Текст книги "Следы говорят"
Автор книги: Адриан Шевченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)
Вакса – с длинными волнистыми ушами и коротким хвостом. Её живые темнокарие глаза
умненько поблескивают, собачка держится с забавной солидностью, – «важничает» перед
чужими.
Дома она обычно ласкова, а на охоте бойка и понятлива.
Борис Анатольевич и его приятель Гаврил Егорович, шлепая по заболоченной луговине,
подходят к протоке. С ними Вакса. Она первая залезает в лодку, усаживается на носу,
выжидательно смотрит на Бориса Анатольевича (сегодня его очередь стрелять) – и не
ошибается: он мостится с ружьем ближе к носу. Гаврил Егорович сейчас «толкач».
Отпихнувшись от берега, он устраивается на корме и, упираясь длинным веслом в дно,
отталкивается – гонит против ветра лодку по узкой ленте воды среди зарослей.
Шуршат осенние камыши по бортам. Заподозрив неладное, таившиеся в крепи утки
незаметно подплывают к плесу, чтобы здесь без помехи взлететь.
Залопотав крыльями, увесистые кряквы устремляются навстречу ветру, – его упругость
облегчает подъем. Взмыв над заводинкой, они поворачивают и, ускоряя полет, мчатся по
ветру.
Вакса наблюдает за птицами, но сама ни с места.
Борис Анатольевич навскидку послал два заряда. Кряква, свесив голову, сразу сунулась в
тростники... Еще одна, роняя перья, закувыркалась с перебитым крылом.
Вакса знает своё дело: проследив за направлением падения уток, живо кидается с лодки
и исчезает в зарослях. Минут через пять плывет с кряквой в зубах. Добравшись до челна,
ставит передние лапы на борт, подает утку, и снова на поиски. Разыскала подранка, в
увлечении гоняется за ним с лаем... Поймала, взяла его за спину так, чтоб не бился крылом.
Забралась в лодку, весело помахивая хвостом, вручила селезня хозяину, а сама, тщательно
отряхнувшись, опять на носу уселась, – отсюда виднее.
На крутом повороте челн качнуло. Борис Анатольевич промахнулся по взлетевшей
крякве и с сокрушением буркнул:
– Фу ты!..
И маленькая легавая не осталась безучастной к такой неудаче. Приподняв голову и
провожая блестящими глазами удалявшуюся крякву, Вакса, оскалив зубы, процедила
«рррррр», – рассердилась на утку за то, что та не упала.
Над заводинкой неожиданно протянула широконоска. Охотник ударил по ней второпях.
Утка шмыгнула над вершиной тростниковой перемычки и скрылась. Однако маленькая
легавая успела подметить неуверенный полет птицы и учащенные взмахи её крыльев.
Собачка полезла через густую заросль, ухитрилась найти спрятавшуюся в водорослях
широконоску и вернулась с ней.
Вакса старательно работает и в лесу...
Вот с колокольчиком на ошейнике бегает она в березняке, – маленькую, её не всегда
видно, зато слышно. В кустарнике и она порой не видит, где идет её хозяин, а надо к нему
подравниваться, держаться вблизи. Поэтому время от времени спаниэль становится над
дыбки и осматривает всё вокруг, – далеко ли охотник.
Причуяв дичь, завертелась Вакса по свежим набродам кормившихся тетеревов и, чернея
в зеленой листве, потянула за ними, азартно колотя по кустам хвостиком.
Тут уж надо поскорей подойти к спаниэлю, – ведь у него нет стойки перед птицей, как у
других легавых, потому-то она и вертится недалеко от охотника, в зоне выстрела.
Вакса с потяжки скачками бросилась вперед и вспугнула тетеревов. Врожденный навык
толкнул старую тетёру на притворство. Будто подбитая, с коканьем порхала она в траве,
отвлекая на себя внимание собаки.
Загремели выстрелы. Оставаясь на месте, легавая приметила не только места падения
двух петушков, но и куда переместились остальные.
Подав убитую дичь, спаниэль уже лает, зовет охотника, – два-три молодых тетерева сели
на сосны у опушки.
Однажды мне пришлось видеть, как эта маленькая собачка мастерски справилась со
старым косачом.
