Текст книги "История Франции т.1"

Автор книги: Альберт Манфред

Соавторы: Сергей Сказкин,С. Павлова,В. Загладин,В. Далин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)

7. Упадок монархии. Век просвещения[227]227
  Л. С. Г ордон


[Закрыть]

Регентство

Положение Франции ко дню смерти Людовика XIV (1 сентября 1715 г.) было крайне тяжелым: семьдесят два года его царствования истощили и измучили страну, поставили ее на грань банкротства, привели к упадку ее международного престижа. Поэтому все, в том числе и правящие круги королевства, чувствовали необходимость изменения политического курса, тем более что заново встал вопрос о власти. Новому королю, правнуку прежнего, Людовику XV, не было и шести лет; поэтому, по законам Франции, надлежало учредить регентство.

Вопреки специально оговоренной в завещании воле покойного короля, регентом был назначен дядя малолетнего Людовика герцог Филипп Орлеанский, сумевший обещаниями и интригами привлечь на свою сторону различные враждовавшие между собой придворные клики. Удачным ходом с его стороны было обещание возвратить парламентам отнятое Людовиком XIV право ремонстраций. Кроме того, он обещал расширить свой совет за счет привлечения старой родовитой аристократии, с одной стороны, и дворянства мантии, с другой; наконец, его известное религиозное вольнодумство служило гарантией прекращения преследований янсенистов, которым сочувствовало большинство магистратов. Так Филипп Орлеанский, привлекая на свою сторону одних, обманывая других, сбивая с толку третьих, легко получил поддержку всех заинтересованных сторон.

Следует отметить, что происшедшее в первые же дни регентства возвышение парижского Парламента, юрисдикция которого распространялась на треть территории страны, наложило отпечаток на всю историю Франции XVIII в.; в дальнейшем вплоть до начала Великой французской революции 1789 г. парламенты Парижа и провинций несколько раз становились центрами мощной оппозиции абсолютистскому правительству. Как огмечал Ф. Энгельс, судебное дворянство и вообще юристы «фактически тоже составляли привилегированное сословие и обладали в парламентах значительной силой, противостоявшей королевской власти; в своей политической деятельности они выступали как защитники учреждений, ограничивавших королевскую власть, и таким образом оказывались на стороне народа, но в качестве судей они были воплощением коррупции» Провозгласив себя хранителями законов и привилегий, парламенты на протяжении всего столетия противились любым, даже самым слабым, попыткам ввести хотя бы необходимейшие реформы. При этом, по иронии истории, эти упрямые консерваторы в глазах общественного мнения неоднократно сходили за защитников свободы: правительство было столь скомпрометировано, что народ сочувствовал любому сопротивлению властям.

С приходом Филиппа Орлеанского к власти во Франции началась новая глава в нисходящей эволюции монархии – время упадка, самодискредитации привилегированных сословий и кризиса абсолютизма, приведшее страну в конце концов к революции. В годы регентства «оба величества» (les Deux Majestes – правительство и церковь) равно дискредитировали себя в глазах страны. После длительного периода показного благочестия, насаждавшегося покойным королем и его морганатической супругой госпожой Ментенон, регентство ознаменовалось поразительным падением нравов: двор во главе с Филиппом Орлеанским и его дочерью, герцогиней Беррийской, почти афишировавшими свои пороки, подавал пример такого чудовищного распутства, что скоро стал «притчей во языцех» во всей Европе; при нем абсолютизм стал представлять собой открытое «зрелище гниения и распада»[228]228
  К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 1, стр. 88.


[Закрыть]. Примеру двора следовало высшее дворянство. Об оргиях распутства и преступлениях знати говорили вслух; поэтому не удивительна запись в дневнике парламентского адвоката Маре, отражающая взгляд просвещенного буржуа на дворянство: «Никогда благородное сословие Франции не было менее благородно, чем теперь» [229]229
  8 [M. Marais]. Journal et memoires He Mathieu Marais sur la Regence et le regne de Louie XV (1715–1737), v. I. Paris, 1863–1868, p. 281.


[Закрыть].

