Текст книги "В августе жену знать не желаю"

Автор книги: Акилле Кампаниле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

Да, можно было бы написать целую книгу о том, как купался капитан Уититтерли!

Но у нас нет времени задерживаться дольше на этом предмете, поскольку уже несколько минут назад пришел на пляж и уселся на ротонде, поставив перед собой аперитив, давно ожидавшийся нашими друзьями Антонио Вилла.

V

Антонио Вилла пришел и, как бывало каждый день, собрал вокруг себя слушателей, спокойно повествуя отдыхающим о своем тысячном приключении водолаза. Именно в этом состояло все спокойное развлечение его отдыха на море.

Когда Джедеоне сообщил ему, чего хотели он и его друзья, старый водолаз в молчании принялся нервно пощипывать усы и наконец сказал:

– Я не могу; я тут на отдыхе.

Но и его почитатели, коих здесь было немало и кои страстно желали увидеть его в деле, присоединили свой голос к просьбе Джедеоне, Суареса и Уититтерли.

– Не настаивайте, мои дорогие, – повторял Вилла, нервно пощипывая усы. – У меня дела. До свидания.

И хотел уже уходить раньше обычного часа.

– Давайте, – говорили ему все. – Отыщите эти ключи.

– Не могу, не могу, – повторял Вилла.

– Будьте так добры.

– Да и потом, – воскликнул бывший водолаз, – я и костюма с собой не взял.

– Если дело только в этом, – сказал Уититтерли, – водолазный костюм можно всегда найти. Может, найдется и здесь.

Он обратился к пляжному смотрителю.

– Черт возьми, – сказал тот, – да неужели у нас не найдется водолазного костюма?

– Слава богу! – воскликнул Суарес.

Антонио Вилла с кислым лицом перемерил множество костюмов и наконец нашел один, который был несколько узок, но, в общем, его устраивал. Бедняга стонал, когда его наряжали в водолазное облачение.

Все дело в том, что он никогда и не был водолазом. Хотя в молодости, еще до того, как его стали называть Водолазом, ему дали прозвище Вилла Правдивый или Победитель Гидры Лжи, что делало весьма затруднительным повторное к нему обращение (а почти все вынуждены были звать его дважды, поскольку он был туговат на ухо), история с водолазом была его маленькой неправдой – единственной в его жизни. А совершил он этот поступок – вполне простительный, как это мы увидим, – совершенно случайным образом. Однажды Вилла Правдивый или Победитель Гидры Лжи сидел в кафе с друзьями. Среди них был один хвастун, один из тех гнусных бахвалов, которые с совершенно серьезной, а нередко и грустной миной рассказывают невероятные небылицы, претендуя на полное к себе доверие, и которые стремятся единственно к тому, чтобы как можно больше себя приукрасить в глазах слушателей, рассказывая о своих беспримерных подвигах и храбрости. Вилла слушал и кипел от злости. Его честная душа переполнялась негодованием перед лицом такой лжи.

Другие старались не уступать хвастуну, рассказывая о каких-нибудь собственных невероятных приключениях; но все было напрасно, поскольку у того находилось в запасе что-нибудь еще более неслыханное и невероятное. В конце концов Вилла, уже давно дрожавший от возмущения, не вытерпел:

– Когда я был водолазом... – сказал он.

И замолчал.

Все застыли. Бахвал закачался от такого удара, не имея что предъявить в ответ. Как можно такое представить: быть водолазом, да еще и утверждать, что ты им был? Оставалось только наброситься на Виллу с пинками. Что бахвал и совершил – с криком:

– Негодяй, будешь знать в другой раз, как говорить, что был водолазом!

Пинки Виллу особенно не волновали. Главным для него было то, что он смог побить этого гиганта вранья. Он пошел домой, очень довольный собой. Но когда остался один, его стал терзать вопрос:

«Теперь как мне быть? Придется говорить, что я действительно был водолазом, а то известно, что бывает с теми, у кого репутация враля».

Однако такое положение таило много неизвестного.

«Мои друзья, – думал Вилла Правдивый или Победитель Гидры Лжи, – захотят узнать подробности. Придется рассказать им о каком-нибудь подводном приключении».