Петух кормился в малиннике. Тут и наскочил на его следы спаниэль. Услышав шорох,
осторожный полевик побежал, чтобы, заслонясь деревьями, взлететь. Но спаниэль старается
помешать этому бегству и выставить петуха на охотника, – ведь после удачного выстрела
песика ждет удовольствие подержать в зубах теплого тетерева.
Обогнав бегущего косача, Вакса отрезала ему путь и заставила взлететь перед
охотником...
Маленькая ростом, легавая очень удобна в комнате, а ещё более в дороге.
Борис Анатольевич любит поохотиться на красную дичь – дупелей. В сентябре высыпки
их бывают и вблизи города на полях, лугах. В свободный час мчится сюда на велосипеде
охотник, а за плечами у него из вещевого мешка выглядывает... Вакса.
ЛИСТОПАД
Отрываясь, сыплются листья с деревьев, кружатся в воздухе и, покачиваясь, плывут ниже
и ниже, с чуть слышным шёпотом устилают землю.
Листопад. Рябчик пробежит по сухой листве, и – уже шорох. Далеко слышно, как
проскачет по опавшим листьям лесной заяц-беляк. Косой боится шумливых мест, избегает
их. Зверек в эту пору начинает «выцветать» – менять буроватую окраску, скоро он станет
белоснежным, пушистым.
Лисица тоже не любит шуршащего покрова. Он мешает ей охотиться: не удается мягко и
тихо приблизиться к дичи. У лисы шерсть на подушечках лап уже заменилась жестким
волосом, но мех продолжает расти и краснеть.
Листопад вредит не всякому зверю. Барсуку, например, он очень кстати, – сопит барсук,
сгребает листву себе на подстилку. И ещё забота у «нелюдимого» зверя к зиме надо успеть
почистить подземное логово на откосе оврага. В логово ведут разные ходы, есть даже
отдушина для проветривания. Старые норы барсук иногда бросает и роет рядом новое жилье.
Бывает, что в такую покинутую «квартиру» охотно вселяется лисица или енот.
При встречах барсук только поднимет лысую голову и уступит соседке дорогу, – он
мирный, не любит задираться. И лиса обойдет его сторонкой, – уж очень силен коренастый
сосед с огромными когтями. Скроется подземный житель, а лисица повернется ему вслед и
потянет носом, – любопытно узнать, чем он поживился?
Барсук спешил домой: потемнело от туч, и не понять, где кончается прибрежная заводь и
начинается отраженное в ней свинцово-мутное небо.
Идет дождь; он то хлещет косыми полосами, то всё затягивает моросящей пылью.
В лесу образуется капель: на ветвях скопляется вода и равномерными каплями шлепает
по опавшей листве. Настораживается дичь, – в таком однообразном шуме тонет шорох шагов
подкрадывающегося хищника.
После дождя в чернолесье ещё хуже: намокший лист липнет к лапам. Беляк в такую
невзгоду ходит по болоту или хвойнику; тут и на дневку остается, забиваясь в осоку или под
елку.
А русак – обитатель полей – и в ливень остается сухим. Он ухитряется выбрать себе
место у пучка высохшей травы, у камня или на борозде, где дождь его не подмочит.
Случается, что в эту пору встретишь зайчат позднего вывода. Листопадниками называют
их охотники.
Неприветливо в мокром лесу. Как ни берегись, а неминуемо заденешь какую-нибудь
ветку и сразу примешь холодный душ
Всё же и в ненастную погоду можно удачно поохотиться. Капель выгоняет из лесу
красных куликов-вальдшнепов. Они на время переселяются в травянистые борозды полей, в
луговые кустики, на вырубки, поляны. Здесь, на открытых местах, вальдшнепы не удирают,
как обычно, от собаки, а вяло тянут низом....
Чуть посветлеет тихий осенний день, и на полях можно услышать жаворонка. Вылетит
из-под самых ног и прожурчит коротенькую трель песенки. Эта скромная птичка весной
одной из первых прилетает к нам, а осенью долго не покидает родину.
В СТЕПИ
Ранней осенью мы с дядей Федором Ивановичем – членом правления колхоза –
объезжали степные пастбища, где на зеленых после дождей травах откармливался гулевой
скот. Федор Иванович проведывал общественное стадо своей артели.
Идя на водопой, сытые бычки подпрыгивали, налетали друг на дружку и, озорно стуча
рожками, бодались. То один из них, то другой, без видимой причины, бросался вскачь и,
мотнув головой, вскидывал задними ногами.