Утро. Гравюра Мальбёста по рис. Моро

Не менее скандальной была и внутренняя жизнь галликанской церкви: появление в 1713 г. папской буллы Unigenitus, направленной против янсенистов, привело к раздорам, даже почти к расколу среди духовенства и верующих, В церковные распри оказались втянуты правительство, сам регент, парламенты и общественное мнение страны. Споры молинистов (сторонников буллы) и янсенистов, отвергавших ее, лихорадили Францию на протяжении почти полстолетия: религиозная оппозиция превращалась в политическую, правительство несколько раз отправляло парламенты (целиком или отдельными палатами) в ссылку (в 1720, 1732, 1740 гг.), парламенты отказывались регистрировать королевские эдикты или регистрировали их только под прямым нажимом правительства, сопровождая регистрацию ремонтрансами и оговорками, сводившими значение этих эдиктов на нет.

В глазах Франции булла становилась знаменем церковной реакции и иезуитов; этого было достаточно для того, чтобы все объединились против буллы. Вокруг нее создается огромная анонимная литература: против ее сторонников публикуется множество памфлетов, сатирических брошюр и насмешливых куплетов, и общественное сочувствие позволяет авторам, типографам и уличным продавцам укрываться от преследования властей. Так, в течение десятилетий не удавалось обнаружить типографию оппозиционной янсенистской газетки, хотя она помещалась в дровяном складе на окраине Парижа. Поэтому нельзя считать преувеличением запись в дневнике д'Аржансона, сделанную им в 1731 г.: «Королевская власть потеряла значение, так как ей ни в чем не повинуются»[230]230
  [R. d'Argenson]. Journal et memoires du marquis d'Argenson. Paris, 1859. t. I, p. 82.


[Закрыть].

«Чудеса» янсенистского святого – дьякона Париса, кликушеские выходки его почитателей, бившихся в конвульсиях на его могиле, и «контрчудеса» выдвинутой иезуитами монахини с комическим именем Марии Алякок[231]231
  A la coque по-французски означает «всмятку».


[Закрыть] сделали все эти споры темой насмешливых песенок и в большой мере способствовали ослаблению религиозного чувства у французов[232]232
  См.: P. Barriet et F. Vermillet. L'Histoire de France par les chansons, 4 vols. Paris, 1955 t. Ill, p 154, 155.


[Закрыть].

Регент попытался маневрировать между иезуитами и янсенистами, но в результате уже к 1720 г. рассорился с Парламентом и даже направил несколько его членов в ссылку. Он вызвал недовольство финансистов, знати и церкви попытками облегчить налоговый гнет, ложившийся исключительно на низы третьего (податного) сословия, и как-то упорядочить налоговую и финансовую систему страны. Из доклада Буленвилье, поданного регенту, стало известно, что из 750 млн. ливров податей и налогов, уплачиваемых народом, в государственную казну поступает только 250 млн.[233]233
  A. Tocqueville. Histoire philosophique du regne de Louis XV. Paris, 1847. t. I. p. 90.


[Закрыть] При этом привилегированные сословия – церковники и дворянство – налогов почти не платили. В связи с этим вновь прибегли к системе «выжимания губок»: на многих откупщиков были наложены огромные штрафы (от которых откупились крупными взятками министрам и знатным особам), а некоторых выставили к позорному столбу, после чего отправили на галеры.

Одновременно регент обратился к шотландскому финансисту Джону Лоу, основавшему во Франции в 1716 г. частный банк (с правом выпуска банкнот). Банкир Лоу был теоретиком кредитной системы[234]234
  Им написан труд: J. Law. Considerations sur la numeraire et le credit. Edinburgh, 1710.


[Закрыть]: по его мнению, выпуск бумажных денег может возместить недостаток металлической монеты, а дешевый кредит, сам по себе обеспечивая циркуляцию денег и товаров, приводит благоденствие в страну. Эти теории пленили регента: в 1718 г. банк Лоу был преобразован в королевский, а сам он поставлен во главе Индийской компании, объединившей несколько прежних монополий и получившей исключительное право на всю заморскую торговлю Франции. В январе 1720 г. Лоу был назначен генеральным контролером финансов; его банк авансировал правительству 100 млн, ливров по неслыханно низкой цене – всего 3 %[235]235
  М. Marion. Histoire financiere de la France depuis 1715. Paris, 1927, p. 95.


[Закрыть]. В обществе начались ажиотаж и спекуляция акциями Индийской компании, сулившими огромные прибыли; при номинале в 500 ливров акции котировались по 18–20 тыс. ливров[236]236
  Ibid., 0.96.


[Закрыть].

