Текст книги "Совы на тарелках"

Автор книги: Алан Гарнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

15

Услыхав крики и дребезжание тачки, Элисон скатилась с постели, подбежала к окну. Она узнала голос Роджера, но его самого видно не было. Гвин катил тачку в направлении конюшни.

Солнце нагрело подоконник. Элисон положила руки на теплое дерево, прижалась лбом к стеклу. За окном, на некотором расстоянии от нее, морщилась и сверкала вода в каменном водоеме для рыбы. Вокруг чуть колыхались длинные ажурные листья папоротника.

Элисон казалось, что она видит свое отражение в водоеме. Свое и всего дома. Но слишком яркие солнечные лучи поглотили очертания дома, осталось только ее лицо… Светлые волосы…

Я и здесь, и там, думала Элисон. Как интересно. Какая же из них я? Истинная? Возможно, та, что в водоеме?.. Или не в водоеме, а в оконном стекле?..

Из дверей конюшни вышел Гвин. Он шел сгорбившись, подняв плечи, поддевая ногой все подряд камешки на дороге. Потом уселся на край водоема, рядом с отражением Элисон. Похоже, он видел ее там, в воде.

Я сейчас здесь, а он там, подумала у окошка Элисон. Или, может, мы оба там, вместе… Может быть, там я настоящая, а тут мое отражение? И мы сейчас разговариваем там друг с другом…

– Эй, Гвин! Привет! – кажется, крикнула она… Какая из двух?

Он не ответил. Он протянул руку к воде, коснулся ее волос, и сразу на месте лица все стало белым и золотистым, и Элисон поняла, что она стоит здесь, у окна, только здесь, и щеке стало немного больно, так сильно прижимала она ее к оконной раме.

– Гвин! – кажется, позвала она его опять.

Он поднял голову. Он не ожидал увидеть ее сейчас. Ему было не до нее: он продолжал бороться со своей злобой. Борьба началась давно – еще когда он толкал тачку к мусорной куче.

Вид подернутой золотистой рябью воды немного успокоил его… Так бы сидеть тут и сидеть…

Прозвучал гонг ко второму завтраку. Элисон поспешила вниз, Гвин медленно отправился на кухню, чтобы помочь матери.

– Где ты был? – спросила та, вернувшись из столовой, куда относила первое блюдо. – Мистер Брэдли спрашивал про тебя.

– Я размышлял, куда бы лучше врезать его сыну и наследнику, – ответил Гвин.

– За что?

– Это наше личное.

– Ты ударил его?

– Пока нет. Отец помешал.

– Очень жаль.

Мать понесла в столовую поднос с нарезанным сыром.

Гвин с некоторым удивлением посмотрел ей вслед: матери тоже хочется кого-то огреть? Занятно.

Он начал мыть посуду, ставить ее в сушилку. Потом в голову пришла дерзкая мысль, Даже руки зачесались… Ох, надо бы сделать! Только тихой осторожно. Назло всем!..

Он помнил, что видел их в разных комнатах. Всего, кажется, пять коробок. Если взять по две… ну, по три штуки из каждой, никто ничего не заметит. А у матери будет зато вдоволь курева. Когда еще он сходит в магазин!.. И денег мало…

Он вытер руки. Начать он решил с гостиной. Там стояла большая коробка, набитая доверху – наверно, штук сто сигарет. Он взял фазу десяток, но решил, что это перебор, и положил половину обратно. Потом пошел в переднюю, там он обнаружил целых две коробки – одна почти пустая, оттуда он не взял ничего, из второй вынул три штуки.

Злость не проходила… Взять еще, что ли? Да, пожалуй. Но где могут быть другие коробки или пачки?

Из кухни послышался звон посуды, Гвин поспешил туда. Нужно было вымыть ножи и вилки, а потом кофейные чашки.

