Текст книги "Монтенегро"

Автор книги: Альберто Васкес-Фигероа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

Уже начало смеркаться, когда они с трудом поднялись на вершину высокого холма, по другую сторону которого шумело море, и их взглядам явился величественный силуэт «Чуда» и крошечные фигурки людей, грузивших в две шлюпки поклажу с тяжелых повозок.

– Вперед! – слабым голосом приказал лейтенант. – Мы их еще догоним...

– Подождите минутку! – взмолился баск, снова присаживаясь на корточки. – Кажется, опять...

Все остальные тут же последовали его примеру, и лишь обескураженный Педраса остался стоять, подняв кверху шпагу, не в силах решить, что же ему делать. Но все же стал торопить солдат.

– Вперед, я сказал! – повторял он, хотя и без былой решительности. – Что о нас скажут, если узнают, что они уже были у нас в руках, а мы их упустили?

– Скажут, что мы засранцы, – насмешливо ответил Молина. – И будут правы.

А в это время внизу, на берегу, маленький Гаитике первым заметил вдалеке, на вершине холма, чьи-то силуэты; взрослые уже было запаниковали, но тут, к их величайшему удивлению, обнаружилось, что фигуры стоят совершенно неподвижно.

– Так это солдаты или нет? – спросила донья Мариана. – Отсюда не разглядеть.

– Солдаты, – ответил глазастый наблюдатель. – Только какие-то очень маленькие.

– Маленькие? – удивилась немка.

– Карлики с длинными руками, – ответил он очень серьезно. – Или просто сидят на корточках.

– И что же они могут делать, сидя на корточках? – спросила она.

– Не могу сказать.

– Может, молятся перед сражением?

– Не уверен, что они заняты именно этим, – ответил Гаитике, пристально вглядываясь вдаль. – Но на всякий случай лучше поторопиться.

Они уже находились в полной безопасности на борту судна, когда всадники, наконец, достигли берега; однако, вопреки здравому смыслу, даже не попытались напасть. Вместо этого они вошли в воду и принялись оттирать одежду от каких-то подозрительных пятен.

– Вот уж чего я никак не ожидал, – в недоумении признался дон Луис де Торрес. – Вместо того, чтобы отправить за нами в погоню солдат, они послали прачек. Вы что-нибудь понимаете?

– Не понимаю, да и не горю желанием, – ответила немка. – Отплываем, капитан!

– Отплываем!

Они снялись с якоря, и великолепный корабль, наполнив ветром паруса, повернулся кормой к берегу и отчалил прямо на глазах у измученных солдат, озабоченных в эту минуту лишь тем, чтобы отмыться и отстирать одежду, источающую невыносимое зловоние.

5

Очень скоро Сьенфуэгос привык к странному облику Кимари-Аяпель, тем более что девушки мало чем отличались от обычных женщин. К слову сказать, Сьенфуэгос и тут опередил свое время, потому что первый случай рождения сиамских близнецов был официально зарегистрирован лишь триста лет спустя и по другую сторону океана.

Жить рядом с ними оказалось чрезвычайно приятно, поскольку врожденное физическое увечье сделало их очень умными и интеллектуально развитыми, особенно Аяпель – она постоянно выказывала остроту и живость ума и поистине блестящую изобретательность.

Снова и снова повторяли они на глазах изумленного канарца удивительный фокус «разжижения» изумруда и «затвердения» минутой спустя, а ему так и не удалось понять, где, черт возьми, они берут зеленую жидкость с запахом мяты, и как им удается, словно по волшебству, вновь превратить эту жидкость в самый обычный камень.

При этом, будучи хранителями величайшей тайны, они держались так же просто, как и жители деревни. Помимо того, что сестры охраняли богатства мирных пакабуев, они являлись также и хранительницами знаний племени.

Они знали почти все о каждом дереве, о каждой травинке, о каждом звере в округе и обнаружили настоящий талант в приготовлении всевозможных зелий. Кроме того, лишь несколькими ударами ножа они могли вырезать из куска дерева птицу, так похожую на настоящую, что, казалось, она вот-вот запоет или отложит яйцо.

