Текст книги "В августе жену знать не желаю"

Автор книги: Акилле Кампаниле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

Тут послышался тонюсенький голосок, похожий на писк комара, который недовольно сказал:

– Ну что там?

Молодой человек еще раз сделал знак другим молчать.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он у чечевичного зерна.

– А как по-вашему? – ответствовал голосок. – Так себе.

– Ой, такого я и представить себе не мог! – сказал любитель острых ощущений, бледный как полотно.

Дон Танкреди прошел по рукам среди жалостливых восклицаний. Вдруг Сусанна по неосторожности уронила его на пол, и несчастный дон Танкреди раскололся на две части. Гверрандо подобрал больший кусочек и положил его на колени женщине.

– Дон Танкреди! – позвал он с трепетом.

– Ну что еще?

– Вы ушиблись?

– И вы еще спрашиваете? – закричал голосок, все более раздражаясь. – Я страшно расшибся. В следующий раз будьте осторожнее, черт возьми! И потом, вы же знаете, я не люблю показываться в таком виде.

– Прошу прощения, – почтительно сказал молодой человек.

Пассажиры были подавлены, и Филиппо уже собирался принести извинения дону Танкреди, как вдруг поезд остановился. Незнакомец едва успел наспех собрать свои вещи, запихав их в чемодан. И когда поезд уже трогался, он вышел и исчез в ночи, пожелав нашим друзьям доброго пути.

– Посмотрим, можно ли хоть немного посидеть спокойно, – пробормотал Филиппо, вытягивая ноги на свободное место, оставленное элегантным молодым человеком. Он натянул одеяло на голову и приготовился спать, как вдруг послышался тоненький, исполненный гнева, голосок:

– Этот болван Гверрандо забыл меня в поезде.

Все вздрогнули.

– Дон Танкреди! – закричала Сусанна.

Дон Танкреди. В спешке щегольски одетый молодой человек выронил будущего тестя, который застрял в складках юбки Сусанны.

– И что же теперь делать? – воскликнул Филиппо. – Вот так влипли.

– Надо вернуть его этому типу, – сказал Солнечный Луч. – Но где же его искать?

Он позвал:

– Дон Танкреди.

– Слушаю, – отозвался голосок.

– Куда вас вез ваш друг?

– На виллу в горах, где живет моя жена; но я не могу сказать точнее и сам я туда бы не доехал.

– Вот беда-то! – простонал Филиппо.

Он взял дона Танкреди из рук своей жены и протянул его любителю острых ощущений.

– Хотите взять его на попечение?

– Я? Я еще не сошел с ума!

– Сделайте доброе дело, возьмите этого несчастного.

– У меня дела поважнее, чем быть гувернером дона Танкреди.

Филиппо был очень расстроен.

– Знаете что, – произнес он, – я его выброшу в окно.

– Не делай этого! – закричала Сусанна. – Бедняжка!

– Позор! – воскликнул любитель острых ощущений.

– Но что же нам делать с этим доном Танкреди? – закричал Филиппо.

– Мы не можем его бросить, – сказала Сусанна. – Надо хранить его, пока его кто-нибудь не востребует.

– Это вопрос гуманности, – сказал любитель острых ощущений.

– Подумайте только, – проворчал Филиппо, крайне раздосадованный, – нам придется кормить его и ухаживать за ним. Хорошенькое дело!

– Тише, – пробормотала Сусанна, – он же тебя слышит.

– А мне наплевать! – проворчал Филиппо.

– Я все устрою, – сказала жена.

Она обратилась к дон Танкреди.

– Успокойтесь, дон Танкреди. Мы найдем способ вернуть вас жене.

– Спасибо, прекрасная синьора, – сказал дон Танкреди.

– Я, – сказал Солнечный Луч, снова пряча на багажной сетке свою шляпу, которая от толчка вагона свалилась на дона Танкреди, – счел бы за лучшее сойти на следующей станции и тут же вернуться назад на следующем поезде. Может быть, мы успеем в Риккамонтана раньше, чем зять дона Танкреди сядет на свой поезд.