Когда мать вышла снова, он положил десять сигарет в ящик кухонного шкафа, в ее почти пустую пачку… Кажется, теперь ты немного успокоился? – спросил он самого себя. Но ничего себе не ответил…

– Мам, – сказал он, когда мать опять появилась на кухне, – прости, что я так говорил с тобой вчера вечером. Насчет твоего аспирина… И насчет курева… Я купил тебе подарок… Вот, сигареты. Не такие, как ты всегда куришь, а лучше. Положил к тебе в пачку… Возьми, мама.

– Спасибо, сынок… – Нэнси закурила. – Мм, хорошие… Откуда у тебя деньга?

– Я откладывал немножко.

– Когда же ты успел сбегать в магазин?

– Мам, – сказал Гвин, не отвечая на вопрос, – а если бы я врезал Роджеру, нас бы уволили, да?

– Не знаю. Смотря как сильно ударил.

– А ты не была бы против?

– Я?

Мать улыбнулась.

– «Где мои снимочки?» – очень похоже передразнила она Роджера. – «Кто снял их со стола? Вы не имели никакого права!.. Без моего разрешения!..» Это все он кричал. А сам весь стол заляпал, который я только что драила, как не знаю кто… А после этот начал шелестеть своими фунтовыми бумажками.

– Кто, мама?

– Этот… мистер Дерьмистер.

– Брэдли?

– Да. «Лорд третий сорт»! Он даже не джентльмен.

– Откуда ты знаешь?

– Есть много способов отличить, – сказала Нэнси. – Когда он стал размахивать кошельком, я сразу поняла… Нет, джентльмен поступил бы по-другому. У джентльмена на первом месте слова, а не деньги. И вообще, будь на небесах справедливость, другие люди ходили бы здесь с чековыми книжками в карманах!.. И еще насчет джентльменов, сынок… Вот я положу перед тобой нож и вилку и посмотрю, как ты справишься с грушей!

– С грушей, мама?

Гвин не переставал удивляться.

– Только настоящий джентльмен может правильно есть грушу, – уверенно сказала Нэнси. – А этот… сразу уронил ее на пол… когда я подала ему нож и вилку,

– Так было? – спросил Гвин. – А что потом?

– Потом Элисон подняла.

– А сама?

– Сама ела рукой, но, голову на отруб, она знает, как их надо есть, а он – нет. Только корчит из себя джентльмена.

Нэнси затянулась сигаретой, глаза ее сузились. Гвин больше не спрашивал ни о чем. Он знал привычку матери говорить порою о таких вещах, о которых она могла знать только из книжек, если бы их читала. В эти минуты она как бы жила воспоминаниями о своем прошлом, которого никогда не было и не могло быть.

– Да, – сказала снова Нэнси, на этот раз задумчиво. – Если бы все было по справедливости, совсем не у тех были бы сейчас дома и чековые книжки… Мой Бертрам умел есть грушу, как надо.

Гвин задержал дыхание, стараясь не шевелиться. Он ждал, чтобы мать продолжила, но та молча смотрела на печку и на стену позади.

– Ну, мам…

– Что, сынок?

Она словно очнулась ото сна.

– Нет, ничего.

– Ты уже все сделал?

– А что еще?

– Как насчет той дверцы для люка?

– Порядок, мама. Гув сделал, а я присобачил ее еще утром, когда Элисон встала.

– Покажи мне.

– Пожалуйста, если не веришь.

Они поднялись наверх, Элисон в комнате не было.

– Довольна? – спросил Гвин. – Я привернул как следует. Длинными шурупами. Медными.

– Правильно, молодец. – Нэнси присела на кровать, оперлась на металлические стойки, положила голову на руки. – Медные шурупы хороши для крышки гроба.

– Правда, мам?

– Ты ничего не знаешь, сын… Эти тарелки были для нижнего ящика моего шкафа… – Опять она смотрела куда-то в глубь себя, с помощью собственных рентгеновских лучей. – Не то что мне так уж нужен был этот ящик, но он сказал… «Пускай они будут для нижнего ящика, – сказал он, – и не важно, как они выглядят…» Мой Бертрам не очень обращал внимание на подобные вещи… «Мы должны с тобой пожениться…» Да… Так он говорил… «Плевать на них, – говорил он. – Если им не нравится, пусть делают, чего хотят…» Но он не знал, что они могут сделать… Он не знал…

– А что, мама?

