Текст книги "Река непутевая"

Автор книги: Адольф Шушарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ ПОНТОН

Началось строительство крупнейшего в Западной Сибири нефтепровода Усть-Балык – Омск, протяженностью 1000 километров

(Из газет)

1. ПРИЕХАЛИ

Обь в этом месте круто заворачивала вправо к синеющему лесом материку. Черная таежная вода не поспевала за руслом. Она давила берег, бугрилась медленно растекающимися блинами, упруго закручивалась и выталкивала грязную пену.

Берег над омутом откололся от основной земли и сполз боком к воде, утопив верхушки деревьев. Они стали расти из него в воду.

Под деревьями вода выкопала в дне яму, в которой всегда жили пять или шесть осетров. В начале осени все они ушли вверх по реке давать жизнь потомству. К ледоставу вернулись двое, остальные запутались по дороге в неводах и пропали.

Эти двое остановились в яме на своих привычных местах, один – на самом дне, другой – немного повыше. Вода, ослабнув от удара в берег, сорила на них пищу, и они отъедались после трудной дороги.

Днем позже, 26 сентября, к берегу, повыше ямы, приткнулся буксир, а баржа, которую он тащил на поводке, проплыла ниже, но поводок не пустил, и она, описав дугу, сунулась в яр – прижало течением. На барже приплыла на новое место работы группа водолазов из экспедиционного отряда подводно-технических работ. Зимой к яме должен был выйти знаменитый нефтепровод, водолазам назначалось обеспечить переброску его через Обь.

Было холодно. С низовьев шел ветер, гнал волну против течения. Из трюма баржи со спиннингом в руках выбрался самый молодой из водолазов – Кузьмин Женька, бывший матрос. Он поежился и застучал сапогами по железной палубе к борту, оглядывая яр заинтересованными глазами.

Капитан буксира что-то кричал, но слышно было плохо – относил ветер, да Женька и не слушал занятый своим делом.

– Главное – блесну не посадить! – сказал он и сделал короткий заброс вдоль ближней подтопленной осины – на пробу. Женька не дал блесне потонуть глубоко, чтобы не задела невидные в воде сучья, круто провел ее и вздохнул свободно. Он надеялся, что в корягах живут щуки, а вываживать рыбу рядом с опасным деревом было несподручно: могла уйти вместе с блесной.

Кузьмин подвинулся по борту левее к свободному месту на воде и бросил блесну еще раза три – в разные стороны. Чтобы выманить рыбу из засады, он вертел катушку рывками, блесенка то выскакивала к поверхности воды, то проваливалась, лениво сверкая. На палубу обеспокоенный остановкой вылез начальник группы костистый старик Иван Прокопьевич Мочонкин, прозванный «Три Ниточки» за употребление одеколона в неизвестные Женьке безводочные годы. Оказывается, на пробках, которыми завинчиваются флаконы с одеколоном, имеется только по три нитки резьбы – не больше и не меньше. Три Ниточки был в шерстяном водолазном белье и шлепанцах без пяток на тощих ногах.

– Опять воду мутишь? – спросил Мочонкин, не дождался ответа и разрешил: – Давай, давай… Может, и поймаешь кого…

Женька Кузьмин молчал и не шевелился, потому что щука вывернулась из глубины под самым бортом, когда он вытянул блесну, да так и осталась столбом. Она озабоченно шевелила зелеными плавниками, дивилась пропаже пищи.

– Килограмма на три… – подсчитал Женька и заторопился, опасаясь, что Три Ниточки может напугать рыбу. Но Мочонкин не успел подойти к борту, щука развернулась колесом и ушла в темную воду.

– Однако, приехали. – Три Ниточки определился на местности и заорал капитану буксира, чтобы правил к другому берегу – ловчее выгружаться.

