Текст книги "Уголек"

Автор книги: Альберто Васкес-Фигероа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

15

Когда капитан Алонсо де Охеда прибыл в Севилью в конце 1498 года, первым делом он отправился навестить своего друга и покровителя, епископа Хуана де Фонсеку, королевского советника по делам Индий, и попросил его поддержать свой давний проект: организовать новую экспедицию за океан, чтобы доказать ошибочность теории, которую столь упорно отстаивал адмирал. На самом же деле достигли они вовсе не берегов Сипанго и Катая, а какого-то неизвестного прежде континента, и потому у испанской короны есть возможность дать ему имя, прибрать к рукам эти земли и править ими по своему усмотрению.

Фонсека, впрочем, к этой гипотезе отнесся с большой осторожностью; не потому, что слепо верил Колумбу, а просто не решался взвалить на свои плечи громадную ответственность, ведь для молодой нации, едва сбросившей многовековое иго мавританского господства, это означало приняться за нелегкую задачу создания империи за многие тысячи лиг от метрополии.

– Что нам действительно нужно, – сказал он, – так это безопасный путь в Азию, который позволил бы наладить торговлю и превратить нашу страну в мощную экономическую державу. Влезать же во всякие военные авантюры – значит вступить в конфликт с остальной Европой, что приведет к новой кровавой войне. Так что давай лучше мечтать о мире, который приведет нас к процветанию, чем о войне, которая отнимет последние силы и окончательно погубит.

– Думаю, что как раз наоборот, ваше преосвященство: мы должны оставить торговлю генуэзцам и венецианцам, уж они-то знают в ней толк, – несколько резко ответил Охеда. – А нашим делом, нравится нам это или нет, всегда было и будет оружие. В конец концов, не я, а Господь создал этот мир, и если он решил воздвигнуть на нашем пути континент – значит, для чего-то это было нужно.

– Ты действительно убежден, что это неизвестный континент?

– Лишь слепой или глухой может отрицать очевидное, – твердо ответил Охеда. – Все эти годы я расспрашивал жителей Эспаньолы и соседних островов, и все рассказы сводятся к одному: на юге лежит огромная знойная пустыня и высокие горы, покрытые джунглями; на западе вообще ничего нет, а на севере, за Кубой, простираются бескрайние степи, совершенно необитаемые. И никто никогда не слышал ни о Сипанго, ни о Великом хане.

– Королеве эта новость не понравится.

– Вассалу лучше показать свою преданность, принеся дурную весть, чем ложную.

– Но вице-король уверяет...

– Вице-король, вице-король! – сердито перебил Охеда. – Вице-король никогда не был настоящим вассалом, а всего лишь наемником, пусть и продавшимся за самую высокую цену. Если бы Лиссабон предоставил ему то, о чем он просил, то сейчас там были бы португальцы, а вовсе не мы. Его заботят лишь собственные интересы и претензии.

– Это похоже на измену, Алонсо.

– На измену? – удивился тот. – На измену кому, ваше преосвященство? Я никогда не присягал на верность Колумбу; я присягал лишь их величествам, и лишь перед ними несу ответственность за свои слова и поступки. Кстати, именно их интересы я сейчас и защищаю. Вот если бы я продолжал скрывать от них свои знания, это и было бы изменой.

– Кто еще тебя поддерживает?

– Все, кто знает эти места и у кого есть хотя бы капля мозгов. И в первую очередь, мастер Хуан де ла Коса, как вы и сами знаете, он превосходный моряк и великолепный картограф.

При одном упоминании о капитане из Сантоньи, и впрямь имеющего славу человека, лучше всех прочих знакомого с морями, епископ Фонсека успокоился, ведь как королевский советник он обязан был знать подробности о каждом участнике трудной и амбициозной морской экспедиции, в которую с излишней поспешностью бросилась нация, скованная из суровых кастильских и арагонских кабальеро, так мало знакомых с водной стихией.

