Текст книги "Взгляд"

Автор книги: Адин Штайнзальц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

От издательства

Короче, еще короче! У нас, нынешних, нет времени!.. Несколько строк, и желательно уже на обложке, должны рассказать читателю как можно больше о книге, которую он держит в руках, определить ее жанр и тему, убедить нас в том, что на нее стоит тратить время и деньги.

Сборники статей покупают редко; их обычно издают к юбилею маститого ученого и раздают приглашенным на торжество. Сам жанр предполагает академичность изложения и настраивает читателя на серьезный лад, тем более, если автор статей – известный раввин. Такая книга может быть полезной, информативной, поучительной, но непременно окажется скучной для неспециалиста. И хотя оригинальные идеи в ней, возможно, и будут, от подобного издания не ждут сюрпризов.

Сборник статей раввина Адина Штейнзальца – необычная книга необычного человека. С одной стороны, он профессионал, редкий знаток Торы в широком смысле этого слова, т. е. всей еврейской классической письменности. С другой – энциклопедист, человек чрезвычайно эрудированный во многих сферах науки и искусства. Он не вещает, не проповедует – но размышляет вслух, заставляя нас взглянуть на знакомые понятия под новым, неожиданным углом. Раввин говорит о том, что трудно отнести к религиозным дисциплинам: о любви, глупости, деньгах, психоанализе, юриспруденции и многом другом.

Универсальность обсуждаемых им тем наряду с глубиной и ясностью мысли привлекает к его статьям внимание людей, принадлежащих к разным культурам. Его обращение к этим темам – не предлог поговорить о главном, не средство охмурения интеллектуалов. Ему действительно интересно все это, ему есть что сказать, и он делает это с завидным мастерством, не пересыпая свою речь цитатами из источников. Эффект получается крайне неожиданным: рождается новый жанр, который можно определить как беседа мудреца на “мирские” темы. Поскольку этот термин неизвестен русскому литературоведению, стоит сказать о нем несколько слов.

Талмуд (Авода зара, 18б) говорит так: Речи мудрецов на “мирские” темы должны быть изучены. Дословный перевод, как обычно, не вполне внятен и не передает интонацию и контекст. Точнее будет сказать: Даже когда мудрецы говорят на темы, напрямую не касающиеся Торы, их слова стоит осмыслить – они могут многому научить.

И последнее замечание на полях этой необычной книги: есть доля лукавства в определении не связанных, казалось бы, с Торой тем как нерелигиозных. Еврейский монизм не оставляет места такому подходу: мир полон Всевышним, в нем не существует ничего – от реалий до идей, – что можно было бы назвать существующим самостоятельно, ибо…нет ничего, кроме Него (Дварим – Второзаконие, 4:35).

Миссия человека

Радикальная идея, ставшая лозунгом Французской революции, и, как это ни парадоксально, не столь далекая от христианства, гласила: мир обладает изначальной целостностью, в природе все гармонично, а человек от рождения совершенен, появляясь на свет непорочным. Таким образом, если что-то в мире или обществе складывается неблагополучно, то виною тому сами люди, которые утратили совершенство и в силу своей испорченности разрушают естественную гармонию природы. А потому политические учения и теории психологов призваны возвратить человеку его изначальную чистоту.

Позже эта идея была воспринята марксизмом. Ведь согласно его доктрине естественные, справедливые человеческие отношения были искажены классовым обществом, и все, что надо сделать, – это исправить социальные извращения. С этой точки зрения различия между Французской революцией и Октябрьской революцией в России кажутся не столь уж существенными. И та и другая стремились искоренить общественные пороки и вернуть золотой век справедливости, братства и всеобщей гармонии. Не случайно пещерный общественный строй получил в марксизме название первобытного коммунизма. Светлое царство будущего должно было возвратиться к этому идеалу – разумеется, на базе научно-технического прогресса, успехи которого обеспечат сказочное изобилие. Здесь, как и в идеологии Французской революции, чувствуется влияние Руссо с его философией воспитания естественного человека. С другой стороны, марксизм воспринял утопические идеи анархистов, объявив целью социализма построение коммунистического общества, в котором будут искоренены все противоречия и вследствие этого за ненадобностью отомрет государство. При коммунизме люди жили изначально, и они вернутся к нему, ибо это соответствует самой их природе и проистекающим из нее естественным понятиям о справедливости.

