * *

Сидевший во время схватки в блиндаже, – и потому не пострадавший, – караульный привел в чувство Федорцова.

   – Товарищ Федор! А, товарищ Федор! Да очнитесь вы! О! Очнулись! Ну, слава богу! Что делать–то теперь, а?

   – К пулемету, держать тропу! – приказал Федорцов. – Ближе двадцати метров никого не подпускать; сразу не называют пароль, – немедленно стрелять на поражение. Все понял? Выполнять! Я, – к командиру на рапорт, – и тут же возвращаюсь.

* * *

Как ни странно, но Коровин уже пришел в себя и ждал Федорцова.

   – Сколько там до рассвета? – спросил он.

   – Примерно час остался, – ответил Федорцов.

   – Слушай приказ, – сказал Коровин. – Я очень надеюсь, что первая рота, уйдя из Люши, не нарвалась на засаду. Возможно, они еще попытаются прорваться на базу. В любом случае ждем их до рассвета. С рассветом каратели начнут выдвигаться в лес и замыкать кольцо окружения. Поэтому с рассветом мы уйдем по запасной тропе. Ты возьмешь еще человек пять и будешь держать основную тропу. После того как солнце взойдет над лесом, ты должен держать тропу еще час; затем уходишь запасной тропой на встречу с нами. Все ясно?

   – Так точно! Разрешите выполнять?

   – Выполняй! – и Коровин устало закрыл глаза.

Федорцов не сразу пошел к позиции у тропы. Сначала он зашел к разведчикам и взял снайперскую трехлинейку с новеньким оптическим прицелом ПУ. Он проверил винтовку тут же и остался доволен. Патроны он брать не стал: для того дела, которое он собирался сделать, вполне достаточно штатного магазина.

Он залег у выхода тропы со стороны базы и принялся ждать рассвета. Рассвет должен был сработать в его пользу: солнце будет всходить у него за спиной, на востоке, и находящийся на противоположном конце тропы человек будет видеть лишь заревую часть неба над черной полосой леса Зато, когда первые лучи солнца озарят западную сторону тропы, тогда оптика «мосинки» выявит прячущегося на той стороне леса врага

* * *

Расчет Федорцова оказался верен на все сто процентов: он даже сам приятно удивился тому, как все правильно рассчитал.

Едва лучи восходящего солнца упали на противоположный конец тропы, как Федорцов заметил среди пожелтевшей листвы странный блик. В лесу среди листвы бликовать нечему! Федорцов сразу зафиксировался на этом участке и четко сквозь прицел увидел среди листвы два круглых темных пятна. Он сразу понял, что это такое: полевой цейссовский бинокль. Черные пятна: стекла, примерно четыре с половиной сантиметра в диаметре; на два сантиметра ближе к середине – окуляр, к которому приник глаз врага.

Федорцов в свое время легко всаживал десять пуль из снайперской трехлинейки в царский пятак со ста метров. Поэтому он взял в сторону на два сантиметра от края темного пятна и плавно нажал спусковой крючок. Он явственно увидел, как бинокль от удара пули взлетел в воздух и даже услышал короткий резкий вскрик. Почти сразу с той стороны ударила пулеметная очередь, но Федорцов уже покинул позицию. Он дополз до блиндажа, передернул затвор винтовки, выбросив стреляную гильзу и спросил в воздух:

   – Закурить есть?

   – Сейчас, товарищ Федор! – откликнулся невидимый ему в темноте блиндажа боец. Зажглась керосиновая лампа, и при ее свете партизан сноровисто свернул «козью ножку» с махоркой из коллаборационистской газетенки «Новый путь», хранимой партизанами именно для таких целей.

Федорцов с наслаждением затянулся крепкой махрой и даже не закашлялся как обычно. Выпустив клуб дыма, он улыбнулся в пространство и сказал:

   – Прощайте, товарищ майор Петерсон!

От первого лица: Генрих Герлиак, 27 сентября 1942 года,

Вайсрутения, шоссе Лунинец—Ганцевичи.

Я очнулся и попытался открыть глаза. Вся правая сторона лица словно онемела и при этом страшно болела. Я застонал от боли и услышал голос. Голос говорил по–немецки – это был голос Штадле.

   – Все хорошо, Герлиак! Вы живы! Вы ранены, мы отвезем вас в госпиталь.