Кузьмин наскоро обследовал блесну и швырнул ее метров на пять дальше места, где затаилась рыба. Выждал время, дал блесне утонуть, покрутил катушку и поймал-таки рыбину, дернулась. Вываживать ее времени не было: буксир отваливал, Женька решил, что леска выдержит, подвел щуку к борту и, не дав нырнуть, выбросил плавным рывком под ноги Мочонкину. Щука отцепилась от крючка и запрыгала по железу палубы. Три Ниточки ловко отпнул ее от края, обронив шлепанец, похвалил рыбака и ушел в тепло.

Берег, где обосновались водолазы, был отлогим и сырым. Они выбрали место посуше, сволокли тягачом семь железных вагонов для жилья, выгрузили имущество и отпустили буксир.

Капитан отчалил без слова: до Омска ходу – неделя, а река не сегодня-завтра застынет.

«Зимовать во льду – хорошего нету, вот он и торопится!» – понял Три Ниточки.

Вместе с водолазами на берег слезли мотористы электрической станции, повариха Анюта, водитель Егоров и еще разный народ из обслуги.

Вагоны установили торцами к воде, чтобы ветром не так хватало, и выправили по шнурку. Вагон, где размещались клуб и столовая, определили между жилыми, лицом к реке.

Когда дело с устройством закончилось, Три Ниточки позвал водолазов осмотреть реку. Они спустились к воде и, оставляя сырые следы, потоптались на песчаном закоске, куда выходила траншея, уже пробитая в дне реки земснарядом, прикинули что и как.

– Приперлись, а трассы и близко нету, – ворчал Толя Чернявский, царапая ногтем рыжую бороденку, ему не понравилось место.

– Сопливого вовремя целовать надо, – рассудительно заметил Три Ниточки, соображая, что не плохо бы перебросить конец с берега на берег, пока не остановилась река, но дело не состоится, троса не хватит.

– Отпускать надо корыто… – сказал Михайлов.

Земснаряд стоял шагов на двести ниже траншеи, уйти он не мог, хотя и сделал дело, а время припирало. Водолазы должны были принять его работу и составить бумагу.

Решили они, что тянуть не будут, а прямо завтра и обследуют траншею.

Водолазов в группе было трое. Кроме Женьки, Толя Чернявский и Михайлов, старшина. Все они отличались каким-то неуловимым флотским щегольством, а Чернявский даже носил бородку для «интеллигентного вида».

Водолазы – элита, голой рукой не трогай. Держатся особняком от остального народа и живут не так тесно. Женя и старик Три Ниточки – в одной половине вагона, Михайлов и Чернявский – в другой, через тамбур. Три Ниточки направился с берега прямо домой, а подводники пошли к катеру проверить снаряжение для предстоящей работы.

Под вечер Кузьмин освободился, вспомнил про щуку, достал из ящика с инструментом окостенелую рыбину, засунутую туда при высадке с баржи, и подался на кухню, к Анюте.

С поварихой у Женьки образовались неясные отношения. Неясные, впрочем, они были только с одной стороны, Анюта давно без ума любила водолаза, а он все не мог решиться на главный шаг, хоть и тянуло его к поварихе.

«Дьявол какой – не мычит, не телится, а баба извелась вся», – часто думал по этому поводу Три Ниточки, но встревать не хотел: сами разберутся – придет время.

Муж Анюты то ли утонул, то ли деревом зашибло на трассе, старик искал повариху, ему и порекомендовал молодую вдову знакомый начальник участка. С тех пор, года три уж, Анюта кочует с группой по рекам. Работа простая, готовит она только для водолазов, остальной народ питается самостоятельно, в каждом вагоне газовый баллон поставлен – вари, что хочешь. Но водолазов Три Ниточки бережет и держит для них повариху, чтобы не гробили напрасно здоровье сухой пищей.

Женька пришел на кухню и выложил рыбу. Ладную фигуру поварихи туго обхватывал спортивный костюм, Женьке это не понравилось, но говорить он ничего не стал – обидится еще.

– Может, поешь сразу, Женя? У меня все уж готово… – Анюта заботливо посмотрела на водолаза и загремела кастрюлями.