– Ты из Куэнки, – прошептал он наконец, одновременно засовывая пятерню под рукав, чтобы поймать не дающую покоя блоху. – И твое мнение о морях и островах мало что значит, – с этими словами он откашлялся, как будто пересохло в горле. – Но меня интересует мнение Хуана де ла Косы. Почему он сам не явился сюда, чтобы всё объяснить?

– Потому что Колумб, угрожая огромным штрафом, и даже отрезать ему язык, заставил его подписать бумагу с заверениями, что берега Кубы – это якобы берега Сипанго. Тем не менее, когда они достигли северной оконечности Кубы и окончательно убедились, что это остров, а вовсе не азиатский континент, адмирал тут же отдал приказ повернуть назад. Как вы считаете, такое поведение логично для вице-короля, которому монархи оказали доверие?

– Возможно, у него были на то причины.

– Не может быть никаких причин, оправдывающих подобную ложь. А я вас уверяю, что более половины того, что он утверждает – именно ложь, и ничто другое.

– Алонсо!

– Монсеньор! – крошечный капитан преклонил колено и коснулся рукой большого распятия, на коленях перед которым его покровитель имел обыкновение проводить долгие часы. – Вы же крестили меня. И именно вы привили мне глубокую преданность Пресвятой Деве, дающую силы противостоять любым опасностям... Вы можете себе представить, чтобы я лгал перед ней? – с этими словами он вскочил на ноги и нетерпеливо зашагал по комнате – просторной, холодной и строго обставленной, как и все помещения во дворце епископа. – Португальцы, французы, голландцы, турки, венецианцы – все они, словно грифы-стервятники, готовы наброситься на земли Нового Света, а мы тем временем ими пренебрегаем. Мы готовы оставить единственный ключ, открывающий двери к богатствам Нового Света, в руках иностранца, который может продать его первому, кто больше заплатит. Допустим, король с королевой не желают понимать, что происходит, но вы же их главный советник. Так дайте же им совет, направьте на путь истинный!

– Где мастер Хуан де Коса?

– В Пуэрто-де-Санта-Мария.

Епископ Фонсека, научившийся разбираться в людях задолго до того, как надеть рясу, кивнул и сказал:

– Доставьте его ко мне.

Алонсо де Охеде не нужно было повторять дважды; в тот же день он взял одного из самых быстрых андалузских коней и помчался во весь опор по извилистой дороге вдоль Гвадалквивира и уже на следующий день добрался до тихого городка Пуэрто-де Санта-Мария, где жил его добрый друг капитан де Ла Коса.

Мастер Хуан де ла Коса встретил его с распростертыми объятиями: не зря же они провели на Эспаньоле столько дней вместе. Однако, узнав о причине визита, он повел себя сдержанно и даже суховато.

– Я дал слово адмиралу никогда не возвращаться к этому вопросу, – заявил он. – В конце концов, он – вице-король, и если он настаивает, что Куба – это Катай – значит, так и есть.

– Но вас ведь вынудили поклясться, разве не так?

– Тем не менее, я подписал этот документ. И как мне теперь отказаться от собственноручно подписанной клятвы?

– Я взываю к вашей чести кастильца, славного капитана и преданного вассала. Вы отдаете отчет в том, что поставлено на карту? И что мы можем потерять из-за ослиного упрямства одного единственного человека?

– Разумеется, я отдаю себе в этом отчет, – ответил Хуан де ла Коса. – Именно по этой причине я и решил держаться подальше от этих злополучных дел, – с этими словами он доверху наполнил два стакана легким белым вином, в котором никогда себе не отказывал, пребывая на берегу, и с горечью добавил: – А ведь как красиво все начиналось! Как мы мечтали служить на благо Кастилии! А закончилось грязной торговлей, где всех заботит лишь то, как бы потуже набить себе карманы, и я не желаю иметь к этому никакого отношения. Лучший корабль, каким я когда-либо правил, «Галантная Мария», навсегда остался на том берегу, и лишь смерть моего сына можно сравнить с той болью, какую я испытал, увидев, как его разбивают, чтобы построить злосчастный форт Рождества.

Он долго тянул вино из стакана, затем вытер рот рукой и вновь заговорил. Теперь в его голосе звучало еще больше безнадежной горечи:

– Я не хочу возвращаться к тому, что идет вразрез с моей совестью. Я моряк, а не придворный интриган.