Но что Сьенфуэгоса действительно озадачило, так это когда однажды утром они явились к нему в каких-то странных длинных перчатках до самых локтей из белоснежной тонкой кожи.

– Что это такое? – спросил он, совершенно сбитый с толку, не решаясь к ним даже прикоснуться.

– Куичу, – весело ответила Кимари, размахивая рукой перед самым его носом. – Мы их надеваем, чтобы защитить руки, когда собираемся нарвать крапиву или работать с ядовитыми травами.

– Где вы это взяли?

Вместо ответа они подвели его к подножию высокого дерева, растущего на самом краю маленького острова; вся кора дерева была испещрена небольшими надрезами, из которых сочился густой белый сок, который затем стекал в большую высушенную тыкву, установленную у подножия.

– Это дерево куичу, – объяснили они. – Его сок загустевает и превосходно защищает руки, а потом очень легко снимается. Вот, посмотри сам. Попробуй!

Сначала он воспротивился, но Кимари с такой легкостью стянула клейкую смолу с руки сестры, что Сьенфуэгос не смог устоять перед искушением и позволил им намазать свои руки и подержать их на открытом ветру, пока слой резины подсохнет.

– Потрясающе! – согласился он. – Ну прямо как перчатка!

Тем временем Аяпель скатала из той же массы небольшой шарик, немного подержала его над огнем, а затем бросила оземь, и он упруго подскочил вверх. Они стали играть с ним, как дети, пока канарец не вспотел настолько, что пришлось избавиться от перчаток.

Вот тут-то и вылезла наружу одна проблема, которой туземки не учли. Они совсем забыли, что руки Сьенфуэгоса покрыты растительностью, и теперь волоски намертво увязли в затвердевшей резине. В итоге его громкие вопли и отчаянные ругательства, с которыми он отдирал резину, переполошили птиц на озере и заставили обеих сестер расхохотаться.

В конце концов бедный рыжий канарец стал тереть руки о корень дерева, стремясь избавиться от треклятой резины. За этим занятием он провел весь вечер и почти всю ночь, осыпая ругательствами парочку сумасшедших девиц, не способных ни на что, кроме как осложнять ему жизнь.

Весь следующий день Аяпель что-то задумчиво жевала, напоминая меланхоличную корову. Сначала канарец подумал, что во рту у нее кусок сушеного мяса, но поразился, обнаружив, что это какая-то непонятная липкая масса, которую она время от времени вынимала изо рта и растягивала между пальцами, откровенно забавляясь его замешательством.

– Зачем ты это делаешь? – возмущенно спросил он. – Что это за дерьмо?

Та взглянула на него с недоумением.

– Что ты называешь дерьмом? – спросила она.

– То, что ты жуешь. Что это такое?

– Цтикли.

– А зачем оно нужно?

– Чтобы жевать.

– Просто жевать, не глотая?

– Ну да.

– А зачем?

– Это весело... И помогает мне не курить. Раньше я много курила и начала кашлять. Теперь я жую цтикли и забываю о табаке.

– А где ты его берешь?

– Здесь у воды растет особый кустарник. Цтикли – это его сок, такой же, как куичу, но без дурного привкуса. А если к нему добавить фруктового сока, то получается очень вкусно. Дать тебе немножко?

– Боже упаси! Жевать жвачку, как корова – это развлечение для идиотов.

– Курить намного хуже... Попробуй!

– Я уже сказал, что не стану!

Но, как и следовало ожидать, любопытство в конце концов победило, и Сьенфуэгос стал первым европейцем, попробовавшим жевать резинку. Со временем эта привычка забудется и возродится лишь три столетия спустя.

Трудно сказать, по какой причине, но в середине XVI века католическая церковь приказала выжечь целые заросли деревьев сапото – растения, распространенного в Центральной и Южной Америке, основного источника латекса, сырья для производства жевательной резинки. Лишь в начале XIX века группа американских авантюристов случайно обнаружила, что жители одной из небольших мексиканских общин сохранили приверженность к этой странной привычке, что и дало толчок к созданию одной из самых парадоксальных в истории промышленных империй.

