Текст книги "Уголек"

Автор книги: Альберто Васкес-Фигероа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Несмотря на обилие различных подробностей, которые канарец так и не смог расшифровать, общий смысл сводился к тому, что Якаре отправился в далекий поход, чтобы раздобыть одну из тех вожделенных духовых трубок, какие изготовляли особые мастера племени аука, а также разузнать состав яда, тайну которого ревностно охраняли некие таинственные и неуловимые личности, Кураре Мауколаи, что с некоторой натяжкой можно было перевести как «властители кураре».

И вот теперь, после нескольких лет бесконечных скитаний и опасных приключений, Якаре вновь вернулся с берегов «Великой реки, рождающей море», и даже привез с собой одну из бесценных духовых трубок и высушенную тыкву, заполненную черной пастой, которая не могла быть ничем иным, как чистейшим «кураре». Однако он вынужден был признать, что для производства яда нужен не только секрет его состава, но и один из мастеров, Кураре Мауколаи, а племя наотрез отказалось отпустить с ним мастера.

Однако для купригери, боготворящих своего вождя, его достижения и подвиги значили много больше, чем единственная неудача; каждый стремился хотя бы пальцем прикоснуться к драгоценной духовой трубке. Но апогея их радость достигла, когда вождь вставил в отверстие трубки длинный острый дротик и одним точным выстрелом сбил попугая-монаха, щебетавшего в двадцати метрах над землей.

Канарца поразил такой смертоносный эффект странного и тихого оружия, он не удержался и попросил позволить ему получше рассмотреть черную жидкость, в которой туземец смачивал дротик.

Сьенфуэгос тщательно и недоверчиво осмотрел вещество и удивился, заметив, что к черной пасте проявляет интерес и Уголек. Она не только внимательно осмотрела ее, но потрогала и обнюхала.

– Ты знаешь, что это? – спросил он.

– Не знаю, – честно призналась дагомейка. – Но могу поспорить, что это сделано из змеиного яда, смешанного с толчеными кореньями и смолой и сваренного на медленном огне. Она слегка замялась, увидев, что косоглазый вождь не сводит с нее глаз. Кажется, даже покраснела, хотя, учитывая цвет ее кожи, утверждать наверняка было трудно. – Со временем я могла бы сделать что-то подобное. Помню, как меня учила бабушка... – закончила она с легким волнением в голосе.

– Тебе нравится этот индеец? – спросил Сьенфуэгос, которого развеселило ее смущение.

– Я его боюсь.

– Нет, – убежденно ответил канарец. – Ты его не боишься, хотя вид он имеет грозный, как у настоящего воина. Он тебе нравится.

– Иди к черту!

Канарец лишь расхохотался.

– Как хочешь, – не стал он спорить. – Но я достаточно хорошо тебя знаю, чтобы понять, что творится в твоей курчавой голове, – лукаво подмигнул Сьенфуэгос. – Он тебе нравится, а уж ты его прямо-таки очаровала.

– Это потому, что он раньше никогда не видел негритянку.

– Так ведь и я тоже никогда ее не видел, а первое, о чем я подумал, увидев тебя – так это о том, что ты жутко грязная... – напомнил он и многозначительно добавил: – Остальные смотрят на него как на принца. Быть может, ты станешь королевой этих земель.

– Черная королева белых дикарей? – задумчиво произнесла она. – Ну что ж, неплохо для той, что начинала рабыней португальского борова!

– Жизнь непредсказуема... Когда-то я был жалким пастухом на острове вечной весны, а теперь стал обладателем шпаги и набедренной повязки посреди самой жаркой на свете земли, – он ласково похлопал ее по ступне. – Не волнуйся! Мы заберемся еще дальше.

– Еще дальше?

– Гораздо дальше! – весело ответил канарец. – Куда еще никто не добирался. – Он убедился, что все взгляды всех туземцев прикованы к нему, смешно сморщил нос, ткнул в африканку пальцем и напыщенно произнес: – Уголек, великая Кураре Мауколаи!

Купригери ошеломленно посмотрели на него и вернулись, внимательно глядя на девушку со смесью недоверия и восхищения. Наконец, один из туземцев робко спросил:

– Великая Кураре Мауколаи?

– Лучшая в Африке.

– Ты уверен?

– А то! В два счета такой кураре приготовит, что пальчики оближешь!