Так и решили. Сняли чемоданы с сетки и, в ожидании следующей остановки, снова разговорились.

– Так значит, – сказал любитель острых ощущений дону Танкреди, – у вас имеется жена.

– Да, – ответил этот неисправимый бабник, – я женился на милом и прекрасном создании, которое впоследствии бросил.

– Хорошие дела вы нам рассказываете! – сказал Филиппо.

Сусанна сделала знак поберечь чувства дона Танкреди, который, судя по его состоянию, наказан уже предостаточно. Потом обратилась к нему сама:

– А почему вы бросили свою жену?

Дон Танкреди вздохнул:

– Ради другого милого и прекрасного создания, – сказал он. – В этом-то и состоит мое несчастье. Потому что если бы одна из двух женщин оказалась плохой, если бы она была классической злой женщиной, ведущей мужчину к погибели, я бы бросил ее без всяких угрызений совести; но они, к несчастью, обе были хорошими женщинами.

– Тоже мне причина! – проворчал Филиппо.

– Моя печальная судьба, – продолжал дон Танкреди, – всегда встречать хороших женщин; я постоянно шел от хорошего к лучшему, поэтому, чтобы не обижать ни одну из них, я не рвал никогда ни с одной, обманывая всех их, а в результате всегда обманывал себя самого.

– Бедняжка! – пробормотала Сусанна.

– Я не знаю, – говорил далее дон Танкреди, – кто лучше, мужчины или женщины, но несомненно, что я хуже тех женщин, которых встречал. Я всегда им изменял, в то время как они единственно желали хранить мне верность и готовить мне вкусные обеды. И, что еще хуже, я всегда любил свою жену больше, чем всех остальных. Поэтому сегодня я возвращаюсь к ней, в раскаянии и смущении, через десять лет разлуки.

– Лучше поздно, чем никогда, – заметил Филиппо.

– У вас есть дети? – спросил любитель острых ощущений.

– Дочь, – ответил дон Танкреди, – милое и прекрасное создание.

– И она тоже? – пробормотал Филиппо. – Вы знакомы только с милыми и прекрасными созданиями.

– Так и есть, – сказал дон Танкреди. – Почти все женщины добры и хотят только, чтобы их любили, одевали, кормили, окружали заботой, водили в театр, уважали, оказывали им всяческие знаки внимания и удовлетворяли все их прихоти.

– Какие скромные желания, – пробормотал Филиппо.

– Но пусть начинают привыкать к мысли, что в театр им придется ходить одним, – заметил любитель острых ощущений, – потому что у нас дела.

– Милые и прекрасные создания! – задумчиво повторил дон Танкреди.

– Есть и исключения, – пробормотал любитель острых ощущений, который, казалось, думал о своем.

И невольно поднес руку к длинным царапинам, которые уродовали его щеки.

Дон Танкреди продолжил свою речь:

– Женщины, женщины. Есть женщины, ноги которых открыты выше колен. Они проходят под светом электрических ламп, с накрашенными губами, с пестрыми султанами, блестками на экстравагантных платьях, в невероятных шляпках, с короткими и широкими зонтиками, которые ни на что не нужны и стоили бог знает сколько. Они, казалось бы, говорят: «Смотрите на нас. Вот наши ноги, вот наши обнаженные руки. Почему вы не занимаетесь нами, как когда-то? Почему вы нас больше не любите? Что мы должны сделать, чтобы возбудить ваш интерес? Мы даже отрезали себе волосы, а это немалая жертва. Мы сбрили ресницы. Мы не знаем больше, что делать. Посмотрите на эту шляпку. На нее нельзя не смотреть, господи! Посмотрите хотя бы на этот зонтик. Какой он странный! В длину он не больше ладони, а вместо ручки у него голова собачки в натуральную величину. Вы хоть раз видели более любопытный зонтик?» Но мужчины все более и более невнимательны и разучились любить женщин. Для женщин же любовь все еще составляет великое событие в жизни. Они проходят и кажутся детьми, которые, дабы привлечь внимание отца, занятого другим, являются перед ним с лицом, измазанным углем, и кастрюлей, надетой на голову. Бедные женщины! Если и дальше так пойдет, они просто сойдут с ума.