Безудержная эмиссия банкнот и одновременно с этим – махинации откупщиков, стремившихся отстранить Лоу от контроля над финансами, вскоре привели к краху и банкротству банка. В декабре 1720 г. Лоу бежал из Франции; десятки тысяч людей оказались разорены. Правительство было вынуждено признать государственное банкротство; ликвидация дел банка и образовавшегося дефицита была поручена известным финансистам братьям Пари, нажившимся на этой операции дополнительно, а государственный долг Франции вырос на 625 млн. ливров. Следует отметить все же, что деятельность Лоу привела и к некоторым положительным результатам: толчок, данный ею капиталистическому развитию страны, вывел экономику Франции из того состояния застоя, в каком она пребывала в последние годы правления Людовика XIV.

Время Людовика XV

После смерти регента Филиппа Орлеанского в 1723 г. Францией стал править молодой король Людовик XV. Население Франции к тому времени возросло примерно до 18 млн. человек (по другим данным даже до 21 млн.). Историки отмечают, что, начиная с первой трети XVIII столетия, Франция пережила мощный демографический подъем[237]237
  E. Labrousse. La crise de l economie franyaise a la fin de l'Ancien Regime. Paris, 1944, p. 71.


[Закрыть], связанный со снижением смертности, благодаря чему к последней трети века население страны выросло до 25–27 млн. человек; из них привилегированные сословия насчитывали около 250 тыс. человек, остальные же составляли третье сословие. Не следует, однако, полагать, что все оно представляло собой равно бесправную массу: так, экономист первой трети XVIII в. Мелон в своей попытке демографического описания Франции отделяет финансистов и буржуа от земледельцев и ремесленников[238]238
  J. F. Melon. Essai politique sur le commerce. Paris, 1734. См «Economistea-financiers du XVIII^е siecle». Paris, 1851, p 747. u Sena с de Meilhan. Considerations sui les richesses et le luxe. Ainsteidam. 1789. p. 351, 332.


[Закрыть]. Финансисты, присосавшиеся к налоговой системе, отлично уживались с абсолютизмом, обеспечивавшим им их доходы: 40 генеральных откупщиков, а с ними 800 младших акционеров и директоров откупной системы получили за период с 1726 по 1754 г. 1132 млн. ливров, а по 1776 г. – 1720 млн. ливров. Генеральные откупщики Бернар и Монмартель «заработали» за это время по 30 млн. ливров каждый, трое других – по 10 млн. ливров, наименьший пай составил около полумиллиона[239]239
  Senac de Meilhan. Considerations sui les richesses et le luxe. Amsterdam. 1789. p. 351, 332.


[Закрыть].

Богатство и значение верхушки третьего сословия росли и другими путями. Возрастали доходы негоциантов: обороты колониальной торговли в 1716 г. составили 40 млн., а к 1756 г. – 204 млн. ливров.

В эти же самые годы в поисках дополнительных источников дохода абсолютистское правительство продолжало политику продажи должностей, т. е. фактически отчуждения власти по частям: в одном Лионе в 1745 г. правительство создало 150 должностей инспекторов шелковых мануфактур и продало их за 200 тыс. ливров. В 1758 г. операция была повторена и фиском получено 133 тыс. ливров. Купив наследственную должность, буржуа совершал восхождение по социальной лестнице и через некоторое время «одворянивался»; числясь формально орудием королевской власти и став бюрократом, он фактически оказывался независимым от нее, так как правительство никогда не имело средств выкупить у него эту должность.

Промышленность Франции в начале XVIII в. еще находилась на стадии мануфактуры, причем наибольшая ее часть приходилась на долю так называемой «рассеянной мануфактуры» – работы на дому со сдачей продукта мануфактуристу или скупщику. Но, кроме этого, существовали уже и централизованные мануфактуры типа предприятия Ван-Робэ в Абвиле, где под одной крышей работало 1200 прях. В Лионе «Grande fabrique» представляла собой несколько десятков предприятий; тысячи ткачей работали частью в хозяйских мастерских, большей частью же на дому. «Королевские мануфактуры», пользовавшиеся рядом привилегий, завоевали французским изделиям видное место в Европе. К. Маркс отмечает богатство и разнообразие французской продукции; он пишет, что во Франции «уже в первой половине XVIII столетия ткалось более 100 видов разнообразных шелковых материй»[240]240
  К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 23, стр. 366.


[Закрыть].