Туземцы явно не поняли из сказанного ни слова, да и сама Асава-Улуэ-Че-Ганвиэ выглядела потрясенной.

– Зачем ты так говоришь? – пробормотала Уголек сквозь зубы. – Я понятия не имею, как готовить этот яд.

– Ты же только что сказала, что можешь сделать нечто подобное... И в конце концов, яд – это всего лишь яд.

– Вовсе нет! – возразила дагомейка. – В моей стране готовят множество ядов, но каждый служит для собственной цели и действует по-разному. От одного вскипает кровь, от другого останавливается сердце, некоторые действуют мгновенно, а другим требуются месяцы.

– Как ты уже видела, этот действует мгновенно.

– На маленькое животное, – заметила девушка. – Но по всей видимости, это животное предназначено в пищу. А ты знаешь, что происходит, когда яд слишком силен? Тот, кто съест отравленное животное. тоже умрет. Не всё так просто, – убежденно заявила она. – Совсем не просто!

– Уверен, что у тебя получится...

– А кто испробует результат? Ты что ли?

– Ну зачем же так!

Негритянка кивнула в сторону молчаливых туземцев, которые почти ничего не поняли из их разговора.

– И кто же тогда? Они? Представляешь, что будет, если они начнут умирать по моей вине? – она пессимистично помотала головой. – Потребуются месяцы, чтобы найти нужную формулу. – Уголек щелкнула языком, словно пытаясь подчеркнуть свои сомнения. – Моя бабушка могла различить яды только по запаху и знала, как они действуют, но тогда я была всего лишь малышкой и не успела ничему научиться.

– Может, хоть попытаешься? Для них, похоже, этот секрет имеет очень большое значение.

Африканка мотнула подбородком в сторону птицы, которую ощипывал один из туземцев.

– Да уж наверняка! – заявила она. – Уж сколько мы, дагомейцы, знаем о ядах, нам все равно не пришла в голову мысль использовать их таким хитроумным путем – на конце крошечного дротика, тихо вылетающего из трубки, смертоносного и коварного одновременно. Ты видел такое раньше?

– Никогда, – признался канарец. – Не хотел бы я встретиться с человеком, который испробует эту штуку на мне. – Он повернулся к Якаре и спросил на его языке: – Аукас далеко?

Тот кивнул и показал куда-то за спину.

– Очень-очень далеко!

– Тем лучше!

Вскоре они снова двинулись в путь, и тогда Сьенфуэгос понял, что, если их прежние блуждания по сельве больше походили на разведывательные походы, то теперь купригери, похоже, точно знали, куда идут и что ищут. Несомненно, появление вождя Якаре нарушило их прежние планы и заставило повернуть назад, к своим очагам.

Почти неделю они двигались так быстро, что даже значительно сократили остановки на дневную сиесту в жаркие полуденные часы, теперь ритм задавал косоглазый с длинной духовой трубкой, а был словно сделан из стали и мог часами поддерживать дьявольский темп, без единого глотка воды и малейших признаков усталости.

Он был удивительным человеком, одним из тех, что резко выделяются среди окружающих, и привлекал внимание без единого жеста и не повышая голоса. А потому канарца не удивило, что Асава-Улуэ-Че-Ганвиэ влюблялась в Якаре всё сильнее и сильнее.

Уже бесполезно было скрывать это и притворяться, будто он интересует ее, потому что «отличается от других дикарей», ее завораживали каждая деталь и каждое движение его стройного тела и наделенных неукротимой энергией мышц, но в особенности глаза: взгляд, словно проникающий внутрь предметов и людей, вот что больше всего привлекало девушку. Она на всё была готова, лишь бы понять истинную причину, по которой туземец долгие минуты не сводит с нее взгляда.

– Тебе не стоило ему говорить, что я разбираюсь в ядах... – однажды ночью пожурила Сьенфуэгоса африканка. – Теперь я никогда не узнаю, интересую ли я его как женщина или только как Кураре Мауколаи.

– Когда он заглядывает тебе в глаза, то наверное думает о том, способна ли ты приготовить яд, но когда заглядывается на грудь и бедра, то наверняка думает совсем о другом.

Однако, каким бы ни было отношение косоглазого вождя к африканке, оно, несомненно, изменилось уже на следующее утро, когда шагающий впереди воин внезапно отскочил в сторону, а идущие следом бросились врассыпную.

– Куама! – воскликнул он в ужасе. – Куама!

