Текст книги "Следы говорят"
Автор книги: Адриан Шевченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)
Выстрел. Забился гоголь на месте, остальные мгновенно нырнули. Вылетели прямо из
воды, – совсем не так, как другие утки – те сначала всплывут на поверхность, а потом
взлетают...
Всё больше светает. Затихает стрельба. Утренняя «стойка» кончилась. Пора убирать
чучела и подсадных.
Когда потеплеет, на селезней начинают охотиться и с берега. Важно выбрать хорошее
место для шалаша; подсадная с чучелами и здесь поможет.
Заманчива весенняя охота на взморье. Нужно только знать повадки осторожных уток и
иметь хорошее ружье.
ЕГО „ЗНАКОМАЯ"
Эта лосиха – старая огромная корова – крупнее лошади. Узнать её просто, – она кор-
ноухая. Одно ухо её висит, как перебитое. Ещё лосенком с ней приключилась беда.
Однажды летом бродила она с матерью в прибрежных зарослях. За зиму приелась кора
да голые ветки, вот корова и отправилась лакомиться свежей листвой на ивах и осинах.
Грудью пригибая деревцо, животное пропускает его между ног и добирается до зеленой
макушки. С громким хрустом обрывает побеги. Жует, жует и на миг замирает – слушает, не
грозит ли опасность? Притихнет, и не разберешь: то ли светлосерые ноги виднеются, то ли
стволы осинника. Попаслась на берегу лосиха, да как бултыхнется в озеро! Вздымая и
покачивая кувшинки, разошлись круги по заводи. Из-под широких листьев, оставляя полоски
на воде, в испуге шныряют щурята.
Глубже и глубже забирается корова; вот, плотно прижав уши, окунулась. С шумным
всплеском показалась из воды её горбоносая голова; отдуваясь, фыркнула брызгами, а во рту
– мясистый корень кубышки, – со дна его достала. За тем и ныряла.
Пока мать возилась в воде, теленок пощипал нежную поросль и пошел к ели, –
захотелось ему почесаться. Только этого и ждала затаившаяся там рысь. Прыгнула лесная
кошка, да промахнулась, лишь цапнула малыша за длинное ухо. С быстротой ветра кинулась
к матери перепуганная телочка. С тех пор и осталась она на всю жизнь корноухой, хоть и
выросла в большую корову и сама каждый год водит лосят.
Давно знает её старый лесник Иван Петрович. Пожалуй, и она пригляделась к деду. Он
часто бывает в лесном острове и иногда видит свою «знакомую», но чаще узнаёт о её
присутствии по следам острых копыт.
Не успеет старый войти в лес, а уж кругом разносится об этом крикливая весть. Лесные
всезнайки – сойки – немедля разболтают о его появлении. А то и сама лосиха по ветру учует
Петровича и всхрапнет, предупреждая теленка. Тот, невпопад поводя ушами, бросится к
матери, и лосиха поспешно уведет малыша в укромный уголок. Лосенка никто не учил
хорониться, инстинкт подсказал ему, как это делать, – ляжет в плотный куст и станет
невидимкой.
Спрятав теленка, корова отойдет в ельник, и её бурая спина так и пропадет меж темных
стволов. В лесу дальнозоркость ей не нужна. Она хоть и смотрит в сторону Ивана Петровича,
но больше, чем глазам, верит чутью и слуху. Насторожит ухо и ждет, пока лесник мимо
пройдет.
Бывает, что старик ненароком направится туда, где затаился малыш. Мамаша
забеспокоится и, чтоб сбить человека с толку, выбежит на прогалину – покажется ему на
глаза, в расчете, что тот погонится за ней и ей удастся отвлечь его.
Вместе с коровой и её малышом бродили быки – старый, с ветвистыми рогами, и двух-
годовалый. Их дед видел реже: скрытны очень и осторожны.
На зиму лоси как в воду канули, откочевали. Только весенней порой встретился с ними
лесник там, где менее всего ожидал.
Интересно всё получилось.
Пробирался Петрович по болоту в лесную глушь; сюда на свои игрища слетались
краснобровые глухари. Шел он по раскисшей мшаге, минуя заросшие кочки. Среди
бархатистой зелени алела перезимовавшая клюква, будто просыпали её здесь из корзин. На
серой мшарине виднелись пучки желтого мха. «Да это следы медведя», – сразу понял
опытный охотник. Тут бродил проголодавшийся за зиму мишка и ел клюкву. Лапы его
увязали в болоте. Вытаскивая их из слякоти, медведь когтями выворачивал мох.