Дон Танкреди перевел дух.

– Есть девушки, которые вечером возвращаются с работы; вся их жизнь состоит в том, что на них смотрят, пока они пересаживаются с одного трамвая на другой. Бедные девочки, которые ложатся в постель одни! Смотрите на них. Долго смотрите на них. Убедите их в том, что вы ими любуетесь и желаете их. Восхищайтесь их шляпками, делая вид, что не понимаете, что это переделанные шляпы их братьев. Сколько лишений таится под этими шляпками! Эти девушки лишают себя всего, ожидая того, что никогда не наступает, смотрите на них; они симпатичны, когда вечером, в битком набитом трамвае, или торопливо семеня под электрическими фонарями, возвращаются из мрачной конторы в холодный дом, где их ожидают голые стены, заляпанный стол, холодный салат и злые родственники. И все это освещено красноватым светом тусклой электрической лампочки. Смотрите на них, когда, подобно ночным мотылькам, они проходят сквозь короткую полосу света на улице; где иногда, как ночные мотыльки, они обжигают себе крылья и, подобно ночным же мотылькам, исчезают во тьме вниз головой.

Дон Танкреди попросил глоток минеральной воды.

– Есть, – сказал он в заключение, – ханжи, которые ходят в церковь на рассвете, крадучись под барочными ангелами: когда-то они были молоды и красивы, мечтали о муже, и, быть может, у них имелся жених. Обманутые или разочарованные, однажды утром они покидают свое одинокое ложе и ударяются в любовь со святыми. Я любил их всех: бедные женщины, которым изменяют мужчины, бедные женщины, которые дерутся за мужчин. Они ничего не понимают. Как послушать их, они друг для дружки – только стервы. Ну а виноваты в этом всегда мужчины, потому что женщины всегда хранят верность. Да ты готов пустить слезу, дон Танкреди? Что с тобой, тебе плохо?

– Как это у вас получается, дон Танкреди, – сказал Баттиста, – вы такой маленький, а сил говорить у вас ого-го?

– Может, я и ошибаюсь, – тихо сказал Филиппо, – но мне кажется, он скорее болтун, чем покоритель женщин.

– Женщинам такие нравятся, – заметил любитель острых ощущений. – Я вспоминаю…

– Послушайте, – сказал Филиппо с поразительным спокойствием, – скажите мне только одно: сколько вам нужно, чтобы вы замолчали?

– Дайте мне десять лир, и покончим с этим.

Старик выложил десять лир. Тот положил их в карман и замолчал. Казалось, наконец можно хоть ненадолго насладиться тишиной, но ее прервала Сусанна.

– Но мне хотелось бы знать, о чем вспоминает этот господин, – сказала она.

– Милая моя, – сказал любитель острых ощущений, – теперь за мои воспоминания я хочу тысячу лир.

Филиппо, уступая просьбе Сусанны, выложил еще десять лир. Любитель острых ощущений положил их в карман.

– Я вспоминаю, – сказал он, – что мне надо сходить на следующей станции, потому что я еду в Сан-Грегорию для участия в большой охоте на волка.

Теперь поезд, который все время взбирался по горному склону, замедлил ход, как бы давая понять, что впереди станция, и его колеса покатились, как по вате, среди безмолвного снежного царства. В купе все молчали, заснув в разных позах. Филиппо погасил свет, натянул одеяло на голову и, засыпая, прикрыл глаза; вагон дернуло, и ему на глаза свалилась шляпа Баттисты. Старик встал, положил ее на место, снова лег и закрыл глаза. Прошло совсем немного времени с тех пор, как он задремал, когда на цыпочках вошел вор. Филиппо, почувствовав, что у него шарят под одеялом, открыл один глаз, увидел преступника.

– Не будите меня, пожалуйста, – сказал он, – бумажник лежит в правом верхнем кармане брюк.

О, как приятно на поезде мчаться,

Горы, равнины, моря – это счастье!

Въехал в тоннель, искрами брызжет,

Катится гладко, катится быстро,

Перед мостами – гудок, и искрит,

Въехал на станцию, встал и стоит.