Никогда еще судьба не забрасывала Сьенфуэгоса так далеко, и в тот день, когда канарец впервые попробовал белую клейкую массу, которую без конца жевала Аяпель, ему показалось, что он наконец нашел свою тихую гавань и теперь лишь будет пользоваться всеми благами этого райского острова, болтать с сестрами и играть в карты с жителями деревни.

Но однажды произошло нечто такое, что слегка омрачило их прекрасные и невинные отношения. Случилось это в одно чудесное летнее утро, когда Сьенфуэгос спал голым в просторном гамаке, нисколько не смущаясь своей наготы.

Девушки решили сделать ему сюрприз, посадив ему на грудь крошечную мартышку-игрунку, которую поймали в ветвях дерева, но в итоге сюрприз увидели они сами, обнаружив, что их гостю, видимо, снится что-то весьма эротичное, поскольку некая часть его тела в эту минуту была значительно больше обычного и притом возбужденно торчала вверх.

Девушки замерли в недоумении, пораженные столь отталкивающим и в то же время притягательным зрелищем. Быть может, впервые за всю жизнь их тела отреагировали по-разному: Кимари застыла, как вкопанная, не в силах оторвать глаз от увиденного, в то время как Аяпель решительно отпрянула, чтобы поскорее уйти.

Отчаянный писк мартышки – видимо, тоже удивленной этим зрелищем – заставил Сьенфуэгоса открыть глаза и понять, в какое неловкое и неприятное положение он попал.

– Простите, – прошептал он.

– У тебя всегда так бывает, когда ты спишь? – поинтересовалась Кимари, в очередной раз проявив неискушенность в некоторых вопросах.

– Нет, – ответил он. – Не всегда.

– А когда?

– Когда мне снятся сны.

– О женщине?

– Конечно!

– И кто же эта женщина?

– Единственная женщина, которую я действительно любил. Вот уже несколько лет она мне не снилась.

Девушка, не в силах справиться с любопытством, протянула руку и бесстыдно коснулась пальцем странного предмета, не дававшего ей покоя.

– Он нежный, – пробормотала она. – Нежный, твёрдый и горячий.

– Прошу тебя! – взмолился Сьенфуэгос.

– Тебе неприятно, когда тебя трогают?

– Нет, не то чтобы неприятно... Но я мужчина, и меня это возбуждает.

– Меня тоже, – ответила Кимари, крайне взволнованная этим открытием. А тебя? – обратилась она к сестре.

Аяпель протянула руку и решительно коснулась пениса, который от этого прикосновения, казалось, зажил собственной жизнью.

– Да, пожалуй, – спокойно ответила она, призадумавшись на минуту. – Я чувствую какой-то странный жар вот здесь, внутри. Что бы это могло значить?

– Это значит, что лучше всего вам прекратить его трогать, – сердито ответил канарец. – Это не игрушка.

– Думаю, тебе не так уж неприятно.

– Не могу сказать, что мне это неприятно. Скорее, даже нравится... Даже слишком нравится!

– Слишком нравится? – переспросила Кимари, не переставая нежно поглаживать пенис, в то время как ее сестра крепко сжимала его основание. – Что ты хочешь этим сказать?

– Ради Бога! – с вздохом простонал канарец. – Оставьте меня в покое! Иначе случится нечто ужасное!

– Нечто ужасное? – переспросила Кимари.

– Вот именно! Нечто совершенно ужасное!

– Что именно?

– Вот это!

Глаза сиамских близнецов широко раскрылись, изумленно глядя, как по пальцам течет непонятная густая жидкость.

– Похоже на куичу, – произнесла одна из сестер.

– Иди к черту!

– Ты сердишься?

– Оставьте меня в покое, в конце концов! Вы меня смущаете... Вон отсюда!

– Ты знаешь, эта жидкость какая-то странная, – призналась Кимари, когда они вышли из хижины. – И пахучая.