Видно, усердно топтался мохнатый ягодник, вот даже кочка примята. Отдыхал, что ли, на
ней? Посидел-посидел да и зашлепал прямиком через болото.
Что же заставило бурого зверя бросить закуску? Любопытно старому разгадать затею
топтыгина.
По следам медведя Иван Петрович вошел в березняк. Тут всё и разъяснилось...
Медведь увидел лосей. На влажной почве хорошо отпечатался их свежий ход. Сохатые
шли друг за другом, ступая след в след, будто один прошел. Только там, где они расходились
по сторонам, мимоходом обрывая ветви, можно было заметить, что их было несколько.
Впереди шагал вожак. Это была корова, – копыта у неё более узкие. За ней шел бык. Издали
его теперь не отличить от лосихи: сброшенные зимою рога еще не выросли. Замыкала
шествие маленькая прошлогодняя телочка... Вот лоси смело вошли в болото. Растопыривая
копыта (выше них имеются еще и подпорки), животные не боялись увязнуть. Вдруг вожак
остановился: медвежий дух учуял. Лосиха повернула назад и повела табунок в обход.
Так она хоть и крюк дала, но всё-таки перешла болото. Никакая сила не собьет лосей с
того направления, какое они избрали.
«Не моя ли «знакомая» возвращается на свой остров?» – подумал старик.
Проверил её дорогу и обрадовался. Пожалуй, она. Недаром упорно стремилась к острову.
Дед не ошибся. Поздней осенью устроили облавную охоту в этом острове. С одной
стороны, укрывшись в кустах, тихо стояли охотники, а с другого конца остров был охвачен
полудугой загонщиков. По сигналу они должны были с шумом гнать дичь на затаившихся
стрелков. Охотники хорошо знали, что по лосям стрелять нельзя, – бережем мы их. Но лоси
сами о себе позаботились.
С криком, свистом, гамом двинулась облава загонщиков. Лоси насторожились, прислу-
шались, потом внезапно бросились прямо на крики. Покачиваясь, размашистой иноходью (на
этой побежке их и на хорошем скакуне не догонишь) лоси вихрем прорвались сквозь цепь
людей. Впереди мчалась корноухая; следом, закинув рога на спину, чтобы не цеплять ими за
ветки, проскочил бык, за ним остальные.
Почему же лоси не устремились в ту сторону, где царило безмолвие? Не поверили
тишине. Навык подсказал им, что нападающий затаивается или тихо крадется, но не
предупреждает криком и шумом о своем приближении.
Лисицы же, зайцы и даже очутившийся в загоне медведь, заслышав шум, направились
прямо к молчаливой засаде...
Так и остались в острове сохатые. Когда подморозило и в воздухе замелькали снежинки,
лоси опять откочевали.
На следующий год весна была ранняя. На полях по возвышенным местам уже подсохло,
и здесь попыхивали тракторы. За ними тянулись многолемешные плуги, переваливая теплую
землю, готовую принять зерно.
Но в лесу – иные картины.
По ельникам снег лежал пластами, а на откосах желтела мать-и-мачеха. В ещё голых
березняках и осинниках показались синяя медуница, хохлатки, голубые перелески. Эти
скромные цветы-подснежники в начале весны желанней роз. Зашуршав сухой, пожелтевшей
травой, выбежала на солнце ящерица.
В такую пору в самой глуши лесного острова встретил лесник свою «знакомую». Корова
стояла в зарослях. Подняв голову и насторожив ухо, она пристально наблюдала за человеком.
Не хотелось ей покидать свою стоянку.
Петрович повернулся и ушел.
Он знал: скоро у лосихи будет теленок.
СОКОЛ-САПСАН
У придорожной канавы я спугнул пару чирков-свистунков – маленьких красивых уточек.
Облетев меня полукругом, они понеслись в сторону прибрежных камышей степного озера. Я
залюбовался ими, – недаром чирки славятся быстротой своего полета. Они зигзагом взвились
вверх и вдруг, уже врозь и почти отвесно, камнем бросились вниз. С высоты стрелой
мелькнула тень, наискось ударила чирка, и закувыркалась маленькая уточка, рассеивая в
воздухе перья. Хищник подхватил убитую птицу и унес.