О, как приятно на поезде мчаться,

Под голубыми огнями качаться;

Все места заняты, места держись,

Можно курить, заходи и садись.

Плавно качается, едет вперед,

За поворотом идет поворот.

Вот на подъем, на подъем, на подъем

Тащит вагоны с великим трудом,

Катят вагоны, будто бредут,

Снова подъем, в белом саду,

Там, где рядами елки встают,

Ждут Рождества, Рождества они ждут!

Когда стали ездить на поездах, начали сожалеть о почтовых дилижансах и говорить, что по-настоящему можно было путешествовать только на них. Когда начнут передвигаться только по воздуху, начнут сожалеть о поездах и говорить, что настоящая поэзия путешествия заключалась именно в них. Придет и время, когда начнут сожалеть о самолетах, потому что придумают невиданные еще средства передвижения. Потом начнут сожалеть и об этих невиданных средствах передвижения. Верно, в скорых международных поездах есть своя поэзия, которая проявляется, когда, в час заката они мчатся по бескрайним просторам с низкими облачными горизонтами. Не говоря уже об огромных сверкающих окнах, по которым хлещет дождь, о розовых абажурах в вагонах-ресторанах, о платочках, которыми машут в окна, с уголками, мокрыми от слез.

Но будут жалеть не столько о международных скорых, сколько о маленьких поездах, которые тащатся в гору зимними вечерами.

Ездить на таких поездах – одно наслаждение.

Купе, в котором сидят два или три пассажира, слабо освещено и жарко натоплено, так что даже чувствуется запах паленой краски. В запотевшее окно виднеется темное небо и заснеженные поля. За окнами метет метель.

Поезд катит спокойно, без спешки и толчков. Он без суеты останавливается на всех деревянных крохотных станциях, где виднеется яркое пламя костра и слышится звон стаканов с пуншем. Время от времени делает таинственную остановку посреди поля, наверное, чтобы перевести дух. Тогда задремавшие было пассажиры открывают глаза, потягиваются и спрашивают: «Где мы?» и снова засыпают.

Время от времени поезд возвращается назад, если что-нибудь забыл.

Вперед его тащит, пыхча, машина с длинной трубой, а еще одна машина, тоже с длинной трубой, толкает его сзади и тоже пыхтит. Они очень стараются, тяжело дышат, трудятся, передвигая два или три вагона.

Поезд поднимается все медленнее, все труднее и труднее.

Он поднимается среди снегов, шагом. Уже чувствуется вокруг великая тишина, что обитает в горах и глушит всякий шум, даже стук колес, вагонов и громыханье паровоза.

В тишине ясно слышится только сильное и усталое пыхтенье паровоза, ритм которого становится все медленнее, как будто оно готово прерваться каждую секунду.

И точно – он замедляет свой ход все больше и больше. Потом останавливается. И замолкает.

Тогда все замечают, что поезд стоит.

Протирают запотевшее стекло, смотрят, что за станция.

На перроне ни души.

Эти остановки поездов в горах окружены тишиной. Ни шипения, ни свистка, ни сигнала рожка начальника станции.

Только рядом со светящимся циферблатом станционных часов продолжает звенеть электрический звонок, звук коего сливается с тишиной.

Кажется, все уже давно ушли и забыли выключить звонок, который будет звенеть вечно, рядом со светящимися часами.

V

Вернувшись назад и сойдя на станции Роккамонтана, наши друзья обнаружили, что поезд уже ушел, унося будущего зятя дона Танкреди, который, само собой, не заметил, что оставил тестя в поезде; они отложили поиски на следующий день и, чтобы добраться до ночлега в деревне, им пришлось проехать два километра в странном средстве передвижения.

То было средство передвижения, таившее в себе сюрпризы. Честный, порядочный и добрый человек, которому не в чем себя упрекнуть, довольный жизнью, имеющий чистую совесть, выходит на станции Роккамонтана с высоко поднятой головой, видит его и говорит:

– Очень хорошо. Ходит трамвай.