При росте мануфактур, при все возрастающих торговых связях между отдельными провинциями Франции внутренние таможни и неравномерное обложение отдельных провинций (наследие феодальной раздробленности) и жесточайшая регламентация (наследие меркантилистской опеки) мешали техническому и экономическому прогрессу, в котором была заинтересована вся страна, все ее третье сословие, вся нация, кроме привилегированных верхов. Вследствие этого по уровню промышленного развития Франция сильно отставала от Англии, вступившей во второй половине XVIII в. в стадию промышленной революции. Это отставание, почти незаметное в начале века, уже сильно сказывалось к его концу.

Так в 1789 г. в текстильной промышленности Франции работало 900 «дженни» (механических прядильных веретен), а в Англии их насчитывалось к этому времени 20 тыс.

Несмотря на все помехи, в XVIII в. во Франции наблюдается рост производства. Число привилегированных (королевских) мануфактур выросло со 135 в 1715 г. до 532 в 1789 г. В 1722 г. были освоены результаты исследований Реомюра по производству ковкого, чугуна, и семейство Вандель начинает в последней трети века главенствовать во французской металлургии. Параллельно этому начинают разрабатываться каменноугольные копи; близ селения Анзена около 1720 г. открыт каменный уголь, и уже в 1734 г. в Анзене начинается его добыча. Тогда же впервые во Франции была введена первая паровая машина для работы в копях[241]241
  Ф. В. Потемкин. К истории каменноугольной промышленности во Франции в первой половине XIX века. – «Из истории общественных движений и международных отношений. Сб. статей в память академика Евгения Викторовича Тарле». М., 1957, стр. 376; он же. Промышленная революция во Франции, т. I. М. 1971.


[Закрыть]; в 1757 г. в копях акционерного общества Анзена было занято 4 тыс. рабочих. К середине века относятся и первые опыты конструирования усовершенствованного ткацкого станка (Вокансон, 1747). Изделия мануфактур и ремесленников шелковых производств Лиона, руанских мастерских бархата, ковровщиков Парижа (гобелены) и Арраса широко вывозятся за пределы страны[242]242
  «Этот сектор, который вчера еще был только „мануфактурой“, уже превращается в „индустрию“ (см предисловие к книге: „1789. Les Francais ont Та parole. Cahiers des Etats Generaux, presentes par P. Goubert et M. Denis“». Paris, 1964, p. 13).


[Закрыть]. Рост производства потребовал иного транспорта: Франция покрывалась сетью дорог, среди которых было немало улучшенных. К концу правления Людовика XV в стране было построено 12 тыс. лье дорог, нуждавшихся, правда, в постоянном ремонте; современники жаловались на их чрезмерную, не оправданную реальными нуждами страны, широту. Требования заморской торговли побуждали к новым географическим открытиям и техническим усовершенствованиям: в 1734 г. Бугер публикует свою теорию кораблестроения, в 1748 г. Леруа создает хронометр, необходимый для точных наблюдений в открытом море. Открытия французских путешественников наводят ученых на смелую мысль произвести измерение Земли. Отсюда известные экспедиции Лакондамина (1735–1745) к экватору и Мопертюи (1734–1737) в Лапландию, давшие мощный толчок астрономическим знаниям эпохи.

На протяжении всего XVIII в. неуклонно росла внешняя торговля Франции: с 1714 по 1785 г. французский вывоз возрос в следующих размерах (в млн. ливров):

При таком размахе торговли особое значение приобретают порты Бордо, Нант и Марсель; в середине века крупным портом становится Гавр. Из колоний вывозят сахар, кофе, какао, ценные породы дерева, красильные и дубильные вещества, хлопок и кожи. Из этих товаров во Франции оседало не больше трети, остальное же, переработанное в продукты роскоши, отправляют в другие страны – от Испании до России. В колонии вывозятся солонина, мука, вино, ткани и рабы. Постоянные рейсы торговых судов идут по маршруту, называемому «треугольником»: от французского порта к Берегу Слоновой Кости в Африке за неграми, оттуда к берегам Америки, где их сбывают и грузятся колониальными товарами, и затем к Франции. О размахе этой торговли можно судить хотя бы по данным о денежных оборотах «треугольника» (с 27 млн. ливров в 1730 г. до 108 млн. ливров в 1790 г.) и по сведениям о росте кораблестроительной промышленности в порту Бордо, где было спущено в 1754 г. 14 кораблей общим водоизмещением 3640 тонн, в 1756 г. – 16 кораблей (3722 тонны) и в 1763 г. – 22 корабля общим водоизмещением 5240 тонн. И если в конце XVII в. на Антильских островах насчитывалось около 40 тыс. негров-рабов, то к 1789 г. их число достигло полумиллиона.