Ястреб-тетеревятник? Не похоже. У того крылья короче и круглее, а хвост длиннее. Я
тогда ещё не знал, что это сокол-сапсан, пока снова не увидел его.
Закончив землемерные работы, направляюсь к своему приятелю Ахмету проститься.
Ахмета нахожу у «тырла» – места отдыха совхозных овец. Он старший чабан.
Только что занялись мы беседой, как в передние ряды стада пулей упал скворец, а в небо
взмыла буроватая птица с рыжей грудью и черными баками. «Затопчут овцы скворца», –
подумал я. Но Ахмет успокоил меня. Мы подошли к тому месту, где упала птичка. При моём
приближении овцы шарахнулись в стороны, а из-под кочки, живой и невредимый, взлетел
скворец.
Восхищенными глазами следил Ахмет за исчезавшим вдали хищником. Из объяснений
чабана я понял, что это замечательная ловчая птица – странствующий сокол-сапсан, которого
так высоко ценят истые охотники. А мой старый друг – душой и телом охотник.
– Редкая и дорогая птица! – заключил Ахмет...
Спустя несколько лет как-то в майский день иду по набережной Обводного канала в
Ленинграде. У перил стоят ребята и следят за стайкой голубей. Присоединяюсь к ребятам.
Белея в солнечных лучах, стайка кружится высоко в синеве. Вдруг мы заметили смятение
голубей, а в следующее мгновенье увидели и того, кто это смятение внес. Сокол-сапсан, чуть
поджав одно крыло, острым концом другого очертил в воздухе дугу и, поймав уже подбитого
им и падавшего голубя, проворно с ним удалялся.
Теперь я хорошо знал повадки сапсана и при каждой новой встрече сразу же угадывал
его. А встречи продолжались...
На задворках огромного дома, выходивших в сторону рыночной площади, были дро-
вяные сараи. Над одним возвышалась голубятня. В конце лета, в воскресный день, пожилой
человек пробирался по крыше сарая, намереваясь погонять своих питомцев, чтобы
полюбоваться их высотным полетом. Посмотрел кругом и заметил: летает голубь-одиночка.
Моментально преобразился болельщик, решил поохотиться на темнокрылого красавца.
Пригибаясь, подбежал к голубятне, выхватил своего ручного «вертуна» и бросил его в
воздух, – пусть приманит «чужака».
Тут, откуда ни возьмись, сокол.
Ударил птицу, схватил её и помчался к близ стоявшей колокольне...
Как-то в начале осени, недалеко от Ленинграда, караулил я на хлебных полях вяхирей.
Это самые крупные дикие голуби, голубовато-серые, с белыми пятнами на шее и крыльях.
После моего выстрела вяхири высоко поднялись. Вдруг стайка рассыпалась.
Вижу, взвился сокол, винтом набирает высоту. Скользнул вниз (сделал «ставку», как
говорят охотники) и, сложив длинные, острые крылья, развил такую скорость падения, что
стал почти неуловим. Только свистящая полоса, рассекая воздух, обозначала наклонный путь
погони сокола. Распахнув крылья, сапсан ударил когтями по голубю и, прихватив его,
полетел к лесу.
Сокол-сапсан нападает сверху. Поджав лапы с собранными в комок передними пальцами,
он бьет добычу задними когтями, как стальными крючками. От соколиного удара и лебеди
падают с высоты, а сам боец – много меньше сраженной им птицы. Даже такие мастера
полета, как стрижи, не уходят от него.
Сапсан – сильный и отважный воздушный охотник.
«Редкая и дорогая птица», – вспомнил я слова своего далекого друга.
ТРЕВОГА
До чего же проворны эти буроватые птички – лесные коньки, или щеврицы, – просто не
уследишь за их беготней. Только что гнался конек за жучком, потом вспорхнул, поймал
мушку, и вот уже опять бежит, дергая хвостиком, и склевывает попутно с ветки гусеницу.
Глядь – уже ловит комара.
А водились коньки в моем заветном лесном уголке – на вырубке. Хорошо здесь.
Взглянешь кругом – не нарадуешься! Там краснеют на солнце прямые рослые сосны с
темнозелеными кронами. Там – белая стена берез в светлозеленом наряде. Изредка
виднеются серые осины с беспокойной листвой или бурая ель с лапами колкой хвои. Вырубка
заросла подлеском, иван-чаем, клевером. Главное, здесь очень много земляники. У старых
пней красуются крупные спелые ягоды, – просто загляденье. Раздвинешь траву – и там
поникли сочные грозди.