Женька подумал, что Три Ниточки все равно позже отправит его в столовую, не успокоится, и сел, не раздеваясь, за стол, хоть есть и не хотелось.

Повариха устроилась напротив, подперла ладошкой лицо и стала смотреть, как он ест.

– Рубашка у тебя несвежая, Женя…

«И как она видит все под полушубком?» – поразился водолаз, но спорить не стал.

– Женился бы, что ли? Смотреть некому за тобой… – искала подход повариха.

«На тебе только женись, – соображал Женька, с удовольствием разглядывая красивые Анютины губы, – не разженишься…»

2. МЕТЕЛЬ

Ночью забуранило. Снежная крупа хлестала по вагонам. Кричали лебеди, уходили с мерзлых озер.

Михайлов растолкал Женьку раным-рано. В вагоне было темно, электростанция еще не работала.

– Спят, сволочи! – ругал Женька механиков.

Он нащупал рюкзак и потащился босиком в комнату к старшине, там горела свечка, оглядеться можно было. Толя Чернявский сидел на кровати в одних трусах и качал сонной головой.

– Белья – по две пары, – командовал Михайлов. – Вода – лед.

– Нам бы твои заботы, – злился Женька. – Поднял – черти в кулачки не бьют!..

Чернявский одевался молчком, не проснулся еще. Пришла Анюта, принесла термос с чаем. «Жидкий опять», – подумал Женька.

– Крепкий – не думай, – сказала Анюта. – А свет сейчас дадут, я механиков разбудила.

Спираль в лампе слабо засветилась, а потом разгорелась и стала давать исправный свет.

Пришел моторист с катера, большой, сапоги до бедер – полкомнаты занял. Вытер снег на лице мазутной рукой и уставился на Михайлова.

– У тебя температуры нету?

– А что? – спросил Михайлов.

– Ты выйди, выйди, – посоветовал моторист. – Охолонь. Ты на реку погляди. Я же вас, как котят, утоплю и сам пузыри дам…

– Правда, Женечка, крутит – не видать ничего, – вставила Анюта, словно Женька тут был начальником, а не Михайлов. Старшина сурово взглянул на повариху, но промолчал, не до нее было.

Пошли на волю. Большой фонарь на электростанции еле светил, а до него и десяти шагов не было.

– Да, – сказал старшина Михайлов и больше ничего сказать не мог, потому что рот забивало снегом.

Отошли за ветер, под стенку, чтобы можно было дышать.

– Буря мглою небо кроет, – продекламировал Толя Чернявский, а Женька думал, он скажет, что вьюга смешала землю с небом. Женька рассердился, что не угадал.

– Накроешься тут… – Пообещал он Толе.

Из снега вышел капитан земснаряда, в шубе и фуражке с крабом, подошел к водолазам.

– Подпиши акт, – сказал он Михайлову. – Лебеди уходят…

Лебеди орали над самым вагоном, Женька задрал голову, но ничего не увидел.

– Пойдем старика будить, – позвал Михайлов капитана, и все полезли в вагон.

Три Ниточки прел в теплом белье под спальным мешком. На бритом лице морщины сдвинул, думал что-то во сне.

– Не узнаешь, Прокопьич? – капитан продвинулся вперед. – Лебеди уходят…

– Давай акт, – сказал Три Ниточки и сел на кровати. – А я уж думал – отплавал ты…

Три Ниточки расписался в бумаге и отдал ручку Михайлову, тот тоже расписался.

Капитан аккуратно свернул бумагу и спрятал в дальний карман, чтобы не промокла.

– Попробую протолкнуться, – сообщил он, пожал всем руки и пошел из вагона.

– Давай, – кивнул Три Ниточки, когда капитан ушел, – толкайся.

– А не подведет кэп? – забеспокоился Толя. – Оставил уступ – будем ковыряться, как на Баграсе.

– Подведет, – обнадежил Три Ниточки и полез в меховой мешок досыпать.

Михайлов и Толя ушли к себе, а Женька вышел наружу, посмотреть погоду. Стало светлее, капитан земснаряда завел сирену, чтобы слышали, что он идет по реке.

