Текст книги "Следы говорят"
Автор книги: Адриан Шевченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)
Это окрестные выводки полевиков сбились в стадо и кочуют теперь невдалеке от своих
родных угодий, выбирая места, где посытнее живется. Обычно косачи держатся отдельной
компанией, но они не избегают общества тетёр; встречаются и смешанные стаи...
Но вот занесло снегом поля, побелело кругом. Куда же переместились полевики? Ведь
зёрен им сейчас не найти.
В такое время, по утрам и вечерам, темными шарами висят тетерева на березах, клюют
почки, сережки...
Как только станет светлеть и прибывать февральский день, косачи окажутся вблизи своих
токовищ.
...Мартовские оттепели делают свое дело. Уже образовались вокруг деревьев воронки от
протаявшего снега. Повеяло весной. Заволновались лирохвостые, их чуфыканье и
бормотанье разносится по лесу. .
Дымкой закурились апрельские проталины. Березы наполнились сладким соком. И вот
уже азартно заиграли черныши по утрам...
Ток найти просто: игру чернышей слышно за километры. Косачи выбирают для этого
поляны, опушки, луговины, вырубки, поля с отдельными кустами или деревьями, а то и
моховые болота.
Увлекательна весенняя охота. Выследив на болоте токовище, прихожу сюда днем, в
отсутствие косачей, и ищу их следы...
Ого, как тут натоптано, и перья валяются! Значит, это центр тока. Здесь и делаю шалаш
из сосновых веток, – ведь кругом сосны, и мое сооружение не должно среди них выделяться.
Стремясь к тому, чтобы из шалаша по возможности был круговой обстрел, ставлю его возле
дерева, – так он будет мало заметен. Для обзора и стрельбы в моем укрытии есть «окна».
Удачный получился у меня шалаш; пожалуй, и сам не сразу обнаружу его, придя сюда
ночью.
Назавтра, до рассвета, подмостив еловых лапок, сижу в своем убежище.
В руках у меня ружье с резким боем, заряженное дробью № 4. Лирохвостый весной
очень крепок на рану, – перо его плотно и прочно.
Едва намечается восток... Просвистев в темноте крыльями, рядом с шалашом опустился
косач и замер в напряженном ожидании – безопасно ли?.. Чуфыкнул... Слышен даже шорох
на мху, а где он сидит, не видно, – в мутной мгле всё сливается. Не следует горячиться и
стрелять по нему, пока не подлетят и не разыграются другие петухи. Поспешность повредит
охоте: мой выстрел прервет призывный клич «токовика» и напугает остальных, и без того
настороженных, тетеревов при подлёте их к току. Если токовик будет убит в разгаре игры
косачей – полбеды, завтра найдется другой старик-черныш, и первым подаст голос. Всё же
лучше не трогать запевалу, хотя и не легко держать его всё время в поле зрения.
Немного светлеет, и, несмотря на полумрак, я вижу белое подхвостье старого токовика.
Не стреляю. А он знай чуфыкает.
Посвистывая крыльями, один за другим с разных сторон проносятся над шалашом
тетерева и опускаются вокруг своего «заводилы».
Солнце еще не показалось, но тетерева видны. Правда, предрассветный полумрак
обманчив, но убойные расстояния у меня заранее отмечены вешками. Далеко стрелять не
стоит, особенно в зоб или зад птицы – только зря загубишь прекрасную дичь: подранка не
найдешь, уйдет далеко...
Выцеливая ближайшего петуха, плавно нажимаю гашетку... Выстрел! Черныш забился и
застыл. Хочется мне полюбоваться сбитым красавцем петухом, но терпеливо сижу. Нельзя
выходить из шалаша до окончания тока. Увидев человека, тетерева потом и близко не
подлетят к этому месту или совсем покинут старое токовище.
После выстрела на току воцарилась тишина. Подняв головы, косачи застыли в
неподвижности, готовые мгновенно слететь.
Жду, пока успокоятся полевики. Пусть снова затокуют, иначе при повторной стрельбе
испуганные птицы разлетятся.
Наконец, нарушив безмолвие, чуфыкнул один из чернышей, и опять тишина. Но вот
затоковали. Вновь нарастает гул от бормотания и чуфыканья косачей и квохтанья тетёр.