   – Штадле! Слава богу, Штадле, что вы успели! Что со мной? Я ничего не вижу! Ничего!

   – Все хорошо! Доктор уже здесь, он окажет вам помощь. Эй, доктор! Черт возьми, вы можете хоть приблизительно сказать, что с ним?

   – Левый глаз цел, просто залит кровью. Множественные осколочные ранения лица, в области левой скулы – обширная гематома. Насчет правого глаза сказать ничего не могу, только в госпитале…

   – Штадле, Штадле! – позвал я. – Что сейчас происходит?

   – С рассветом мы начали операцию по блокаде района севернее озера Круглое. Герлиак, вы абсолютно точно указали район сосредоточения партизан! В том месте, куда пришелся основной удар артиллерии, мы обнаружили около ста пятидесяти убитых и раненых партизан! Но главное – мы нашли два трупа в форме старших офицеров НКВД! Первый – в форме с петлицами старшего майора госбезопасности; второй – в кожаном пальто без знаков различия, а под ним форма старшего лейтенанта госбезопасности. Первый погиб, видимо, сразу во время обстрела; второй, тяжелораненый, застрелился сам из пистолета ТТ совсем недавно, видимо, когда уже увидел наших солдат.

   – Это они, Штадле! – простонал я с облегчением. – Они сегодня ночью прилетели из Москвы. Московские начальники! Их тела надо погрузить в грузовик, это наш отчетный материал!

   – Вообще, оберштурмбаннфюрер, вам надо думать о том, чтобы как можно скорее попасть с госпиталь, – вмешался доктор. – Ваш правый глаз внушает мне серьезные опасения.

   – Если тела этих людей исчезнут, то мне глаз уже будет не нужен, – мрачно возразил я. – Эй, Штадле! Грузите немедленно тела офицеров НКВД в одну машину со мной! Нам не удалось уничтожить командование отряда «Дядя Вова», так что эти трупы – наш единственный аргумент в пользу того, что операция завершилась более или менее успешно. Иначе Бах нас не поймет!

   – Я все понимаю, Герлиак! – мягким успокаивающим тоном отозвался Штадле. Он взял меня за руку и нетерпеливо бросил в пространство:

   – Доктор! Черт бы вас побрал! Где вы там со своими чудодейственными уколами?!

   – Я здесь, – отозвался доктор. – Помогите мне, держите его руку.

Игла впилась мне в вену. Я хотел рассмеяться и сказать с иронией: «Да что вы в самом деле, доктор? Со мной все нормально, только чертовски болит правая сторона лица!»

Но мне вдруг все стало безразлично, и я ушел в объятия Морфея раньше, чем смог оформить в вербальную форму свои мысли.

От первого лица: Генрих Герлиак, 28 сентября 1942 года,

Вайсрутения, Минск, госпиталь

Я очнулся в госпитале. Со мной явно поработали: лицо казалось совсем чужим, но боли я почти не чувствовал; словно лицо намазали глиной, и я ощущал только эту маску, и еще странный комплекс скорее неприятных, чем болезненных ощущений.

Напротив меня сидел человек в белом халате, который пристально и серьезно смотрел на меня. Увидев, что я очнулся, он улыбнулся и спросил:

   – Вы слышите меня, господин Герлиак?

   – Да, – просипел я, не узнавая своего голоса и пугаясь его звука.

Доктор уловил мое замешательство и, улыбнувшись, тут же приступил к объяснениям.

   – У вас множественные осколочные повреждения правой части лица. Честное слово, мне в жизни не приходилось доставать столько стекла и металла из одной физиономии! Но самое интересное – глаз не пострадал. Это просто чудо! Три осколка стекла я достал из века, но они были слишком маленькие, чтобы пробить веко и повредить глаз. Вы очень вовремя моргнули! Определенно о состоянии вашего правого глаза и зрении, которое он может обеспечить, я смогу сказать только тогда, когда рассосется гематома на правой стороне лица. Насколько я понял, пуля попала в бинокль, и вся сила удара пришлась в правую сторону лица. Ваше счастье, что на цейссовском бинокле нет режущих частей! Только одни ушибы от тяжелого тупого предмета. Надеюсь, зрение удастся сохранить полностью.

   – Спасибо, доктор, – поблагодарил я.