Этот путь экономического развития страны противопоставлял третье сословие двум первым. Но и внутри каждого из привилегированных сословий обнаруживаются расслоение и противоречия. Первое сословие королевства, духовенство, пользовалось огромными привилегиями и доходами. Церкви принадлежало около 10 % земель Франции, она была почти полностью освобождена от налогов, одна земельная рента приносила от 90 до 130 млн. ливров ежегодно и около 100–120 млн. ливров давала церкви «десятина», собираемая с прихожан. За вычетом так называемого «добровольного дара» в пользу казны, составлявшего от 3,5 млн. до 5 млн. ливров в год, остальное поступало в доход церкви.

Однако пользование этими доходами было очень неравномерно, наряду с богатейшими епископами (к 1789 г. их число составляло 139 человек, все они были выходцами из знатнейших дворянских семей, обладателями ежегодной ренты по 100–150 тыс. ливров) и со светскими аббатами, пользовавшимися доходами аббатств по милости короля, существовало еще низшее полуголодное духовенство, доходы которого не превышали (по статуту 1786 г.) 750, ливров в год для кюре и 300 ливров для викария. Зачастую реальная оплата сельского кюре и его викария была намного ниже этой условной суммы; поэтому часть кюре и викариев составляла подлинное церковное плебейство, вышедшее из народа, живущее с ним, разделявшее его взгляды, иллюзии и надежды.

Расслоение наблюдалось и во втором сословии Франции – дворянстве, владевшем около 20 % территории страны. Наряду с вельможами, жившими за счет пенсий двора (около 4000 человек) [243]243
  В 1778 г. на армию, флот, колонии и расходы министерства иностранных дел было израсходовано 125 млн. ливров, а на содержание королевского двора и пенсии придворным 52 млн. ливров (J. Ntcker. Compte rendu au Roi. Paris, 1781, p. 140).


[Закрыть], существовало так называемое «дворянство мантии» и «дворянство колокольни», состоявшее из одворянившихся буржуа, купивших или унаследовавших должность в бюрократическом аппарате королевства, и буржуа, купивших у разорившихся дворян поместья со всеми феодальными привилегиями. Наряду с ними существовало провинциальное дворянство, косное, отсталое, прозябавшее в своих полуразвалившихся замках и усадьбах, замкнувшееся в своей нищете. Ненавидимое крестьянами, презираемое вельможами, завидующее роскоши и блеску придворных, их доходам, извлекаемым из королевской казны, завидующее богатству буржуазии городов, которые та сумела накопить, провинциальное Дворянство, застыв в своем заскорузлом невежестве, со страхом и негодованием отвергало все новшества и искало спасения в возврате к старине. И если эти провинциальные дворяне больше всего боялись уронить свое «дворянское достоинство», занимаясь какой-нибудь полезной деятельностью, и предпочитали голодать, бедствовать, то высшее дворянство охотно вступало (непосредственно или через подставных лиц) в компании откупщиков, пополняя таким образом свой доходы[244]244
  О структуре французского дворянства XVIII в. см. в книге: F. L. Ford. Robe and Sword. The Regrouping of the French Aristocracy after Louis XIV. Harvard Univ. Press, 1953.


[Закрыть]. Характерно в этом отношении признание современника: «Во времена моей юности низшие должности откупной системы бывали вознаграждением лакеев. Ны не там больше вельмож, чем простолюдинов».

В городах намечались также конфликты, между мастерами цеха и их подмастерьями и учениками, Которых фактически все больше превращали в наемных рабочих, всячески ограничивая и затрудняя им доступ к званию самостоятельного мастера (в ряде цехов это звание давалось лишь по уплате большого, почти непосильного денежного взноса, в других оно стало передаваться лишь по наследству и т. п.). Во-вторых, назревал уже конфликт между наемными рабочими и работодателями. Мелочная опека над цехами, строжайшая регламентация цехового производства, затруднявшая внедрение новой, более прогрессивной техники, приводили к тому, что цехи все более теряли свое значение, отступая перед мануфактурой, в первую очередь перед «рассеянной мануфактурой». Но и большие централизованные мануфактуры оказывались опасными конкурентами для цеховых ремесленников, безуспешно пытавшихся бороться против их «нечестных» нерегламентированных изделий. Но остановить их роста они не могли.

