Сын

Текст добавлен: 17 июля 2025, 20:34

Текст книги "Сын"

Автор книги: Алехандро Паломас

Жанр:

Современная проза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

Назад к карточке книги

Мария

Все началось с конверта. А может быть, и нет – пожалуй, если проявить педантизм, все началось чуть-чуть раньше.

Пару дней назад в мой кабинет зашла Соня, классный руководитель четвертого класса. Хотела поговорить о своем ученике.

– О Гилье, – сказала она, помешивая чай пластмассовой ложкой. – Кажется, я уже когда-то про него рассказывала.

– Да, помню, – сказала я. – Ему очень нравится Мэри Поппинс, верно?

Соня кивнула:

– Мне бы хотелось, чтобы ты его посмотрела.

Я улыбнулась. Соню я знаю плохо: за полтриместра невозможно узнать нрав всего школьного коллектива, – но она, похоже, не склонна долго ходить вокруг да около. Женщина с характером.

– Конечно, – сказала я. – С ним что-то не так?

Она ответила не сразу. Окинула взглядом кабинет и сказала, со странной улыбкой:

– Мария, мне кажется, этот ребенок чересчур доволен жизнью.

Я воздержалась от комментариев. Почувствовала: если уж Соня обратилась ко мне за помощью – а учителя не обращаются ко мне без веских причин, – значит, и впрямь всерьез обеспокоена.

Соня немедля продолжила:

– Сейчас объясню. У Гилье есть масса объективных причин, чтобы быть трудным ребенком: недавно сменил школу, родители недавно расстались, он водится только с девочками, держится подальше от футбола и вообще любых подвижных игр, очень мало общается с остальными ребятами, и к тому же у него, так сказать… гиперчувствительная натура, и другие иногда чувствуют, что он выламывается из общего ряда, хотя пока не умеют выразить свое ощущение словами… и вдобавок мыслит он нестандартно. Я уж молчу об этой зацикленности на Мэри Поппинс: поначалу она меня умиляла, но со временем стала настораживать.

– Ясно, – сказала я.

– И, вопреки всему этому, ребенок довален жизнью, – подчеркнуто сказала Соня. – Донельзя довален.

– И ты думаешь, он…

– Не знаю, что и подумать, Мария, – не дала она мне договорить. – Знаю лишь то, что мне подсказывает опыт, а опыт подсказывает: внутри Гилье, которого мы видим, прячется другой Гилье, невидимый для нас.

Я всмотрелась в взволнованное лицо Сони. Я видела ее нечасто, но мне казалось, что она переживает беды и радости своих учеников, как собственные, иногда даже слишком горячо – но учителя ее типа просто не могут жить иначе. Порой слишком тетешкаются с учениками, как с родными, – и сами это за собой знают. Но, проработав в этой школе несколько недель, я заметила: наблюдения, которыми Соня делится с другими учителями, никогда не оказываются беспочвенными.

«Донельзя доволен жизнью», – сказала она.

И еще кое-что добавила, и именно эти слова подтолкнули меня к окончательному решению.

– Вот что я думаю, Мария: Гилье – тот Гилье, которого мы видим, – только деталь головоломки, – сказала она с тревогой в глазах. Довольно робко – чуть ли не опасаясь, что я сочту ее полоумной. Чуть ли не шепнула по секрету. – А еще я думаю: за его счастливой улыбкой стоит… какая-то тайна. Потайной колодец, и, возможно, Гилье умоляет нас вытащить его оттуда.

Я не знала, что сказать. Хотела что-то ответить, но тут Соня достала из сумки белый конверт, положила передо мной на стол.

– Вот что я тебе принесла.

Мы переглянулись.

– И что в нем?

Соня отодвинула чашку, облокотилась о стол:

– Рисунки и сочинения Гилье. Упражнения, домашние задания… и так далее.

Я взяла конверт, подержала на весу. Соня накрыла мою руку своей, качнула головой.

– Сейчас необязательно туда заглядывать, – сказала она, отбросила с лица прядь волос, устало вздохнула.

– Как пожелаешь. – Я оставила конверт на столе, включила ноутбук, открыла ежедневник, полистала. – На следующей неделе у меня есть свободный час вечером. Сразу после уроков.