Канарцу пришлось искупаться, чтобы успокоиться, а потом он долго лежал под пальмой, набираясь смелости, прежде чем решился показаться сестрам на глаза. Те, однако, не появлялись: видимо, тоже приходили в себя после случившегося.

– Мне жаль, что так произошло, – таковы были первые его слова, когда они все же встретились. – Мне действительно очень жаль, но вы должны были послушаться меня, а не играть с ним так... так... – он все пытался найти подходящее слово. – Так шаловливо.

– Забудь об этом, – ласково ответила Кимари. – Мы уже все забыли, и больше это не повторится.

– Точно?

– Не забывай, что мы – избранницы Мусо, – спокойно напомнила Аяпель. – Мы храним его тайны и бережем его кровь. Небо, земля и люди пребывают в мире, потому что мы храним этот мир, и так всё должно продолжаться и впредь... – С этими словами она протянула Сьенфуэгосу крошечную мартышку, похожую на оживший комочек темного хлопка. – Возьми. Это тебе.

Никто больше ни единым словом не обмолвился о случившемся, как если бы этого и вовсе не было, хотя канарец в глубине души испытывал к ним благодарность, поскольку этот случай окончательно определил его положение на острове – ведь прежде он никак не мог понять, чего же от него ждут.

Если поначалу он и подозревал, что его выбрали именно для удовлетворения необычных женщин, то теперь стало совершенно ясно, что ни Кимари, ни Аяпель абсолютно не интересуют его любовные таланты, и причиной его пребывания на этом благодатном острове является всего лишь их любопытство.

Быть может, они просто хотели рассмотреть поближе рыжего волосатого чужеземца гигантского роста, а возможно, хотели послушать его рассказы о дальних странах. Так или иначе, но вскоре между ними установились исключительно дружеские отношения, и Сьенфуэгос даже перестал замечать врожденное увечье этих поистине необычайных созданий.

– Расскажи нам о той женщине, что тебе снилась, – попросила Кимари однажды вечером, когда они сидели возле догорающего очага, потягивая горячую чичу с мятой и куря огромные сигары, от которых шел такой густой дым, что его тень скользила по стенам, словно в причудливом танце.

– Зачем тебе это знать?

– Потому что мы ничего не знаем о любви, – объяснила Айапель. – Мауа не хотела говорить с нами об этом.

– А почему?

– Возможно, боялась причинить нам боль.

– А если так и будет?

– На свете нет ничего, что могло бы причинить нам боль, кроме нас самих, – спокойно ответила она. – Мы родились и выросли в убеждении, что единственное, что может причинить нам боль – это мы сами. В детстве мы часто дрались, но однажды настал момент, когда мы поняли, что можем превратить свою жизнь в ад или в рай. И мы выбрали последнее.

Канарец никогда не был особо просвещенным человеком; он с трудом научился читать и писать, а его отношения с людьми из общества, такими как Луис де Торрес или мастер Хуан де ла Коса, были недолгими и достаточно курьезными; тем не менее, природа одарила его достаточным умом, чтобы он смог оценить, как умна Аяпель, и что ее интеллект намного превышает уровень развития обычных людей, будь то туземцы или европейцы.

– Но кем же вы считаете себя на самом деле? – спросил он. – Двумя разными людьми или единым существом?

– Нас двое, но мы едины. Двое в одном существе. Или единое существо, разделенное надвое. Разве это важно? – улыбнулась она какой-то странной улыбкой. – Нас двое, и этим все сказано.

– Очень похоже на любовь между мужчиной и женщиной, – признался Сьенфуэгос. – Два человека сливаются в единое существо, но, к сожалению, этот союз длится совсем недолго. – Он медленно отхлебнул чичи из большой тыквы и покачал головой, словно удивившись собственным мыслям. – Чем лучше я вас узнаю, тем больше склоняюсь к мысли, что вы намного счастливее, чем обычные люди. Любить друг друга и быть всегда вместе – должно быть, это замечательно.

– Расскажи нам о ней, – настаивала Кимари.