– Была бы на небесах справедливость, – в третий раз за этот день сказала Нэнси, – я бы сидела сейчас в столовой и жаловалась, что картофель немного остыл… Я, не они… Он не знал, что они все могут сделать…

– Что же, мама?

– Этот ревнивый идиот… который там… – сказала Нэнси. – Этот ненормальный кретин… О, конечно, то был несчастный случай… а как же?.. – Она поднялась с кровати, подошла к окну, выбросила окурок наружу. – Но разве кто помог мне, когда я осталась в беде?.. Одна… Когда потеряла моего Бертрама… Ни одного гроша я от них не видела…

16

Роджер снова устанавливал треножник фотоаппарата на берегу реки. Элисон сидела в тени, под камнем Гронва, возле зарослей густо разросшегося лабазника. Клайв стоял в воде с удочкой в руках.

– Неправда, – говорила Элисон. – Гвин не мог этого сделать. Я знаю, он с характером, но он никогда бы не испортил картину со злости.

– Ты так уверена? – спросил Роджер. – Значит, не видела его, когда он разозлится. Готов на все. Такие, как он…

– Ладно тебе. Собираешься весь день щелкать этой штукой? Я хочу подняться на гору.

– Тебя не интересуют мои снимки, и не надо.

– Здесь душно, – сказала Элисон. – От этих цветов идет какой-то чихательный газ. Все время щекочет в носу. Там наверху наверняка ветер.

– Если не растаешь по дороге.

– Хватит вам пререкаться, – вмешался Клайв. – Немудрено, что у меня совсем не клюет.

– Я пойду на гору, Клайв, – сказала Элисон. – А Роджер пускай тратит время на снимки.

– Что ж, как говорится, у каждого свои причуды,

– Хочу подняться по торфяной дороге, – сказала Элисон. – Отсюда ее не очень видно, она вьется змейкой вон по тому краю. Здесь раньше нарезали торф и везли вниз на санках. Даже летом.

– В самом деле? – удивился Клайв.

– Да. У них были лошади. Этим занимались четыре дня в году.

– Откуда ты знаешь? – спросил Роджер.

– Я же тут не в первый раз, как ты, – сказала Элисон. – Ездила сюда всю жизнь.

– И ни разу еще не была на знаменитой торфяной дороге? Тогда торопись, пока она совсем не заросла. Вперед!

– Не надо так кричать, – сказал Клайв. – Если хочешь идти, Эли, то иди. Только не сворачивай с нее никуда в сторону. Мало ли что может быть.

– А ты не пойдешь, Клайв? – спросила Элисон.

– После такого количества остывшей картошки, которой нас накормила Нэнси? Ни за что! И потом, хотя рыба пока не клюет, не думаю, чтобы вся она отправилась на гору…

Элисон пошла сначала берегом реки до впадавшего в нее ручья, где и брала начало торфяная дорога. Потом стала подниматься вверх, между рядами кустарника, мимо каменного амбара, по склону, на котором паслись овцы. Потом ручей остался внизу, а Элисон поднималась все выше и выше. Поля тоже скоро оказались намного ниже дороги, по которой она продолжала идти – среди густо разросшегося папоротника и цветущего боярышника.

Она шла по торфяной дороге, больше похожей теперь на тропинку, и подходила уже к повороту, который видела с берега реки. Роджер и Клайв казались отсюда просто цветными пятнышками, а потом и они, и дом совсем исчезли из вида – когда она обогнула выступ горы.

Она остановилась передохнуть. Было очень жарко. Под ногами тускло блестели куски сланца. Торфяная дорога продолжала уходить вверх.

Теперь, когда их дом не был виден, она остро ощутила одиночество, и ей стало страшно.

«Копченая селедка», вспомнила она.

Да, да… Копченая, копченая, копченая селедка!..