Соня заулыбалась:

– Отлично. Поговорю с его отцом и скажу тебе поточнее.

* * *

В тот же вечер, после ужина, я включила телевизор – посмотреть новости или какой-нибудь сериал, я ведь и сериалы смотрю, но не все и нерегулярно, исключительно чтобы слегка развеяться. Но через несколько минут поняла, что развеяться сегодня не удастся. Разговор с Соней не выходил из головы, и, когда я поставила на стол поднос с остатками ужина, на глазе мне попался конверт, полученный от Соки.

Я уже собиралась выключить свет и лечь спать. Но любопытство пересилило усталость.

Заварила чаю, снова присела на диван, включила радио – на сон грядущий я всегда слушаю классическую музыку. А потом, уютно устроившись между подушек, открыло конверт. Бережно выложила его содержимое на колени, рассортировала: в одну стопку – тетрадные листки, исписанные карандашом, в другую – рисунки, которые Соня уже аккуратно разложила по датам и подшила степлером.

Решила начать с рисунков.

И все поняла.

Глава II. Волшебное слово, тучи в небе и приветливые голоса

Гилье

– Не-ет! Еще разок попробуешь? Ты же вчера все правильно сказала!

Назия вжала голову в плечи и хихикнула, но мне это не понравилось, и она заметила, что мне не понравилось. Она тут же посерьезнела, взяла листок, на который большими буквами переписала слово, и попробовала вновь:

– Шу-пер-ка-фри-ли-хис-то-па-ли-до…шо, – прочитала она по бумажке очень медленно, даже почти пропела. А потом посмотрела на меня и засмеялась, прикрывая рот ладонью, – совсем как ее мама за кассой в мини-маркете.

Мы сделали еще несколько попыток, а потом пошли на кухню и сами себе приготовили поесть, потому что папа был у себя в кабинете, писал маме на компьютере письмо по электронке, а когда папа пишет маме, его нельзя отвлекать, ведь он должен сосредоточиться, чтобы письмо получилось хорошее. За едой мы пересмотрели кусок фильма, когда Мэри Поппинс в парке с ожившими рисунками говорит волшебное слово, и все поют и танцуют все быстрее и быстрее, посмотрели, чтобы Назия все-таки наконец-то это слово выучила.

После школы Назия очень часто приходит ко мне домой, и мы делаем уроки. Иногда, когда мы уже поели, мы спускаемся на первый этаж в мини-маркет ее папы и мамы, а иногда репетируем в моей комнате номер для рождественского концерта. Потому что сеньорита нам уже довольно давно сказала, что в этом году очередь четвертого класса давать концерт, и мы должны выступать по двое или группами, а то концерт выйдет слишком длинный. После уроков оказалось, что только Назию и меня никто не выбрал в пару, но это просто потому, что мы с ней новенькие, ясное дело.

И тогда сеньорита сказала, чтобы мы выступили вдвоем.

– А с чем вы хотите выступить? – спросила она. У нее уже были в списке фокусы, танец из «Школы Монстер Хай»[4]4
«Школа Монстер Хай» – американский мультипликационный сериал, герои которого – дети знаменитых монстров (Дракулы, чудовища Франкенилейна и др.).

[Закрыть], Джастин Бибер с хором, Санта-Клаус и три оленя, а еще Пеппи Длинный Чулок в Египте… и… и вообще куча всего, теперь уже не помню. Назия не знала, что сказать. На уроках она никогда ничего не говорит. Она разговаривает чуть-чуть странно, и иногда ее плохо понимают, а ей стыдно, когда над ней смеются.

– А можно мы споем песню из Мэри Поппинс? – спросил я. Назия прикрыла рот ладошкой и засмеялась, а сеньорита улыбнулась.

– Конечно, Гилье. Отличная мысль. А какая тебе больше нравится?

Я так обрадовался, что сердце в груди запрыгало и мне захотелось по-маленькому.

– А можно про волшебное слово? – спросил я и от радости немножко пустил слюни, но тут же утер их рукавом.

Сеньорита посмотрела на меня как-то странно, сдвинув брови, с глубокой складкой на лбу, и все обернулись: я ведь сижу в заднем ряду. Назия перестала смеяться.