– Об Ингрид? – переспросил он. – Но что я могу о ней рассказать? Она наполнила смыслом мою жизнь; ее появление наполнило жизнь страстью и тревогой, сделало ее сладкой и при этом горькой; она открыла для меня новый мир, полный неведомых прежде ощущений, звуков и запахов. Обладание ею перевернуло всю мою душу, открыло ту грань моего существа, о которой я даже не подозревал. Я почувствовал, как мое семя смешалось с ее кровью, и часть меня самого навечно осталась в ней.

– Но это же прекрасно.

– Да, прекрасно; но и печально тоже, потому что в эти минуты я мечтал соединиться с ней навсегда: чтобы ее кровь стала моей кровью, а ее тело – моим телом. Чтобы мы стали такими, как вы.

– Иногда, – призналась Аяпель, – Кимари ласкает меня, а я ласкаю ее, но для меня намного важнее подарить наслаждение ей, чем получить его самой. Между мужчиной и женщиной тоже так?

– Да, если они по-настоящему любят друг друга.

– Значит, не всегда любят по-настоящему? – удивилась Кимари.

– К сожалению, нет.

– Но тогда зачем же заниматься этим?

Канарец задумался, и тут его взгляд упал на кучу изумрудов, занимавшую почти половину хижины, и он махнул рукой в ту сторону.

– Лишь немногие из этих камней безупречны от природы, – произнес он наконец. – Хотя, возможно, некоторые из них можно сделать таковыми. Так вот, с любовью происходит нечто похожее. Когда я впервые увидел Ингрид на берегу той лагуны, то не мог поверить, что бывает на свете подобное совершенство.

– И что же с ней теперь?

– Я не знаю.

– А ты не хочешь снова ее увидеть?

– Думаю, что нет.

– И почему же?

– Прошло слишком много времени. Я уже не тот, что прежде, и она, думаю, тоже изменилась. Падающие звезды всегда красивее, чем те, что сияют веками, потому что, когда они гаснут, то оставляют после себя пустоту, которую ничто не в силах заполнить. Но при этом ни одна упавшая звезда еще не вернулась на небо.

– Откуда ты знаешь?

– Когда-то я был пастухом и спал под открытым небом.

– А что такое пастух?

– Человек, который пасет скот. Там, откуда я прибыл, есть особые животные, которых мы специально разводим, и они дают нам молоко, сыр, шерсть и мясо.

– А, это, наверное, что-то вроде пекари или морских свинок, которые наши женщины откармливают на мясо?

– Да, что-то вроде, только намного больше. Я держал их в горах, и там они паслись, а я ухаживал за ними и охранял.

– Понятно, – кивнула Аяпель. – Я слышала, что очень далеко на западе, по ту сторону гор, живет один могучий народ, который строит дома из камня и владеет стадами животных ростом почти с человека. На этих животных они возят поклажу.

– Как называется этот народ?

– Не знаю.

– У этих людей желтая кожа?

– Желтая? – удивилась она. – Нет, конечно. Я никогда не слышала, чтобы у людей была желтая кожа.

– Они живут около моря?

– Они живут высоко в горах. Очень, очень высоко... Даже выше, чем та гора, на вершине которой обитает Мусо.

– В таком случае, – убежденно заявил канарец, – эта земля никак не может быть ни Сипанго, ни Катаем. Адмирал клялся, что у китайцев желтая кожа.

6

Всю ночь они держали курс на восток, а к полудню повернули в юго-восточном направлении; когда же темная громада мыса Энганьо осталась далеко за кормой, капитан Моисей Соленый отдал приказ двигаться на юг, намереваясь пересечь кишащий акулами широкий пролив, разделяющий Эспаньолу и остров Боринкен, современный Пуэрто-Рико, а затем решительно устремиться к далеким берегам Твердой Земли.

Корабль, словно пеликан, скользил по недвижному зеркалу теплого зеленого моря, и донья Мариана, уютно устроившись в кормовой каюте, гордо любовалась его веселым бегом, прекрасно отдавая себе отчет, что, если нос корабля так резво рассекает волны, оставляя пенистый след, то лишь благодаря ее огромной любви, способной преодолеть все препятствия, возникающие на пути.