Сделалось и правда легче. Могла уже о чем-то думать.

Например, о том, что здесь ничего не изменилось. Скалы, папоротник… Так было тысячу лет назад… Копченая селедка…

Она подумала, что надо вернуться… Нет, не глупи! Уж если пошла, нужно дойти до самой вершины, откуда можно увидеть всю долину. И овец с пятнами краски на шерсти. Теперь модно так помечать их. Помечать… Отмечать… Копченая селедка…

Элисон окинула взглядом окружавшие ее скалы – все с морозными следами сланца на боках… Что-то показалось там, на склоне… Это не овца… Сейчас уже нет ничего. Может, ей померещилось?..

Она вскрикнула. На тропинке, по которой она сюда пришла, захрустели камни, из-за скалы появилась освещенная солнцем фигура.

– Не бойся, это я.

– Ой, Гвин!

Он тяжело дышал: видно, шел быстро.

– А кто же еще? Ожидала всадников в доспехах, с луком и стрелами?

– Почти. – Она рассмеялась. – Я жуткая трусиха.

– Правильно. Но зато неплохой скалолаз.

– Откуда ты узнал, что я здесь?

– Догадался… Просто увидел, как ты поднимаешься вдоль ручья, и решил обогнать. – Он нагнулся, вырвал пучок мха, приложил к лицу, сделав себе сначала усы, потом бороду. – А вообще, я поднимаюсь сюда каждый день, вместо зарядки, – сказал он. – А по воскресеньям два раза.

– Ладно тебе. Гвин, мы не должны…

– Что не должны?

– Так разговаривать.

– Как?

– Вообще разговаривать.

Теперь он сделал из мха бакенбарды.

– Почему же? Ты разве заразная? У тебя, может, чума?

– Ты ведь знаешь, мама запретила мне.

Гвин обвел глазами скалы, медленно, словно хотел все их сосчитать – по эту и по другую сторону долины. Потом посмотрел вверх.

– А где она, твоя мать? – сказал он. – Я что-то не вижу ее.

– Гвин! Я иду домой.

– Иди. Я с тобою.

– Не надо.

– Почему?

– Пожалуйста, не надо! Чего ты хочешь?

– Сказать?.. Хочу, чтобы ты была самою собой. Хотя бы иногда. Для разнообразия. Это, конечно, трудней, чем взобраться на гору.

– Мама разозлится, если увидит нас вместе. Я не хочу скандалов. Не хочу ее расстраивать. Ей и так…

– Это старинный девиз вашей семьи? Не расстраивать желудок, не расстраивать маму.

– Не смей так разговаривать!

Элисон топнула ногой.

– Только вам не удается ни то ни другое, – продолжал Гвин. – И твоя мать все равно будет расстраиваться – не сегодня, так завтра или послезавтра. Каждый день приносит что-нибудь… А твой отчим будет стараться оградить ее от моей матери. Моя старуха у него как бельмо на глазу… Но ничего не получится, пока мы здесь.

– Почему вы так злитесь на людей?

– Ты имеешь в виду мою мать? Больше всего она злится на меня.

– Неправда.

– Много ты знаешь! – сказал Гвин. – Вот ответь, например, что ты будешь делать после школы?

– Мама хочет, чтобы я на год уехала за границу.

– А ты что хочешь?

– Не знаю. Хочу за границу.

– А потом? Сидеть дома и выращивать цветочки для мамочки?

– Почему нет?

– А Роджер?

– Он войдет в дело с отцом. Так я думаю.

– Все на мази. Как по укатанной дорожке, – сказал Гвин.

– А что здесь плохого?

– Ничего. Ничего плохого. Я не осуждаю вас. Просто…

– Гвин! Почему ты заговорил об этом? А ты что будешь?.. Чего-нибудь особенное придумал?

Гвин молчал.

– Гвин!

– Что?

– Я серьезно спрашиваю.

– В городе, – сказал Гвин, – они считают, что я должен продолжать.

– Что продолжать?

– Учиться.