– Так ведь и я никогда не был придворным интриганом, – напомнил Охеда. – Но считаю, что оставить судьбу этих земель и людей в руках тех, от кого она сейчас зависит, было бы самой настоящей изменой.

– Я уже слишком стар, чтобы воевать.

– Правда не стареет, и единственное, о чем я вас прошу, это рассказать правду.

– Но кого она интересует?

– Всех, – протянув руку, Охеда мягко коснулся плеча друга, не позволяя ему снова взяться за стакан. – Вы все равно не сможете утопить свою совесть в этом стакане: он слишком мал. Единственное, о чем я прошу, это отправиться со мной в Севилью и поговорить с епископом. Рассказать ему о том, что вы видели и чего не видели во время плавания. Этого будет достаточно.

– Вы так думаете? Вот что я скажу, как человек, все плавание простоявший на капитанском мостике рядом с адмиралом: никто не знает, что взбредет ему в голову в следующую секунду. Я был среди тех, кто оставался с ним рядом, когда он погрузился в странное оцепенение, и никто не верил, что он очнется. Он бредил на протяжении нескольких часов, и все это время я сидел рядом, и не солгу ни единым словом, если скажу, что смог понять его бред. Так что теперь я знаю его душу и все тайны, но с моей стороны было бы бесчестно использовать в своих целях то, что я услышал от человека, стоявшего на пороге смерти.

– Даже ради блага Кастилии?

– Кастилия может прожить и без этих тайн, а я не уверен, что смогу жить в мире с собственной совестью, если так поступлю.

– Так никто от вас и не требует выдавать тайны Колумба. Расскажите лишь о тех открытиях, которые вы сделали как лучший моряк среди северян.

– Только северян? – воскликнул тот, притворяясь донельзя оскорбленным. – Так вы считаете, что кто-то из андалузских пустобрехов или черномазых демонов с Майорки может со мной сравниться?

– Никто из них даже в подметки вам не годится, – последовал немедленный ответ. – Так мы едем?

Мастер Хуан де ла Коса печально кивнул в сторону женщины, развешивающей во дворе белье на веревке, протянутой меж двух высоких деревьев:

– Когда я вернулся из последнего плавания, то дал ей слово, что теперь останусь с ней навсегда, мы вместе встретим старость, и нас похоронят в одной могиле. Большую часть жизни она провела одна, пока я бороздил моря, не зная, вернусь ли когда-нибудь. Я не могу снова оставить ее одну, уплыв за океан.

– Но ведь Севилья достаточно близко, – возразил Охеда. – До нее всего пара часов верхом.

– Как будто вы не знаете, что Севилья – только начало нового долгого плавания.

– Никто не требует от вас пускаться в новое плавание.

Хуан де ла Коса задумчиво и с тоской улыбнулся.

– И правда, никто не требует, – он вновь как-то странно, почти загадочно посмотрел на собеседника. – Вот только я никогда не любил ездить верхом. Так что найдите для меня какую-нибудь повозку.

Не успели они войти в комнату, как епископ Фонсека велел своему протеже прогуляться по берегу реки, а сам долго беседовал с капитаном из Сантоньи, и хотя ни один из них так и не рассказал Охеде, о чем шла речь, в результате епископ отправил двух друзей к банкиру Хуаното Берарди. Тот интересовался экспедицией в Индии еще с тех пор, как испанские монархи в 1495 году объявили о свободе навигации по испанским морям.

Но когда в полдень следующего дня Алонсо де Охеда и Хуан де ла Коса постучались в дверь старинного особняка в квартале Триана, они не могли и представить, что время для визита, выбранное по воле случая, будет иметь такие важные последствия и положит начало одной из самых больших несправедливостей в истории.

Дверь открыл тощий тип с орлиным носом и смешным акцентом, где итальянские и французские слова смешивались с андалузским говором простонародья. Имена кабальеро у порога произвели на него огромное впечатление.