Вот почему, раздобыв мемуары самых знаменитых водолазов и приобретя необходимые познания, наш бравый герой, поборов природное отвращение ко всякого рода притворствам, проводил остаток жизни, повествуя о своих подводных подвигах любознательным друзьям, которые просили все новых, все более впечатляющих подробностей.

Но довольно. Итак, этому человеку, который, не желая прослыть лгуном, был неоднократно вынужден, хоть и с тяжелым сердцем, хвастаться, что был в свое время лучшим водолазом, прослыв благодаря этому среди друзей и знакомых Королем Водолазов и Повелителем Морских Глубин, пришлось надеть водолазный костюм и, несмотря на явное нежелание, дать себя опустить в воду. Но как только его ноги ощутили водную стихию, этот еще полный сил старик начал махать руками и ногами с таким неистовством, что брызги взвились до самого неба. Такого упирающегося водолаза еще свет не видывал.

– Пошел! – говорили все, энергично погружая его в воду, а он выкручивался и пинался во все стороны, насколько это ему позволял скафандр. – Пошел!

– Держите ему ноги! – кричал Уититтерли. – Держите его подмышки!

А Вилла Водолаз орал с пеной у рта:

– Убийцы! – повторял он. —Убийцы!

– Суйте его голову в воду! – кричал, держа его за ноги, Уититтерли, который вдруг обнаружил неожиданные напор и энергию.

А Джедеоне, подталкивая Виллу, приговаривал:

– Пошел! пошел! окаянный!

Ланцилло, который прервал свое купание и прибежал на помощь, толкал несчастного за плечи, злобно повторяя:

– Вы должны найти ключи! Вы должны найти ключи!

И продолжал яростно толкать его в металлическую голову, в то время как Андреа с напором быка осыпал тумаками его плечи.

– Идите помогите! – крикнул Джедеоне молодому человеку, лежавшему на парапете. – Что вы там лежите, как чурка?

Но тот оставался единственным, кому было все равно.

– Мне надо думать о загаре, – сказал он, переворачиваясь на другой бок.

И больше из него не удалось вырвать ни слова.

Все купающиеся обоего пола прибежали, чтобы объединить усилия в погружении упирающегося водолаза, который трепыхался как полоумный и рычал:

– Оставьте меня! Оставьте меня!

Наконец, когда на помощь прибежали силач-гренадер и его пятеро товарищей, которые занимались гелиотерапией недалеко от пляжа, несчастного Виллу удалось погрузить с головой. После чего он стал вопить как псих:

– Вытащите меня! Вытащите меня!

И на поверхности моря появилось столько пузырей, сколько их здесь не видели уже лет десять. При виде пузырей Суарес – единственный, кому удалось сохранить спокойствие, – сказал:

– Быть может, я ошибаюсь, но боюсь, что мы совершаем большую ошибку.

Другие выразили недоумение.

– Конечно, – заметила одна дама, тяжело дышавшая и раскрасневшаяся, – я никогда не слыхала, что нужно прилагать столько усилий, чтобы заставить водолаза спуститься под воду.

– Вытаскивайте его, – сказал наконец Уититтерли, вытирая пот, обильно струившийся вследствие затраченных усилий.

Вилла Правдивый или Победитель Гидры Лжи был извлечен на берег, после чего с него сняли металлический шлем

Он огляделся безумными глазами.

– Антонио! – кто-то крикнул ему на ухо. – Антонио, ты меня слышишь?

Но Вилла, казалось, не слышал. Он показал на небо и что-то хотел сказать, но язык застревал у него во рту.

– Антонио! – кричали друзья. – Ты нас узнаешь?

– Синьор Вилла, – сказал Уититтерли, – синьор Вилла, ответьте мне…

Вилла провел рукой по затылку, поморщившись от боли; потом встал и, пошатываясь, направился к выходу. Вдруг послышалось, как он запел скрипучим фальцетом невыразимо печальную песенку, отчего у всех присутствующих волосы встали дыбом.

Вилла сошел с ума.