Вот из-за этих-то ягод и состоялось мое знакомство с щеврицами.
Собираю землянику, а коньки забегали с беспокойным писком вокруг, трепещут в
воздухе передо мною – путь загораживают. Куда они меня не пускают, понять не могу. Не
сходя с места, внимательно осматриваюсь.
Ах, вот в чем дело!
Под пучком вереска, в ямке, – гнездо, выстланное травой. В нем притаились птенцы, уже
в перьях. Оставляю их в покое и удаляюсь. Коньки провожают меня, то бегут, то перелетают
вслед за мной. Так и расстались мы по-хорошему.
Спустя два-три дня опять наведываюсь за ягодами. Уже издали слышу тревожный писк
коньков. Что там случилось? Спешу к месту птичьего переполоха. Но щеврицы не очень-то
обращают на меня внимание: наершились, бегают у гнезда и пищат, пищат. Рядом с гнездом –
четыре птенца, ещё нелётные. Щеврята замерли в неподвижности, чтоб стать незаметней на
серой земле.
Не вижу причины тревоги!
Приглядываюсь ещё внимательней и замечаю, что гнездо выпирает из ямки. Палкой (с
нею никогда не следует расставаться в лесу) сковыриваю с места гнездо; в ямке лежит,
свернувшись кольцами, буроватая змея с черной полоской вдоль спины. Видя, что больше ей
некуда деваться, змея, подняв голову со злыми глазами, угрожающе шипит. Сразу видно, что
это ядовитая гадюка, а не безобидный уж: у того, как и у безвредной змеи-медянки, зрачки
круглые, у гадюки же они вроде узких щелей сверху вниз. У черного ужа по бокам головы
яркие желтые пятна, а у гадюки их нет...
Ну теперь – шипи не шипи – не запугаешь! И шутить с тобой не буду. У меня с гадюкой
разговор короткий – нельзя давать ей пощады...
Нетрудно было догадаться, как змея очутилась в гнезде.
Ползла гадюка, извиваясь и чуть шелестя травой. Щеврицы подняли тревогу, но она
подобралась к гнезду и быстро выбросила голову вперед; в этот момент показался я. Тут уж
гадюка поспешила укрыться от страшного для нее человека. Она мгновенно умеет спрятаться
в траве, в трещинах земли, под корнями. При виде меня змея и уползла в гнездовую ямку,
схоронилась там под лотком из сухой травы, а потревоженные этим щеврята выскочили из
гнезда...
НА КАБАНА
В Прикаспии, как и на Северном Кавказе, есть места, где сады и огороды,
расположенные за селами, порой вплотную подступают к камышам и дикие свиньи иногда
заходят даже в виноградники.
Как-то в конце леса встречает меня дед Степан, колхозный сторож, и просит:
– Убей кабана! «На заседках» подкараулишь этого старого одинца-секача. Я покажу.
Надоел он – по ночам шкодит. Вчера забрался под яблони, собрал опадыши. Сегодня надо
ждать его в огурцах: две ночи подряд в то же место не придет!
Свободного времени у меня вдоволь, – мой отпуск только начался, и предложение деда –
как нельзя более кстати.
Захожу к старику. Показывает он мне «работу» секача. Почесался кабан о яблоню,
тряхнул ствол – посыпались сочные, в красных полосках, яблоки. Вот и еда ему. Идем
дальше, к абрикосовым деревьям. Ветви густо усеяны желтыми плодами с румянцем на бо-
ках... Из-под деревьев убегает выводок фазанов. Дед остается тут, а я держу путь к овощам,
за канаву. Под ногами не видно углубления – затянулось колючими зарослями ежевики;
развернешь их, а там висят черные с синевой ягоды – вкусней северной земляники. Прыгаю
через ров в огород... чуть не на фазана. Столбом взлетает золотистый петух, быстро машет
короткими крыльями. Эта птица полагается главным образом на проворство своих ног и,
потревоженная, убегает, но сейчас она взлетела от моего прыжка.
На огороде не только огурцы, есть и тыквы, и дыни; по краям – помидоры. Залезаю в
курень, проделываю щели в хворостяных стенках. Устраиваю сиденье. В ожидании кабана
принимаюсь за дыню.