– Могу представить, – сказала Элисон. – Лет через тридцать ты будешь профессором валлийского языка!

– Никем я не буду! Мне нужно уехать отсюда. Здесь ничего нет, кроме овец.

– Я думаю, эти места много значат для тебя, – сказала Элисон.

– Они значат. Но сыт этим не будешь.

– И что же ты собираешься делать?

– В данный момент единственное, что мне светит, попасть через несколько месяцев за прилавок магазина.

– Ой, нет!

– Ой, да!

– Но почему?

– Мать считает, это для меня самое подходящее.

– Но она же может пока работать, чтобы ты продолжал учиться, – сказала Элисон. – Неужели ты должен бросить?

– У матери свои представления о моем будущем. Если я каждое утро буду уходить на работу в костюме и в галстуке, она будет вполне счастлива. Другие наши парни ходят в комбинезонах.

– Какая глупая женщина!

– Теперь, по-моему, ты говоришь злые вещи! – заметил Гвин.

Они двинулись вверх по склону и некоторое время шли по тропинке, не говоря ни слова.

– Я даже не знала, что так может быть, – сказала потом Элисон.

– С чем?

– С учебой и вообще. У меня все так легко по сравнению…

– Ладно, – сказал Гвин. – Не чувствуй себя виноватой. Ты лично тут ни при чем.

– Что же ты будешь все-таки делать, если мать заставит бросить школу?..

– У меня есть кое-какие планы, – ответил Гвин.

Они были уже на вершине горы. Перед ними простиралось плоскогорье, отливавшее множеством красок: рыжим цветом, черным, синим, и коричневым, и зеленым – и все это в жарком солнечном мареве. Невдалеке была видна пирамида из камней.

– Если б не эта дымка, – спросила Элисон, – как далеко мы могли бы видеть?

– Не знаю. Но вон та пирамида гораздо дальше, чем кажется, – сказал Гвин. – Она на самой границе нашего графства. Пошли туда…

Они уселись спиной к груде камней. Отсюда не видна была долина, только темная блестящая поверхность воды над торфяниками.

– Когда сидел у водоема перед завтраком, – спросила Элисон, – ты видел меня в воде?

– Нет. А как?

– Оттуда, где я была, из окна комнаты, казалось, наши лица совсем рядом, вот как сейчас, и что ты смотришь на мое отражение.

– Я не знал, что ты близко, пока не увидел тебя в окне, – сказал Гвин.

– Ты коснулся в воде моих волос, а потом пошла рябь, и все нарушилось.

– Подумать только! Вот это да! Ты открыла новый закон физики… Элисон! Какое расстояние от твоего окна до водоема, как думаешь?

– Ярдов[2]2
  Ярд = 3 футам = 91 см.


[Закрыть] десять, наверно.

– Значит, дальше, чем эта торфяная лужа от пирамиды, где мы сидим… Поднимись!

Элисон встала.

– Видишь свое отражение? Погляди туда!

– Нет, не вижу.

– А меня видишь там?

– Тоже нет.

Гвин поднялся, пошел туда, где блестело озерцо воды,

– Скажи, когда увидишь меня там.

Он продолжал идти, был уже у самого края болотца и наклонился над ним, когда услышал голос Элисон.

– Ну и как? – спросил он. – Такое, как утром в водоеме?

– Вроде такое.

– А по размеру?

– Да. Я уже говорила тебе. Как будто мы оба там, какие на самом деле, и совсем рядом.

– Ты учила физику? – спросил Гвин.

– Немного.

– Тогда должна знать: отражение предмета в зеркале кажется настолько же удаленным вглубь, насколько сам предмет удален от поверхности зеркала. Усекла?

– Ну и что?

– А то, что, если ты могла увидеть себя в водоеме для рыбы, это означало, что ты находилась от него на расстоянии двадцати ярдов. То есть вдвое больше, чем на самом деле.

– И что?