   – Пока не за что, – ответил доктор. – Кстати, вам хочет сказать пару слов большой начальник, генерал полиции. Я дал ему ровно пять минут: вам нельзя утомляться. И дал эти пять минут только потому, что надеюсь – его слова вам придадут бодрости и оптимизма. Чем больше вы почувствуете бодрости и оптимизма, тем быстрее вы восстановите силы и здоровье. Пять минут, только пять минут, оберштурмбаннфюрер!

* * *

В палату вошли Штадле и фон дем Бах. Бах явно был в благодушном настроении, а уж Штадле сиял так, что рождественская елка рядом с ним показалась бы сухим кустиком.

   – Герлиак! – торжественно сообщил Бах. – Я ознакомился с отчетом Штадле, я видел трупы руководителей русской диверсионной группы; видел их документы и план операции, найденные при них. Скажу без преувеличений, как старый солдат: вы совершили невозможное, вы внедрились во вражескую диверсионную группу, контролируемую опытными профессионалами от контрразведки могущественного НКВД, и сумели переиграть их, балансируя на грани между жизнью и смертью! Это безусловный успех, с учетом того, безопасность КАКОГО объекта вы обеспечивали. Я с радостью сообщаю вам, что сегодня утром направил лично рейхсфюреру СС отчет об операции и ходатайство о награждении вас Железным крестом 1–й степени и представление к очередному званию. Мои поздравления!

   – Хайль Гитлер! – воскликнул я, выбрасывая руку в приветствии. – Но должен сразу сказать, обергруппенфюрер, что я приму награду только при определенных условиях.

   – Вы с ума сошли, Герлиак? – нахмурился Бах. – Или ваше сознание все еще затуманено лекарствами? Эй, эскулап! Что вы там ему кололи?

   – Обергруппенфюрер! Убедительно прошу меня выслушать, – продолжал настаивать я.

   – Выкладывайте, Герлиак, – мрачно отозвался Бах.

   – Я приму награду только тогда, когда будут награждены те мои подчиненные, которые внесли наибольший вклад в проведение операции: СС-гауптштурмфюрер Рудаков и СС-шарфюрер Голубец. Остальные участники операции так же достойны наград, внеочередных званий и, безусловно, отпусков, – нам всем надо поправить нервы, обергруппенфюрер!

   – Ах, вот вы о чем! – смягчился Бах. – Разумеется! Штадле, распорядитесь, чтобы Герлиаку дали ручку и бумагу… Нет! Ему тяжело писать самому: пусть он продиктует вам представление на тех своих людей, которых считает нужным отметить, – и немедленно мне на подпись!

   – Да, обергруппенфюрер! – с готовностью отозвался Штадле.

   – Еще что–нибудь, Герлиак? – обратился ко мне Бах.

Я вспомнил о Марте, но не знал, как сказать об этом Баху.

   – Есть еще человек, оказавший нам очень важное содействие, – осторожно сказал я. – Это буквально были наши глаза и уши в атмосфере страха и подозрительности, насажденной агентами НКВД. Этот человек тоже должен получить достойное вознаграждение, обергруппенфюрер.

   – Разумеется, и свою агентуру среди местного населения вам необходимо отметить, – согласился Бах. – Все операции против бандитов обречены на провал, если мы не имеем агентуры в оперативных районах. Штадле все запишет!

Бах ушел, оставив меня наедине со Штадле.

   – Штадле! – решительно обратился я. – О людях, которые мне помогли… У них могут быть большие проблемы! А на этой территории им вряд ли можно гарантировать безопасность за пределами базы-500. Я прошу вас издать приказ о том, что по моему усмотрению, в соответствии с оперативными интересами, допускается нахождение на территории базы тех людей, чье пребывание там я сочту необходимым.

   – Герлиак! – нахмурился Штадле. – Я понимаю, что у вас может быть…э-э… свое видение обстановки… Но территория базы не является вашей вотчиной: это весьма секретный объект. Вы понимаете, что нахождение там посторонних лиц означает вопиющее нарушение правил секретности?

   – Штадле, на самом деле действительно секретным объектом является лишь часть территории базы-500! – воскликнул я. – Поймите, что есть люди, за которыми партизаны начнут охоту! И даже Минск будет для них небезопасен.

Черт возьми, эти люди работали на нас, и они имеют право на безопасность!