Пробило час дня, и из пансионатов, рассыпанных по холмам, послышались звуки там-тамов. Группами, гуськом пестрая толпа купальщиков медленно потянулась к выходу. Неподалеку на скалах несколько рыбаков забрасывали сеть в покрывшееся мурашками море.

Когда сеть ударялась о воду, мурашки разбегались, и рыбаки вытаскивали сеть, в которой трепыхались четыре или пять рыбешек, похожих на серебряные струйки.

Бедные рыбки!

И бедные рыбаки!

Перед ними, насколько хватало глаз, расстилалось море – прекрасное, золотое море.

После часу дня, когда пляж опустел, а вместе с ним и море, пошли купаться пляжные смотрительницы. Потом они выбрались на берег и пошли обедать. Ушли и рыбаки.

Море осталось одно.

Наконец-то – одно!

Прекратился шум, прекратилась суматоха – большое море теперь могло немного и побеситься на покое.

VI

И тогда робко, далеко от берега, выглянул первый белый гребешок – и тут же спрятался. Потом резво выскочил второй – и тут же нырнул. А там и третий показал свою пенистую головку – и сразу же исчез. Черт, да их тысячи, и все прятались. Вот они все выглянули разом и уставились на пляж.

– Ушли? – спросил кто-то из них. Да, купальщики все ушли, больше никого, можете выходить. Волны приободрились, осмелели – и вот уже самые храбрые подталкивают других, побуждая их идти вперед. Вот одна робко подошла из открытого моря, но на полпути испугалась, осела. Вот другая, совсем крохотная, белая, приближается полным ходом. Настоящий морской конек! Вот еще один, и другой – наскакивает на первый. Вода покрывается белыми резвунками.

Два часа дня. Это время, когда купаются волны. Теперь они хозяева моря, весело скачут по воде резвые скакуны под отвесными лучами солнца; кувыркаются, гоняются друг за дружкой, как влюбленные дельфины, окатывая друг друга брызгами, забавляются тем, что накрывают пеной скалы, наконец сливаются, выстраиваются цепью и беззаботно бегут к пляжу.

Теперь они хозяева моря.

Автор пользуется тем, что время сейчас безлюдное и тихое, чтобы поговорить о море.

Я могу себе это позволить, учитывая мое знание моря. (Море действует на меня причудливым образом: приносит мне вдохновение, но одновременно прогоняет всякое желание работать).

Если не считать этого обстоятельства, нельзя сказать, что я старый морской волк, или что я занимался какими-то исследованиями моря, либо подолгу жил в приморских странах. Свое большое практическое знание моря я приобрел странным манером: всякий раз, оказываясь на берегу моря, я не упускал возможности внимательно изучать разные его стороны и происходящие в нем явления; разумеется, явления эти касались, главным образом, трудности сохранять равновесие на лодке или привычек морских ежей (худшая среди которых проявляется в том, что они все время путаются под ногами у купальщиков). Так бывало и когда я совершал морские купания, и даже когда поезд, на котором я ехал, проезжал по берегу моря. Думаете, я зря терял время? Я так не считаю. Я собрал громадный материал, и сейчас могу с полным правом гордиться тем, что в состоянии ответить на любой вопрос, касающийся различных сторон жизни моря; разумеется, в пределах, о которых речь шла выше.

Я также уверен, что никто не может похвастать такой коллекцией морских закатов, как у меня.

Дело в том, что летом я часто проводил по несколько месяцев на море с единственной целью изучения безбрежных его просторов. И даже в те разы, когда я участвовал в однодневных поездках с друзьями – зачем, вы думаете, я ездил? Чтобы изучать море. Даже купался я именно с этой целью, и ни с какой другой.

Однодневные поездки на море притягивают непогоду. Это происходит так: вечером накануне поездки небо – после многих дней ясной погоды – покрывается облаками. Люди, записавшиеся на поездку, глядят на небо, но, как бы в силу молчаливого сговора, ничего друг другу не говорят. Ночь проходит неспокойно, надежды сменяются страхами, сон краток и тревожен.

На рассвете подъем. Взгляд на небо: пасмурно. Кто-то говорит:

– Туман: день будет великолепный. Может, жарковат.