– Ишь как взбрыкивают бузивки, значит – сыты. Хорошо поправился скот. Славные
мясопоставки готовим мы государству! – гордился дядя.
Видно было, что скот упитан: животные в плотном теле, кости не выступают, шерсть
лоснится.
Федор Иванович хозяйским оком внимательно осмотрел молодняк, потолковал с
пастухами, и мы поехали обратно. Дядюшка обещал мне попутную охоту на стрепетов. Это
признак самого отличного расположения духа у старого.
Посмотрели бы вы на этого великана с волнистой белой бородой, с высоким крутым
лбом, переходящим в широкую лысину. Брови, как пучки сивой кудели, распушились над
глазами и срослись над бронзовым от солнца орлиным носом. Словом, дядя был сложен
крупно и ладно. А знаете, сколько ему годов? Восемьдесят три! Впрочем, и по виду меньше
ему нельзя дать, хотя и намека нет на дряхлость. Он как дуб, – чем дольше живет, тем
величественнее и крепче становится. Его отец – мой дед – таким же был. Нет, пожалуй, не
совсем таким. Дядя так вспоминает:
– Батько не дожил до своих лет, умер, когда ему было сто двенадцать годов. Да и умер в
лихой час – с воза с сеном упал. Как раз угодил головой об укатанную дорогу... Ростом он
уступал мне... По части охоты ты в деда пошел, – обращается ко мне Федор Иванович: –
такой же заядлый... В конце зимы через наше село всегда дудаки тянут в степь. Летят, брат ты
мой, врассыпную над самыми хатами. Такие махины – до пуда весом! – крыльями машут,
только «жух-жух-жух» слышится. Тут, конечно, каждый за ружье хватался. Я тогда ещё мал
был. А батько – горячая душа! – сразу с шомполкой на крышу и сидит за трубой. Грохает
оттуда по дудакам. Сбить собьет, а вот уследить, в чей двор свалится птица, ему не всегда
удавалось. Здесь уж была моя забота... Так я и приспособился к охоте. У нас в роду все
охотники. Возьми хоть того же Володьку, правнука моего, – мёдом его не корми, только
стрельнуть дай... Осенью у нас тучами собираются большие кривоносые кулики, 1 величиной
с курицу; птица осторожная, редко кому достается. А Владимиру всегда удача, оттого что
смышленый парень. Воды теперь у нас вдоволь, от артезианских скважин за селом разливы
целые. Вечерами сюда набиваются пролетные кулики, – отдохнуть им охота. Возятся на
мелководье, да так голосисто кричат, что за пять верст в ночи слышно. Володька подползает
по полыни к самой воде и высматривает из-за кустиков... Пустой не возвращается.
Дядя из скромности ничего не говорит о себе. Но я-то хорошо знаю, что на охоте он сам
никому не уступит, – до сих пор дядя лучший у нас охотник по кабанам.
Едем мы с Федором Ивановичем на дрожках, разговариваем. Собственно, говорит он, а я
с увлечением слушаю. Посматриваем по сторонам, ищем дичь. У дяди зоркость степного
человека. Ночью, когда сюда ехали, он просто удивил меня. Я спрашиваю: «А что, далеко
ещё?» – «Минуем вон тот курганчик, – указывает старик в сумеречную даль пальцем, – за
ним лагерь наших пастухов». Как ни напрягал я зрение, ничего не увидел вдали. Едем-едем,
1 Кроншнепы.
и только когда поровнялись с курганчиком, я заметил его при луне. Вот каковы стариковские
глаза!
Сейчас, заслонясь от солнца ладонью, Федор Иванович пристально следит за чем-то.
– Лиса! Не пойму, что она вытворяет?.. А валяется! Наверно, нашла что-нибудь пахучее!
– догадался мой спутник.
Верно! И я хорошо вижу, как лисица припадает головой к земле и трется, трется. Даже на
спине покаталась.
Ради любопытства подъезжаем ближе. Делаем это на виду у зверя, как бы отрезая ему
путь. Случается, что при таком заезде степные лисицы иногда западают. И наш зверь залег.
Суживаем круг; лиса лежит, но мордой всё время вертится в нашу сторону... Вот не
вытерпела, вскочила и понеслась. Подходим посмотреть; что её интересовало. Оказывается,
тут валялись скверно пахнувшие остатки какой-то птицы.