– Значит, ты не могла быть такого же размера, как я. А если была, то выходит, все углы падения и отражения перемешались. Но так не бывает, и, значит, там было не твое отражение. Понимаешь? Так могло быть, только если бы ты стояла у края водоема.

– Ух, ты классный знаток физики! Только это все равно была я, – сказала Элисон. – Вода отсвечивала, но я отчетливо видела свои волосы и лицо. Волосы, глаза, нос… Все, как у меня.

– Тебе просто показалось. Ты видела что-то светлое на воде и подумала, это волосы, и лицо…

– Не сбивай меня! Не веришь, не надо! А я видела! Видела! И мне было так странно и так приятно… А ты хочешь все испортить своими разговорами о зеркалах и об углах отражения! Сделать обычным.

– Обычным? Не будь такой глупой, старушка, очнись! Я пытаюсь сказать, что ты видела не себя, а женщину с той картины! Ты видела Блодведд!..

– Нет, нет, нет, нет, нет!.. – Элисон повернулась лицом к каменной пирамиде. – Не говори такие вещи! Наверно, просто я видела свое отражение в оконном стекле… Ох, помоги мне, Гвин!

– Я хочу тебе помочь, – сказал он. – Но ты не хочешь помочь мне это сделать… Такие вещи не проходят, если просто закрыть глаза… Пойдем.

Гвин двинулся дальше по плоскогорью. Элисон стояла еще некоторое время, прижавшись спиной к камням, словно к спасательному кругу, но, когда фигура Гвина начала растворяться в солнечном мареве, она ринулась за ним по болоту.

– Умница, – сказал он, когда Элисон поравнялась с ним.

– Ты говоришь, как будто я пудель.

– Ты еще лучше. – Они оба рассмеялись.

– Это ты соскоблил картину? – спросила Элисон.

– Это ты соскоблила рисунки с тарелок? – в тон ей спросил Гвин.

Позади них чернела вода; иссохшая трава, словно рыжий пух, покрывала склоны.

– Какой здесь простор, – тихо произнесла Элисон. – Все остальное кажется совсем маленьким, незначительным, когда видишь это…

– Запомни свои слова, – сказал Гвин. – И все, что вокруг.

– Горы и… копченую селедку, да? – Они снова рассмеялись.

– Твой сводный братец просто милашка, – сказал Гвин.

– Он сам всегда потом жалеет о своих поступках, – сказала Элисон. – У него сейчас плохое время. Его мать их бросила, ты знаешь. Мне моя мама говорила, что об этом печатали во многих газетах. Ее называли «Бирмингемская красотка».

– Твоя мать тоже ничего, – сказал Гвин. – Ну, и как Роджер все это переносит?

– Мы специально не говорим об этом. Он очень любил свою мать.

– Я бы хотел, чтобы моя куда-нибудь удрала! – сказал Гвин.

– Как тебе не стыдно!

– Мне?.. Мы все хромые утки, вот кто… Мы трое… Кря-кря-кря… Но у меня ноги легче гнутся, чем у вас… Кря-кря-кря!

Он пригнулся и пошел прихрамывая.

– Гвин! Перестань!

– Кря, – ответил Гвин.

– Куда мы идем? – спросила Элисон. – Я не могу опаздывать.

– Ты плохо ориентируешься на местности, старушка. Мы направляемся домой, только не по торфяной дороге… Сейчас перед тобой вся долина, смотри!.. А теперь подойдем вон к тому камню.

– Зачем? Что это?

– Вороний Камень. Сейчас увидишь. Они немного спустились по склону.

– Ой! – вскрикнула Элисон, увидев камень вблизи.

Он представлял из себя двухметровую сланцевую громаду на самом краю плато, дальше шел глубокий обрыв, и там, далеко внизу, текла река.

– Как здорово!

– Не была здесь раньше? – спросил Гвин.

– Никогда.

– Да, неплохой видик.

– Какие крутые склоны! Как же пасут овец?