А внутри мануфактур возрастала рознь между буржуа-предпринимателями и их рабочими. Королевская власть становилась на сторону буржуа: после лионской стачки 1744 г. несколько ткачей было повешено, других сослали на галеры. Вслед за тем буржуа, испуганные стачкой, добились от правительства принятия антирабочего закона, в котором содержался запрет «всем подмастерьям и рабочим собираться в сообщества под предлогом братства или иначе сговариваться между собой, чтобы обеспечивать друг другу работу у хозяев или уходить от них, а также каким бы то ни было образом мешать означенным хозяевам самим выбирать себе рабочих» [245]245
  Е. Levasseut. Histoire des classes ouvrieres et de I'industrie en France avant 1789, t. II. Paris, 1901, P 834.


[Закрыть].

Крестьянство составляло примерно 80 % населения Франции. После кратковременного облегчения его положения в годы регентства (снижение тальи, полное освобождение от налогов на шесть лет тех, кто осваивает заброшенные земли, повторный запрет продавать за недоимки сельскохозяйственный инвентарь и орудия труда) крестьяне вскоре встретились с новыми трудностями. Введенный еще при Людовике XIV эдикт о триаже позволял сеньорам присваивать треть земли, ранее принадлежавшей крестьянской общине; пользуясь поддержкой местной администрации, зависевшей от них, сеньоры при этом присваивали себе лучшие земли. Кроме того, земля, принадлежавшая лично свободным крестьянам, продолжала считаться инфеодализированной, т. е. ее владельцы были обязаны нести множество повинностей в пользу сеньора.

В конце XVII и в первой трети XVIII в. в связи с изгнанием гугенотов из Франции[246]246
  В 1724 г. Людовик XV опубликовал новый эдикт против протестантов, вызвав тем самым новую волну преследований и эмиграции.


[Закрыть] произошла значительная утечка капиталов за ее рубежи. Это вызвало повышение стоимости денег, т. е. падение цен, в том числе и на сельскохозяйственные продукты. Стремясь возместить снижение своих доходов, сеньоры усилили нажим на крестьян, восстанавливая всевозможные забытые повинности и зачастую сдавая их на откуп городским буржуа или местным крестьянским богатеям. Последнее в свою очередь способствовало все возрастающему классовому расслоению деревни.

Особенное раздражение крестьян вызывала сеньориальная привилегия охоты, согласно которой крестьянин не имел права убивать куропаток, кроликов или голубей, пожиравших его посевы, – дворянин же мог, охраняемый старинными «священными правами», скакать на лошади по его полям, топтать посевы, преследуя зверя; местами крестьянам запрещалось даже убирать урожай, пока не окрепнут птенцы куропаток, или возводить изгороди, чтобы не мешать скачке охотников[247]247
  См выписки из крестьянских наказов 1789 г., привел. иные в книге: «1789. Les Fianyais ont ia paioie…», p 91–94.


[Закрыть]. При этом право охоты было не только феодальным пережитком, но представляло собой добавочный – и порой значительный – источник дворянского дохода[248]248
  С. Lefebvre. Etudes orleanaises, t. I. Paris, 1962, p 69.


[Закрыть].

Нажим на крестьян не прекратился и после 1730 г., когда цены перестали падать. Дворяне стремились выжать из крестьян все платежи. Если же они продавали свои земли буржуа, желающим одворяниться, и уступали им свои сеньориальные права, то новые хозяева жестоко взыскивали с крестьян все недоимки, чтобы возместить свои затраты. По мере роста ценности денег этот нажим все усиливался. Так, в 1767 г. королевский эдикт разрешил ввести огораживание земель; в преамбуле это объяснялось необходимостью улучшения земледелия, но фактически лишало беднейших крестьян права выпаса их скота на скошенных участках. Поэтому многие историки называют вторую половину века, 1750–1789 гг., периодом феодальной реакции в стране[249]249
  См.: H. M. Лукин. Избр. труды, т. I. М., 1960. стр. 178–195.


[Закрыть].