Солнце зашло. Угасла вечерняя заря, и померкло всё кругом. Заискрилось звездное небо.
Всплывает огромная красная луна; чем выше, тем меньше и желтее становится ее шар.
Звёзды уже не искрятся, – светлячками мерцают. От верб падают длинные тени. Гудят
комары.
С вечера не жди кабана, в глухую полночь явится. Дремота одолевает. Из села доносится
звон. Часы бьют одиннадцать. Опять дремлется. Стараюсь не спать, отгоняю комаров. Сидя,
наклоняюсь к щели...
Вот так здорово! Как же я прозевал? Под вербою колыхнулась темная масса.
Шевельнулся зверь. Да это свинья! Возле нее поросята... Прилаживаюсь с ружьем ближе к
щели. Эх, неудачно получилось, – треснул сухой сучок! Тихо хрюкнула свинья. Как по
сигналу, замерли поросята, затаились в тени. Неподвижен воздух, – трудно меня учуять.
Вслушиваются...
«Ну, – думаю, – пропала охота! Зверь будет терпеливо стоять, пока не разберет, в чем
дело».
И мне приходится ждать, – не стрелять же в неясное пятно! Пробило двенадцать... час...
Занемели ноги, стали как чужие... Больше невмоготу сидеть в напряженной позе. Однако моя
выдержка победила – всё-таки я пересидел: успокоилась матка, хрюкнула мягко, и
закопошились поросята, забегали, возятся с тыквой – пытаются раскусить ее.
На помощь приходит мамаша. Носом поворочала тыкву, наступила ногой на неё, да как
хрустнет зубами...
Подходящий момент! Бесшумно вставляю в щель куреня стволы. Хочу стрелять с колена.
С усилием пытаюсь переставить одеревяневшую ногу, но, не подчиняясь мне, она падает, как
обрубок. Я валюсь плечом на стенку. Затрещал курень. Резко гукнула свинья, и – как не
бывало выводка, – исчез. Прошумел где-то в камышах и смолк.
Поохотился!.. Иду к деду. Не успеваю и рта открыть, как слышу:
– Сам знаю! Не сумел пересидеть её. Ноги у тебя занемели, неладно уселся. Надо заранее
удобно устраиваться. Хочешь, чайку согрею?
За чаем старик утешает меня:
– К тебе, на огород, приходила гуртовая. Напугал ты их так, что нескоро сюда явятся. Вот
кабан – того жди завтра на винограднике.
Вечером я опять у деда Степана. Рядом с белой хатой у него вышка. На больших ветвях
старой яблони целое сооружение, положены жерди, а на них настланы камыш и осока.
Отсюда Степан Егорович всё видит. Здесь он и отдыхает.
Три года назад заложил дедусь молодой фруктовый сад. С увлечением помогали ему
пионеры-мичуринцы, приехавшие из города в лагерь.
Ровными линиями тянутся яблоньки. Каждое деревцо подвязано к колу мягкой мочалой,
чтобы прямей росло. Вся посадка хорошо прижилась. И немудрёно: дед – опытный садовод.
Для посадки выбирал саженцы без всякого изъяна – с прямыми стволами, с хорошими
мочковатыми корнями. Потому всё и принялось.
Посидели мы у вышки, побеседовали.
Дождавшись луны, отправляюсь на заседки. Глубокая канава отделяет виноградники от
камышей. В весеннее половодье этот ров не дает воде затоплять сады.
Лежу в тени, под кустами виноградных лоз, поддерживаемых жердями. Над головой
висят кисти ягод. Тут найдешь любые сорта винограда – черный, белый, алый.
Впереди меня, за валом, начинаются камыши. Старик говорил, что «здесь самый выход
зверя» через отлогое место канавы...
Откуда-то появился русак. Прыгнул и прижался к земле возле ружья. Меня не заметил.
На обоняние свое заяц не полагается, а я не шелохнусь. Сел косой, поводил ушами. Лапкой
тронул усы, пригладил голову. Ткнул носом в сталь стволов и испугался. Как махнет в
сторону!..
Жду кабана. По моему расчету, ещё не время ему выходить, а камыши потрескивают.
Беру ружье, подползаю к тутовому дереву на валу. Отсюда виднее и удобней стрелять...
Ломится, необычайно смело идет кабан. Слышится, будто фукнул носом. «Продувает
болотный дух, чтобы лучше чуять», – вспоминаю слова деда о повадках кабана...