Один из петухов перед самым шалашом красуется. Рдеют у него разбухшие брови,
крылья опущены, лира хвоста раскрыта веером и слегка загибается, сверкая пышным белым
подбоем. Утолщенная шея вытянута вперед, клюв смотрит вниз. Из-за длинной шеи и чуть
пригнутого к спине хвоста туловище петуха кажется коротким, кургузым.
Наклонив голову, льет в самозабвении черныш нежное бульканье в честь скромных
сереньких тетёр. Рывком подпрыгнув, издает он задорно вызывающее «чу-фы, ччуф-фышш»,
– это соперникам: «Здесь, мол, я, готов на драку». И стремительно наскакивает на
противника. Случается, в жаркой схватке и перья летят.
Но взаимные наскоки косачей не всегда заканчиваются боем. Устремятся петухи
навстречу друг другу и, кажется, вот-вот схватятся, но... это только брачная игра.
Сблизившись, соперники мирно поворачивают вспять.
Охотники легко подражают чуфыканью тетеревов, но бормотанье передать труднее.
Иногда, в начале игры, у петуха получаются воркующие звуки, вроде «рру-рру-рру».
Разыгравшись, он бормочет что-то похожее на слова, произносимые скороговоркой и с
закрытым ртом: «отворотповорот».
Во время бормотанья черныши ничего не слышат, но, увлеченные токованием, они
ограждают себя от опасности «наблюдателем». Обычно это наиболее сторожкий или не раз
пуганный косач. Ему не до игры. Вот и теперь, невдалеке от меня, один тетерев бдительно
озирается с верхушки сосны. Чуть заподозрив опасность, он издает тревожное урканье:
«Курнав-курнаау», – и мгновенно смолкает шумный ток.
Наблюдательность и зоркость тетеревов изумительны. Занятый игрой, токовик сразу
воспринимает беспокойное поведение своих лирохвостых «соседей», тетёр и даже птичек.
Приходилось мне охотиться по токующим косачам-одиночкам и с подхода, но не всегда
удачно. Черныш выбирет выгодную (с хорошим обзором) позицию. Только ловкий охотник
может подкрасться к зоркому токовику. Перебегая от дерева к дереву во время тетеревиного
бормотанья, охотник приближается на выстрел. Смолкнет косач – стой, не шелохнись.
...Отцвела черемуха. Желтыми облачками рассеялась цветочная пыль сосен. Кончились
тока. Тетёрка почти неотлучно сидит на гнезде, а черныш в потрепанном оперении
забивается в крепи на линьку и отдых. Не выжить его отсюда, пока не наденет он к концу
лета новый наряд...
Ждет не дождется охотник августа – открытия летней охоты по выводкам; уже хорошо
натаскана по ним и собака. Тут годится любая порода легавых. Важно, чтобы пес был
послушным: он должен сразу возвращаться на свисток, хотя бы и со стойки...
Охотясь с легавой, никогда не следует брать весь выводок. Нельзя стрелять и тетёрок.
Особенно важно сберечь старку-матку.
Позже, осенью, птицы более сторожки и иногда не выдерживают стойки собаки.
В морозные утренники старые косачи показываются по опушкам на хвойных деревьях, –
на березы не сядут, пока не осыплется лист. Осенью черныши повторяют – но не так азартно
и без участия самок – токовое бормотанье. Иногда косачи играют на земле. По утрам вслед за
старыми петухами вылетают на деревья и выводки молодняка.
Осеннее бормотанье служит как бы сигналом: выводки начинают соединяться в стайки.
К ним пристают одиночные черныши и тетёры.1
К зиме стайки сбиваются в большие табуны.
После листопада начинается охота с чучелами. Она бывает особенно удачной, когда поля
покрываются снегом и полевики в поисках зерна перестают посещать их, а перемещаются в
березняки.
На некоторые деревья тетерева садятся охотнее и чаще, чем на другие. Среди такого вот
присадистого леса, на пролётном пути птиц – с ночлега на кормежку, и сооружается шалаш.
Мудрено заранее узнать, если деревьев много, какие из них понравятся птицам. Трудно
сказать, почему среди, казалось бы, совершенно одинаковых деревьев тетерева предпочитают
садиться на одни и те же. Во всяком случае, присадистость отдельных сосен, елей, осин,
берез определяется после одной-двух охот.