Можно было подумать, что это имя самого дьявола, ибо даже бесстрашный Якаре казался не на шутку испуганным. Туземцы широким кругом выстроились по краям поляны, замерев меж кустов, а в центре поляны, угрожающе раскачиваясь, стояла на хвосте тонкая змея не более полутора метров длиной с неприметной серой шкурой и приплюснутой головой, на которой поблескивали крошечные сердитые глазки, а из приоткрытой пасти торчали грозные острые клыки.

Никому из аборигенов даже в голову не пришло метать в змею длинные стрелы или острые копья, как будто даже сама мысль о том, чтобы прикончить ужасное создание, таила в себе страшную опасность. Ближайший к канарцу туземец крепко сжал его плечо и осторожно потянул назад.

– Куама – это смерть! – хрипло прошептал он. – Ужасная смерть! – добавил он на случай, если у канарца остались на этот счет какие-то сомнения.

Воины осторожно попятились, надеясь обойти опасную змею и избежать ее гнева, но тут дагомейка внезапно начала прищелкивать языком – такими звуками иные возницы успокаивают своих животных. Мягкий свист перемежался щелканьем и тревожными трелями. Одновременно Уголек медленно, но четко щелкала пальцами левой руки, стараясь держать ее как можно дальше от тела.

– Что ты делаешь? – поразился канарец. – Совсем спятила?

– Молчи, – спокойно ответила она. – Молчи и не двигайся!

Африканка двинулась вперед, а туземцы с удивлением взирали на нее, не осмеливаясь даже пошевелиться. Когда же Якаре все же потянулся за духовой трубкой, негритянка остановила его властным взглядом.

Змея поднялась на хвосте еще выше, словно ожидая каждого щелчка африканки, странные звуки будто одурманили тварь, она не знала, на каких звуках сосредоточиться – на тех, что исходят от руки или изо рта.

Уголек сантиметр за сантиметром приближалась, ни на мгновение не прекращая щелкать, и вдруг с невероятной скоростью, так что зачарованные зрители даже не поняли, что на самом деле произошло, ринулась вперед, молнией выбросила правую руку и схватила змею прямо за шею, бесстрашно позволив ей обвиться вокруг руки.

Крепко зажав между пальцами смертельно опасную змеиную голову, она жестом велела ближайшему воину подать ей сушеную тыкву и, уперев в ее край острые клыки, крепко нажала, заставив плененную тварь извергнуть небольшую струйку темно-коричневой жидкости.

Затем негритянка поставила тыкву на землю, оторвала кусок лианы и, крепко держа змею одной рукой, с невероятной ловкостью перетянула ей пасть и бросила поверженного противника к своим ногам с такой небрежностью, словно это была кучка мусора.

– Боже благословенный! – только и вымолвил пораженный Сьенфуэгос. – Ну и ну!

– Кураре Мауколаи! – восторженно воскликнули туземцы, окружив негритянку и хлопая ее по спине, словно настоящую героиню. – Великая Кураре Мауколаи!

Но девушка явно не обращала внимания на комментарии канарца, ни даже на поздравления воинов, она смотрела лишь на косоглазого вождя, ведь именно для него она продемонстрировала подобное мужество и хладнокровие.

Никого особо не удивило, когда в тот же вечер негритянка и Якаре удалились в глубину джунглей и не вернулись до самого утра.

– И как? – с улыбкой поинтересовался Сьенфуэгос. – Как это было?

– Едва дошла обратно, – шутливо ответила африканка.

– Ты счастлива?

Она немного помолчала, заглянула ему в глаза и рассеянно спросила:

– Как так вышло, что я готова босой и полуголой бежать на край света в компании десятка дикарей и полоумного рыжего канарца и не хочу променять эту судьбу даже на испанский трон?

Сьенфуэгос нежно потрепал ее кудри и с улыбкой ответил:

– Все очень просто. Если бы здесь была Ингрид, то и я чувствовал бы то же самое.

6

На четвертый день путешествия они добрались до моря, хотя оно оказалось не морем, а огромным пресным озером, таким обширным, что не видно было противоположного берега, и купригери подняли из крохотной заводи три длинных каноэ, затопленные под водой на глубине чуть больше метра с помощью груза камней.