– Вот садит! – сказал Женька насчет снега и плюнул в летящую у глаз белую стену.

«Ке-гек, ке-гек…» – гуси пролетели над самой головой, едва в вагон не шарахнулись – прижало ветром. И лебеди кричали во всех концах, но близко не пролетали, шли стороной.

«Отдышутся на Оби, не сдохнут», – решил Женька.

Михайлов тем временем воспитывал Толю Чернявского.

– Вы когда с Женей к нам прибыли? – спрашивал старшина.

– Весной. – Чернявский не ждал подвоха и улыбался.

– Стаж, что и говорить, – похвалил старшина. – Ты уж и про уступы знаешь, которые в траншее земснаряд оставить может. Специалист! Ну, а слыхал ты, к примеру, что Мочонкин с этим капитаном здесь уже вкалывали, когда тебя и на свете-то не было.

Опять пришла Анюта. «Спала бы, – подумал Женька, – мерзнет ходит…»

– Ребята спрашивают, как с работой? – сказала повариха. – Актировать день будут или что?

Женька пошел будить Три Ниточки, чтобы решил, как жить дальше.

Погода не дала работать три дня. Крутило, хоть не выходи. Три Ниточки все дни писал письма и отчеты, Женька мучил транзистор, письма писать ему было некому.

– Снег пойди отгреби, – посоветовал на второй день Три Ниточки. – Не вылезем скоро.

Занятие Женьке понравилось: работай сколько хочешь – сыплет и сыплет. Он решил выходить каждый час, а в перерывах вступал со стариком в беседу.

– Детям пишете? – интересовался Женька.

– Им, – соглашался Три Ниточки и писал дальше.

Разговор на том заканчивался, и Женька ждал, когда придет время отбрасывать снег, смотрел на часы.

Как-то Три Ниточки разговорился и описал Женьке всех дочерей и сынов, кто где и чем занимается.

– Собрать бы как-нибудь всех, – мечтал Три Ниточки. – Дом есть в Николаеве…

– За чем дело стало? – спрашивал Женька.

– Где там, – вздыхал Три Ниточки. – Разве что помру – соберутся. А так – не собрать, однако…

Мочонкин надоел Женьке: пишет и пишет, под вечер Кузьмин решил сходить к Анюте, есть захотел и вспомнил.

В столовой поварихи не оказалось.

Женька стал пробираться к вагону, где жила Анюта, пришел и ткнулся вместо двери в сугроб, присыпало.

– Женя?! – обрадовалась повариха, когда он откопал ее. – Не могу выбраться… Ладно еще ребята с той стороны топят – тепло, а то бы замерзла вовсе.

У Женьки запершило в горле, но он справился.

– Вечно у тебя – не как у людей. Везде двери внутрь ходят, а у тебя что?..

– А я-то при чем? – удивилась Анюта. – Как сделали, так и висят…

Женька ушел, решив, что переделает дверь, как утихнет погода.

Стихло ночью. Вызвездило, и тучи куда-то ушли.

– Пойду взгляну на реку, – придумал Три Ниточки и стал собираться.

Старик не спал, и Женька не спал – надоело.

– Пошли, – сказал Три Ниточки. – Тоже зря кровать давишь.

Снег замерз и скрипел, как хромовые сапоги. «В унты пора лезть, – думал Три Ниточки. – Зима». Старик опасался, что не успела дойти землеройка до места, и жалел капитана, у того в Омске находилась семья.

Обь не встала. Черная вода шла в белых берегах, как прежде, только под берегом шуршал ледок, а дальше все чисто.

Женька пригляделся внимательно.

– А река-то вроде горбатая?..

– Верно – горбатая. Воды много, а берега не пускают, вот и пучится на середке, – подтвердил Три Ниточки. – Пошли спать, ноги околели.

Когда пришли в вагон, старик сел на кровать и стал снимать сапоги. «А яма-то под тем берегом не иначе – осетриная, – думал он. – Трубу потянем – беспокойство рыбе…»

3. АВРАЛ

Долго спать не пришлось, на реке завыла сирена.