Пролётные пути чернышей на кормежку регулярны, и если найдены, то успех обеспечен
и без загонщиков. Инстинкт стадности притягивает птиц к чучелам, и они садятся на деревья.
Выставив до рассвета чучела, надо подождать восхода солнца и подать голос, чуфыкая с
промежутками. Утренний лёт длится часа полтора. Во второй половине дня можно снова
посидеть в шалаше. На время перерыва чучела следует снимать.
С загонщиками можно охотиться весь день.
Шалаш пристраивают в березняке или смешанном лесу, по возможности к хвойному
дереву, на закрайках, в перелесках, но непременно в таком месте, чтобы выставленные
чучела были видны издали со всех сторон. Присадистые деревья не следует занимать
чучелами. В вершинах высоких берез чучела закрепляют на подчучельниках – жердях,
перевернутых комлевой частью вверх. Для этого комель заостряют, на него насаживают
«птицу», а специально оставленным сучком жердь навешивают на ветку дерева. При низком
лесе чучело натыкают уже на тонкий конец жердины и такой подчучельник просто
приставляют к дереву. Если его прислоняют к хвойному дереву, нужно следить, чтобы
«черныш», возвышаясь над хвоей, не торчал на голой палке, а находился в березовых
веточках, которые следует подвязать к шесту.
Очень важно, чтобы чучело изображало спокойно сидящую, как бы нахохлившуюся
птицу. Высоко поднятая голова и длинная шея у чучела будут настораживать подлетающих
полевиков. Крутая «ястребиная» посадка, как и «сорочья», тоже не годится. Следует
помнить, что в тихую погоду тетерев любит сидеть зобом к восходу, а в ветреную – никогда
не сядет хвостом к ветру. Расправляя на чучеле хвост, нужно пригнуть его немного вниз.
Лучшее чучело – из черного сукна с синеватым отливом. Неплохо, если оно крупнее птицы, –
издали заметней.
Любопытные случаи приходилось мне наблюдать во время охоты с чучелами.
Однажды, успешно поохотившись, мы с товарищем снимали чучела. Внезапно из-за
маковки сосны вынырнул ястреб-тетеревятник. Ловко извернувшись в сторону
искусственной тетёры, он в мгновение ока вонзил в неё когти. Нас поразила дерзость
азартного хищника: в нескольких шагах от нас он смело и открыто напал на «добычу».
Как-то на моего косача бросился ворон. Вытянув вперед лапы, неуклюже кинулся он на
чучело, норовя долбануть его.
Меньше всего подобного поступка можно было ждать от вороны. Бывало, пролетая мимо
чучел, эта наблюдательная птица с тревожными криками покружится над моими
«тетеревами» и скорее летит дальше. А был случай, что и ворона поверила, будто перед ней
всамделишние полевики (значит, хороши чучела!), плавно подлетела и стала... драться с
«тетеревом». Клюнула его несколько раз и, пораженная безучастным поведением «косача»,
1 Кстати, чуфыканье и бормотанье нельзя считать исключительно весенним явлением. Косачи молчат только в
период линьки, а в другое время старые самцы, наиболее сильные, токуют, и эту игру надо отнести к
естественному проявлению их жизненной энергии. Всё зависит, видимо, от погоды. В теплую зиму 1948/49
года, если не было ненастья или сильных ветров, всегда слышался голос черныша. А летом 1949 года игру
приходилось слышать в конце июля и в августе. В 1953 году было очень дождливое лето, тетерева забормотали
только в сентябре. Следует отметить, что летнее токование было и на заре, а зимою – только после восхода.
удивленная пересела на соседнюю осину и даже каркнуть забыла...
Охота с чучелами удачнее всего в тихий осенний день с мягкой, но нетуманной погодой.
Не мешает охоте и мелкий дождик. В такое время тетерева, нахохлившись, весь день
отсиживаются на деревьях. Хороша охота в оттепель, но без снегопада, иначе чучела
забелеют и испугают чернышей: на живой птице снег не держится.