На следующее утро, когда солнце слегка высунулось над линией горизонта, они отплыли, а когда лучи начали падать вертикально, поджаривая мозг, вдалеке показалась неясная пунктирная линия, мало-помалу принявшая форму вереницы хижин, возвышающихся на неровных сваях примерно в двух метрах над водой.

– Ганвиэ! – вдруг воскликнула Уголек, и ее голос слегка дрогнул. – Хвала Элегбе, я дома!

Канарец обернулся и посмотрел на нее.

– О чем это ты? – удивился он.

Девушка мотнула головой вперед.

– Я родилась в деревне вроде этой, на озере Нукуе в Дагомее... – она повернулась к Якаре, который греб сзади. – Как называется озеро? – спросила она.

– Ма-аракайбио, – ответил тот с присущей ему лаконичностью.

– А деревня?

– Конупригери.

– Ма-аракайбио означает «Земля змей», а значит, ты в своей стихии, – объяснил канарец. – А Конупригери – дом купригери, – он помахал рукой и улыбнулся, словно смеялся над собственным утверждением. – Ну, примерно так!

– Неплохой из тебя вышел толмач! – шутливо ответила африканка и кивком головы указала на вереницу широких хижин с крышами из пальмовых листьев. – И сколько там живет народу?

– Понятия не имею.

Число обитателей живописной деревни купригери и впрямь нелегко было сосчитать. Хотя каждая хижина возвышалась отдельно от соседских и имела собственный выход к воде, а объединяли их лишь хлипкие мостки, но размер, форма и даже расположение были столь различны, что наводили на мысль, будто определенные семьи или даже социальные касты строят жилища рядом, в собственном «квартале», отделяя их от соседей широкой полосой воды.

Но больше всего канарца привлекла поистине дьявольская ловкость туземцев, способных так управлять крохотными пирогами, которые временами казались просто скользящими по воде банановыми шкурками, что они пересекали друг другу путь, но не сталкивались, или плыли среди путаницы поддерживающих дома свай с такой скоростью, будто не могут остановиться, пока не минуют все озеро.

В это же время стайка ребятишек плескалась в воде, женщины болтали, стоя на мостках, а мужчины громко спорили, сидя в легких каноэ. Глядя на всё это, казалось, что купригери приспособились к жизни на воде с большей легкостью, чем иные народы привыкают к жизни на суше.

Каждый клан отмечал свои жилища простым рисунком, почти всегда красно-черного цвета, с силуэтами обезьяны, рыбы или птицы.

Но истинное сердце местной жизни находилось в прямоугольной хижине примерно пятьдесят на тридцать метров размером, со стенами из тростника и крышей из пальмовых листьев, к которой можно было подплыть только через лабиринт каналов. Стоило Сьенфуэгосу оказаться внутри, его поразил контраст освежающей температуры в хижине с удушающей жарой снаружи.

Насколько он смог понять уже гораздо позже, сложные переплетения хрупких тростниковых циновок перехватывали почти неощутимые потоки воздуха и направляли их таким образом, что в большей части просторного помещения под высоким потолком, отбрасывающим мягкую тень, температура становилась почти на десять градусов ниже, чем снаружи.

Величественное сооружение называлось Кону-кора-йе, что означало «Дом важных бесед». Название, несомненно, было обусловлено тем, что в хижине проводили совещания двадцать деревенских старейшин. Восседая на циновках, сплетенных из жестких пальмовых листьев, они долгими часами обсуждали наиболее важные для жителей решения.

Нежданное возвращение флотилии каноэ, где сидели рыжеволосый гигант и никем не виданная прежде чернокожая женщина, подобную которой изумленные купригери не могли даже представить, немедленно вызвало в деревне переполох; но гораздо больше местных жителей, особенно женщин, взволновало возвращение Якаре. При виде гордого вождя, стоящего на корме первого каноэ с духовой трубкой в руке, деревня взорвалась ликующими криками.

– Аука! Аука! – кричал косоглазый, потрясая духовой трубкой и показывая тыкву, наполненную черной массой. – Якаре принес кураре аука!

Это событие оказалось явно более значимым для совета старейшин, чем интерес, вызванный появлением Уголька и Сьенфуэгоса, поскольку гостям лишь предложили расположиться в углу хижины и принесли корзину фруктов и миску сырой рыбы, пока все внимали пространным рассказам смелого воина о том, как он за два года в одиночку обошёл земли племени аука.