– Алонсо де Охеда и Хуан де ла Коса? – недоверчиво повторил он. – Это и правда вы?

Они озадаченно переглянулись.

– Надо полагать, что так, – с легкой насмешкой ответил Охеда. – Не думаю, чтобы кому-нибудь пришло в голову притворяться столь незначительными персонами.

Незнакомец, от которого исходил резкий и весьма характерный аромат жасмина, смешанный с запахом пота и несвежего рагу, пригласил их войти, церемонно доложив, что его светлости синьора Хуаното Берарди сейчас нет дома, но не будут ли гости столь любезны, согласившись подождать его возвращения в просторном патио, с кувшинчиком доброго вина или холодного лимонада?

– Вина, разумеется, – поспешил ответить Хуан де ла Коса. – Синьор Берарди скоро вернется?

– Это зависит от того, много ли сегодня клиентов у Хриплой Кармелы, – лукаво прищурился тот. – Если она свободна, хозяин, как правило, возвращается довольно скоро, но вот если занята – тогда совсем другое дело!

Он скрылся внутри огромного дома и вскоре вернулся с тремя кружками и бочонком, наполненным вожделенным напитком, после чего с воодушевлением заявил:

– Не стану лгать, если скажу, что в эту минуту я молю Бога, чтобы сегодня у Кармелы был удачный день, и хозяину подольше пришлось дожидаться своей очереди. Ведь разве иначе я мог бы надеяться провести время за стаканчиком вина и беседой со знаменитыми мореплавателями? – дружелюбно улыбнулся он. – Думаю, вы не слишком удивитесь, если я скажу, что моя страсть – путешествия и картография. Я знаю, в ваших глазах я – всего лишь скромный писарь важного банкира, но в моем сердце живет истинный космолог. Мечта всей моей жизни – продолжить ваше дело.

– Вы слишком много мечтаете, но могу поклясться, что эту мечту нетрудно воплотить, – не без иронии ответил мастер Хуан де ла Коса. – В порту полно кораблей, отправляющихся на все четыре стороны, и все ждут людей, готовых посмотреть мир.

– Никому не нужны ни картографы, страдающие морской болезнью, ни географы-книжники. Всем нужны грубые морские волки, способные тянуть канаты, а вовсе не мыслители.

– И в этом есть резон, потому что настоящая география познается именно на палубе.

– Простите, если я с вами не соглашусь, – с подчеркнутой любезностью ответил паренек, пахнущий жасмином и потом. – Но в некоторых случаях сторонний человек способен судить о вещах более непредвзято, чем тот, кто этим живет, и вполне может статься, что он сделает выводы, которые окажутся намного ближе к реальности, – хлебнув вина, он добавил: – Возьмите, к примеру, того же адмирала. Несомненно, он много повидал, однако, по моему скромному мнению, далеко не всегда делает правильные выводы из того, что увидел.

– О чем это вы? – вмешался заинтересованный Охеда.

– О его жутком упрямстве. Он утверждает, что достиг берегов Сипанго, в то время как все расчеты указывают, что он не преодолел и половины пути.

– Кто же так утверждает?

– Любой, кто способен поразмыслить над фактами. Поэтому мне интересно узнать ваше мнение. Вы-то сами верите, что достигли владений Великого хана?

Это был тот самый вечный вопрос, но писец Хуаното Берарди знал, как задать его (как и многие другие вопросы) с мастерством дипломата, и тут же высказал свою точку зрения, хоть и не вполне оригинальную, но по всему было ясно – он действительно страстно любит картографию и много чего изучил, по памяти цитировал целые параграфы из Птолемея и даже стал чертить на столе контуры малоизвестных островов, обмакнув палец в вино.

Беседа затянулась. По всей видимости, Хриплая Кармела была основательно занята, и банкиру пришлось долго ждать, пока она освободится. Так что, когда на пороге дома наконец-то появился дородный хозяин, уже совсем стемнело. Он страшно удивился, обнаружив, что его дворик превратили в своего рода таверну, где его секретарь ожесточенно спорит с двумя незнакомцами, успевшими опустошить два бочонка его лучшего амонтильядо.