В большой ветер тетерева появляются неожиданно и неслышно. Тихим же утром черныш
предупредит о своем появлении мелодичным и частым свистящим звуком «вси-всивсивси» и
характерным «фрк», при складывании крыльев. Подсевшего черныша нужно бить сразу, пока
не подоспели другие. Иногда удается сделать несколько выстрелов, если растянувшаяся
стайка подлетает постепенно. Выстрел, сделанный до посадки приближающихся птиц, не
пугает их, лишь бы они не видели человека. Тетерева, севшего далековато, лучше спугнуть
выстрелом вверх, не то он рассмотрит своих неподвижных «собратьев» и больше уж не
подлетит сюда.
Часто охотясь из одного шалаша, необходимо изменять количество чучел и переставлять
их к разным деревьям. Иначе, приглядевшись к одной и той же выставке чучел, черныши
начинают относиться к ней недоверчиво.
В зимнюю пору, утром или вечером, когда тетерева кормятся на березах, мы с товарищем
успешно охотимся на них с подъезда: один сидит в санях с ружьем наготове, а второй правит
лошадью, – но не прямо на птиц и не в тыл им, а будто мимо проезжает.
Своеобразна прелесть этой охоты. Тихо в зимнем лесу. Заиндевевшие березы увешаны
чернышами. Нахохлившись, отдыхают птицы, иные, трепеща крыльями и осыпая иней,
срывают почки. Глядишь, забеспокоились косачи, сейчас снимутся, – пора стрелять.
Но вот зачастили снегопады. Пушистой гладью заровнялись рытвины, пни и кочки
лесных полян и вырубок. Мягкий покров так глубок, что не пройти и не проехать. Зато на
лыжах – всюду путь. Тут уж и охота на тетеревов становится иной. Только сначала надо
выследить их.
Издали виднеется стая полевиков на березах. Зашевелились они на ветвях, вытягивая
шеи и посматривая вниз, и вдруг с разлету, сложив крылья, ныряют под снег...
Бесшумно скользят лыжи... Впереди на чистинке уже заметны ямки. Неожиданно из-под
самых ног охотника, вздымая белую пыль, с треском вылетают из лунок черныши...
Всё плотнее становится снежная толща, всё крепче делается корка на ней. Не пробить её
полевикам, и они забиваются в хвойник. Кончена зимняя охота по тетеревам.
Гудит, завывает февральская вьюга, а охотнику уже рисуются заманчивые картины охоты
на весенних токах.
ГЛУХАРЬ
1
На переломе ночи к рассвету дремотный мрак будто сгущается. В такую пору идешь по
подмороженной мшаге. Только крошится ледяная пленка в мягком мху под ногой. Всё дальше
углубляешься в незаметно редеющую мглу кочковатого болота, в темень соснового острова.
То и дело отводишь рукой от лица колкие лапы хвои.
В посветлевшем небе уже округляются очертания сосновых маковок. Скоро наметятся и
просветы меж ветвей.
Чутко вслушиваюсь... Что это? То ли запоздалое журчанье в ямке мшарины,
затягивающей мокрый след моих шагов, то ли трель из щебетанья ласточки, то ли дятел
постукивает? Но ведь ласточек здесь не бывает, а дятлу рано, – спит он ещё.
Это в лесной глуши запел глухарь. Даже не охотнику, а просто любителю природы, стоит
послушать удивительную и простую песнь глухаря. Без ружья и наблюдать лучше:
подметишь то, что неминуемо проглядишь в пылу «охотничьей лихорадки».
Огромная птица с таким увлечением играет, что совсем не слышит в это время. А отчего
глохнет – никто точно не знает. Одни утверждают, что отросток нижней челюсти глухаря
заслоняет при пении слуховой проход. Другие указывают на набухание от прилива крови
особой складки, которая под давлением черепной косточки закрывает ушное отверстие. Есть
мнения, что причина потери слуха кроется в весеннем возбуждении петуха.
Словом, загадка глухариной глухоты до сих пор толкуется по-разному.
Крупная и тяжелая птица глухарь, а взгляните на него в лесу, на воле: перо приглажено,
осанка статная. Особенно, когда, чуть подавшись вперед, он готов слететь, невольно
залюбуешься стройным силуэтом каштаново-бурого красавца. Большая темносерая в крапе
голова его, с изогнутым по-орлиному клювом и пучком перьев, вроде бородки, украшена
полудугой алых бровей над черными глазами. Зоб черный, с блестящим зеленоватым
отливом. Грудь чернобурая. На темных перьях длинного хвоста пестрят ряды белых
пятнышек. Пальцы оперенных ног в оторочке из роговых пластинок, – чтобы грузный петух
не проваливался в снегу и не скользил по обледенелым веткам. Среди лесной дичи нет
равных ему по величине.