Все взоры обратились на африканку, только когда Якаре объявил, что она, возможно, самая настоящая Кураре Мауколаи, а затем рассказал, как ловко она поймала смертоносную куаму, не выказывая ни малейшего страха.

Лицо старейшего из присутствующих, а быть может, и во всем Новом Свете, избороздили столь глубокие морщины, что, казалось, на всем его теле не нашлось бы кусочка кожи, где мог бы пристроиться комар. По-прежнему сидя на корточках, старик прополз вперед, застыл перед негритянкой и принялся изучать ее столь внимательно, будто его зоркий взгляд пытается проникнуть вглубь ее тела и узнать, что она ела вчера на ужин.

Наконец, он печально покачал головой.

– Не Кураре Мауколаи, – только и сказал старик.

– Вот чертов старикан! – немедленно разъярилась Уголек. – Да почем ему знать, на что способна дагомейка? – она раздраженно повернулась к канарцу, с иронией наблюдающему за этой сценой. – Объясни этому скопищу морщин с ногами: если мне предоставят всё необходимое, я через месяц сделаю это дерьмо! – она немного помолчала и презрительно добавила: – И научу их рыбачить.

– Рыбачить? – удивился канарец. – Да эти люди живут за счет рыбалки и наверняка знают о ней всё.

Уголек убежденно покачала головой.

– Сомневаюсь, потому что не видела ни одной акадьи.

– Это еще что?

– Силок для рыбы. Ее устанавливают под домом, и он превращается в настоящий садок. Когда наступает время обеда, нужно лишь выбрать рыбу, какая больше понравится.

– Звучит заманчиво.

– В Ганвиэ такие у каждой семьи.

Канарец внимательно на нее посмотрел и, придя к выводу, что девушка знает, о чем говорит, решил перевести ее предложение туземцам.

Мысль о том, что можно иметь неиссякаемую кладовую, не прилагая при этом никаких усилий, настолько заинтересовала ценивших комфорт купригери, что на какое-то время они даже забыли о кураре и духовых трубках, сосредоточив всё внимание на том, как бы разузнать, что за штука эта акадья, способная сделать еще более приятным их и без того достаточно беззаботное существование.

К счастью, Уголек нисколько не лгала и даже не преувеличивала. Не прошло и двух часов, как она смастерила из длинных прутьев некое подобие ловушки, более всего напоминающей огромный горшок, и установила это сооружение на дне озера, на углу Дома важных бесед. В силок тут же набилась всевозможная рыба и стала метаться там, не находя выхода.

– Вот это да! – поразился Сьенфуэгос. – А почему рыбы все время прут в одну сторону? Ведь для того чтобы выбраться, им достаточно развернуться и плыть назад.

– Отец уверял, что некоторым созданиям чутье показывает, в какой стороне берег, где можно спрятаться, а где открытая вода, полная опасностей. Вот поэтому, если вода в озере мутная, рыба всегда держится у стенки и плывет в одном направлении, не понимая, что двигается кругами. Стоит ей попасть в силок, и она будет плавать в акадье до смерти.

– Хитро! Хитро и удивительно...

Негритянка лишь улыбнулась и мотнула головой в сторону морщинистого старика, сидящего на корточках у воды и ошеломленно созерцающего пойманную в силки рыбу.

– Ну что? – спросила она. – Он по-прежнему во мне сомневается?

– Он лишь заверил, что ты не Кураре Мауколаи, а мы с тобой прекрасно знаем, что это правда, – подмигнул ей канарец. – А о своих рыбацких умениях ты до сих пор не упоминала.

– У меня есть еще много других способностей! – лукаво засмеялась Уголек. – Много!

– Не сомневаюсь, – ответил Сьенфуэгос тем же тоном. – Недаром Якаре с каждым днем все худеет.

– Я его люблю... – вдруг воскликнула девушка. – Боже! Я и вообразить не могла, что могу так полюбить мужчину, как этого проклятого косоглазого... – она с нежностью прикоснулась к руке канарца. – Спасибо, что привел меня сюда, – сказала она уже другим тоном. – Спасибо, что появился в моей жизни и освободил от того борова, – и она ласково дернула его за рыжую бороду. – Неплохое местечко для жизни, да? Ты бы и сам здесь остался, будь рядом твоя блондинка.