«Кого еще принесло не ко времени?..» – думал Три Ниточки, вслушиваясь в тревожный звук.

Под окнами загомонили, и кто-то застучал в стену вагона, требовал проснуться.

– Взяли моду – людей по ночам будить! – сказал Женька.

– Открой-ка! – приказал Три Ниточки. – Бурчишь, как старик.

Пропустив вперед маленькую женщину, в комнату прошел начальник всего экспедиционного отряда Назаров.

– Значит так, Прокопьевич, – начальник приступил к делу без лишних разговоров. Он сказал, что передумал ждать санную дорогу, потому что болота промерзнут неизвестно когда, и привез все нужное на баржах, которые следует разгрузить без промедления.

Незнакомая женщина села к столу и сняла с головы меховой башлык, открыв холодное, без улыбки, молодое лицо. Назаров сказал, что зовут ее Колесникова Нина Сергеевна, она – инженер и будет со своими людьми строить дюкер, который к весне надо перетащить через Обь.

– Я сейчас – в Сургут, оттуда в Москву, – сообщил Назаров. – Тулуп у вас есть?

Три Ниточки втолкнул ревматические ноги в шлепанцы и пошел за начальником в тамбур. Перед вагоном скопились рабочие. Старик послал одного в склад за тулупом, а другому приказал бить в авральный колокол и будить людей.

– Да встали уж все, – остановил старика Толя Чернявский.

Вскоре доставили тулуп. Назаров простился со всеми и пошел к реке. Матрос, поджидавший его на берегу в лодке, подергал за шнур, завел мотор и оттолкнул посудину от берега. На чистой воде матрос дал газ.

Пока Женька и Три Ниточки собирались, инженер Колесникова Нина Сергеевна делала вид, что разглядывает картину на стене вагона, выдранную из «Огонька».

Когда выходили, Три Ниточки придержал Женьку.

– Ты вот что… Не лезь там, куда не просят, не рыпайся. Железо таскать – ума не надо…

Нина Сергеевна усмехнулась.

– Смеху мало, – обозлился старик, – пристукнет трубой, а твои жлобы в воду за них не полезут!

Инженерша холодно промолчала, а Женьке стало стыдно.

«Змея! – определил он. – Хоть и молодая».

Три Ниточки решил загладить резкие слова и помог Нине Сергеевне подняться на катер по ненадежному трапу.

– Отваливай! – приказал он механику.

Было еще темно, но разгрузка барж шла вовсю. Плавучий кран подавал трубы на берег. Трехпалубный толкач освещал место работы прожекторами. Тракторы таскали на берег железные дома и скарб.

Нина Сергеевна поставила в известность Три Ниточки, что решила остаться со своим народом ближе к трубам.

– Правильно, – сказал Толя Чернявский, стоявший неподалеку. – У вас своя компания, у нас своя компания…

Старик шуганул Чернявского работать. Водолазы пристроились было принимать на берегу трубы, но дело пришлось оставить, когда пакет труб, подтянутый с баржи, загремел в воду. Три Ниточки пришел и отстранил их от опасной работы.

– Таскайте поддоны в одно место, здесь без вас управятся – распорядился старик.

Водолазы быстро сгрудили в кучу разбросанные по берегу сухие деревянные щиты, которые подкладывают под грузы, чтобы не бились о железо палубы, а больше работы не намечалось.

– Михайлов где? – спросил Женька.

– Дома остался, неважно, говорит, чувствую себя, – ответил Чернявский.

– Эй, борода! – закричал ему какой-то рабочий – Пособи! – Рабочий толкал по слегам сварочный агрегат со второй баржи.

– Не хочу работать, друг, ни в малейшей дозе, – сказал сварщику Толя. – Я не трактор, я не плуг, я вам не бульдозер.

Сварщик засмеялся, водолазы помогли ему оттащить машину. Давно рассветало, а прожекторы на толкаче продолжали гореть. Женька пошел сказать, чтобы не жгли зря огонь.