– Это – задача, которой я готова посвятить следующий год жизни, – пообещала она себе. – Я должна найти Сьенфуэгоса к следующему году. Если же я его не найду, то вернусь в Мюнхен, чтобы там воспитать Гаитике цивилизованным человеком.

Она смотрела на мальчика, то неподвижно стоящего у румпеля, устремив взгляд то прямо по курсу, то следящего за парусами и действиями марсовых, а также жестами своего идола, капитана Балабола, и спрашивала себя, почему Гаитике так завораживает море и что произойдет, если увезти его вглубь континента, в незнакомую страну, о которой он ничего не знает.

– Это будет жестоко, – снова и снова повторял Луис де Торрес. – Этот парень рожден для того, чтобы быть моряком, и вдали от моря он умрет от тоски.

Она и сама знала, что это так, но с другой стороны, куда еще они могли бы отправиться?

Она бросила вызов адмиралу, что в этих местах означало примерно то же, как если бы она восстала против его покровителей, самых могущественных монархов на планете, и немка не сомневалась, что с этого дня за ее голову назначена награда, поскольку бескомпромиссный дон Бартоломео Колумб наверняка приравнял ее дерзкий поступок к государственной измене.

Для братьев Колумбов любой корабль, направлявшийся к западу от Канарских островов без их разрешения, был пиратским, точно так же, как и любой человек, не желавший слепо повиноваться любой их прихоти, заслуживал смерти.

В последние месяцы они установили на острове настоящую империю террора, и редкое утро обходилось без того, чтобы виселица на главной площади не получила новое украшение в виде очередного трупа или чтобы с башни не сбросили очередного смельчака, посмевшего поднять голос против «вице-короля – фараона».

Кстати, именно это прозвище адмирала особенно бесило, красноречиво намекая на его недавнее иудейское прошлое. Дело в том, что еще много лет назад монахи-францисканцы на своем тайном языке стали называть этим словом тех, кто не мог доказать со всей очевидностью, что ведет свой род от «старых добрых христиан».

На городских стенах Санто-Доминго слишком часто стали появляться надписи, оставленные изгнанниками, гласившие «Генуэзский фараон – свинья», а дух зреющего бунта уже определенно веял повсюду, так что даже по-настоящему преданные короне кабальеро стали серьезно задумываться.

Больше того, теперь Колумб не мог доверять даже собственной гвардии, поскольку, несмотря на то, что в подвалах своего дворца адмирал хранил целое состояние, более шестисот тысяч мараведи, и это не считая того золота, которое приносили ему новые «копи царя Соломона», ни солдаты, ни офицеры, ни служащие уже много месяцев не получали жалованья. Вот только вице-королю бесполезно было об этом напоминать, ведь он уже не мог думать ни о чем, кроме собственного обогащения.

Чтобы как-то успокоить банкиров, писавших из метрополии письма с настойчивыми требованиями той доли золота, которое он уже считал исключительно своей собственностью, адмирал не придумал ничего лучшего, как затеять подлую войну с мирными племенами, захватив более шестисот пленных. Их он и отправил в Севилью в качестве оплаты долгов, гнусно посмеявшись таким образом над приказом королевы, гласившим, что ни один местный уроженец, не захваченный в плен во время сражения, не может считаться рабом.

Тираны Колумбы даже не посчитали нужным подобрать верные слова, чтобы хоть немного успокоить людей, возмущенных подобной несправедливостью, а потому стоит ли удивляться, что народный гнев с каждым днем нарастал, но пока ни у кого не хватало решимости положить конец столь опасной ситуации.

Так что донья Мариана была только рада покинуть остров, пусть даже бегство грозило ей виселицей. За последние месяцы она окончательно убедилась, что ее сильный характер и вольный дух рано или поздно станут причиной столкновения с братьями Колумбами, и результаты могут быть самими непредсказуемыми.