Федор Иванович замечает:
– Скажи ты на милость, что за оказия? Ведь вот и любой пес с нашего стана, если найдет
падаль, обязательно поваляется в ней. Вернется домой, а от него нестерпимой вонью несет.
Сейчас же окружат его другие собаки, обнюхают и по пахучему следу убегают, чтоб и самим
«надушиться».
– Это древний навык у них сохранился. Так поступала первобытная собака. По запаху,
принесенному ею на своей шерсти, стая чутьем находила путь к месту, где валялась добыча,
– высказал я свое мнение.
Старик помолчал в раздумье и промолвил:
– Похоже, что и так...
Едем дальше. Погромыхивают наши дрожки, фыркает конь, бойко дергая вожжи.
– В этих местах надо ждать дичи! – предупреждает дядя.
Как ни мудрено различить темные головки стрепетов меж кустиков травы, мы всё же
заметили стайку. Постепенно сокращая круг, приближаемся к ней. Строгая стрепет птица, к
большому табуну нечего и думать подъехать.
Попался нам маленький табунок, – видимо, ещё не пуганый. Песочно-серые стрепеты,
ростом с тетерева, один за другим пропадают из глаз, прижимаются к земле. Совсем хорошо,
теперь вплотную подпустят!
Лошадь у нас смирная, привычная к стрельбе. Мы с Федором Ивановичем берем ружья и
сходим с дрожек. Дядя с оживлением прищуривает глаза.
Толчком вверх, с треском срываясь из-под ног, стрепеты так проворно летят, с боку на
бок переворачиваясь, что видишь только серебристо-серое мельканье. Частое и очень звонкое
дребезжанье крыльев с присвистом обычно далеко слышно в степи.
Сбитые выстрелами на быстром прямом полете, птицы продолжают ещё некоторое время
кувырком нестись вперед и падают, белея брюшком в траве.
Проследили мы, куда переместилась стайка, и опять подъехали. Теперь не прячась,
настороженно вытянув шейки, стрепеты подпустили нас на дальний выстрел. Но в третий раз
не выдержали нашего приближения и заранее слетели. Пришлось искать другие табунки.
К вечеру мы приехали на полевой стан одной из колхозных бригад.
Дядя передал артельной стряпухе наши трофеи.
– Раз дедушка был в степи, значит жди дичи! – улыбнулась она.
ЗА ПЕРЕПЕЛАМИ
Вечереет. Сижу на корточках у своей походной палатки. Передо мною тлеют угольки в
ямке. Опахивая их широкополой шляпой, раздуваю докрасна, но не допускаю пламени. Над
раскаленными углями, по-охотничьи, жарю нанизанных на проволоку перепелок.
Переворачиваю их с боку на бок, и нежные перепела румянятся. Стекая с них, шипит на огне
жир.
Весь день я провел в камышовых зарослях, наблюдая осевшую там саранчу.
Проголодался. А тут аромат дичи...
Готово мое жаркое. Ставя на огонь чайник, слышу топот. Приближается всадник.
– А! Привет, привет! – говорю я Ахмету, завернувшему сюда проведать меня. – Милости
просим!
Старый чабан, стреножив коня, пускает его пастись.
Мы усаживаемся «за стол» – вокруг кошмы, покрытой камышовой плетенкой.
Покончив с дичью, не спеша принимаемся за чай. Беседуем.
Вот и солнце зашло. В этот переходный от сумерек к ночи час наступает непостижимая
тишина, – степь готовится ко сну.
Вдали заблестели огни костров. Расплывчатым пятном чуть виднеется лошадь.
Стемнело.
Выплывает луна, и когда поднялась и перестала краснеть, опять обозначился конь с
падающей от него тенью.
Бесшумно закружила сова над землей, то исчезая, то показываясь в струях лунного света.
Рассказываю Ахмету, как сегодня на просянище наткнулся на перепелов. Птиц было
много, но, жаль, легавой собаки нет, без неё так трудно искать запавшую в стерне дичь;
приходилось самому вытаптывать её и поднимать на крыло.
Прощаясь со мной, Ахмет как бы вскользь заметил:
– Говоришь, что без собаки трудно поднимать перепелок? Завтра к концу дня приеду.
Сходим за перепелами. Будешь доволен!