Близкие идеи мы обнаружим и в ряде современных педагогических теорий. Они гласят, что ребенок рождается совершенным, но впоследствии кто-то – родители либо общество – портит его. И потому он становится убийцей, насильником, вором, беспринципным политиканом. Подобные концепции коренятся в христианской теологии, утверждающей, что ребенок чист от рождения и лишь первородный грех его прародителя омрачает душу малыша, поселяя в ней зло. Этот грех нуждается в искуплении, и христианская благодать дарует его, возвещая человечеству золотой век всеобщего братства.

Представления такого рода чрезвычайно популярны. Они облекаются во множество форм. Приведу пример из современной общественно-политической реальности. Прежде в России многие были уверены, что виновником хозяйственной отсталости и постоянных неурядиц является авторитарный режим с его сталинистскими методами руководства. И потому распространилась детская вера в капитализм как панацею от всех бед. Вера эта оказалась столь же наивной, как и вера в то, что к золотому веку приведет социализм. За семьдесят лет в России успели забыть, что представляет собой реальный капитализм, и в глазах населения он стал перевернутым отражением официальной идеологии. Иными словами, хорошо все то, что ругает газета Правда. Казалось, стоит лишь провозгласить в России западные ценности: плюрализм, культ терпимости и свободу предпринимательства, – как жизнь тут же изменится к лучшему и всевозможные блага хлынут со всех сторон. Но вскоре выяснилось, что свобода критиковать правительство шествует рука об руку со свободой умирать от голода и общество движется отнюдь не в сторону всеобщего благоденствия. Теперь на наших глазах происходит поворот на сто восемьдесят градусов: социалистическое прошлое начинает казаться утраченным раем и на коммунистов вновь возлагают надежды люди, обманутые демократами.

Таким образом, еще раз была опровергнута идея о естественном счастье, которое воцарится, как только мы уберем со своего пути всевозможные ограничения и препоны. И это лишь один из множества примеров, доказывающих несостоятельность такой идеи. Для того, чтобы воцарилось благо, недостаточно позволить событиям развиваться естественным путем. Природное, стихийное течение жизни не приводит к желанной цели ни в психологической, ни в социальной, ни в экономической сферах.

Первая книга Пятикнижия, Брейшит, богата оригинальными философскими идеями. Правда, они изложены не на языке европейской философии, но от этого не становятся менее глубокими. В этой книге дважды, в противоположных по смыслу контекстах, встречается утверждение, что зло в сердце человека (6:5;8:21), а во втором случае добавлено: от юности его. Еврейские мыслители задаются вопросом: когда в сердце человека пробуждается зло? Быть может, еще в материнском чреве? Или оно дает о себе знать лишь с момента рождения? Но и в том и в другом случае ясно, что человек рождается с огромным потенциалом зла. Интересно, что в книге Брейшит это обстоятельство служит не обвинению, а оправданию людей! Ведь если привести род человеческий на суд, окажется, что он не заслуживает пощады. Лишь зло, которое свило в нем гнездо, позволяет человеку взывать к милосердию. Он не может нести полную ответственность за совершенное зло, потому что родился с ним!

Философско-социальная концепция, вытекающая из подобного взгляда, полагает, что если позволить первобытной натуре естественного человека управлять им, тот способен натворить непоправимое. А чем он воспользуется для этого – суковатой дубиной или атомной бомбой – вопрос сугубо технический. Отсюда следует совершенно иной взгляд на воспитание. В центре его стоит способность личности направлять свой природный потенциал в нужное русло, умение властвовать над собой, не позволяя разрушительным инстинктам прорываться на волю. Воспитатель похож на человека, принесшего из лесу волчонка. Если позволить тому делать все, что он захочет, зверь первым делом сожрет благодетеля.

Сказанное выше относится не только к личности, но и к обществу в целом. Если положиться на произвол социальной стихии, очень скоро насилие станет правом, а преступление – нормой. Анархия и террор сделают жизнь в таком обществе невозможной. Именно об этом мы читаем в трактате Мишны Пиркей-авот (Поучения отцов): Молись о благополучии державы… – несмотря на то, что речь здесь идет о чужеземной, захватнической власти, – …ведь если бы не страх [наказания], люди глотали бы друг друга живьем (3:2). Порой приходится решать, чье засилье хуже: стражей порядка в форме или гангстеров в штатском. Падение авторитаризма приводит к ослаблению контроля над преступными элементами. Расковывается не только частная инициатива, но и зло в сердце человека. И снова оказывается, что устранения всех и всяческих препон недостаточно для всеобщего счастья.