Бесчестный, неправедный человек, запятнавший себя преступлением и, снедаемый угрызениями совести, влачащий жалкое существование, выходит на станции Роккамонтана с низко опущенной головой и при виде его, мрачно бормочет:

– Прекрасно. Имеется автомобильное сообщение.

Наконец, наглый, циничный, бессовестный человек, который не может ходить с высоко поднятой головой, но не имеет даже стыда опускать глаза: он принадлежит к худшей породе человеческой. Он выходит на станции Роккамонтана, пристально глядя перед собой и говорит:

– Отлично. Вот троллейбус.

Негодяй сказал правду: в Роккамонтана ходит троллейбус. Электрический кентавр, чудовище современной мифологии, это средство передвижения имеет ноги от автомобиля, а голову трамвая; колеса одеты в шины, а колесики поставлены на электрические провода. Когда на него смотришь издалека, он кажется нерадивым трамваем, который возвращается домой навеселе. Хотя для каждого порядочного человека это зрелище не очень приятно, мы желаем всем глядеть на троллейбус издалека. Когда этот хитроумный механизм приходит в движение, начинаешь думать, что в общем-то два километра не такое уж большое расстояние, и можно было бы легко преодолеть его пешком. Но, что сделано, то сделано. Остается крепко держаться руками за какой-нибудь внутренний выступ и закрывать глаза в моменты наибольшей опасности. Крепко сцепить зубы и в остальном положиться на судьбу. Ну а для тех, кто хорошо переносит морские путешествия, такая поездка просто пустяк.

Наши друзья, остановившиеся, судя по вывеске, в «Гостинице Серого Медведя», но которую, если судить по украшавшей ее фреске, скорее следовало бы назвать «Гостиницей Голубого Слона с Зеленым Хвостом и Без Одной Ноги», вошли в большую столовую, стены которой были обшиты дубовыми досками и украшены сценами охоты. Лесные гномы, вырезанные в дереве, свешивались с потолка; на полочках ровными рядами стояли пестрые керамические кружки. В соседнем зале несколько горцев в долгополых пальто пили вино, прохаживался кот, поджидая корочек сыра, а у огня, свернувшись калачиком, спала собака. Путешественники устали, промокли, были злы. Присутствие крохотного чужака смущало и беспокоило их. Но когда перед ними очутились, как бы невзначай, жареные на вертеле голуби, трюфели с маслом и солью, горная ветчина и сыр; когда некоторое количество веселых и шумных бутылок бросили мягкие отблески на скатерть; когда, наконец, мудрая хозяйка постоялого двора разожгла в камине большой, яркий и лучистый огонь; тогда они забыли про усталость и дождь, холод и грусть, и в их душе снова зашевелились благородные порывы, разбудив прежнее стремление к смелым подвигам.

– Дон Танкреди, – сказала Сусанна, – вы покорили столько женских сердец, так что затмили даже славу Дон Жуана. Не могли бы вы нам рассказать о самом прекрасном вашем любовном приключении?

Дон Танкреди, находившийся в центре стола, некоторое время молчал.

– Сразу не вспомнишь, – сказал он наконец, – у меня их столько было! И все же… Ну да, сейчас мне вспоминается, что самым прекрасным моим приключением было то, что мне пришлось пережить однажды вечером с госпожой Элеонорой д’Эстелла и двумя другими дамами, имен которых я не запомнил.

Солнечный Луч пошуровал огонь в камине, вытянул ноги и принялся думать о своей таинственной наезднице. Филиппо, который очень основательно закусил, чтобы осуществить свое печальное намерение, пошуровал огонь в камине, вытянул ноги и приготовился поспать. Сусанна с наслаждением приготовилась слушать весьма пикантную историю.