Я привык верить моему приятелю, – как он скажет, так и бывает. Ахмет – знатный
человек в степи, все уважают его как знатока овцеводства. И в охоте Ахмет толк понимает,
знает и любит её. Но когда другие поучают его, он не перечит. Даже хвастуна слушает молча,
– неловко сказать: «Привираешь, мой друг».
Занятная охота вышла у нас на другой день.
Выкошенное просяное поле желтеет плотной щеткой жнивья. Мы с Ахметом не торопясь
идем по просянищу, шагах в сорока один от другого. Между нами тянется привезенный
чабаном волосяной аркан, концы его привязаны к нашим поясам. Веревка ползет полудугой,
шуршит по жнивью. Перепела пугаются, то и дело вылетают. Беспрерывно стреляю, –
вспугиваемые арканом птицы летят вперед.
Небольшие буроватые с пестринками перепела, готовясь к отлету на юг, отъелись и так
ленивы, что, пролетев низко над землей двадцать-тридцать шагов, снова садятся.
Поблагодарил я своего друга за эту веселую охоту.
Скоро мы с ним надолго расстались.
ПОДЗЕМНЫЙ ЖИТЕЛЬ
Из мшаг по оврагам чуть заметный ручеек бойко пробирается к берегу реки. Кругом
лесистые горки. Здесь, среди краснолесья вперемешку с березами, собираю грибы. На
прогалинах как будто и негде спрятаться толстому боровику, так нет: коричневая шляпка
хоронится в веточках или присыпана иглами хвои, – попробуй найди!
С огромной высоты едва слышно доносится курлыканье журавлей. Весною они
извещают о своем прилете торжествующими кликами, а сейчас грустно курлыкают. Три стаи
широкими кругами парят одна над другой, строясь в походный клин. В таком построении
всем птицам можно следить за темпом полета вожака и соблюдать одинаковую скорость,
чтобы не было отстающих.
Солнце склоняется к закату. В ложбине, в просвете деревьев, виднеется колхозное поле.
С полной корзиной спускаюсь по крутому откосу. Ещё раз улавливаю прощальный клич
журавлей. Поднимаю голову, ищу их в синеве и... спотыкаюсь о нарытую землю. А!
Подземная крепость мирного барсука. Тут обитает коренастый коротконогий зверь,
величиной с небольшую собаку.
Барсук – родственник быстрой куницы, а неповоротлив, как медведь. И ходит стопой –
как мишка. Глубоко в земле его жилище. Сюда ведет главный ход-нора, а есть и отнорки –
запасные ходы на всякий случай. Барсук – опрятный зверь, имеет отдельную спальню с
мягкой подстилкой, кладовую. Всюду чистота и порядок. Насчет еды он неразборчив:
личинки майских жуков, лягушки, змеи, ягоды, корни растений, грибы – всё годится ему.
Подземный обитатель три четверти своей жизни проводит в логове. Его мощному
плосковатому телу не страшны и обвалы, – как крот, пророется из-под любой толщи. Он ни с
кем не затевает ни драк, ни ссор, но умеет постоять за себя. Однажды пришлось мне увидеть
это. Барсук запоздал с ночной охоты. Утро застало его на пути к «дому». Тут врасплох и
налетели на него собаки. Сцепились в общей свалке и не разобрать – чей верх. Только, гляжу,
вылезает из живой кучи барсук, ощетинился, сердито шипит и отступает. Собаки,
повизгивая, зализывают свои раны от барсучьих зубов и когтей. Прочная же шкура барсука
оставалась невредимой. После такого «угощения» псы уже не набрасывались, а лишь с лаем
провожали толстяка, который добрался до песчаного обрыва и зарылся в валежнике.
И вот теперь, возвращаясь из леса, я споткнулся о свежевыброшенную из норы землю.
Редко увидишь барсука в его домашних заботах. Забываю о своих грибах. Решаю
подкараулить зверя. Зрение у него так себе, но чутье отменное, поэтому затаиваюсь в кустах
за ветром.
Терпеливо жду. И всё же толстый отшельник появляется неожиданно. Высовывается из
норы белая голова с черными полосами по бокам морды. Осторожно принюхивается барсук.
Опять скрылся. Послышалась возня, из норы по откосу сыплется земля. Догадываюсь –
очищает «квартиру», – зимой ведь он спит в ней, хоть и не так крепко, как медведь, в
оттепель выходит на прогулку. Вот снова вылезает барсук. Он пятится, подгребает ко мне
землю.