В 1737 г. в связи с ростом внутренних рынков и потребностью в улучшенных дорогах генеральный контролер Орри возложил на крестьянство новую повинность – дорожную: ей подлежали все крестьяне – мужчины в возрасте от 12 до 70 лет и женщины до 60; при недостатке мужчин община могла заменить их женщинами из расчета две за одного. Поскольку правительство поощряло интендантов и их субделегатов к ускорению и удешевлению работ, они заставляли крестьян покидать свои хижины на срок до 30 дней в году. Лишь постепенно установилась повсеместная норма в 12 рабочих дней в год для работника и его рабочего скота. За отказ участвовать в выполнении работ и укрывательство тягла сельские общины карались штрафами и постоем отрядов конной стражи. И все же историки приводят случаи массового сопротивления этой повинности; так отмечается, что в Барсюр-Об (Бургундия) в 1771 г. насчитывалось 408 ослушников эдикту [250]250
  A. Babeau. Le Village sous l'Ancien Regime. Paris, 1879, p. 254.


[Закрыть]. Лишь во время короткого министерства Тюрго дорожная повинность была временно отменена, но установлена затем вновь (с правом откупиться от нее). В 1787 г. был выпущен эдикт, повсеместно заменивший натуральную дорожную повинность новым налогом. Но крестьяне, и без того разоряемые все возрастающими налогами в пользу фиска и поборами в пользу сеньоров, не были рады этой замене.

Особенно тяжело ложилась на крестьянство неравномерность налогового обложения: сбор тальи был возложен на местную администрацию. Интенданты и их субделегаты налагали талью на общины по своему усмотрению: богатая (по их мнению) община должна была платить больше, бедная – меньше; внутри общины талья распределялась не менее произвольно. Поэтому для крестьянина показаться зажиточным зачастую означало полное разорение, ибо откупные приставы уводили за недоимки скот, увозили остатки зерна, уносили из хижины всю жалкую утварь.

Не меньше донимали крестьян «стрелки габели», соляные надсмотрщики, врывавшиеся в дома в поисках контрабандной соли; контрабандной считалась даже просто соль хорошего качества, так как откупщики, пользуясь монополией, зачастую засоряли соль примесями, чтобы повысить свои доходы. Известны и случаи преднамеренного отравления соли, отпускаемой для технических целей (засолка кожи и т. п.), чтобы потребители не воспользовались дешевым продуктом. Для целей надзора содержались огромные отряды ненавистных народу «габелеров»; ежегодно в тюрьмах Франции содержалось не меньше 2–3 тыс. нарушителей соляной монополии, ожидавших приговора к казни или галерам[251]251
  не революции XVIII в. – «Европа в новое и новейшее время». М., 1966.


[Закрыть].

Сохранилось письмо епископа Масильона, отправленное им в 1740 г. из Клермона в провинции Овернь министру Людовика XV Флери. В этом письме мы читаем: «Народ в наших деревнях живет в чудовищной нищете, не имея ни постели, ни утвари. Большинству около полугода не хватает их единственной пищи – ячменного или овсяного хлеба, в котором они вынуждены отказывать себе и своим детям, чтобы иметь, чем оплачивать налоги… Негры наших островов бесконечно более счастливы, так как за работу их кормят и одевают с женами и детьми, тогда как наши крестьяне, самые трудолюбивые во всем королевстве, при самом упорном труде не могут обеспечить хлебом себя и свои семьи и уплатить причитающиеся с них взносы. Если в этой провинции находятся интенданты, говорящие иным языком, это значит, что они пожертвовали истиной и своей совестью ради презренной карьеры» ²⁹. Не во всех провинциях, однако, положение было столь катастрофическим: если в Пикардии четыре пятых крестьян не имеют лошадей ³⁰ (но все же владеют третью земли), то Фландрия или Лангедок считаются гораздо зажиточней.

Усиливается классовое расслоение деревни, в которой выделяется, с одной стороны, прослойка крепких фермеров, покупающих или арендующих земли разоряющихся сеньоров или даже перекупающих их от временного владельца – буржуа, и, с другой, значительно большая масса парцеллярных крестьян и совсем безземельных батраков. Многие из них пытались укрепить свой нищенский бюджет работой на «рассеянной мануфактуре», другие становились рабочими-сезонниками, уходя в города или оседая на местных бумажных мельницах, росших в связи с развитием книгопечатания в стране. И если у рабочих-горожан, занятых на централизованных мануфактурах, оставалась еще надежда на поддержку тайного, хотя бы запретного, союза, то в еще более жалком положении оказывались крестьяне-рабочие рассеянных мануфактур: работая поодиночке или всей семьей у себя дома, отданные во власть предпринимателя-скупщика, они прирабатывали гроши, позволявшие им как-то существовать после уплаты королевских налогов и сеньориальных поборов, и еще почитали себя счастливыми, что, кроме нищенского земельного надела, в их собственности имеется станок.