– В то время, – сказал дон Танкреди, – я еще не пребывал в своем теперешнем виде и каждый день попадал в блистательные авантюры. Не проходило вечера без того, чтобы я не приводил домой какую-либо женщину, которая на следующий день уходила обесчещенной, но, надо признать, счастливой. Мой метод заключался в следующем: я шел за женщиной на улице, в подходящий момент приставал к ней и завоевывал ее в мгновение ока. Итак, в тот вечер, когда со мной случилось, как я считаю, самое прекрасное приключение в моей жизни, я вышел из дому и отправился на охоту. Я увидел прекрасную фигурку и осторожно за нею последовал. Повернул за угол вместе с ней, ускорил шаг, догнал ее и, приняв вид покорителя женских сердец, прошел мимо; на вид этой грациозной фигурке было не меньше шестидесяти лет.

– Такое случается с охотниками за женщинами, – сказал Солнечный Луч.

– К несчастью, – продолжал дон Танкреди, – на пути не встречалось боковых переулков, витрин и, чтобы не выдать свой неудачный план и провал, я вынужден был проследовать далее по пустынной улице. Некоторое время спустя я увидел весьма привлекательную молодую женщину. Я догнал ее и прошел мимо; у меня есть такой любопытный способ – впрочем, довольно распространенный – следовать за женщинами: я их обгоняю. Шагов через тридцать я оглянулся: молодая женщина таинственным образом исчезла, как сквозь землю провалилась.

– И такое, – сказал Баттиста, – случается с охотниками за женщинами.

– Я стал искать, – продолжил дон Танкреди, – новую добычу. И вот передо мною проходит прекрасная женщина. Я пошел за ней и, когда представился подходящий момент, приблизился к ней и уже собирался спросить: «Куда вы направляетесь?» – но как раз в этот момент женщина, которая очевидно прибыла, куда хотела, вошла в подъезд дома. У привратника я узнал, что это была как раз госпожа Элеонора д’Эстелла. Ничего другого о ней я так больше и не узнал. Было уже слишком поздно снова выходить на охоту. Я отправился домой и впервые в жизни лег спать один. Я не буду описывать вам прелести этой ночи: один! Наконец-то один! Я нежился в постели, наслаждаясь свежестью простыни, нежным прикосновением льняных тканей, мягкостью матраса, теплой лаской подушки. О, да! Для донжуана, скажу я вам, нет прекраснее ночи, чем ночь, проведенная в одиночестве. Вкушаешь радость от сигареты, от чтения хорошей книги; можно не торопиться засыпать, потому что еще не поздно, и спать не особенно хочется; рядом с вами прекрасная зажженная электрическая лампа и, нажимая на кнопку, вы можете гасить и снова зажигать ее сколько угодно в свое удовольствие; снаружи не доносится ни звука, вокруг тишина, мир и спокойствие, чего вам не приходилось ощущать уже много лет и что напоминает вам детство.

– О, довольно! – сказала Сусанна с досадой. – Вы просто смеетесь. Но я хотела бы знать, по-настоящему, какое у вас было самое прекрасное амурное приключение.

– Ладно, – сказал крохотный покоритель женских сердец, – сейчас я вам расскажу. Пожалуйста, не передадите мне горчицу?

Солнечный Луч пошуровал огонь и вздохнул, думая о незнакомке-наезднице, образ которой он носил в своем мозгу; а Филиппо, лицо которого было освещено горящими головешками, громко храпел, не отзываясь на щипки жены.