Очень забавно: пыхтит зверь, ползет задом прямо в мою сторону, а мне шелохнуться
нельзя. Шагов пяти не дополз, отряхнулся, старательно почистил себя.
Куда же неуклюжий толстяк направляется? Ага, к кучам сухой листвы! Заготовил листья
и теперь собирается стаскивать их в свой дом. Хлопотливо возится, подгребает листву
передними лапами к себе.
Вдруг горка листьев сама приподнялась и покатила. Опешил зверь от необычного
явления: никогда ещё листья не удирали от него таким способом. Торопливо догнал
убегающие листья, попридержал лапой и ткнул в них носом, – в чём, мол, тут дело? А кучка
как зафукает да как толкнется – и угодила в нос барсуку. Подпрыгнул барсук, попятился,
дыбом поднялась его щетина. Рассердился, зашипел. Трясет мордой, трет её лапами. А горка
дальше покатила...
То был еж. Он тоже собирал подстилку для логова, набрел на готовое и поживился
чужим добром: покатался в листьях, нанизал их на иглы и потащил.
Испугался барсук и шмыгнул в свою «крепость».
Я взял тяжелую корзину с грибами, спустился по откосу и вышел на тропинку.
В ЧАЩЕ
Если хочешь душу леса по-
стигнуть, найди лесной ручей
и отправляйся берегом его
вверх или вниз.
М. Пришвин
Побываешь в этом краю чащоб и лесных просторов, и не кажется дивным, что здешняя
станция, ближайшая деревня и окружающие их необозримые леса носят одно и то же
название – «Чаща».
Сплошной сумеречный ельник с зубчатыми вершинами заглушил всё растущее в нём.
В обнаженном по-осеннему березняке с осинником по низу хорошо заметны темнины
еловой молоди. Разрастаясь с годами, ели и здесь вытеснят своих соседей, под защитой
которых вначале спасались от поздних весенних заморозков еловые всходы.
Величаво затих красный бор. Сомкнувшись вершинами, разбегаются вширь ровные
сосны с высокими и чистыми от сучьев стволами. Но и меж них темнеют пирамиды елей.
И моховых гладей в Чаще хватает.
Дичные тут места, водятся разные звери, особенно много беляков...
В дождевых плащах мы с товарищем уютно расположились у огня на опушке ольшаника
с елками. Попивая чай, ждем утра, чтобы потешиться с гончими. Это быстроногие зверогоны
из старинной породы, выведенной в минувшие века костромичами. Желтоватые, с темными
«чепраками» на спине, они злобны, вязки. А голоса их на гону – музыка для охотников.
Ожидание охоты веселит нас. Балагуря, мы посмеиваемся, следя за поведением наших
собак.
Нежась на пригреве, дремлет угрюмый Буян. Растянувшись на боку, он грезит во сне:
подергивает лапами – «бежит» и издает приглушенные звуки «ух... ух... ух» – пытается
взлаивать. Лежащая рядом с ним Найда в тревоге открывает глаза, недоуменно приподымает
ухо. Разобравшись, в чем дело, успокаивается. Вдруг Буян вскочил как встрепанный, – ему
припекло брюхо, торопливо отошел – и бух наземь продолжать прерванный сон...
Предрассветная мгла сгустилась. Из мрака неощутимой пылью сеялась влага. Лишь
проведя рукой по лицу, узнаешь, что оно мокрое.
Неожиданно из моховых болот на наш огонек явились пришельцы.
В светлый круг из тьмы вынырнули белые куропатки. Робко приближаясь, они сбились в
кучку, вытянув шейки в сторону ослепляющего их света. Обычно белые, сейчас птицы
розовели в лучах красного пламени. Свет притягивал куропаток.
Заинтересованные, мы повернулись к ним. От нашего движения табунок взлетел с
резким шумом.
Вскочили и забегали собаки, принюхиваясь к следам куропаток...
Мгла рассеивалась.
Вскоре мы затушили костер и пошли в лес. Впереди рыскали псы.
Собак иногда винят в том, что они долго не подымают косого. Совершенно напрасно
винят. В мягкую тихую погоду заяц лежит крепко, а прежде чем лечь, этот плут обязательно
совершит хорошо знакомый охотникам заячий обряд обмана: запутает свой ход к лёжке
«вздвойками» – двойными отпечатками лап по одной тропе, «петлями» – рядом идущими в
разные концы следами, «скидками» – огромными скачками, прерывающими духовитые следы
лапок.