Коричневатая с рыжей грудкой глухарка выглядит проще.
Глухой певец очень удачно назван глухарем. Но есть у него и другое имя – «мошник».
Оно дано ему за его привязанность к лесам, где раскинулись моховые болота.
Часто говорят о каком-то неимоверном весе глухарей – в семь, восемь и больше
килограммов. С этим нельзя согласиться. Никогда не приходилось мне встречать весенних
мош-ников тяжелей четырех-пяти килограммов, и то – старых. Молодые легче. Осенью
упитанные глухари могут весить на килограмм больше.
Полная захватывающих впечатлений весенняя охота на глухаря несравнима ни с какой
другой охотой по перу и надолго остается в памяти охотника.
2
На краю боровой гривы стоят небольшие сосенки, засыпанные снегом. Их зеленые
верхушки маленькими кустиками выглядывают из белых сугробов. С хрустом обрывая
хвойные побеги, бродит здесь по плотному снегу стайка глухарей, Среди них не видно
глухарок: они обычно живут отдельно.
Вот самый большой длиннохвостый мошник перестал дергать пучки зеленых игл и
напыжился. Вдруг он встрепенулся и ни с того ни с сего бойко клюнул подвернувшегося
соседа. Под скупыми лучами февральского солнца задира преобразился: вскинув голову и
волоча крылья, он жесткими концами их бороздил снег и на ходу пощелкивал. Похоже на то,
что дело идет к концу зимы!
И хотя снежный груз всё ещё лежит на ветвях, лучистое солнце день ото дня выше и ярче
светит над лесом. Отошел припай зернистого снега, рушатся с сосен белые «гирьки»,
пробивая рыхлеющий наст, с шорохом сползает еловая навись, то там, то здесь, качнувшись,
выпрямляется ветка. Ночью березы и осины стоят обледенелые, днем – кора их влажна.
Как только утреннее солнце озаряло маковки сосен, мошники спешили к местам своих
постоянных токов. Тут они рассаживались по верхушкам деревьев, будто ожидая чего-то.
Самые старые петухи первыми отзывались на увеличение дня: они слетали вниз и с
прищелкиваньем разгуливали по болотине, оставляя на снегу следы лап и черточки – метки
от распущенных крыльев.
Это – вступление к предстоящим токовым играм. Раз глухари «зачертили», – недолго
осталось ждать начала их весенних песен.
Следы с «чертежами», замеченные охотниками, заранее указывают места токовищ.
Тока чаще всего бывают в хвойном лесу, затем – в смешанном и реже – в чернолесье.
Как правило, глухари играют в глуши лесных просторов. Обычней всего, это влажные
моховые болота то с плотным, то с редким корявым сосняком. Закраины таких низменных
мшаг, незаметно повышаясь, переходят в острова соснового бора, поросшего кое-где
ельником, осинами, березами. Примерно по кромке боровой гряды и рассаживаются по
деревьям птицы.
Весна всё больше и больше дает себя чувствовать. В хвойном лесу ещё снег, но в голом
чернолесье на проталинах зацветают подснежники.
Петухи теперь с вечера торопятся лететь на ток, а на рассвете уже поют на деревьях.
Потеплеет, – они заиграют ещё раньше – затемно.
Тут и открывается охота на них. Начинать её следует с вечернего подслуха.
Мошники необычайно привязаны к своему токовищу. Они посещают его до тех пор, пока
не будут все перебиты, что, к великому сожалению, случается ещё довольно часто.
Впрочем, ежедневно тревожа певунов настойчивым и неумелым преследованием, можно
вынудить их временно рассеяться по окрестностям.
Но как только минует невзгода, глухари возвратятся на старое место. Новый же ток
образуется не сразу.
3
Весенним вечером, часа за два до захода солнца, прихожу к току на подслух, чтобы
проверить слёт глухарей. Удобно облокачиваюсь о ствол дерева. Защитный цвет одежды
сливается с окружающим фоном.