– Однажды вечером, – сказал дон Танкреди, – я находился в далеком иностранном городе. Был последний день моего пребывания в России и, в ожидании поезда, на котором я должен был возвратиться в Италию, я ужинал в привокзальном ресторане. Я заметил прекрасную и очень молодую особу, одиноко сидевшую за столиком неподалеку от меня. «Жаль, – подумал я, – никогда больше в жизни я ее не увижу. Скоро темный, объятый сном поезд умчит меня к теплому небу Италии и никогда, больше никогда не увижу я прекрасные глаза и чистый лоб этой женщины, которую мог бы так полюбить, если бы встретил раньше». От мысли, что мне приходится уезжать, я даже не стал уделять слишком много внимания женщине, чтобы не было очень жаль покидать Россию. Я прошел к своему месту в спальном вагоне, попросил постелить мне постель и тут же уснул. На следующий день, когда я направлялся в вагон-ресторан, качаясь в ряду других шедших гуськом пассажиров, я с удивлением заметил прекрасную незнакомку, которая в одиночестве читала в одном из купе. Потом я мельком видел ее на станции, где я делал пересадку, но в толпе тут же потерял ее из виду; да и, по правде, я бы не смог пойти за ней, ибо мой поезд уже отправлялся. На немецкой границе во время таможенного досмотра – кого, вы думаете, я вижу рядом с собой? Прекрасную незнакомку. К несчастью, осел-таможенник продержал меня слишком долго, и я не смог проследить, к какой платформе она направлялась. В Берлине я снова сделал пересадку и, отправившись позавтракать в вагон-ресторан, кого я увидел за столиком в дальнем конце? Прекрасную незнакомку. Поскольку все места за ее столиком были заняты, я ограничился лишь беспрерывным метанием взглядов в ее сторону; но она меня даже не заметила. В ее купе свободных мест не было. Поэтому я решил выйти из игры, подумав, что она сойдет на любой из многочисленных станций по пути. Бесконечное путешествие! Во Флоренции я уже более не вспоминал о прекрасной путешественнице, когда, выйдя купить газеты, увидел ее стоящей у одного из окон моего поезда. Короче говоря, можете представить себе мою радость, когда я снова увидел ее в Риме, который был моим конечным пунктом. «Здесь, – сказал я себе, – она от меня не уйдет». Она села на извозчика, я сел на другого и последовал за нею. И представьте себе мое удивление, когда я увидел, как она сходит у подъезда моего дома. С возрастающим изумлением я поднимался по лестнице вслед за ней. Наконец, она пришла, прочитала имя на двери и позвонила. То была дверь моей квартиры. Короче: это была дочь подруги моей матери по пансиону, которая приехала к нам погостить. Господа, незнакомая пассажирка, которую я мельком увидел на далекой станции в захолустном городе России, промелькнувшая в день моего отъезда среди тысяч лиц в стране, куда я больше никогда не вернусь, стала моей женой.

– Как, – сказала Сусанна, – разве вы не говорили нам, что женаты?

– Эта женщина и есть моя жена, – сказал крохотный человеческий обломок. – Я же не зря сказал, что это и было моим самым прекрасным любовным приключением. Но сейчас уже поздно, – заключил дон Танкреди, – и конечно же, госпожа и мои попутчики хотят отдохнуть. Господа, я желаю вам доброй ночи.

Все встали, и Баттиста, попрощавшись с друзьями, занимавшими единственную комнату на первом этаже, стал подниматься по лестнице вслед за хозяйкой, которая шла, держа в руке горящую свечу.

– Вам не нужно попа в постель? – спросила женщина, когда они пришли в номер.

– Попа? Что за бред!

Хозяйка объяснила, что так называется простейшее устройство обогрева. Она установила его под одеялом и удалилась, пожелав спокойной ночи Баттисте, который, пока «поп» творил свое дело в разбухшей кровати, сел и стал молча рассматривать грубое убранство комнаты, горящий камин и незамысловатый и полезный прибор, который нагревал ему постель.

Прощай же, старый, душевный, почтенный «поп», который грел высоченные постели бабушек, – клетка из выдержанного дерева, появлявшаяся в огромных старинных покоях, когда начинали падать листья, и таинственно исчезавшая в марте. Тебя ставили в постель, почтенный «поп», вместе с «монашкой» – маленькой сковородой, полной горящих углей, красновато подмигивавших из-под одеяла. Домашний покровитель, владевший ключами от снов, свидетель целомудренной любви, услада девиц и ожидающих ребенка супругов, младший брат очага, молодые люди не знакомы с тобой и не знают, что своим существованием на этом свете они, наверное, немного обязаны и тебе.

Теперь тебя заменил радиатор – не обладая ни твоим авторитетом, ни твоей поэзией; ты остался только в маленьких горных деревушках, и скоро тебя прогонят и оттуда. Старый, душевный, почтенный «поп», гревший высоченные постели бабушек, прощай!