Все идут на пристань, небо по-прежнему серое. Толпа пляжников волнуется.

Во время переезда все заявляют, что на море погода будет прекрасной. Один старый рыбак, который только что вернулся из города, смотрит на небо и, прищурившись, играя морщинами, веско роняет, что наконец-то дождались дождя. И прибавляет, что для урожая это очень хорошо.

Хочется думать, что эти старые морские волки с их хвалеными барометрическими способностями ничего на самом деле в погоде не смыслят. И пассажиры соглашаются с одним синьором, который рассказывает, что несколько недель тому назад небо было еще облачнее, чем теперь, но на море, как по мановению волшебства, погода оказалась на удивление ясной. Тут каждый из участников прогулки рассказывает, как в какое-нибудь утро – причем, у всех разное – он наблюдал похожее явление.

Тут все делают заключение, что вдоль этой железнодорожной ветки каждый день небо заволакивает тучами, но потом оно проясняется к моменту купания. Все радуются такой странности погоды и заговаривают о другом. Но вдруг холодный ветер начинает задувать в окна мелкий и частый дождик.

На море шторм.

Пропитанная влагой пляжная ротонда, из всех щелей дощатого верха которой каплет вода, пуста. На потемневшем от дождя пляжном песке никого. Над бараком, где располагается медпункт, развевается красный флаг: купаться опасно.

Купальщики, мокрые и озябшие в легкой одежде, держа в руке нетронутый сверток с халатом, стоят под пляжным навесом и смотрят на бесчисленные волны, рождающиеся повсюду и непрерывно в ревущем море, – они катятся, сначала вырастая до гигантских размеров, а затем рассыпаясь с продолжительным шумом.

Бедные пляжники. Они похожи на потерпевших кораблекрушение, стоящих на плоту. Какое-то время они надеются, что шторм утихнет и, в силу какого-то чуда, снова установится ясная погода. Потом, один за другим, извлекают из сумок снедь и принимаются завтракать, обмениваясь скупыми словами.

Два или три смельчака облачились в купальные костюмы. Их появление будит какие-то безумные надежды. Кажется, что этот поступок приведет к возвращению штиля. Но нет – льет как из ведра, и смельчаки смотрят на море с унылым и зябким видом. Самое большее, на что они могут рассчитывать, – это, если перестанет дождь, сесть на корточки на песке и мочить ноги пеной самой длинной волны. Их ноги оставляют на песке черные ямки, которые тут же наполняются водой.

Потом с первым поездом все возвращаются в город, где, как правило, стоит прекрасная погода.

Летом те, кто проводит воскресенье на море, выезжая на рассвете с самыми радужными надеждами, полными сил и энергии, чистыми и веселыми, возвращаются вечером в город, как огромная разгромленная армия. У них ломит все тело, плечи в ожогах, в волосах и туфлях полно песку. Они едва стоят на ногах. Их лица обожжены солнцем, глаза лихорадочно блестят, а носы похожи на маленькие помидоры. Можно подумать, что это пьяные или температурящие больные.

Они выходят с вокзала, увешанные свертками, корзинками, детьми и оплетенными бутылями; оглушенные электрическим светом трамваев, они разбредаются, как призраки, по своим квартиркам.

Целый день они провели на пляже. Но если отпускники, то есть те, кто остается на море и в будние дни, провели самые жаркие часы, укрывшись за зашторенными окнами пансионатов, эти жарились на солнце перед ослепительным металлическим морем до самого заката,.

Потом они оделись и, чтобы успеть занять место в поезде, отправились на вокзал часа за два до отправления – то есть, ровно тогда, когда воздух посвежел и пребывание на пляже начало становиться приятным. Но на вокзале они увидели, что все перроны забиты людьми, которые, чтобы успеть занять место, пришли за три и четыре часа до отправления поезда.

Здесь совершается последнее и самое трудное дело за этот день: взятие штурмом поезда. Однако занять место удается лишь немногим пронырливым мальчишкам, готовым на все. Так что всю дорогу почти всем приходится стоять – да так, что не пошевельнуться по причине давки, потеряв из виду родственников, друзей и знакомых.