Стою в развилке сосны на грани боровой гривы и мохового болота с низкорослым
хвойником, охваченного, как подковой, островами высокого краснолесья. Осматриваюсь. Из
снега проглядывает кочка с серой осокой. Не пойму, отчего это на ней так ослепительно
искрится солнце. Просто глядеть невозможно, не сощурясь.
В такой хороший вечер мошники будут громоздиться по соснам и елям, на закрайках, а
не в глубине острова, как это случается в ненастье, в ветер.
Задолго до заката с шумом взлетает с земли и садится возле меня на сосну глухарь.
Хрюкнул. Видно, где-то вблизи дневал и «пешком» пришел сюда. Кося глазами, любуюсь
петухом. Меня ему не разглядеть меж стволов. Посидел-посидел мошник и занялся
«ужином»: срывает хвою и набивает ею свой зоб. Долго возился мошник, перепрыгивая с
ветки на ветку и выбирая пучки игл посочнее.
Солнце уже скрылось за лесом, но ещё не зашло; сбоку от меня, на рыжей коре, всё выше
и выше тлеет в голубой дымке солнечный луч. А вслед за ним поднимается тень. Вот красная
полоска осталась лишь на маковках самых высоких сосен... Погасла... В стороне заката горит
заря. Тускнеют и её отблески...
Слетаются мошники. То ближе, то дальше раздается хлопанье крыльев
подсаживающихся на деревья глухарей. Один сел невдалеке и вытянулся на суку, напряженно
застыв, чтобы при малейшей тревоге пригнуться к ветке и с толчка нырнуть в полумрак.
Неожиданно слышится сухой треск, похожий на пистолетный выстрел. Так – с хлестким
ударом крыльев – садятся некоторые глухари. Ещё один с шумом мелькает в просветах
вершин. Сел. И сразу, как бы давая ему знать о себе, за моей спиной громко хрюкнул ранее
прилетевший. Откуда он взялся? Не было слышно его посадки, – значит, бесшумно
опустился.
Глухари перелетают с места на место. Некоторые, собираясь запеть, щелкают. Доносится
то одиночное «док», то вздвоенное «тэ-тэк... тэ-тэк» или «тэ-кэ», но всякий раз это
вступление к песне заканчивается... хрюканьем.
Смолкли. Да и пора, уже поздно.
Ночевать иду в конец острова. Буду коротать ночь у костра там, чтобы не тревожить
глухарей.
Крадучись по заснеженной ветоши, прохожу под сосной, где кормился хвоей мой
пернатый «сосед». Втянув шею и положив голову на выпяченный зоб, он по-куриному спит
на ветке, поджав ноги...
Перед рассветом, до пробуждения глухарей, стараясь не хрустеть, приближаюсь к
окраине тока.
Хорошо, что пораньше пришел. Проснувшись, птицы становятся очень осторожными, а
заподозрив опасность, не запоют.
Песня мошника не отличается звучностью. Приглушенные тона её неуловимо
растворяются в сумеречной тишине. Охотник, ещё незнакомый с этой песней, если она и
долетит до его слуха, пожалуй, не обратит на неё внимания. Опытный же, в тихую погоду и в
редком лесу, услышит точение – глухую трель – за триста-четыреста шагов. В ветер, в дождь,
в чаще, после восхода солнца, когда пробуждается разноголосый весенний хор пернатых,
слышимость, конечно, хуже...
Стою, слушаю и жду, поглядывая на восток... Светлеет. Иногда в сильный мороз глухари
запевают после восхода солнца. Но сейчас тепло. Вот-вот начнет игру какой-нибудь старый
петух. Молодые, первогодки, в раннюю пору весны прилетают скорее утром, чем с вечера, и
первые дни не поют, а только прислушиваются да изредка «крекают»...
Чу! Щелкают!..
Издали обычно долетает сначала точение. Приблизившись, различаешь и прелюдию –
пощелкиванье или тэканье. С этого момента и начинают подход «в песню». Ведь пока не
услышишь тэканья, не рассчитаешь – когда шагнуть.
Сейчас от мутной стены сосняка доносятся ко мне полные песни.
Близко играют мошники. Один – впереди, другой справа.
Решаю идти к переднему. Давая ему разыграться, пропускаю несколько песен, не сходя с
места.
Трудно изобразить звуками глухариную песню.