Треснула камышинка... В тростнике показались неясные очертания крупного зверя... Раз
за разом стреляю – посылаю две пули. Быстро перезаряжаю... С хриплым мычаньем зверь
тяжко валится.
Перестал кабан шевелиться, и я осторожно приблизился к нему. Всматриваюсь: бычок!
Обыкновенный, годовик!..
Дед Степан долго смеялся надо мною, потом откашлялся, отдышался и, глядя на мой
удрученный вид, успокоил:
– Этого бузивка уже давно ищут. Отбился от стада. Правление решило зарезать его на
мясо и отправить на полевой стан колхозникам. Давай сейчас, по холодку, свежевать его, а
утром отправим.
Не ждал я такого счастливого исхода.
Кабан больше не показывался, но скоро прошел слух, что он объявился у водяной
мельницы. Днем и ночью вращает протока огромное колесо. С шумом падает, плещется вода.
А кабану это и надо: людям не слышно, как заберется он и хозяйничает у мельника
Поликарпыча то на бахче, то в винограднике.
Приглашает меня к себе в гости Поликарпыч и убеждает:
– Обязательно убьешь кабана! Он днюет недалеко – на острове. У тебя и ружье хорошее
и кобель злой. Возьми и моих собак. Найдут – поднимут его. Мне самому в эти дни не
выбраться. А случится у тебя неудача, так через недельку-другую, в досуг, вместе сходим.
Правду сказал Поликарпыч, – ему теперь некогда. У него на мельнице сейчас большой
завоз. Поликарпыч – мастер сортового помола зерна. Из его белоснежной крупчатки
выпекают такие пышные паляницы и пироги, что колхозницы не нахвалятся мукой.
С обеда беру своего гончака да прихватываю двух мельниковских бывалых дворняг и – в
камыши. Охота удалась, только... без выстрела, и на другого кабана... Мой Гудай зло взял: не
успел сунуться в камыши, как подхватит, лишь треск пошел. Годовалый кабан, или, как здесь
говорят, «подсвинок», копался в сладких корнях и, вспугнутый собакой, кинулся в глубь
тростников. Откуда-то вынырнули дворняги. Наклонив к следу головы и задрав хвосты, они
пронеслись мимо меня на голос гончей... Лай смолк, зато, «как резаный» завизжал
подсвинок. Со всех ног бегу туда... Псы, растянув кабана, прочно держат его на месте: Гудай
– за самый пятачок на рыле, одна дворняга вцепилась в ухо, другая – тянет за заднюю ногу.
Боясь задеть собак, я не стрелял, а приколол подсвинка.
Старый секач продолжал свои набегу. Скоро вернулся с полевых станов Фомич –
председатель колхоза – и дал задание:
– Убить кабана! Что смотрят наши охотники?
Отправились мы втроем: дед Степан с шомполкой, Поликарпыч с берданкой и я с
централкой. С нами Гудай. Медленно идем по сырому болоту. Нас окружают плотные
заросли. Под ногами сплошной переплет корней. Дикие свиньи беспрепятственно шныряют в
такой трущобе. Их длинное, вначале узкое, потом расширяющееся рыло легко вонзается в
самую гущу и, как клин, раздвигает камыши.
Наш дед только кряхтит, но, верный своей веселой натуре, балагурит:
– Тебе, Поликарпыч, впереди бы держаться, путь нам указывать. Вишь какой ты –
головой торчишь над камышами!
– Нет уж, Степан Егорович, тебе почет, – ты, как трактор, дорогу нам проложишь!
Действительно, дед хотя ростом и невелик, зато широк в плечах и круглый такой.
Камыши поредели, пожелтели их мягкие махалки. На рогозе черно-бархатные
султанчики. Местами – густая серая осока.
В стороне громко залаял Гудай.
Осторожно приближаемся. Не замечая нас, вековечные между собою враги сражаются
один-на-один. Зверь пытается скрыться, а собака не пускает его...
Кабан на ходу быстро оборачивается и яростно наскакивает на гончака, пробуя отогнать
его. А тот отпрянет и опять смело кидается, хватает кабана за ноги, старается осадить его. Из
куста осоки зверь свирепо следит за собакой. Вдруг стремительный скачок, взмах клыком, –
но гончая, ловко увернувшись от удара, снова злобно нападает, а кабан, стряхнув срезанный
камыш, опять в осоке. И всё это длится один миг!