– Что здесь происходит? – осведомился он. – Что за пьянка?

– Никакой пьянки, ваше превосходительство, – ответил секретарь. – Всего лишь обмен мнениями о диаметре Земли. Мы с этим кабальеро расходимся в оценке на три тысячи лиг.

– По поводу диаметра Земли? – удивился банкир – Да кого интересуют подобные глупости?

– Вас, – весело ответил нетрезвый Охеда, указывая на собеседника кружкой. – Чем он меньше, тем раньше мы вернемся с вашим грузом золота, гвоздики и корицы.

– Золота, гвоздики и корицы? – повторил толстяк Берарди, всерьез заинтересовавшись, потянулся за кружкой и сделал жадный глоток. – А кто говорит, что я их получу?

– Вы их получите, как только снарядите три корабля и отдадите их в мои руки.

– В чьи это ваши, можно поинтересоваться? Христофора Колумба, Алонсо, Ниньо, Хуана де ла Косы, Висенте Яньеса Пинсона или, может, Алонсо де Охеды?

– Ах! Так мы задели его за живое! – расхохотался Охеда, откинулся на спинку стула и чуть не свалился, сломав шею. – Вы произнесли мое имя последним. А тот, что пока колеблется – Хуан де ла Коса.

Толстяк, от которого слегка пахло жасмином, хотя теперь к этому аромату примешивался густой запах пачулей, как от дешевой шлюхи, похоже, на мгновение растерялся, но потом с удивительной легкостью поднял со стола кружку и оторопело спросил:

– Алонсо Охеда и Хуан де ла Коса? В самом деле?

– Да чтоб вас! – воскликнул Хуан де ла Коса, слегка запнувшись. – Да почему все твердят одно и то же? Мы что, такие важные шишки?

– Для меня – да. Вас прислал епископ?

– Он самый.

– Он сообщил вам мои условия?

– Лишь намекнул, что вас интересуют корабли, чтобы отправиться на поиски золота и специй в Индии. Это правда?

– Зависит от того, кто их поведет.

Алонсо де Охеда снова поднял кружку и показал ей на Хуана де ла Косу.

– Вас устроит лучший капитан этих морей?

Мастер Хуан де ла Коса изобразил потешный поклон с риском перекувырнуться через голову и шлепнуться на пол, а потом махнул рукой в сторону Охеды.

– В сопровождении самого храброго капитана королевской армии?

Предложение явно привело банкира в восторг, хотя его смущали обстоятельства, в которых оно было сделано, поскольку эти двое столько выпили, что находились на грани беспамятства.

Несмотря на это, он оседлал ближайший стул и переводил взгляд с одного нежданного гостя на другого, словно пытаясь определить, насколько их слова правдивы.

– Мне не нравится мысль вручить корабли пьяницам, – наконец заявил он.

– Я никогда не смешиваю воду и вино, – ответил Хуан де ла Коса и икнул. – На земле стакан вина часто спасает, но в море может погубить... – он поднял палец и хотел что-то добавить, но внезапно рухнул, как мешок, и громко захрапел.

Хуаното Берарди посмотрел на него с отвращением, потом повернулся к Охеде, который, похоже, вот вот готов был последовать за другом, отхлебнул вина и повернулся к писцу.

– Веспуччи! – сухо приказал он. – Устройте этих кабальеро в спальне для гостей, – потом он укоризненно ткнул пальцем в сторону пустых бочонков. – Кстати, Америго, второй – за ваш счет.

16

К утру левая нога воспалилась.

Сьенфуэгос попытался подняться, но тут же застонал от боли и снова рухнул, обливаясь холодным потом.

Ему потребовалось немало времени, чтобы взять себя в руки, прежде чем он наконец решился ощупать больное место и обнаружил, что царапина на пятке воспалилась, вся ступня отекла, а вместе с ней – и большая часть икры.

– Вот ведь черти зеленые! – выругался он. – Не хватало еще охрометь!

И он понимал, что это вопрос нешуточный, ведь любая инфекция посреди джунглей была опасней ягуара, анаконды или жутких мотилонов, потому что с ними хотя бы можно было бороться, если иметь мужество и оружие, а от неизвестного яда, проникшего в кровь, не существовало никакой защиты.