Капитан толкача убрал из прожекторов напряжение, а Женька спустился вниз в жилые помещения, нашел там матроса и потребовал мел. Тот сходил в классную комнату, принес мел и подал Женьке. Матрос был после ночной вахты, поэтому не удивился.

Женька проскользнул боком по трапу с толкача на палубу баржи, где лежали трубы, зашел с другого конца, чтобы не мешать работе, и выбрал трубу почище. Оглянулся, потом достал мел, потер трубу рукавом, чтобы надпись лучше просматривалась, и написал большими печатными буквами «Труба тебе Аденауэр».

– Это хорошо, конечно, что вы читаете газеты… Только перед Аденауэром стоит поставить запятую, товарищ незаменимый водолаз, – сказала за спиной Женьки инженер Нина Сергеевна Колесникова. Она равнодушно осмотрела Кузьмина и пошла по своим делам дальше, подняв кверху подбородок.

Женька потихоньку убрался с баржи, но запятую в нужном месте поставил.

Трубу вскоре подняли и положили на берег. Первыми писанину обнаружили рабочие, которые принимали трубу, потом собрались другие.

Собрание разогнал старик Три Ниточки.

К обеду баржи разгрузили. Караван, спугнув отдыхающих лебедей, отошел в Сургут.

– Дотянет, деваться ему некуда, – сказал водолазам знакомый сварщик, провожая последнее судно глазами, и ушел отдыхать.

Реку затягивало на глазах. Рабочие Колесниковой разошлись по своим вагонам и стали топить печи.

– Есть хочу – ноги дрожат, – пожаловалась Нина Сергеевна старику. Они стояли и оглядывали измордованный берег. Под яром стучал дизельным сердцем катер, дожидался Три Ниточки.

– Устраивайтесь, – сказал старик и пожал Нине Сергеевне руку. – Теперь уж до льда не увидимся.

Водолазный катер пошел к своему берегу в последний рейс.

4. БАНДИТСКАЯ СНАСТЬ

Обь остановилась, мороз покрыл воду коркой – пришло время. Дня три или четыре подводники утепляли вагоны и занимались хозяйством, ждали, пока лед закрепится.

Механики разгрузили катер, завели трос и вывезли тягачом на берег. Под катер подложили лес, чтобы зимовал не на голой земле, хоть и тихоходный транспорт, а все равно – хранить надо.

– На охоту пойдем? – спросил Три Ниточки у Женьки, когда работы не стало.

Старик извлек из чехла облезлое ружье и заглянул в стволы, проверил – не завелась ли ржа.

– Императорская тулка! – объявил он Женьке. – Таких больше нет и не будет, одна осталась.

Женьке было все едино, поскольку охотой водолаз не интересовался, но ружье он на всякий случай похвалил: в вагоне сидеть не хотелось.

Они прошли по пойме немного, печатая в снегу следы, и завернули к тальниковой гриве. Тальники во всех направлениях были исполосованы дорогами крестиков, ясно обозначенных на снегу.

– Куропатки наследили, – объяснил Три Ниточки. – Раньше их живых коробами ловили.

Так они шли потихоньку вдоль тальников, пока Женька не обнаружил, что впереди по снегу продвигается пешим порядком белая птица.

«Ловко чешет, больная, должно!» – Женька побежал, чтобы поймать птицу, но она полетела. Рядом с ней выпорхнули из снега другие и тут же дважды негромко стукнуло ружье старика: бук-бук! Как из игрушки.

Две птицы выпали из стаи и запрыгали по снегу, разбрасывая красные пятна, потом успокоились.

– Ты чего под ружье лезешь? – напустился на Женьку Три Ниточки.

– Поймать хотел.

– Поймаешь, когда привяжут, – засмеялся старик и велел подобрать мертвых птиц.

На белых перьях куропаток, где попали дробинки, проступили сырые пятна.