   – О ком идет речь? – деловито осведомился Штадле. – Сколько людей?

   – Пока один, – ответил я. – Но в ближайшем будущем может быть больше. Подумайте, что вы можете сделать.

Штадле задумался, затем сказал:

   – Я подготовлю приказ, в котором будет фраза о том, что «на территории базы в несекретных секторах допускается нахождение лиц, включенных в состав отдельного батальона СД “Люблин 500” по приказу командира батальона, либо выполняющих его специальное задание, связанное с обеспечением безопасности объекта». Под это понятие подпадут ваши агенты из местного населения, которых вы используете. Разумеется, вся ответственность за возможные последствия ляжет на вас. Вы согласны?

   – Да, – ответил я и облегченно закрыл глаза. Это было решением проблемы пребывания Марты со мной на территории базы. А битва за Марту стала теперь самой главной битвой в моей жизни.

* * *

Марту допустили до меня на следующий день. Устроил это Рудаков: он объяснил, что Марта исполняет обязанности врача нашего батальона и должна знать, как осуществлять послеоперационное лечение выздоравливающего командира.

Я был чертовски рад ее видеть. Нет, эта фраза не передает всей полноты чувств, которые я испытал, увидев, как в мою палату вошла Марта,

Вошел ангел, который явился спасти меня. Я никогда прежде не ощущал такой тяги к жизни! Даже если бы я был весь изрешечен пулями, я все равно бы ожил и пошел к ней навстречу!

* * *

   – Здравствуй, – тихо сказала Марта. Она сказала это по–русски.

   – Здравствуй, любимая, – так же тихо и так же по– русски ответил я.

Она бросилась в мои объятия, словно надеялась: я закрою ее от всего мира. От злого и несправедливого мира, в котором мужчины играют в непонятные и очень жестокие игры.

   – Все будет хорошо, милая, все будет хорошо, – исступленно шептал я, гладя Марту по голове. – Я никому тебя не отдам, родная. Никому!

   – Рудаков сказал мне, что мы уедем туда, где нам никто не будет угрожать. Это правда? – спросила Марта, доверчиво прижимаясь ко мне. Она хотела всего лишь спасти детей. Она поверила, что лишь я в сложившихся обстоятельствах могу спасти детей. И я их спас, отпустив самолет целым и невредимым в нарушение приказа Баха. Теперь она верила только мне.

   – Да, милая! Это правда, – совершенно искренне ответил я. Я знал, что пойду на все, чтобы ее защитить.

   – Мы уедем туда, где только я решаю, что должно случиться, – продолжал вещать я голосом проповедника… или сказочника. Но сила сказки и проповеди заключается только в одном: им должны верить. Марта верила.

   – Ты так всемогущ? – улыбнулась она.

   – Абсолютно! На территории в полтора квадратных километра, – подтвердил я. В сложившихся обстоятельствах это было абсолютной правдой. Пока.

От первого лица: Генрих Герлиак, 7 октября 1942 года,

Вайсрутения, Беловежская пуща, база-500

В начале октября я вернулся на свою базу. Я отсутствовал долго и поэтому пристально вглядывался в детали обстановки, пытаясь определить, насколько хорошо Вахман в мое отсутствие руководил повседневной жизнью базы. Мои опасения подтвердились: он руководил повседневной жизнью базы СЛИШКОМ хорошо.

Личный состав был построен к моей встрече на плацу. Вахман четко отдал рапорт, а затем, когда я немедленно решил ознакомиться с деятельностью базы, сопроводил, давая пояснения.

Все было образцово, придраться не к чему. В помещении штаба царили идеальный порядок и деловая обстановка. Короче, все успокаивающее и вселяющее уверенность. Лишь в кабинете Вахмана я заметил изменение, вызвавшее странное ощущение беспокойства: появился огромный сейф.

   – Это что за сооружение? – спросил я начальника штаба, кивнув на сейф.

   – Для хранения секретной документации, оберштурм– баннфюрер, – отрапортовал Вахман.

   – Откройте, – приказал я. – Что там? – спросил я, небрежно касаясь папок.

   – Документация батальона, – ответил Вахман.

   – Я просмотрю бумаги, – небрежно бросил я, усаживаясь за стол. – Распорядитесь, чтобы мне принесли кофе. И что–нибудь поесть.