– Про… слово? – спросила она.

– Да. Волшебное слово, оно такое длинное длинное, и его можно говорить, когда не знаешь, что сказать, а еще его поют.

Сеньорита сделала головой вот так, и все промолчали.

– По-моему, прекрасная идея, – сказала она и что-то занесла в тетрадку. – Готово, я вас записала. Назия и Гилье исполняют песню из «Мэри Поппинс» и… и волшебное слово. Правильно?

Я кивнул, а Назия посмотрела на меня, но даже не хихикнула. И это все.

Это было тогда, и с тех пор мы иногда репетируем у меня дома, но с Назией дело не очень клеится, потому что говорит она не очень хорошо и сначала все время ошибалась, и вот мы репетируем уже несколько недель и, наверно, если не выучим песню, будет уже поздно, потому что до концерта осталось мало времени.

А иногда мы спускаемся в мини-маркет к сеньоре Аше, так зовут маму Назии, и тогда едим миндальные пирожные с медом, сеньора Аша держит их в пластиковом ящике, чтобы не испачкались, а потом идем на склад, это такая большая комната, без окон, и там куча всякой всячины, и висят занавески, и там живут Назия, ее родители и ее брат Рафик, он много знает про мобильники и компьютеры, и то приходит, то уходит, а когда он дома, он и папа Назии немножко ругаются между собой, но только на пакистанском языке.

Назия очень сообразительная, хотя почти всегда молчит. Она всегда смеется, но только не тогда, когда сидит за кассой с мамой и следит, чтобы никто ничего не брал без спросу, а еще укладывает покупки в зеленые пакеты. Тогда она становится серьезная-серьезная, а я иду домой, у нас квартира в соседнем подъезде, но в мансарде, и если папы нет дома, значит, он оставил мне ключи под ковриком, чтобы я мог открыть дверь.

Когда папа дома, мы вместе смотрим телик, а иногда делаем уроки, и он готовит мне ужин, но потом я должен сразу же ложиться спать, потому что он садится за компьютер писать маме письма. Если папы еще нет дома, я ставлю у себя в комнате диск с кино «Мэри Поппинс» и пою песни, особенно про волшебное слово, а еще танцую в мамином длинном пальто – это ее любимое, я его беру из шкафа, потихоньку от всех. Мама оставила дома много зимних вещей. Папа говорит: там, где она живет, они ей ни к чему, потому что там пустыня и зимы не бывает, но, когда папа приходит домой, я быстро-быстро снимаю пальто и прячу под кровать вместе с мамиными туфлями и другими вещами, которые мне нужны, чтобы наряжаться, потому что один раз папа застукал меня в маминой одежде и… и, в общем, мне пришлось дать ему слово, что я никогда-никогда больше не буду так делать, и он заперся у себя, и мы в тот день не ужинали и ничего не делали.

Но в четверг я не смог вернуться из школы вместе с Назией, потому что после урока рисования прозвенел звонок и мне пришлось подождать в коридоре, и сеньорита Соня отвела меня в домик в саду. Мы не шли, а тихонько бежали, потому что был дождь, хотя вообще-то домик совсем рядом с забором школы и почти рядом с фонтаном, на котором сидит петух-флюгер.

– Ты же знаешь, сегодня тебе к консультанту, – сказала сеньорита. А когда мы уже подходили к двери, добавила: – Гилье, Мария тебе очень понравится. Вот увидишь.

Прежде чем войти, я не вытерпел и спросил:

– А по-английски Мария будет Мэри?

Сеньорита кивнула. И нажала на кнопку звонка, но он не сработал.

– А она красивая?

Сеньорита посмотрела на меня:

– Кто? Мария?

Я кивнул.

– Конечно, да.

У меня стало чуть-чуть холодно вот тут, ниже шеи, и. когда я уже хотел спросить, умеет ли сеньорита Мария петь, чей-то голос сказал из серебряной решетки около звонка:

– Да?

Сеньорита Соня придвинулась к решетке.

– Мария, это Соня.

– Входите.