– Деревня тут была, браконьер жил знакомый, – сказал Три Ниточки. – Помер, должно…

За тальником текла подо льдом речка…

– Еган зовут, – объяснил Три Ниточки. – Река, значит, по-хантейски. Приток.

Деревня сохранилась. Домов десять-пятнадцать стояли вразброс, под сгнившими крышами. Ни дыма, ни человека, гниль и запустение, прикрытое снегом.

От крайнего дома полетели куропатки, и Три Ниточки аккуратно убил еще двух, они упали под стеной.

– Люди-то где? – заволновался Женька.

– Кто их знает? – сказал Три Ниточки. – Может, дальше куда ушли, может, в город поехали. Всегда так – одно строят, другое разрушается. Поселков новых настроили, – считать спутаешься…

Ни тропки, ни следа человеческого – в деревне.

«Умер, значит, или перекочевал хант в новое место», – подумал Три Ниточки без печали.

Но хант оказался на месте. На отшибе, ближе к реке, стоял квадратный дом из бревен, обставленный редким тыном. Над тыном чернел склад для хранения пищи, поднятый на сваи, чтобы не добрался случайный зверь. Внутри загородки виднелась печь, построенная из глины вперемежку с осокой, и стояла худая лошадь, жевала сено.

Крыльца не имелось, под дверью лежали две пестрые остроухие собаки, которые не обратили на охотников никакого внимания и головы не подняли. Старик Три Ниточки перешагнул через собак, толкнул плечом дверь и ушел в темный провал.

Со света Женька ослеп на недолгое время и наткнулся на железную бочку-печь, потом огляделся. Дом состоял из одной комнаты, хозяин, сидя у печи на чурке, устроив на коленях больные руки, поглядел на гостей узкими глазами. Ладоней у него не было, из рукавов выглядывали култышки, покрытые красной кожей.

Три Ниточки поздоровался и сел на лавку, а ружье устроил на столе.

– Не помер еще? – спросил он.

– Живой! Чего сделается? – ответил хант и подвигал вялыми щеками. Лицо у него было морщинистое, как старый гриб.

– Один живешь? – допытывался Три Ниточки.

– Зачем один? Баба по воду пошел, чай пить надо.

Пришла старуха, села у печи на корточки, вынула из-за пояса нож и ловко настругала лучины, потом зажгла дрова и стала смотреть на огонь.

Женька огляделся: пол в избе был притрушен старой травой, на стене висели связки каких-то крючьев. Он потрогал один за острие и отдернул руку, лезвие впилось в кожу. Крючья связывал длинный шнур, они крепились на нем сантиметров через сорок один от другого и на каждом, ближе к уху, имелась пробка.

– Самоловы. Браконьерская, бандитская снасть! – объяснил Три Ниточки. – Спускают эту штуку под лед, она там вьется, как змея, – поплавки тонуть не дают. Рыба интересуется, подходит. Крючок заденет – воткнется, дернется – другой поймает. Если и уйдет – все равно сдохнет.

– Хорошая снасть, – невпопад подтвердил хант. – Без рыбы не будешь.

Старуха сидела у печи, как прежде, и глядела в огонь.

– Промышляешь? – дознавался Три Ниточки.

– Нет, вовсе худой стал. Старуха ходит мало-мало, – откликнулся хант.

– К сыновьям отчего не едешь?

– Поеду, – соглашался хозяин. – Весной поеду.

– Оба живы? – узнавал Три Ниточки.

– Нету. Один. В Вартовске живет.

– А другой?

– Бок дал, бок – взял, – терпеливо объяснял хант.

Расстались без сожаления. Старуха не шелохнулась, смотрела на огонь.

Три Ниточки приказал Женьке оставить хозяевам куропатку.

На снег после темной избы было больно глядеть, веки сами зажмуривались.

«Оттого у них глаза-то и прорезаны, как ножиком», – догадался Женька.

– Никудышный старик, – ворчал Три Ниточки. – Сколько лет знаю – все такой.

– Руки-то у него где? – спросил Женька.

– Отморозил… – равнодушно сказал Три Ниточки.