– Здесь, бесспорно, намного лучше, – заметила она, любуясь, как легко «Чудо» скользит по воде. – И если уж мне суждено болтаться на веревке, пусть меня сначала поймают.

Она снова подняла голову и посмотрела на капитана Соленого – на его безмятежном лице явно читалось удовлетворение быстрым ходом и превосходной маневренностью корабля. Ингрид в очередной раз уверилась, что пока она стоит рядом с ним на этой сверкающей палубе, еще пахнущей смолой, можно не опасаться даже адмирала.

– Теперь это мой дом, – прошептала она. – Мой корабль, моя крепость, мое прибежище. Океан так велик и безбрежен, в нем столько островов, что искать нас – все равно что искать иголку в стоге сена. Как в подобном месте найти человека, если даже нет уверенности в том, что он жив?

– Расспрашивая.

– Но кого? – спросил Луис де Торрес. – Невозможно бродить по неизвестным землям, кишащим дикарями, с расспросами, не видели ли они случаем рыжего гиганта.

– А почему бы и нет? – улыбнулась донья Мариана. – Вопросы имеют свою цену, а в наших трюмах полно тканей, бус, колокольчиков, зеркал, кастрюль и ножей. В конце концов всё это приведет нас к Сьенфуэгосу, где бы он ни был.

– Вы так верите, что однажды найдете Сьенфуэгоса, как будто готовы на это положить всю жизнь.

– Хотите сказать, что Сьенфуэгос стал для меня чем-то вроде бога? Ну и ладно. Пусть так.

Бывший королевский толмач до сих пор не забыл, как любовался сильным, ловким и веселым парнишкой, когда тот с легкостью взлетал по вантам «Санта-Марии», яростно драил палубу или голышом прыгал с палубы в воду. Он и сам считал его самым неотразимым мужчиной, какого только встречал, и поневоле вынужден был признать – нет ничего удивительного в том, что женщина, любая женщина, готова отдать все свое состояние и даже рисковать собственной жизнью, лишь бы он вернулся в ее объятия.

– Не знаете, у него случайно нет сестер?

Серебристый смех доньи Марианы разнесся по кораблю, подобно звону колокола, созывающего команду к обеду, и вновь наполнил радостью сердца моряков, поскольку их хозяйка, которая так щедро им платит и так о них заботится, наконец-то почувствовала себя счастливой.

К тому же ее «Чудо» нисколько не походило на грязные и мрачные каравеллы или ползущие, словно черепахи, каракки, за многие мили оповещающие о себе невыносимой вонью, не говоря уже о еде, которую давали на борту, эту пищу невозможно было даже сравнить с той бурдой, какой кормили на королевском флоте, и уважительном отношении к команде молчаливого капитана, совсем не похожего на тех изуверов, с кем им доводилось иметь дело прежде, не знающих иного способа поддерживать порядок, кроме кнута и виселицы.

– Нет, – в конце концов с улыбкой ответила она. – К несчастью для вас, сестер у него не было.

Некоторое время они смотрели на море и далекое побережье островка Мона, одиноко поднимающегося с наветренной стороны, и тон немки изменился, когда она совершенно серьезно спросила:

– Скажите, дон Луис... Что будет, если я случайно его найду?

– О чем это вы?

– Как мне себя вести? Я знала его на Гомере, а с тех пор прошло много времени, – горько улыбнулась она. – Я постарела. Может быть, он вообще меня не узнает.

– Глупости! Я знаком с вами семь лет, и если вы и изменились, то только к лучшему. Вы по-прежнему самая прекрасная женщина в Новом Свете.

– В те времена я была блондинкой...

– Так перестаньте красить волосы. Теперь уже нет никаких причин скрывать вашу личность.

– Иногда мне так страшно! – посетовала Ингрид, положив ладонь на руку друга. – А что если в его взгляде я прочту разочарование? Я столько времени лелеяла эту сладкую мечту, что боюсь однажды утром с ужасом проснуться в совершенно иной реальности.

– Да пусть бы и так! – честно ответил Луис. – Потому что я по-прежнему вас жду.

– Меня?

– А кого ж еще?