Что-то звякнуло, дверь распахнулась. Мы вошли в очень маленькую прихожую – не больше нашей, и из правой двери сразу вышла сеньора – взрослая, но не старенькая, то есть как моя мама, но не такая, как мама, потому что волосы у нее рыжие, целый пучок, а лицо розовое-розовое, как у куклы.

– Значит, тебя зовут Гилье? – сказала она.

Я не знал, что сказать. В комнате, за спиной сеньоры, был большой-большой стол, такой блестящий, на кривых ножках вроде львиных лап, а на столе стоял коричневый чемодан, такой немножко толстый, открытый. У Мэри Поппинс почти такой же.

– Гилье? – опять сказала она.

Она так часто улыбалась, что напомнила мне маму, и я посмотрел на свои ботинки, потому что заскучал по маме и захотелось поплакать. У двери я увидел золотое ведро, а в нем стоял черный зонтик, вроде папиного, но у этого ручка серебряная. И тогда я сказал:

– Просто Маркос Саласар мне сказал, что сюда нас водят, скорее всего, в наказание.

Сеньорита Мария наклонилась, дотронулась до моего подбородка, и мне пришлось поднять голову.

– Просто Маркос Саласар не знает, что сюда ходят только лучшие, – сказала она, не спуская с меня глаз. Она так широко улыбалась, что я чуть не засмеялся.

– Правда? Лучшие?

Она кивнула. А потом добавила шепотом:

– Мне сказали, что тебе очень нравится Мэри Поппинс.

– Да.

– А знаешь, что я тебе сейчас скажу?

– Не знаю.

– Мне она тоже нравится, – шепнула она мне на ухо.

– Правда?

Она снова кивнула:

– Очень. Особенно когда поет.

Потом распрямилась, взяла меня за руку. Потянула меня за собой, хотела, чтобы мы вошли в комнату вместе, но у меня ноги как приросли к полу. Она обернулась, подмигнула мне. И опять стала смеяться, но скоро перестала, погладила меня по голове.

– Только самые лучшие, Гилье, – сказала она, расчесывая мне волосы пальцами, совсем как иногда делает моя мама. – И только те дети, которые знакомы с Мэри Поппинс.

Я посмотрел на сеньориту Соню, а она кивнула. И сказала:

– Не бойся.

И тогда мы с Марией, взявшись за руки, вошли в комнату.

Мануэль

Пришел загодя, еще без пятнадцати семь, уселся в приемной, стал ждать. Из кабинета – дверь была приоткрыта – доносился голос Гилье, а еще – женский голос. Иногда женщина что-то спрашивала, а порой мне казалось, Гилье вроде бы смеется. В его смехе мне каждый раз чудится смех Аманды, и такая тоска по ней берет – адское мучение.

Пока Гилье занимался с консультантом, я решил зря времени не терять – достал ежедневник и написал черновик письма, вечером отошлю Аманде по электронке. Против «Скайпа» ничего не имею – вполне можно разговаривать, но нам он не подходит, потому что когда здесь день, там уже ночь, и вообще Аманда все время на работе, зато у меня теперь, пока сижу на пособии, свободного времени вагон, вот и пишу ей письма каждый день – иначе без нее было бы совсем тоскливо.

И пока я сидел в приемной, мне вспомнилось, что сказала про Гилье сеньорита Соня тогда, в ее кабинете: «необычный мальчик», вот ведь как… И я тут же подумал про Аманду, она ведь такая необычная. А когда я говорю «необычная», имею в виду не красоту, хотя Аманда красивая, настоящая красавица, а кое-что другое – то, чего я больше ни у кого никогда не замечал, то, чем она меня покорила с первого взгляда.

И вспомнилось: смотрю, как она идет по летному полю, она и другие стюардессы из их экипажа, смотрю и не могу глаз оторвать. Все остальное как будто исчезает: шум, ребята из бригады, запах керосина… все на свете. А она, ловя мой взгляд, улыбалась мне синими глазищами – как два огромных солнца.