Готовый к натиску, зверь в бешенстве пыхтит, наблюдая налитыми кровью глазками за
собакой, чавкает челюстями.
Грохнул из шомполки дед Степан. Дым рассеялся, а кабана нет. Гончак обнюхивает кровь
на осоке.
Пошли следом. Первым – Гудай, за ним – старик со взведенным курком на шомполке,
замыкает шествие Поликарпыч. Я – сбоку. Но секач перехитрил нас: обрезал круг и вернулся
на свой след. Затаился в осоке, а ветерок не шелохнет. Из-за куста – внезапный бросок зверя!
Пес летит в ноги дедке! От неожиданности у того – выстрел вверх, а сам дед упал.
Поликарпыч не успел выстрелить и тоже скорее навзничь. Он знает, что при неустойке это
спасительный прием: кривыми клыками кабану не задеть плотно прижавшегося к земле
человека, особенно если он лежит хотя бы в незначительном углублении.
Кабан проскочил Степана Егорыча, а Михаила Поликарпыча притоптал передними
ногами, взмахнул клыком вдоль его спины и – бежать. Накоротке бью жаканом под лопатку, –
так и перевернулся зверь!
Осторожно поднимаются мои друзья. Поликарпыч с переполоху не может дух перевести,
уж очень быстро всё обернулось. Осматривается, ждет ещё нападения. А дедушка Степан,
глядя на мельника, смеется:
– Как он тебя расписал!
Ватный пиджак Поликарпыча на спине располосован на две половины.
Отдышался Поликарпыч, и сразу вернулась к нему его деловитость: осмотрел кабана,
подергал за ногу, – определил вес. Обсудил, как лучше вывезти тушу. Потом вынул из
кожаной сумки сало и бутылку виноградного вина.
– Хозяйственный ты мужик, – смеется дед, – под кабаном уберег добро. То-то ты и падал
на живот, чтобы прикрыть сумку!
В ЗЕМЛЯНИЧНИКЕ
Лесная земляника – первая ягода, всё лето её собирают по вырубкам. Зреет она на солнце
и сладким соком так наливается, что, раскрасневшись, даже лоснится и поблескивает в траве.
На восходе, росистым утром, прихожу на земляничник. Рядом в березняке заквохтала
тетёрка. Сажусь на пень в редкий куст иван-чая и затихаю...
Чуть вздрагивают и покачиваются травинки... На прогалину вышла тетёрка,
настороженно остановилась. За ней высыпали тетеревята с мокрыми хвостиками и
накинулись на ягоды, торопясь и перехватывая их друг у друга. Старая птица недоверчиво
всматривается в меня острым глазком. Я не шелохнусь, и она, не пугаясь, проверяет; хотя я
одет в защитное, но она помнит, что в этом кустике раньше не было высокого «пня». Я
замираю в неподвижности, и подозрение тетёрки постепенно угасает. Успокоенная, она на-
чинает клевать землянику, но и срывая её, не выпускает меня из поля своего наблюдения, то и
дело вытягивая шейку. В один из таких моментов мы встретились взорами: я поднял веки, и
тетёрка своим темным глазком уставилась в мои глаза. Я застываю, не шевелясь и затаив
дыхание, и птица без тревоги созерцает мой неподвижный взгляд; но тут я не вытерпел –
моргнул. С тревожным коканьем встрепенулась тетёрка. Шмыгнула в березняки. Цыплята
сразу же запали на месте и стали мало заметными. Не найдешь их, затаившихся!..
Из зарослей послышалось мягкое квохтание тетёрки Цыплята ответили посвистываньем
и побежали к матери.
Там, где пробежали тетеревята, на седой от росы траве остались зеленые полосы.
В следующий мой приход встреча в земляничнике была иной. Сижу на пне и жду, не
появится ли выводок. Гляжу, шевельнулась трава и крадучись высунулся черный тетерев-
самец. Из густых зарослей, где он таится во время линьки, тетерев пришел на ягодник.
Заметив силуэт необычного «пня», но ещё не разобравшись, в чём дело, косач спрятался за
ствол дерева и оттуда чуть выставил голову, посматривая на меня.
Тетерев куда осторожней доверчивой тетёрки: почуял неладное и быстро удрал.
С УДОЧКОЙ
Бурная речка Каменка. Не зря назвали её так: берег и дно русла загромождены валунами.