В тусклом свете фонарей последнего пляжного поезда множество воспаленных скул, лихорадочно блестящих глаз и красных носов, двигающихся в такт мерно качающимся вагонам, кажутся особенно дьявольскими и зловещими.

Войдя в квартиру – в огромном многоквартирном доме, из окон которого несутся крики, свистки и призывы, – мужчины снимают пиджак, воротничок и рубашку и ходят голыми по пояс; они открывают настежь окна и первым делом посылают за водой из уличного фонтанчика, а на столе в это время появляются огромные блюда с салатом из помидоров и огурцов. Дом, этот стоячий лабиринт, полон звуков: лопается бутылка, заливая темную лестничную площадку, лают собаки, плачут дети, а нацарапанные от руки объявления призывают к соблюдению чистоты и порядка.

По улицам медленно прохаживается мелкий и шумный люд, шарманки играют перед входом в кишащие посетителями таверны, вокруг них носятся мальчишки и шныряют летучие мыши.

Подзатыльники и пинки летят без счету.

Под звуки гитары возвращаются шумные компании. То тут, то там образуются кружки, возникают ссоры.

Понаблюдайте в окна, как в необставленных комнатах, тускло освещенных красноватым электрическим светом, протекает дьявольское пиршество полуголых мужчин, женщин в халатах и орущих детей.

Полчаса спустя все ложатся спать, и пока они в темноте, вытаращив глаза, кряхтят и ворочаются на простынях, усыпанных песком, не находя места, потому что все болит, все обожжено и сна как не бывало, – там, далеко-далеко, гладкое море искрится под звездами, нежно рассыпаясь в расселинах скал, трепетно вздрагивая под легкими ласками ветра, который несет в открытое море рыбацкие лодки; все стало свежим, приятным и любезным, и в гостиницах, пансионатах, на пляжах, под звуки маленьких оркестров начинаются танцы.

Но дело в том, что настоящее лицо моря – не то, что у всех на виду в летний сезон, на пляжах, переполненных красивыми женщинами, зонтами, навесами и пестрыми халатами, детьми. Это море нафабренное и напомаженное, море для синьорин, море легких флиртов и любителей. Настоящее лицо моря я видел лишь однажды, в силу случайного стечения обстоятельств, которое открыло мне глаза.

Я со своими двумя друзьями-художниками решил съездить на один день в Фьюмичино, вот для чего: я напишу веселый рассказ о том, что с нами произошло, а мои друзья проиллюстрируют этот рассказ рисунками.

Мы приехали на станцию Трастевере, полные энтузиазма и расположенные воспринимать любые события в юмористическом свете. Прекрасное весеннее утро, цель поездки и сам факт, что мы вместе, лишь способствовали нашему радостному настроению. И вот, когда мы покупали билеты и стали перешучиваться с кассиром, один из моих друзей вдруг широко раскрыл глаза и сказал:

– Вот, мы смеемся, а посмотрите, что там.

Мы обернулись. На лавке рядом с билетной кассой сидела в шляпке, с чемоданчиком и зонтиком, стоящими рядом, мертвая пассажирка.

Это была молодая беременная женщина. Ее ноги в лаковых туфельках свешивались с лавки, не касаясь земли, и были безнадежно неподвижны; по ее рукам, подернутым морщинами и ужасно желтым, гуляли мухи; ее лицо было покрыто платком; на ней было легкое платье из синего сатина.

Внезапная смерть случилась недавно, когда она ожидала отправления; убрать тело было нельзя до прихода следователя. И таким образом в почти пустом зале ожидания станции Трастевере это празднично одетое мертвое тело сидело на лавке в шляпке, с чемоданчиком и зонтиком, оставаясь практически незамеченным. Если не присматриваться, это была обыкновенная пассажирка, ожидавшая отправления поезда.

В вагоне разговор вертелся вокруг крушений, к несчастью, нередких на этом направлении; малярии, свирепствовавшей в этом районе; утопленников, которыми зловеще славится пляж в Фьюмичино, расположенный в устье Тибра.

И пока шли все эти разговоры, у нас перед глазами неотступно плыла та женщина, которая хотела уехать на поезде в Фьюмичино, а теперь, сама того не сознавая, осталась сидеть там на станции, ожидая прихода следователя.