Часто, чтобы дать о ней хоть какое-нибудь представление и заранее потренировать
начинающего охотника, «учитель» постукивает пальцем по спичечному коробку – «щелкает»,
мол! И «ученик» стоит «наизготовке». Затем «тренер» палочкой быстро проводит по зубьям
рогового гребешка и объясняет: «Точит, подскакивай!». И «охотник»... прыгает по комнате.
Этот наглядный урок показывает, что при щелканье токовика нельзя двигаться, шагать к нему
следует только в момент точения.
Слушая глухаря, можно подобрать примерно такое звукоподражание: «Док!.. док!.. да-
ке!.. да-кэ!.. тэкэ!.. тэкэ!.. тэкэ-тэкэ-тэкэтэкэ-тэкэ... Динг!-вжги-чири-вжги-чири-вжги-чири-
вжги-чири-вжги-чирииить!».
«Док» – одиночное щелканье. Продолжается или долго (особенно в начале пения и когда
певец насторожен) или быстро сменяется сдвоенным «даке». Потом – частое «тэкэ» (по
существу, то же щелканье, но тоном выше и мягче), переходящее в слитное тэканье –
щелкоток. За ним следует главный удар «динг» – глоточный звук от быстрого втягивания в
горло языка. Это напоминает хлопанье пробки, мгновенно вынутой из бутылки. Главный
удар – первое звено глухой трели – неотрывно сливается с точением. Именно со звуком
«динг» у певца выключается слух до конца пения. В момент замирания её последнего звена –
«вжги-чирии-ить» – пропадает и глухота.
Замечательно, что в течение четырехсекундной трели глухарь не в состоянии ни прервать
её, ни вернуть свой слух. Грубо потревоженный после главного удара, петух на лету докончит
точение.
Вот и пойми тут причину глухоты! И почему это после главного удара певец не может
смолкнуть, не закончив точения?
Только незнанием этой особенности можно объяснить разговоры о том, что «глухарь
обманывает охотника, прерывая игру на любом её колене».
Дело обстоит проще. Мошник жарко играет, а горячий охотник, волнуясь, спешит к нему
и, не выждав, пока сплошной щелкоток перейдет в точение, торопится шагнуть. Глухарь
сразу же смолкает. Значит, в таком неожиданном перерыве виноват сам охотник. Не надо
забывать и того, что даже в том случае, когда шаги охотника «уложатся» в глухую трель,
напуганный молодой или не разыгравшийся старый глухарь поют с перебоями.
Иногда некоторое время раздается только односложное «док» или «тэк», и на этом всё
кончается. Собираясь запеть, мошник обязательно, хотя бы с промежутками, сдваивает «.тэк-
тэк». Помолчит, и опять слышно: «тэ-тэк». Разыгравшись, глухарь беспрерывно льет песню
за песней, начиная ее: «Тэ-кэ-тэ-кэ-тэкэтэкэтэкэ...» Прерванная игра глухаря, в зависимости
от причин и длины перерыва, вновь начинается со щелканья или тэ-канья...
Стою, значит, и слушаю мошника, поющего впереди меня. А кругом светает. Начинаю
подходить к птице. Ружье у меня за плечом, в руках... палка. Пока в воздухе струится «тэкэ»,
не шевелюсь. Но вот глухарь заточил, делаю два-три шага и на ходу намечаю место для
очередной стойки, чтобы, надежно опираясь на палку, скрытно ожидать следующей трели.
Случается, глухарь вдруг беспричинно смолкнет и «продержит» охотника в
неподвижности одну, пять, десять минут, а то и больше. Попробуй тут устоять! Стоишь-
стоишь, нога затечет в неудобной позе, а переставить её нельзя, раз глухарь молчит. Не
выдержишь, зашатаешься или хрустнешь откуда-то взявшейся хворостинкой – вот и прощай
охота! С палкой в руках – другое дело. Тут сколько угодно выждешь, особенно если
остановишься с уменьем.
Много ли шагов можно сделать под песню?
Затемно и при удобном подходе опытные охотники продвигаются на три-четыре шага. В
ломняке, воде, по ледяной корке – ограничиваешься одним-двумя шагами. Глухая трель
длится примерно четыре секунды; поэтому, идя по непрочному насту или сухому валежнику,
с последним шагом надо сразу же проламывать ногами неустойчивую опору, чтобы стать на
твердую почву.