Два часа я просматривал бумаги из сейфа Вахмана, но не нашел ничего, что свидетельствовало бы о том, в чем я подозревал своего начальника штаба: сборе компрометирующих сведений на меня.

Впрочем, очевидно, что Вахман не такой дурак, чтобы держать подобные бумаги в служебном сейфе. Тогда где же он их держит?

   – Если господин оберштурмбаннфюрер захочет еще ознакомиться с содержимым сейфа, то он это может сделать в любое время: второй ключ находится у дежурного, и он всегда выдаст его вам под роспись в журнале несения дежурства, – сообщил мне Вахман с едва заметной улыбкой.

   – Спасибо, Вахман, – улыбнулся я в ответ. – Я вижу, что все в полном порядке. Выношу вам от лица службы благодарность!

Вахман невозмутимо наклонил голову в знак признания его заслуг, затем резко выбросил руку:

   – Благодарю, оберштурмбаннфюрер. Хайль Гитлер!

   – Хайль! – отозвался я и решил перейти к делу. – Кстати, отметьте в приказе по батальону некоторые изменения: с завтрашнего дня я ввожу должность «референт коменданта базы-500». Изменения в штатном расписании согласованы со штабом полицайфюрера «Руссланд—Митте»: не забудьте отправить туда приказ на утверждение.

   – Должность вводится в штат батальона или в штат базы? – холодно уточнил Вахман.

   – Я же сказал: в штат базы, – с легким раздражением заметил я.

   – Позвольте еще один вопрос, оберштурмбаннфюрер… Кто этот референт? Чье имя мне включать в приказ?

   – Об этом я пока не говорил, Вахман, – заметил я. – Я сказал лишь о введении штатной должности. А кто займет эту должность, я скажу после утверждения этой единицы штабом полицайфюрера. Вам ясно?

   – Да, оберштурмбаннфюрер, – кивнул Вахман. Мое известие его явно встревожило. Но почему? Почему, черт возьми?! Вот что я хотел бы знать.

7 октября 1942 года, Вайсрутения,

Беловежская пуща, база-500

Вахман был выведен из равновесия последними словами Герлиака. Пока Герлиак пропадал невесть где, Вахман чувствовал себя полным хозяином базы-500. Разумеется, он не рассчитывал, что его назначат командиром батальона «Люблин 500» или комендантом базы. Но он надеялся, что малосимпатичного Герлиака наконец заменит обычный человек: какой–нибудь озабоченный лишь одной своей карьерой штандартенфюрер, который будет появляться в расположении подразделения не чаще раза в месяц. И тогда Вахман будет чувствовать себя самостоятельным человеком на самостоятельной должности. А теперь получается, что Герлиак вернулся и будет снова руководить базой. И еще он решил взять к себе какого–то референта. Черт возьми, зачем ему референт?! Ведь у него есть адъютант и денщик. Не должен ли этот референт просто шпионить за ним, Вахманом, и посылать рапорты напрямую в Берлин? А должность референта – так, для отвода глаз. Зачем коменданту базы-500 какой–то референт?! Он что, крупный политик или бизнесмен?

Личность нового референта была неизвестна Вахману, но от него он заранее не ждал ничего хорошего.

Через три дня штаб полицайфюрера «Руссланд—Митте» утвердил в штатном расписании базы должность референта. А спустя два дня после этого на базе появилась миловидная женщина, мгновенно оформленная на должность референта устным распоряжением Герлиака. Когда Вахман осмелился спросить имя нового референта, чтобы оформить назначение приказом, то Герлиак небрежно сказал:

   – Она будет временно исполнять эту должность, поэтому не стоит заниматься лишней бюрократией. Обойдемся без письменного приказа.

   – Да, но… оберштурмбаннфюрер… – растерялся Вахман, но Герлиак не дал ему закончить, резко завершив разговор.

   – По моему устному приказу эта девушка будет исполнять обязанности моего референта, пока я не найду более подходящую кандидатуру. Официально оформление на должность не проводите и, соответственно, на довольствие не ставьте. Все под мою личную ответственность! Вам понятно?

   – Да, оберштурмбаннфюрер, – послушно откликнулся Вахман.

   – Тогда свободны, – сказал Герлиак и отвернулся.

«Похоже, что командир решает свои личные проблемы», – подумал Вахман и обрадовался. Еще один пункт в его тайное досье на Герлиака!