По каменным уступам вода несется с оглушительным шумом, и невольно удивляешься,
откуда у маленькой речушки такая прыть. А сколько у неё извилистых поворотов! Напрямик
пройдешь – два километра, а речкой выйдет пять. Хоть и мала речонка, а чтобы взглянуть
снизу на берег – запрокидывай голову, так высоки кручи.
Путь Каменки лежит между хвойником и чернолесьем, а рыба любит держаться у
заросших берегов. Да ещё какая рыба! Есть и хариус и форель. Про ельца с окунем и
говорить не приходится. Вода в Каменке ключевая, студеная; значит, обитает в ней и налим.
Ельцы больше по песчаным отмелям водятся. Стайки небольших темнозеленых окуней с
красными и желтыми плавниками гуляют в омутах. А те, что покрупнее, тех не заметишь, – в
глубинах скрываются. Налим показывается только ночью, днем ищи его в норе под обрывом
или под камнями. Под камнями и корягами днюет и форель. На зорьках появляется она на
перекатах, но случается, и днем выскакивает из засады за добычей. Хариус любит держаться
у перекатов, выше и ниже их; он сам указывает свою стоянку, – то и дело слышатся всплески
– мошек ловит.
Спускаюсь по обрыву к воде. На солнцепеке у муравейника краснеет земляника. На
песке отпечатки перепончатых лап. Эге! здесь бывает и другой рыболов, – это выдра
наследила.
Разматываю поплавочную удочку. На крючок насаживаю сразу трех червяков, – так
заманчивей для рыбы, и забрасываю в прозрачный поток. Приманку помчало за поворот.
Мгновенно потонул поплавок, повело его под водой. Подсекаю. Так и взыграла рыбина!
Выбрасываю... пустой крючок. Ловко! Это скорей всего форель. Она умеет чисто снять
червяка.
Где же она? Осторожно заглядываю под берег. В подмыве на дне лежит обломок доски.
Не иначе как здесь. Ладно, пусть успокоится, не уйдет.
Иду вверх по течению. Вода падает с переката в яму и кружится. У того берега коряжина,
а под ней темнеет глубина. Возможно, достану туда! Распускаю всю жилковую леску,
нанизываю червяков, делаю из-за куста плавный взмах длинным удилищем, и крючок с
насадкой – у коряги. Из-под нее дугой вывернулась рыба, рванула и исчезла. Опять неудача!
Даже не накололась, а червяки сорваны.
Сразу, пожалуй, не повторит хватку, а всё же попробую. Вновь мечу в то же место, и
задергалась, заметалась пойманная форель. Леска так и режет воду... Рыба норовит под
корягу. Не уйдешь! Выбрасываю форель на берег. Она падает и срывается с крючка, бьется,
прыгает к воде. Подскакиваю к ней. В спешке задеваю банку с червяками, она летит в речку.
Хватаю и еле удерживаю скользкую рыбу – красивую, плотную, желтоватую, с красными и
темными пятнами по бокам. Недаром зовут её пеструшкой..
Слышу всплески. Хариус сыграл. Скрытно подбираюсь. Забрасываю кузнечика, –
расправив крылышки, он планирует с крючком к воде. Подхватываю хариуса. Серебристая
рыба с черными пятнами на спине. Высокий спинной плавник к хвосту загнут; если сложить
его – он чуть не достает до жирового плавника. Такой же плавник и у форели. Это
особенность всего семейства хариусовых.
У камня, на самом дне потока, вижу окуней. Забросил червяка – не берут. Рыба пятится,
и вдруг, как по команде, вся стайка исчезает в прозрачной воде.
Вспомнил о первой форели. Раз сорвалась на червяка, надо обмануть её другой насадкой.
Иду в поле. Среди трав пестрят цветы: красный и белый клевер, ромашка, колокольчики,
иван-да-марья; гудят шмели, пчёлы. Всюду цинкают кузнечики. Ищу их. Мне нужны
небольшие, а попадаются крупные – зеленые. Поднимаю голову и замираю. Под уклоном,
шагах в сорока, – красный лисовин. Занимается тем же, чем и я, – ловит жирных кузнечиков.
Увлекся так, что даже не озирается. Смотрю, что будет дальше, благо ветерок на меня. А лис
переступит раз-два, спугнет скачка и наблюдает, куда тот сядет. Заметит, где кузнечик, – уши