Демократичный пляж Фьюмичино был пустынен, поскольку день стоял будний; пляжные заведения закрыты, а рядом с убогими бараками, покрытыми раздавленными канистрами из-под бензина, кое-как закрепленными камнями, сушились на солнце пестрые тряпки; на песке рядом с костями каракатиц, ракушками и дырявыми кастрюлями, виднелись остатки воскресного дня: пустые консервные банки из-под сардин, промасленные обрывки газет, осколки посуды, бутылок и стаканов; время от времени проходили трое-четверо нищих бродяг, которые злобно на нас поглядывали, прочесывали пляж, за ними бежала какая-нибудь мелкая дворняжка; они были похожи на карманников, приехавших из Рима, чтобы денек отдохнуть.

Мы уселись на солнце и наконец увидели отдыхающего. Это был красивый юноша со стройной фигурой, загорелый и с вьющимися волосами; он шел по прямой к морю, глядя на небо и упрямо улыбаясь. Он чуть не налетел на нас. Тут мы заметили, что он слеп.

Немного спустя пришел купаться еще один парень, тоже слепой; потом подошли две слепые девушки и вошли в воду.

Мы подумали, что тут приморский лагерь слепых. Но, как нам пояснила женщина, которая развешивала на солнце белье, то была просто семья слепых. Какая-то страшная болезнь лишила их всех зрения. Женщина показала нам на пожилых мужчину и женщину, сидевших на песке, и сказала, что это родители тех слепых, и тоже слепые. Она прибавила, что у них есть еще девочка, которая вот-вот должна ослепнуть. Пожалуй, это было чересчур.

Тем временем четверо молодых слепых, которые вошли в воду – такие красивые, – взялись за руки и водили хоровод, улыбаясь небу той слабой притворной улыбкой, которую несут на губах лица слепых. А перед ними совершенно спокойное море убегало под солнцем вдаль от убогого пляжа, насколько хватало глаз, переливаясь отблесками света и веселья.

Вот настоящее лицо моря. Равнодушного, жестокого, неумолимого, бездушного моря; такого прекрасного и такого злого моря, которое отнимает сыновей, мужей, братьев; которое уносит моряков и эмигрантов; дно его усеяно скелетами, оно хранит корпуса затонувших кораблей, сокровища и богатства; оно воет, неистовствует, душит, оно глухо к мольбам и никого не любит, оно не внемлет крикам потерпевших кораблекрушение и не слышит, как в штормовые ночи жены рыбаков не спят, перебирая четки и шепча молитвы; моря, которое со всех сторон окружает нищету и несчастья людей и не устает улыбаться.

В пансионате разразился страшный скандал из-за фасоли в кисло-сладком соусе. Он возник за столом, где сидели силач-гренадер и веселые купальщицы из Майами.

Когда Арокле принес салатницу, десять сотрапезников завладели всем блюдом несмотря на то, что официант защищал его unguibus et rostris[8]8
  «Клювом и когтями», изо всех сил (лат.).


[Закрыть]. При этом, вырывая блюдо, он говорил:

– Блюдо одно на всех.

– Эй, потише там с фасолькой! – закричал от своего стола старик Джанни Джанни. – Вы тут не одни.

Но силач-гренадер, которому удалось завладеть спорным блюдом, не обратил на него внимания.

Тогда Джанни Джанни, поднявшись из-за стола, направился к ним, чтобы положить себе фасоли, прежде чем салатница подобралась к пределам его досягаемости. Заметив, как содержимое блюда исчезает под грубым натиском конкурентов, другие постояльцы пансиона прибежали со своими тарелками, и вокруг салатницы произошло одно из самых невероятных побоищ. Фасоль летела во все стороны, и каждый старался схватить, что мог. В дикой схватке сцепились Джанни Джанни и силач-гренадер. Последний, выворачивая руку старика, рычал:

– Брось фасоль, авантюрист!

Джанни Джанни намертво зажал кулак, а фасолины вылезали во все стороны сквозь щели между пальцев.