И сейчас гончие что-то задержались в бурьяне, – видно, разбираются в заячьей
«грамоте»...
Но вот в исступлении заголосила Найда, согнав беляка и внезапно увидев его рядом.
Отозвался и Буян. Сначала вразнобой, но уже через минуту в слаженном «дуэте» мчались
собаки...
Умаялся беляк, принялся морочить гончих, – сладу с ними нет. То стон стоит на гону, то
смолкают собаки, теряя запах косого. Ведь вот на какой трюк заяц решился: проскачет по
воде метров двадцать – попробуй тут найти его след! – а затем вымахнет на взгорок и, сидя
под кустом, шевелит ушами, поводя ими в сторону своих преследователей.
Выручил опытный Буян: кинулся на другой берег, описал там круг и перехватил путь
«хитреца». Так и добыли мы мокрого зайца.
К обеденному отдыху у нас было четыре беляка.
Мы знали, что находимся невдалеке от лисьей норы, и решили проверить, нет ли там
лисы.
Мне с гончими пришлось остаться на привале: учуяв собачий дух, лисица ни за что не
покажется из своего подземного убежища.
Товарищ удалился.
Подойдя шагов на двадцать-двадцать пять к норе и не показываясь против дыры, охотник
затопал. Затаился, ждет. Если перед этим лисица не была напугана, не скрылась в нору от
преследования собак, она выйдет наружу.
Прождав немного, приятель приблизился ещё на несколько шагов к норе и снова затопал.
Лиса встревожена загадочной возней над её логовом. Всегда недоверчивая, а сейчас в
особенности, она понимает, что проникающие сверху звуки относятся к ней. Страшась
неизвестности и боясь какой-либо ловушки, пугливый зверь не выдерживает; его тянет на
волю.
Лисица крадется к выходу и, видя, что путь свободен, бросается наутек.
А нам только того и надо. Теперь очередь за нашими зверогонами.
Пущенные на свежий лисий ход, они с места взяли и без скола – не теряя следа – погнали
красного зверя. Не смолкают голоса собак. Лиса повела их большим кругом. Ошеломленная
натиском наседающих на неё псов и занятая только тем, чтобы не угодить им в зубы, она не
успевала хорошенько осмотреться – безопасно ли впереди? А нам это как раз и на руку. .
Через час мы любовались пышным мехом золотисто-рыжей кумушки...
По дороге к дому в одном месте переходим жнивье. Под ногами хрустит серая щетка
стерни. Тут и дрозду не спрятаться!
А вот белые куропатки сумели схорониться: в двух шагах от нас затрещали крыльями.
Просто удивительно: белоснежные птицы так прильнули к земле, что мы их и не заметили...
Смеркалось. В деревне уже светились окна, кругом темнела лесная чаща.
РЫСЬ
Редко встретишь такого опытного охотника, как лесник Василий Федорович. Природный
следопыт. Искусное мастерство дяди Васи его друзья объясняют очень просто:
– Это у него от деда. Бывало, медведи перемнут в лесу все овсяные нивы, а полосу
старика не тронут. Поговаривали: «Дед заговор знает». На проверку оказалось иное: дедко на
овсяном поле поставит на ночь вверх дном ящик, а под него сунет. . петуха. По зорям, в
полночь кукарекает петька, а зверь и не приходит, – где петух, там и человек!
Может быть, и от «деда», кто его знает. Только лучше Василия Федоровича никто не
подвоет волков. Серые принимают его голос за волчий, сразу отвечают всем гнездом, каждый
на свой лад. Загудят матерые, заскулит молодняк.
Рослый, широкоплечий человек Василий Федорович, а по лесу пройдет, как невидимка,
скорее рысь заметишь, чем его. Ничем не выдаст себя, без хруста шагнет по валежнику, не
качнет ветку в густом хвойнике. И по чащобе бесшумно проберется, хлесткий прутняк по
нему не стегнет. Дядя Вася носит мягкую, шинельного сукна, куртку, поэтому гибкие
хворостины, коснувшись его, не шуршат. Идя по воде, лесник ногу опускает пяткой, а
поднимает носком вниз, вот и скатывается вода, не булькая. Такой прием годится и в ходьбе
по вязкой слякоти, – сапог не чмокает.