Реальная заработная плата (при которой на хлеб расходуется до 50 %, а на питание в целом до двух третей заработка) падала на протяжении всего столетия: с периода 1726–1741 гг. по 1771–1789 гг. прожиточный минимум возрос на 56 %; за то же время денежная заработная плата выросла на 17 %, т. е. реальная заработная плата снизилась за полстолетие в среднем на 24 %[252]252
  С. Е. Labrousse. Esquisse du mouvement des prix et des revenue en France au XVIII e siecle. Paris, 1933, t. I, p. 147; t. II, p. 492–610.


[Закрыть]. Резюмируя положение, французские историки пишут: «Когда цены поднимаются наполовину, прибыль удваивается, а заработная плата скромно возрастает на четверть. Экономический и социальный XVIII век целиком укладывается в эти три цифры: трудящимся – крохи со стола экспансии, держателям земельной ренты – непомерные прибыли»[253]253
  «1789. Les Frangais ont la parole»…, p. 19.


[Закрыть].

Поэтому пришедшие в города разнорабочие без специальности, прозванные современниками gagne-deniers («зарабатывающие гроши»), рабочие бумажных мельниц и даже кустари-надомники представляли собой постоянный источник беспокойства для королевской администрации как самые необеспеченные и вследствие этого самые бунтовщические слои населения. И если, по словам крупного французского историка Марка Блока, «сельское восстание представляется столь же неотделимым от сеньориального порядка, как забастовка от крупного капиталистического предприятия»[254]254
  M. Блок. Характерные черты французской аграрной истории. М., 1957, стр. 230.


[Закрыть], то XVIII в. являет переходную картину, сочетая вспышки бунтов с первыми попытками самоорганизации рабочего класса и первыми стачками. Антисеньориальные бунты при этом сливаются с голодными бунтами в деревнях и городах, когда городские низы и крестьянская беднота захватывают хлеб, устанавливают на него «справедливую» цену и пускают его в продажу населению[255]255
  А. И. Коробочко. Из истории социальных движений во Франции в первой половине XVIII в. – «Французский ежегодник. 1965». М., 1966.


[Закрыть]. Современник-мемуарист отметил бунт прядильщиц-надомниц (Руан, 1752), протестовавших против снижения цен на пряжу, поддержанный всеми рабочими города[256]256
  E. -F. Barbier. Chronique de la Regence et du regne de Louis XV (1718–1763)…, Paris, 1857, v. V, p. 212, 213.


[Закрыть]. Появляются сведения о рабочих стачках, в первую очередь среди рабочих бумажных мельниц (1750, 1772) в той же несчастной голодающей Оверни[257]257
  С. А. Лотте. «Республиканское сословие» (из истории французского предпролетариата XVIII в.). – «Французский ежегодник. 1960». М., 1961.


[Закрыть]. И крайне характерным показателем настроения народных масс является то, что в течение всего XVIII в. во Франции держалась и получила особое распространение в 70-х годах легенда о так называемом «голодном заговоре» короля, правительства и аристократов против народа[258]258
  См. материалы о «деле» распространителя этой легенды, узнике Бастилии с 1765 по 1789 г., в книге: L. Say. Turgot. Paris, 1887, p. 99–101.


[Закрыть].

К середине века народные выступления стремительно нарастают. 1747–1748 гг. выдались неурожайными. И в селах, и в городах крестьяне, рабочие, беднота испытывали величайшую нужду. Доведенные до отчаяния люди брались за вилы и топоры. То здесь, то там, в разных концах королевства вспыхивали народные восстания. Огонь народных мятежей, перекидываясь по всей стране, подошел к Парижу. В 1750 г. столица оказалась также втянутой в водоворот событий. На улицах начались вооруженные выступления бедноты, с трудом подавляемые королевскими войсками. Был момент – в середине года, когда казалось, что королевская власть не сможет устоять – она будет снесена половодьем народного негодования.

Но час крушения феодально-абсолютистской монархии еще не пришел. С помощью верной ей армии монархия подавила народные выступления. Но внутренняя гнилостность режима, его историческая обреченность становились все очевидней. «Мы приходим к последнему периоду упадка», – писал в июне 1758 г. видный правительственный чиновник аббат де Берни, и это слово «упадок» (decadence) вскоре стало одним из самых распространенных, когда речь заходила о положении в королевстве.