Лоб горел, а тело знобило.

Сьенфуэгос прополз несколько метров, пока не добрался до особого вида лианы. Он отсек от нее кусок и сунул в рот обрезанный конец, и в горло потекла свежая вода, искрясь, словно газированная. Таким образом ему удалось утолить жажду, ставшую почти невыносимой.

Под конец, придавив нескольких муравьев, ползавших по ногам, он прислонился к дереву и закрыл глаза в отчаянной попытке привести в порядок мысли.

Канарец старался вспомнить науку крошечного Папепака, как всегда делал, когда попадал в лесу в очередную передрягу, он убедился на собственном опыте, что Папепак был единственным существом на планете, способным найти ответ на мучивший его вопрос.

Царапина выглядела довольно удручающе; он сразу отказался от мысли прижечь рану, ведь это была не обычная рана, чтобы на нее подействовала очищающая сила огня, яд уже распространился по телу, подобно щупальцам осьминога.

– Вот дерьмо!

Туземец в свое время предупреждал его, что это несчастье рано или поздно случается почти с каждым из лесных обитателей, ибо никогда не знаешь, где может подстерегать это мерзкое колючее растение, с виду почти неотличимое от обычных кустов, чей едкий желтый сок вызывает болезненное и зловонное нагноение.

Да, Папепак предупреждал об этом, но вот говорил ли он, какое средство может помочь от подобной напасти?

Сьенфуэгос упал без сил и забылся глубоким сном.

Ему снилась Уголек.

Негритянка неустанно звала его, уговаривала присоединиться к ней в каком-то месте, где больше нет ни страха, ни голода, ни усталости, а есть лишь блаженный покой, где всё кажется далеким и не имеющим значение, и канарец умолял ее показать дорогу в это благодатное место, потому что уже устал от вечных скитаний.

Потом ему снилась Ингрид, казавшаяся каким-то далеким размытым пятном, а рядом с ней – мужчина, которого он не мог разглядеть, но чей силуэт казался на удивление знакомым; а под конец приснился его превосходительство адмирал Христофор Колумб, наблюдавший за ним с вечно недовольной и хмурой усмешкой.

Во сне он начал кричать, чем вконец озадачил нескольких обезьян, удивленно за ним наблюдавших. Однако, убедившись, что огромный волосатый зверь совершенно безопасен, они настолько осмелели, что даже устроились у него на плечах, собираясь поискать блох в рыжей гриве.

Когда новый приступ боли заставил его открыть глаза, солнце уже стояло в зените, и тут внезапное озарение заставило Сьенфуэгоса вспомнить о том чудесном средстве, о котором рассказывал его крошечный друг, когда однажды оцарапался об эту колючку.

Он огляделся и снова пополз, стиснув зубы и едва не завывая от боли, пока, наконец, не добрался до подножия столетнего тополя, где под грудой опавших листьев обнаружился заветный гриб, в котором так нуждался. Он осторожно снял с него шкурку, размял мякоть в кашицу и смешал ее с небольшим количеством глины, а потом нанес полученную массу на поверхность раны, которую затем накрыл сверху двумя большими листьями и крепко обмотал лианами.

После этого он снова свалился без сил.

Три долгих дня прошли в бесконечных страданиях, тоске и непреодолимом оцепенении, и в конце концов он пришел к выводу, что никогда не поправится.

Но странная мазь явно обладала чудодейственной силой, и вскоре он выздоровел после единственной в жизни болезни, хотя в итоге его разум слегка затуманился, и Сьенфуэгос брел, не разбирая дороги и позабыв об осторожности, в полнейшем безразличии к тому, что туземец или какой-нибудь зверь может довершить то, что не удалось лихорадке.

Он устал бороться за выживание ради любви к ждавшей его где-то далеко-далеко женщине, а превратился в существо, бредущее по лесу, не зная, какая судьба ему уготована.