– Вы никогда не сдаетесь, да?

– Никогда, – признался Луис. – И будьте уверены, больше всего на свете я хочу, чтобы вы нашли Сьенфуэгоса, поскольку убежден – если вы с ним не встретитесь, то его призрак будет преследовать вас до конца дней.

– И это вас удивляет? – спросила донья Мариана. – Мужчины никогда не поймут, что женщина отдает и тело, и душу, но это так. Когда мы встречаемся с тем, кто нам предназначен, то всё остальное в мире перестает существовать. – Она глубоко вздохнула. – Дело в том, что настоящая любовь – удел лишь женщин.

– Но я вас люблю.

– Не сомневаюсь, – признала донья Мариана. – Но будете ли любить меня после восьми лет разлуки?

– Думаю, что да.

– Нет, вряд ли. Но в моем поведении нет никаких моих личных заслуг, я действую так даже вопреки собственной воле...

Она замолчала, увидев приближение Бонифасио Кабреры, который весь день проверял груз в трюме и следил, чтобы все было в порядке.

– У нас провизии на пять месяцев, – сказал он, из-за покалеченной ноги с трудом карабкаясь по крутому трапу. – Но бочек мы погрузили недостаточно, так что придется приставать к берегу за водой.

– Где?

– Уж точно не на Эспаньоле... – убежденно ответил он. – Люди вице-короля могут появиться совершенно внезапно. Лучше найти какой-нибудь необитаемый остров на юге.

– Насколько мне известно, на юге нет островов, – сказал капитан Соленый, как только его ввели в курс дела.

– И что вы в таком случае посоветуете?

Немногословный моряк лишь мотнул головой на восток.

– Боринкен, – пояснил он. – Если там и могут оказаться христиане, то лишь такие же беглецы, как мы.

Христиане на острове действительно обнаружились, они и правда оказались беглецами с Эспаньолы, прятавшимися от изуверского режима братьев Колумбов. Поэтому, едва завидев вдали паруса кастильского корабля, они поспешили укрыться в сельве, предпочитая встретиться с дикими индейцами, чем со своими соотечественниками, не знающими иного закона, кроме закона виселицы.

Кстати, не только на современном Пуэрто-Рико, но и на Ямайке и в особенности на Кубе именно в то время появились небольшие поселения, где собрались заклятые враги вице-короля, не желавшие возвращаться в метрополию, вполне справедливо рассудив, что Новый Свет предоставляет самые неограниченные возможности всем тем, кто желает устроить свою жизнь, не влача при этом рабское ярмо службы тирану.

Среди них, впрочем, было немало и таких, кто в принципе не желал подчиняться никаким законам, справедливым или несправедливым, а потому они решили уйти жить к туземцам, наплевав на все предписания короны. Однако в первые дни трудно было разобраться, кто из этих людей настоящий преступник, а кто – всего лишь недовольный режимом поселенец.

И те, и другие вели себя вполне мирно, основывая свои поселения и не пытаясь притеснять местных жителей. Едва ли историки последующих времен это учитывали, описывая великие подвиги конкистадоров; хотя отчасти они были правы, поскольку эти люди показали дорогу настоящим завоевателям, явившимся позднее с аркебузами, барабанами и трубами.

Большинство этих поселений в конце концов были уничтожены туземцами или тихо вымерли сами собой, но некоторым из них повезло сохраниться: не столько благодаря несомненному могуществу огня и пороха, сколько благодаря тому, что поселенцы породнились с местными жителями и стали с ними единым народом.

К несчастью, независимо от того, явились ли они туда с добрыми или дурными намерениями, несли с собой войну или мир, любовь или ненависть – они несли также и болезни, проклятие своей расы, привезенное из-за моря, против которых местные жители оказались совершенно беззащитны.

Они несли с собой смерть, и смерть эта была невидимой.

Но была ли в том их вина?

Чья вина в том, что на бесчисленных островах и островках Карибского моря, где прежде жили здоровые и счастливые люди, остались одни трупы?

Несомненно, виной тому было невежество.