А еще вспомнилось: когда я все-таки набрался храбрости и пригласил ее на свидание, и она согласилась, у меня язык отнялся. Я заперся в сортире первого терминала, подставил голову под кран, ополоснул волосы и лицо, потому что с меня лил градом пот. Я повел ее в китайский ресторан и в кино, или, скорее всего, наоборот: сначала пошли в кино, а потом ужинать к китайцам, теперь уже не припомню. А вот что помню: с того вечера все шло легко. Хотя конечно, с Амандой вообще жизнь легка – как будто все, что тебе нужно в жизни, с самого начала было совсем рядом, только руку протяни. Как будто Аманда подобрала к жизни ключик – с рождения знает назубок руководство «Как сделать, чтобы все всегда получалось само собой».

Поженились мы очень скоро – возможно даже скорее, чем я бы тогда предпочел. Это она сказала: «Давай поженимся», а когда я сказал: «Может, немножко обождать, пока не узнаем друг друга получше?» – Аманда расхохоталась и поцеловала меня. «Ману, – сказала, – к чему ждать, если мы уже встретились?» Таким серьезным голосом сказала, хотя вообще-то пошутила, но я не догадался и, как обычно, принял все за чистую монету, как дурак. Я стал весь красный – сначала от счастья, а потом от стыда, потому что почувствовал, что у меня загривок раскалился, а она увидела, какое у меня сделалось лицо, наклонила голову и обняла меня, прижавшись щекой к моей шее, и повеяло ее духами. «Миленький, никогда нельзя оставлять хорошее на потом», – сказала мне на ухо, тихо-тихо.

Через месяц мы поженились.

Аманда – англичанка. Родители бросили ее во младенчестве, и до девяти лет она росла в ливерпульском приюте, а потом ее удочерили супруги с юга Англии, но она так и не смогла найти с ними общий язык. В восемнадцать лет собрала чемодан и уехала в Лондон. И сразу же устроилась стюардессой в «Бритиш эруэйз». А потом, после первого рейса в Испанию, решила остаться жить в нашей стране. Так что на свадьбе не было никого из ее родни – только товарищи по экипажу и две-три подруги. А с моей стороны был только мой брат Кике с женой, они уже несколько лет живут в Аргентине, я с ними почти не общаюсь. Моего отца не было, потому что он хотел привести свою новую, Маргу, а когда я сказал, что ему лучше прийти одному, разобиделся и сделал мне ручкой. Я втайне даже обрадовался, потому что с маминой смерти пропио совсем немного времени, и она все еще стояла у меня перед глазами, и я бы просто не смог смотреть, как папа с какой-то новой бабой… нервы бы не выдержали. Короче, сыграли свадьбу в узком кругу, а потом устроили ужин с друзьями в маленьком баре на пляже, даже с ночным купанием. Аманда была чудо как хороша, а мне казалось, что я самый счастливый человек на свете.

Спустя десять месяцев появился Гилье. Когда Аманда сказала мне, что беременна, на меня нахлынули какие-то странные чувства… Даже теперь не могу объяснить какие. Внезапно все стало не так, как раньше, но Аманда так радовалась, что я сказал себе: «Все путем. Все будет супер, вот увидишь», и легко притерпелся к новой ситуации. Скажи мне тогда кто-нибудь, чем все обернется, я рассмеялся бы ему в лицо, тем более что Гилье с рождения был красивым и спокойным ребенком, глазищи синие, мамины, и волосы тоже ее – светлые. Мы сразу же заметили, что с Амандой он связан как-то неразрывно… просто что-то необыкновенное. Гилье в любое время дня и ночи искал глазами маму. Не спится, зубы болят, проголодался… ни за что не успокоится, пока не придет Аманда взять его на ручки. Да, я знаю, у мам с сыновьями так бывает часто, меня еще Хави предупреждал – мы вместе работали в аэропорту, он стал отцом чуть пораньше, – но между Амандой и Гилье было что-то совсем другое, и, хотя первое время я умилялся, со временем, не стану врать, это начало маленько раздражать.

«Ревнуешь», – подкалывал меня Хави.