И это была чистейшая правда, потому что жизнь на воде в оживленной деревне купригери отвечала основным требованиям не слишком взыскательного вкуса Сьенфуэгоса. Ни он, ни Уголек не собирались больше рисковать жизнью и хотели лишь жить в мире, хоть и вдалеке от родины, а девушка к тому же наслаждалась чудесными романтическими отношениями, так неожиданно возникшими в ее жизни.

Благодарный совет старейшин предоставил им две просторные хижины неподалеку от Кону-кора-йе и немедленно отправил к берегу всех воинов деревни – резать прутья, чтобы наделать побольше акадий вроде той, что соорудила Уголек.

– Дело кончится тем, что ты станешь черной королевой белых дикарей, – шутливо сказал Сьенфуэгос, глядя как с наступлением прохладного вечера лодки начинают причаливать к берегу. – Стоит тебе предоставить им кураре, как тебя провозгласят хозяйкой деревни.

– Это будет не так-то просто, – грустно ответила девушка. – В качестве основного компонента мне нужен яд, действующий на сердце, а не тот, что вызывает галлюцинации, рвоту или понос. А насколько я поняла, местные змеи сильно отличаются от африканских. Пройдет немало времени, прежде чем я выясню, какая из них обладает нужным ядом.

– Просто непостижимо, как ты управилась с той куамой, – заметил Сьенфуэгос. – Как тебе это удается?

– Не так уж это и сложно, если помнить, что змеи реагируют на движение и шум, – объяснила африканка. – Змеи – особенно те, что имеют широко расставленные глаза, видят перед собой движущуюся руку и слышат шум, исходящий из совершенно другого источника, и это приводит их в замешательство. Внезапно ты замолкаешь, продолжая щелкать при этом пальцами, и заставляешь ее сосредоточиться только на движениях твоей руки. После этого спокойно хватаешь ее другой рукой – и готово дело!

– Ты так говоришь, словно это игра, но потребуется много мужества, чтобы это сделать.

– Достаточно просто быть дагомейкой, – рассмеялась она. – В моей стране змееловство – это не только религия, но и часть нашей жизни. Когда два человека спорят и не могут прийти к соглашению, каждый принимает яд и того, кто выживет, если кто-то вообще выживет, признают правым. Если женщину обвинили в супружеской неверности, ее на целую неделю запирают в пещере с тремя щитомордниками, и если после этого она останется жива, никто больше не смеет сомневаться в ее честности. Точно так же, если кто-то хочет доказать, что говорит правду, он должен коснуться языком раскаленного железа, пропитанного змеиной кровью: либо он лишится дара речи, либо говорит правду, – негритянка развела руками. – Сам понимаешь, если, живя в таких условиях, ты не научишься обращаться со змеями, как другие умеют ходить или говорить, твои шансы дожить до зрелых лет весьма невелики.

– Удивительно, что кто-то у вас вообще доживает до зрелого возраста, – хмыкнул Сьенфуэгос. – Слава Богу, на Гомере нет змей. Клянусь, у меня волосы дыбом встают при виде этих тварей... – Он хотел еще что-то сказать, но вдруг замолчал, уставившись куда-то в небо, за спину Уголька. – То ли я сошел с ума, то ли и в самом деле молнии бьют все время в одну и ту же точку... Но ведь грозы нет... – добавил он, немного помолчав.

Грозы и в самом деле не было, но молнии сверкали высоко в небе, пересекая его гигантскими шрамами, снова и снова возникая в одной и той же точке знойного ночного неба, и освещали огромное озеро и далекие горы.

– Кататумбо, – последовал сухой ответ сонного Якаре, когда девушка заставила его выпрыгнуть из гамака и спросила о причине удивительного атмосферного явления. – Просто кататумбо.

– А что такое кататумбо?

Туземец, конечно же, не мог дать никакого научного объяснения происхождения таинственного метеора. Индейцы наблюдали его уже много раз, и всегда озадаченно и испуганно, поэтому Якаре лишь пожал плечами и ответил:

– Знак Божий. Что он за нами наблюдает. Всегда за нами присматривает.

– Присматривает?

– Чтобы никаких драк по ночам. Никаких смертей по ночам... – он оглядел африканку с ног до головы и громко зевнул. – Может, еще одно...Негритянки не должны болтать без умолку и мешать Якаре спать по ночам.

Она лукаво усмехнулась и слегка подтолкнула его в хижину.

– Идем! – сказала Уголек. – Я устрою тебе хороший кататумбо, чтобы сегодня ночью ты смог уснуть.