Синьор Афрагола побежал баррикадироваться в Дирекцию; там он стал кататься по полу, стеная:

– Теперь придется покупать еще килограмм фасоли!

Приход опоздавших несколько разрядил обстановку. Джанни Джанни вернулся на свое место и сказал, бросая испепеляющие взгляды на силача-гренадера:

– Черт бы вас побрал, а не желаете ли вызвать меня на дуэль?

Тем временем спокойствие восстановилось, и все вернулись на свои места. Силач-гренадер обратился к другим отдыхающим, избегая встречаться взглядом с Джанни Джанни:

– Если мы будем драться между собой, пиши пропало! Мы должны сохранять единство для борьбы с синьором Афрагола!

Все стали говорить, что он прав, исключая Джанни Джанни, которому было наплевать на подобные склоки. Этому человеку, жадному до удовольствий, всего хватало, чтобы вести королевскую жизнь. Что же до остального, ему было безразлично, даже если все пойдет в тартарары. Этот старый себялюбец сидел один за своим столом, попивая шампанское и наедаясь дополнительными блюдами.

Уититтерли, присев за отдельный столик, долго изучал дно салатницы; потом расслышали, как он пробормотал сквозь зубы:

– Блаженны последние, если первые скромны в желаниях.

Затем к нему вернулась его завидная безмятежность, и только к вечеру, вспоминая о случившемся, он тихо сказал:

– Ну и невежи, однако!

После того, как Джедеоне сообщил дамам о печальном итоге утра, Ланцилло сказал:

– Надо будет найти другого водолаза.

– Это будет непросто, – пробормотал Джедеоне, – на сегодняшний день их не так много на рынке.

– Черт, – от своего стола, жуя, заметил Уититтерли, – по мне, так их легче отыскать под водой.

Суарес недоумевал:

– Где же, черт побери, можно раздобыть водолаза?

– Не переживай ты так из-за меня, папочка, – сказала Катерина, – не найдем ключа – ну и ладно.

– То есть как это, ну ладно? – сказал Андреа. – Я требую...

Но отец, который еще не забыл о скандале из-за купания сына, бросил на него испепеляющий взгляд, и молодой человек замолчал, что-то бурча.

– Ты, – сказал Суарес дочери, – такая добрая, доченька, и не можешь понять...

– Клянусь, папочка, – не отступала Катерина, – я вполне могу обойтись и без ключа!

Старик качал головой; тогда прелестная девушка, невинность которой всех глубоко тронула, подошла к нему и, обняв его, сказала:

– Если ты так хочешь, чтобы ключ нашелся, я готова принести торжественную клятву: если ключ отыщется, я дам обет целомудрия.

У Суареса в глазах стояли слезы.

– А все из-за тебя, – пробормотала жена.

– Дорогая, давай не будем! – взмолился старик. – В другой раз буду внимательнее.

Вдруг Ланцилло вскрикнул:

– Друзья! Мы ломаем голову, где найти водолаза, а ведь водолаз – у нас в доме.

Все обернулись и увидели водолаза, который торопливо проходил по вестибюлю пансионата: настоящий водолаз в скафандре, и голова его была покрыта большим металлическим куполом. Наши друзья настигли его в одно мгновенье.

– Простите, – сказал ему Уититтерли, – вы водолаз?

– К вашим услугам, – ответил водолаз, учтиво поклонившись – хоть и не без труда, по причине костюма. Голос его слабо доносился из глубины купола.

Тем временем вокруг него собралась толпа других постояльцев, и многие говорили:

– Надо же, среди нас был водолаз, а мы ничего и не знали.

– Наверное, недавно прибыл, – заметил старик Джанни Джанни.

И хотел уже было взяться за трубу, чтобы поприветствовать водолаза, но его зашикали.

Все с любопытством рассматривали странного незнакомца. Кто-то робко трогал длинные трубы, которые болтались у него сзади, другие побежали в номера за фотоаппаратом, дети визжали от испуга при виде чудовища. Но Ланцилло сказал:

– Пожалуйста, потише. – И, пробравшись сквозь толпу, он обратился к водолазу: – Вы не окажете нам услугу?

Послышался слабый голосок, который исходил из глубин скафандра:

– Да хоть две.