Как-то поздней осенью Василий Федорович позвал меня поохотиться на лисиц.
Посоветовал одеться в защитное. Выезжаем. С нами нет ни собак, ни снасти какой, одни
ружья. Недоумеваю. Василий Федорович улыбается:
– Ничего, зверь сам к нам придет!
Попадаем в смешанные леса с еловым подседом. Тишина. Бывают такие осенние дни,
когда в неподвижном воздухе ничто не шелохнет. Где-то простучал дятел... Останавливаемся.
Выбираем плотные кусты, обламываем лишние ветки, чтобы можно было повернуться без
шороха. Удобно усаживаемся и затаиваемся. Вдруг как заверещит дядя Вася, ни дать ни взять
– заяц подбитый. Сходство так велико, что сорока, и та поверила: прилетела, стрекочет, не
замечая нас. Если вблизи лисица держится, обязательно явится, – такой уж у нее нрав:
попытается проверить, в какую беду угодил заяц. От сильного врага незаметно улизнет, а у
слабого противника сама бесцеремонно отнимет добычу. . Прошло четверть часа. Опять
закричал «раненый заяц». Раза три так повторялось... Вдруг шагах в тридцати слева от меня
зашевелилась трава. Показалась рысь. Припадая, подкрадывается к нашей засаде. Лесная
кошка точно определила место, где находится «косой». Делаю едва уловимое движение
ружьем, и рысь мгновенно, гигантским прыжком кидается назад. Успеваю заметить и вторую.
Она сразу шмыгнула в ельник. Навскидку посылаю заряд в прыгнувшего зверя. Падает
тяжело раненная лесная кошка и сразу переворачивается мордой ко мне. Затихла, будто
неживая. Пришлось пристрелить. По всему видно, взяли мы молодого зверя.
Захотелось нам добыть и старую рысь, скрывшуюся в ельнике. Приметили мы, что
ростом она была с большую собаку, только короче её.
Через неделю возвращаемся в эти места с гончими. Пускаем Буяна и Найду в мрачный
еловый остров. Здесь должен прятаться угрюмый зверь. И место подходящее – глухое: уже на
опушке бурые стволы елей, поваленные ветром, ощетинились сухими ветками. Их
вывороченные с землей корни заслоняют путь, будто огромные щиты. Широко стелются
почерневшие лапы старого ельника, космами развешан на них серый лишайник. Мягко тонут
ноги в зеленом мху, а на светлых прогалинах растет узорчатый папоротник, ставший к осени
желтовато-красным.
Долго ходим попусту. Молчат рыскающие псы. Наконец-то!.. Злобно залаяли собаки. Так
они подают голос только по крупному зверю. По зайцу иначе отзываются – заливисто, с
подвизгиванием. В ельнике недалеко от нас в сторону просеки промчались собаки. Слышим
– на одном месте лают. Бежим туда. Выгнув спину, на пне стоит рысь, наклонив голову,
угрожающе урчит. В ярости прижав уши, зверь скалит клыки и, сверкая глазами, выпускает
когти – обычный кошачий прием для устрашения псов! Но гончие только сильнее злятся.
Увидев нас, зверь прыгнул, пытаясь удрать.
Однако не так-то легко уйти от Буяна. Кинулся пес на хищника, а рассерженная рысь
перевернулась на спину и взмахом задних ног так ударила его, что он отлетел с распоротым
боком. Убежал хищник, преследуемый лишь одной Найдой. Огорчился Василий Федорович.
Снял шапку и размотал спрятанную там суровую нитку на иголке. Подошел к раненому
Буяну...
Не терпит гона лесная кошка, быстро утомилась. Опять лай на одном месте. Осторожно и
скрытно приближаюсь. Рысь прижалась, запав в развилке толстой сосны. В сучьях не сразу и
заметишь её.
Накоротке заряд крупной дроби намертво уложил хищника.
Подошел и Василий Федорович с Буяном. У гончей туго забинтован бок рубахой
лесника. Буян ласково помахивает хвостом, глядит на нас виноватыми глазами, будто
смущаясь за свою оплошность.
В ту пору много интересного рассказал мне Василий Федорович о повадках лесной
кошки. А уж он поделится с другим только тем, что сам хорошо знает...