Образ Ингрид, стоящей рядом с таинственным незнакомцем, показался Сьенфуэгосу настолько реальным, что с этой минуты он старался больше о ней не думать. Слишком много времени прошло с тех пор, да и негритянка, помнится, говорила, что ни одна женщина не станет ждать мужчину так долго.

Когда он понял, что больше не имеет никаких причин для возвращения на родину, его охватила глубокая апатия. Мысль о том, что он стал изгоем, который не может утешиться даже воспоминаниями о любимой женщине, крайне его удручала.

И он продолжил бесконечное путешествие по диким холмам, больше не беспокоясь о том, кто повстречается на пути. И неделю спустя, прихрамывая, наткнулся на лесной поляне на сморщенную и беззубую мумию, неподвижно, словно каменное изваяние, сидящую под деревом, будто она веками не сдвигалась с этого места.

Ее груди свисали до самого пупа, а сама она казалась обтянутым кожей скелетом с редкими пучками жестких волос, подрагивающими на сером, почти лысом черепе. Руки, похожие на крючья, заканчивались твердыми и острыми когтями, которые вполне могли выпустить человеку кишки – если бы, конечно, у столь хрупкого существа хватило бы для этого сил.

Несомненно, это создание принадлежало к женскому полу, о чем говорили ее уродливые отвислые груди, зато крошечные глазки искрились таким лукавством, что больно было смотреть.

– Иди сюда! – это было первое, что она сказала, едва увидев Сьенфуэгоса, говорила она на карибском диалекте, обильно разбавляя его словами из языка купригери. – Я тебя заждалась.

– Ты что, ждала меня?

– С тех пор как народилась луна.

– Ты ясновидящая?

– Акаригуа всё видит, всё слышит и всё может.

Канарец присел на корточки рядом с женщиной и оглядел ее с интересом.

– Ты колдунья? – спросил он и после молчания, явно означающего согласие, добавил: – Из мотилонов?

– Я родилась в племени чиригуано, но мотилоны взяли меня силой и подарили множество детей, а потом продали племени пемено. Те дали мне еще детей. Затем пемено вернули меня чиригуано, а те от меня отказались, – сказала она хрипловатым и низким голосом. – Теперь я не принадлежу ни к одному племени.

Сьенфуэгос многозначительно обвел руками вокруг и спросил:

– Мотилоны?

Старая мумия едва заметно кивнула.

– Мотилоны. Скоро ты умрешь.

– А ты?

– Я Акаригуа. Меня они боятся. Я прихожу и ухожу.

– Ясно... Старая колдунья ходит, где пожелает. Ты можешь мне помочь?

– С чего бы это? – небрежно ответила уродливая старуха. – Ты мне не сын и не внук. Из какого ты племени?

– Я с Гомеры.

Женщина с явным интересом осмотрела его с головы до пят, поскольку, вероятно, никогда в жизни не видела такого огромного и сильного человека, и в конце концов одобрительно кивнула.

– Должно быть, народ Гомеры высокий и сильный. Жаль, что я прежде никого из вас не знала. И где же вы обитаете?

– Далеко, за морем.

– В землях купригери? Или карибов? Или, может, пикабуэев? – допрашивала его старуха, а канарец лишь отрицательно качал головой на каждый вопрос. В конце концов она сплюнула зеленую жвачку – какую-то сушеную траву, которую она бесконечно перекатывала во рту при помощи четырех оставшихся зубов. Ее отвратительный рот напоминал черную топку очага, которая при этом постоянно сжимается и разжимается. – А впрочем, неважно! – заявила она. – Все они одинаковы, эти племена! Везде тебя заставляют работать и рожать, а когда ты им надоешь, продают... – она обвела рукой вокруг, словно хотела охватить этим жестом всю чащу, и добавила: – Теперь Акаригуа живет в сельве. Звери – ее лучшие друзья.

– И ты не боишься?

– Ни одно животное не причинит зла Акаригуа, которая может всё.

– Да ну! И голод тебя не мучает?

Она запустила острые, как бритва, когти внутрь длинной высушенной тыквы, которую носила за спиной, и показала кучу круглых широких листьев, ничем не отличающихся от всех прочих.