Сейчас, скрадывая переднего петуха, мне не пришлось прибегать к этому приему, – идти
было мягко. Пришлось только прятаться за деревья и кусты... Обхожу полянку. Лучше пройти
несколько лишних метров, но двигаться скрытно. Неожиданно упираюсь в просеку. Тут уже
деваться некуда. Под глухую трель стремительно мчусь семь-восемь шагов вперед и успеваю
прислониться к сосне на другой стороне просеки.
Подхожу ближе и, стараясь наглядеть певца, ищу его глазами... Вижу! Сначала мое
внимание привлекает большое темное пятно в хвое; приглядевшись к нему, различаю
играющего мошника. Позу его можно представить себе, вспомнив фигуру рассерженного
индюка. Шея и хвост круто подняты вверх, полураскрытые крылья опущены. Только глухарь,
как всякая дикая птица, стройнее и красивее.
В начале песни петух иногда поворачивает голову в стороны, но при точении она у него
обращена вперед. С главным ударом мошник отделяет от туловища опущенные крылья и
топчется по ветке. Разворачиваясь в кроне сосны и распуская крылья и хвост, он задевает и
роняет отмирающие иглы хвои. Слышно и шуршанье перьев от этих движений.
Я стреляю всегда только на коротком расстоянии, чтобы не делать подранка, а сбить
наверняка эту ценную дичь.
Под глухую песню втыкаю в землю палку. В следующую трель, не показываясь из-за
ствола, снимаю с плеча ружье. А глухарь смолк. Обычное явление, когда, пропев ряд песен,
он останавливается. Помолчал, чуть слышно тэкнул, затем снова заиграл. Шагнув в сторону,
чтобы не мешали ветви, бью под песню. Мошник бухнул оземь. Вдруг слышу над собой гул
полета и вижу, рядом на сосну опустился глухарь, – наверно, из молодых. Они прилетают с
утра и сидят молча, слушая игру «стариков». Не дав «молчуну» опомниться, стреляю. Он
зашатался, но не упал. Не тороплюсь со вторым выстрелом... Свалится. И через мгновенье
мошник, действительно, падает. Я стою тихо, ожидая, пока успокоится смолкнувший певец, –
тот, что играл справа.
Осматриваю свои трофеи. У певуна от прилива крови шея набухла и перья на ней от
такого утолщения кажутся редкими, видна между ними кожа. И языка во рту нет: «про-
глочен» – втянут в горло (проглатывание языка связано с особенностями глухариного пения).
У молчуна шея нормальная – тоньше, и перья на ней плотно прилегают к коже. Язык у него
на месте.
Полюбовавшись взятыми мной глухарями, подвешиваю их на широкие ремни через
плечо (так легче нести) и иду к тропинке.
Совсем рассвело. Ещё два мошника заиграли. «Крек», «крек» – изредка доносятся голоса
молодых петухов. Один даже перелетает с таким креканьем. Это единственный звук, который
глухари и на лету издают.
Осторожно удаляюсь, чтобы зря не тревожить птиц.
Внезапно резко и отрывисто «скиркнул» глухарь. Заметив меня, он подал «сигнал»
тревоги. Воцарилась тишина. Скирканье повторилось, его подхватили мошники в разных
концах тока. Заскиркали даже и те, о присутствии которых нельзя было и подозревать. Теперь
в это утро они уже не заиграют; да и завтра больше обычного будут осторожничать...
Утренний ток кончается часам к девяти, в теплынь – раньше. Однако, когда в полдень я
отдыхал на солнечной поляне, то в смешанном лесу, на голой осине, азартно заиграл глухарь.
В стороне сидела на дереве не то глухарка, не то тетёра. Глухарь подпустил меня на выстрел.
4
С половины апреля наступает разгар токов. Поют и молодые петухи, прилетающие сюда
уже с вечера. Оживление вносят глухарки: с рассветом они появляются на току, извещая об
этом громким квохтаньем. В морозный утренник старки показываются на току позже, –
чтобы яйца в гнезде не остыли.
В конце апреля вновь прихожу на подслух.
Задолго до захода солнца на земле запел мошник. Хорошо он оградил себя: с одной