– Это целая проблема, – сказал Гвин. – Но фермеры находят выход. Льюис-Джонс научился выращивать их с короткими левыми ногами – они ходят по этому краю, а его сосед Гарет Пью выращивает с укороченными правыми. Те пасутся на том склоне, головами сюда… Эти – головами туда… Одни щиплют траву слева направо, другие – справа налево.

– Ты правду говоришь? Как это жестоко по отношению к овцам!

– Почему?

– Ну, когда они на ровной земле – как же они ходят?

– Тогда им надевают на укороченные ноги специальные такие штуки, – сказал Гвин. – Их называют «валушки», от слова «валух», баран для откорма. Это старинное валлийское изделие. Его вытачивали долгими зимними вечерами. Теперь делают из пластика.

– Как интересно!

– У фермеров много занятных вещей, о которых мы представления не имеем, – сказал Гвин.

– Наверно, – сказала Элисон. – Гвин! Что ты делаешь?

Она увидела, как он опустился на колени, положил руки на камень, уткнулся в него головой. Ноги его барабанили по торфяному настилу почвы.

– Ты заболел? – вскрикнула Элисон.

Лицо Гвина покраснело от напряжения, он весь сотрясался.

– Это древний валлийский обычай, – с трудом выговорил он, продолжая трястись. – Древнее заклинание… Дождь, дождь, дождь, промочи саксонцев!.. Дождь, дождь, порази саксонцев!

– Что ты такое говоришь?! – Элисон ударила его по плечу. – Ой! Но я верю… Я, кажется, понимаю, как это было… Раньше… И теперь.

Она тоже приникла к камню. Их крики и смех напугали овец на склонах.

– Только не смей никому рассказывать, что я принимала участие в этих заклинаниях! – сказала Элисон. – Я тебе никогда не прощу… Дождь, дождь!.. – Она опять прислонилась к теплому камню.

Гвин откатился от него, уселся на краю обрыва.

– Не бойся, старушка, – сказал он. – Я сохраню твою тайну. Никто ни о чем не узнает.

Элисон села рядом с ним.

– Если б такие заклинания произнес кто-то другой, – проговорила она, – я б не знаю что… Захотела бы умереть… Особенно если при этом было бы много людей… Ведь мы и есть те самые саксонцы… Я, и Роджер, и моя мама… Но я понимаю… понимаю чувства валлийцев… Ты никому не расскажешь?

– Я же обещал, – повторил Гвин.

– А все-таки здорово, – сказала Элисон. – Кажется, я что-то новое поняла… И всем сама расскажу про это!.. «Дождь, дождь!..»

– Странная ты девчонка, – сказал Гвин. – То переживаешь не знаю как, а то тебе все до лампочки. Это вроде как если болит зуб… Не знаешь, куда деться, а только перестал – сразу забываешь.

– Если бы еще не эти совы, – проговорила Элисон со вздохом. – Так пугают меня.

– Слушай, странная девчонка, – сказал Гвин. – Мы неплохо провели время – покричали, посмеялись, залезли на самую вершину… Сейчас светит солнце, и бояться нам совершенно нечего. А что будет потом – посмотрим.

– Посмотрим, – откликнулась Элисон. – Из этой долины получилось бы здоровенное водохранилище, – сказала она немного погодя. – Только в одном месте поставить плотину, и… река сделает свое дело. А сколько рыбы будет для Клайва!

– Не очень-то вежливое предложение, – сказал Гвин. – Не мешало бы спросить у жителей… «Дождь, дождь!..»

– Перестань! Я же просто так сказала.

– Ладно. Отменяю заклинание… Ты заметила, как здесь слышен шум реки? Или если мотоцикл там, на повороте? Все звуки поднимаются кверху… сюда… Послушай реку… Слышишь?.. Они постоянные, эти звуки. Куда ни идешь, они с тобой. Ты уносишь их в своей голове, и, значит, долина тоже все время с тобой… А ты хотела ее затопить… Их слышал еще Ллью Лло Джифс перед тем, как его убили. И Гронв слышал то же самое… И мы с тобой.

– Гвин… Не надо.

– Тише. Не бойся… Слушай…