Эти камины требуют столько внимания! Пока на улице тепло, они стоят себе спокойно и никому не мешают. Но как только начинаются холода, как только подует первый ледяной ветер, который сметает листву и объявляет, что теплое время года позади, они больше не желают оставаться одни. Мало того, что ими должен заниматься кто-нибудь один; нет, они требуют, чтобы вокруг собиралась вся семья, на много часов, особенно по вечерам; и поскольку им скучно, им нужно, чтобы вокруг них шел разговор и старики рассказывали какие-нибудь интересные истории. Есть среди них ну совершенно похожие на детей: они хотят, чтобы долгими зимними вечерами вокруг них рассказывали сказки. И за ними нужно постоянно ухаживать, заниматься ими, шуровать. И подавай им большие поленья, которые бог знает сколько стоят. И для чего? Чтобы они сгорали, весело потрескивая.

Как убоги номера в крохотных горных гостиницах, с голыми стенами и обшарпанным тазиком! И насколько лучше свежие, чистые, мягкие комнаты в больших роскошных гостиницах! Тем не менее, первые имеют одно преимущество перед вторыми: дырочки в межкомнатных дверях. Они предлагают путешественнику приятное времяпрепровождение, позволяя видеть ему, оставаясь незамеченным, то, что происходит в соседней комнате; к тому же, они ничего не стоят. Автор с удовольствием ввел бы их и в больших гостиницах; они могли бы присутствовать в списке предоставляемых услуг: лифт, радиатор, ванная, телефон в номере и наблюдательные отверстия в межкомнатных дверях. Можно было бы предоставлять выбор гостю, спрашивая у него, желает ли он номер с дырочками или без оных; и, в случае положительного ответа, брать с него небольшую дополнительную плату. Тем более удобно, что одна такая дырка могла бы обслуживать обе комнаты. Однажды друг Автора влюбился в гостинице в женщину с прекрасными глазами; он провертел маленькое отверстие в межкомнатной двери и таким образом мог любоваться глазами незнакомки сколько угодно. К несчастью, он не мог видеть за раз больше одного глаза, зато он видел его очень близко – на расстоянии в один сантиметр.

Один владелец гостиницы завел у себя такие отверстия, но постояльцы запротестовали: по-видимому, сколько они ни смотрели, они могли увидеть только глаз соседа.

Солнечный Луч закончил раздеваться.

«Жаль, что здесь дырочки совершенно бесполезны», – подумал он.

Действительно, казалось, что в соседней комнате никто не живет.

Но как раз в этот момент, в полной тишине, которая ясно показывала, что в гостинице все уже спят, в соседнем номере послышался вздох.

Солнечный Луч навострил уши. Мысль о возможном любовном приключении соблазнительно пощекотала его, отчего он подумал: «Негодяй, так-то ты любишь незнакомую наездницу из городского парка?»

Он напрягся.

– Нет, – сказал он себе, – ты не можешь, не должен ей изменять.

И принялся слушать.

Он услышал глубокий стон и шум, который производит человек, переворачивающийся в кровати, оттого что никак не может заснуть. Конечно, человеческое существо; быть может, женщина, которая услышала, что в соседнем номере кто-то есть и старалась привлечь внимание незнакомого путешественника. Баттиста значительно покашлял. За дверью вновь послышался вздох. Баттиста вскочил и начал шуметь, стараясь делать это как можно заметнее. Он стукнул ногой по полу, передвинул стул, уронил тазик с водой, посвистел. Потом напряг слух. В соседнем номере слышался шум, вперемежку со вздохами. Тогда он прильнул глазом к отверстию в межкомнатной двери; его поразил приятный запах одеколона и тонких духов. Дырочка позволяла видеть часть кровати и смутные формы человеческого существа, которое ворочалось под одеялом. Баттиста продолжал смотреть, не обращая внимание на холод и неудобное положение. Чтобы устроиться поудобнее, он придвинул к двери стул, набросил на плечи одеяло и снова занял наблюдательный пост. Его начал одолевать сон, он хотел было уже оставить свою затею, как вдруг сердце его подпрыгнуло: человеческая фигура внезапно пошевелилась, и две великолепные молодые голые ноги свесились с края кровати – белоснежные, гладкие, точеные ноги.