– Какой любезный водолаз! – бормотали восхищенные дамы.

Ланцилло продолжал:

– Надо, чтобы вы поискали для нас...

Но ему не удалось закончить. Силачу-гренадеру, который подозрительно присматривался к водолазу, обходя его кругом, показалось, что он что-то прячет за спиной.

И вдруг послышался крик силача:

– У него сумка. Это он!

Последовала суматоха. Лже-водолаз – а это был именно синьор Афрагола, который, ничего не зная об истории с ключами и водолазом, надеялся благодаря такому наряду пройти незамеченным, чтобы купить на рынке еще килограмм фасоли, – бросился наутек и одним прыжком выбрался на середину улицы.

– Лови водолаза! – кричали постояльцы, преследуя его.

Силачу-гренадеру удалось схватить трубу подачи воздуха, но Афрагола одним рывком освободился, оставив трубу в руках силача, который опрокинулся на спину.

– Проклятый! – закричали все, увидев, как водолаз исчез за поворотом.

– Конец еще одной надежде! – пробормотал Ланцилло.

Когда они возвращались в пансионат, на улице послышался неясный шум, и тут же прозвучал мощный выкрик, вылетевший из двадцати мощных глоток.

– Ура синьору Мальпьери!

– Матросы! – простонал старик. – Они вернулись и ожидают ключей.

И в самом деле, эти бравые ребята размахивали несколькими не своими шляпами перед гостиницей, чтобы тем самым вежливо напомнить о ключах.

– Да здравствует наш благодетель! – повторили они. И устроили небольшое импровизированное шествие.

– Скажи им что-нибудь, – подтолкнул Суарес Джедеоне к окну первого этажа.

Появление старика вызвало бурю аплодисментов со стороны великодушных парней. Добившись тишины, Джедеоне обратился к ним со словами :

– Моряки «Эстеллы»!..

– Ура... – закричали матросы, изготавливаясь ловить ключи на лету.

Джедеоне продолжил:

– Ключи пока что не найдены, но есть надежда, что это произойдет в течение завтрашнего дня. Призываю всех к спокойствию и порядку. Будьте готовы исполнять приказы. А сейчас, парни, возвращайтесь по приютившим вас домам, показывая пример высокого гражданского сознания и чувства долга.

Матросы разошлись в крайнем унынии. В сущности, хорошие ребята. Был отмечен, впрочем, случай попытки к насилию: один из матросов, заметив Уититтерли, который выглядывал в дверь, подступил к нему с кулаками и закричал:

– Если ключи не найдутся, будет беда!

Наш капитан – высокая благородная фигура – отпрянул, крича не своим голосом, которому он хотел придать угрожающие ноты, но тот оказался лишь натужным:

– Он что, свихнулся? – И, закрыв дверь, через глазок отдал экипажу сухой и краткий приказ: – Разоружите его и крепко свяжите. Если будет сопротивляться, звякните мне по телефону. – Затем, поразмыслив секунду, добавил: – А еще лучше, звякните ему по башке.

После того, как порядок восстановился, было решено отложить поиски до завтра; и все отправились спать, кроме Джанни Джанни и Уититтерли. Первый, будучи человеком, не знавшим усталости, вместо того, чтобы предаваться сну, как остальные, обычно проводил вторую половину дня в своем номере, играя на трубе.

Что же до второго, Captain – так его звали во время его остановок в Англии – считал вредной привычку спать после обеда. Да и история с ключами все не выходила у него из головы и не давала покоя. Он все думал, думал, и ему пришло в голову, не положил ли он драгоценный ключ, перед тем, как броситься в воду – благодаря аккуратности, которой был отмечен каждый его поступок, – в кожаную сумку со многими отделениями, с которой он никогда не расставался и где хранились многие другие ценные вещи. Поэтому он попросил Арокле отвести его в редакцию местной газеты: он прошел сквозь весь городок, пустынный в этот жаркий послеполуденный час, рискуя получить солнечный удар. Улицы были совершенно безмолвны, ни звука не доносилось из-за закрытых окон и дверей, остро пахли сады под палящим солнцем.