– С харепой Акаригуа не страшен ни голод, ни холод, ни жажда, ни усталость, и никакая хворь ее не возьмет... – с этими словами она закинула в рот очередную горсть своего снадобья и принялась жевать, двигая челюстями из стороны в сторону, словно старая коза. – Харепа – это дар, который боги посылают лишь избранным, а потому лишь избранные способны его отыскать.

– Чушь!

– Что ты сказал?

– Чушь! – убежденно повторил канарец. – Это слово из языка моего племени, означающее глупости. Не родился еще человек, способный на такое.

– То там, а то – здесь, – не сдавалась старуха. – Акаригуа не нуждается в другой пище.

– Да ты посмотри на себя! – воскликнул он. – У тебя даже волос почти не осталось, вон, кожа светится! А сама ты такая тощая, что сквозь игольное ушко пролезешь. Да на тебе и мяса почитай что и нет, в чем только душа держится! – он передернул плечами. – Не думаю, что ты меня поймешь, но ты – одно из самых удивительных созданий, какое мне довелось повидать, а ведь я уже достаточно насмотрелся на всякие диковинки. Ну ладно! – с этими словами он решительно поднялся на ноги и, помахав рукой, добавил: – Если я тебе больше не нужен, я пошел!

– Не выйдет.

– Почему это?

– Потому что ты теперь – раб Акаригуа.

Она произнесла это с такой легкостью и не шевельнув ни одним мускулом, что Сьенфуэгоса охватило неприятное предчувствие.

– Твой раб? – спросил он, пытаясь сдержать гнев. – Ты просто безумная старуха, которую я мог бы разорвать пополам одним движением руки. Если я брошу в тебя камнем, то он расплющит тебя о дерево.

– Возможно, но если ты не станешь рабом Акаригуа, то считай себя покойником.

– Ах вот как? И кто же меня убьет, ты своей магией?

Акаригуа, колдунья, что всё видит, всё слышит и всё может, покачала головой и снова плюнула под ноги Сьенфуэгосу зеленой слюной. Потом слегка кивнула головой в сторону леса.

– Они.

Сьенфуэгос обернулся, и хотя он уже знал сельву как свои пять пальцев, с трудом различил в чаще серые и почти невидимые фигуры, неподвижные, как деревья, тени теней во вселенной теней.

– Мотилоны?

– А кто ж еще? Это их территория.

Сьенфуэгос снова осознал, что бесполезно бежать или обороняться, и что это омерзительное существо, возможно, самое уродливое из существующих на земле, осталось его единственной надеждой сохранить жизнь, хотя и бессмысленную, и внутри у него настолько всё восстало при этой мысли, что он уже собрался броситься прямо в лапы смерти.

Однако в последний момент им овладел необъяснимый инстинкт самосохранения, и Сьенфуэгос возненавидел самого себя, когда спросил:

– Ты можешь меня спасти?

– Если станешь рабом Акаригуа.

– И что мне придется делать?

– Быть рабом Акаригуа, – только и ответила старуха.

– И что это значит?

– Во всем мне подчиняться, – улыбнулась она, обнажив зеленоватые десны. – Не бойся. Акаригуа слишком стара, чтобы думать о детях. Тебе просто придется ее носить.

– Носить тебя? – удивился канарец. – Забросить на плечо и носить?

– Или на спину... – снова улыбнулась старуха. – Ноги с трудом удерживают Акаригуа, а она не хочет всю оставшуюся жизнь просидеть на одном месте, – произнесла она уже другим тоном, почти ласковым. – Ты ее даже не заметишь, – добавила она. – Акаригуа весит так мало, а ты такой сильный.

Канарец махнул рукой в сторону чащи.

– А они? – поинтересовался он.

– Они боятся Акаригуа, потому что она может их проклясть, и тогда они умрут мучительной смертью.

– Это всего лишь суеверия.

– Это знаю я и знаешь ты, – заявила мерзкая старуха. – Но не они.

– Вот старая ведьма!

– А что еще мне остается, в мои-то года, да еще когда все отвергли? Так ты согласен?