А я смеялся и давал ему подзатыльник, чисто по-дружески. Так у нас на работе проходил перерыв на завтрак – за подколками. Но в конечном счете Хави был прав. Да, я ревновал: ревновал Аманду, потому что Гилье любил ее не так, как меня, а заодно я ревновал Гилье, потому что иногда казалось: Аманда принадлежит ему одному, а такое ни одному мужчине не понравится, нас, мужиков, не переделать. Но не подумайте, будто меня раздражало, что Гилье – вылитая Аманда. Что в этом может раздражать?! Видеть их вместе – чудо, да и только: смотрят одинаково, голову наклоняют одинаково, улыбаются одинаково… Загвоздка – по крайней мере, для меня – была в другом: чем больше Гилье подрастал, тем больше походил на маму и все меньше на других мальчишек. Не знаю, как еще объяснить: Гилье был точь-в-точь Аманда, только поменьше. Типа Аманда в миниатюре. Например, Аманда, сколько я ее знаю, читала запоем фэнтэзи. Она млеет от всего, где есть духи стихий, феи, домовые, русалки, ведьмы, волшебство и так далее, а мне такие вещи, если честно, по барабану. И вот она все время, с колыбели, читала Гилье сказки… ну, в общем, сказки для девчонок, вы меня поняли. «Белоснежка», «Золушка», «Красная Шапочка» шли на ура, а «Мэри Поппинс» – вообще полный улет. Я больше не знаю никого, кто обожал бы Мэри Поппинс сильнее, чем Аманда. И Гилье наслушался про Мэри каждый вечер и, конечно, тоже проникся. А когда я говорю «Мэри Поппинс», я имею в виду все сразу: Гилье никогда не любил играть с другими ребятами – ни в футбол, ни во что другое, и спорт ему тоже не особо нравится, разве что, когда по ящику показывают художественную гимнастику или фигурное катание, ну там, чемпионаты… вот это ему по вкусу. И переодеваться по-всякому… и играть с девчонками… Он всегда был такой. Ну, первое время я, в общем, ни слова, ни полслова – молчу, делаю вид, будто ни о чем не догадываюсь. Но наступил день, когда это перешло все границы.

Помню, дело было в конце ноября. Мы вышли погулять. Остановились перед витриной магазина игрушек. Гилье тогда было четыре года… Или уже пять? Он прижался лицом к стеклу, ткнул пальцем в куклу на пластмассовой коробке, посмотрел на меня и сказал:

– Как ты думаешь, если я ее попрошу у Царей-Волхвов[5]5
В Испании рождественские подарки приносят в основном Цари– Волхвы – так там называют евангельских волхвов, прибывших с Востока с дарами младенцу Иисусу. Они приезжают в рождественскую ночь верхом на конях и верблюдах.

[Закрыть], они принесут?

И тут на нас покосился сеньор с двумя детьми, стоявший рядом. Обернулся, потом глянул на куклу, гадливо скривился и потащил своих ребятишек за собой, подальше от нас. Меня так и подмывало немедленно набить ему морду, но я был вынужден проглотить стыд и обиду. Вернулись домой, я хотел было поставить вопрос ребром, но Аманда, как всегда, вместо ответа спросила:

– Милый, ты думаешь, что Гилье несчастен?

Я несколько секунд молчал. Посмотрел на Гилье: он сидел на полу в гостиной, рисовал и напевал.

– Нет, конечно, – говорю, – вовсе нет.

Она улыбнулась:

– Тогда пусть переодевается хоть марсианином и идет работать хоть продавцом на рынке.

На это было нечего ответить. Если Гилье счастлив, то и Аманда счастлива. А если она счастлива, чем вдруг я должен быть недоволен? Возразить было почти нечего. Ну, если совсем честно, тогда Гилье был еще совсем кроха, а я ишачил в ночные смены и приходил домой на полусогнутых, так что я решил спустить все на тормозах, тем более что ребенком занималась Аманда – вот я и расслабился, послушался ее. «У нее все схвачено, – подумал я. – Будь спок. Аманда-то знает, что делает».

А теперь, когда Аманды здесь нет, я думаю, что, скорее всего, оплошал. Есть такие ленивые папаши, вот и я поленился, на все закрывал глаза, допустил, чтобы Аманда возилась с Гилье в одиночку. И когда я заметил то, что заметил, мне надо было ковать железо, пока горячо, и оставаться начеку. И может быть, тогда все бы так не запуталось, и мне теперь не приходилось бы соглашаться на эту затею с психологиней и прочие дамские глупости. Наверно, то, что Гилье такой… это немножко и по моей вине…