За концепцией, провозглашающей, что зло в сердце человека – от юности его, скрывается более широкое мировоззрение, согласно которому мир – изделие-полуфабрикат, нуждающееся в усовершенствовании. Миссия человека при этом – исправить существующие недостатки. Люди призваны, воспользовавшись тем, что есть, построить действительно совершенный мир.

Иллюстрацией к сказанному может послужить спор между раби Акивой и римским наместником Руфом. Наместник спросил раби Акиву:

– Что лучше – деяния Всевышнего или дела человека?

– Дела человека, – не колеблясь ответил мудрец.

– Взгляни на небеса и на землю. Разве в силах человеческих создать подобное?

– Подобное нет, но кое-что получше – да.

Раби Акива принес мешок пшеницы и хлебный каравай, положил то и другое перед наместником и спросил:

– Что, по-твоему, лучше – пшеница или хлеб?

Римские власти пытались запретить евреям выполнять заповедь обрезания. Справедливость этой меры пытается доказать Руф, представитель эллинско-римской культуры: ведь природа создала человека совершенным, зачем же нарушать его цельность? На это еврейский мудрец отвечает, что человек призван улучшать творение.

Если передать эту мысль с помощью современных понятий, можно сказать, что иудаизм устами раби Акивы отстаивает прогресс. Ведь позицию римского наместника разделяли и те, кто много позже говорил, что если бы Всевышнему было угодно, чтобы человек летал, Он дал бы ему крылья. Иудаизм же доказывает, что человек не потому лишен крыльев, что Творцу неугодно, чтобы он летал, а потому, что он далек от совершенства. Но человечество издавна стремилось исправить этот недостаток, и с изобретением воздухоплавания люди обрели крылья.

С еврейской точки зрения человек не только вправе изменять мир к лучшему, но именно в этом и состоит его миссия. Освящая субботнюю трапезу, мы читаем фрагмент из книги Брейшит, где о мире сказано:…ашер бара Элоким лаасот (2:3; букв…который сотворил Г-сподь для работы). Древнейшие комментаторы объясняют, что Всевышний не завершил Творение, поручив этот труд человеку. Привести мир к совершенству – такова его миссия, для этого дана ему жизнь.

Личность и общество

Как явствует из самого его названия, соединительный союз и должен соединять слова в предложении. Но что означает соединять? Передо мной заглавие статьи: Личность и общество. Казалось бы, все просто и ясно. В действительности же ничто не ясно. Как соотносятся личность и общество? Личность – внутри общества? Личность – наряду с обществом? Или личность – против общества?

Общество – абстрактное понятие. Общество существует не само по себе, а состоит из индивидуумов. Где пролегает граница между ним и группой индивидуумов? Количество решает не все. Иногда малочисленная группа становится обществом, а многочисленная – нет. В этом случае качественное различие перестает быть функцией количества и даже оказывается важнее его.

Что делает народ народом? Если собрать сто, тысячу, миллион человек – превратятся ли они в народ? Подобный вопрос можно задать и в иной связи: если рядом с одним домом построить другой, третий, сотый – превратится ли скопление домов в город?

Индивидуумы становятся народом, когда вступают между собой в определенное взаимодействие. Общество может быть хорошим или дурным, однако при отсутствии взаимосвязей между его членами оно останется сборищем – пусть даже многомиллионным.

Социальные явления имеют аналогии в мире природы. На пустынных просторах Северной Африки обитают безобидные насекомые, похожие на кузнечиков. Они питаются травой. Недолгая жизнь этих мирных созданий обычно протекает там, где они появились на свет. Но внезапно, без видимых причин, насекомые собираются в огромные тучи, и нашествие саранчи повергает земледельцев в ужас. Саранча преодолевает многие сотни километров и опустошает целые страны. Отчего это происходит? Сегодня наука в состоянии дать частичный ответ на подобный вопрос. Погодно-климатические условия и другие благоприятные факторы стимулируют быстрое размножение саранчи. Когда плотность ее достигает критического уровня, происходят биологические сдвиги: насекомые изменяют размеры и окраску, меняется и их поведение. Если вовремя не прервать опасный процесс, саранча снимается с места и начинается ее нашествие. Сегодня его можно прогнозировать с помощью математических моделей. Специальные приборы наблюдают за поведением саранчи и бьют тревогу, когда из индивидуалистов безобидные кузнечики превращаются в общество.

Нечто подобное происходит ныне с еврейством СНГ. Здесь живут сотни тысяч евреев. Но до тех пор, пока они остаются не связанными между собой индивидуумами, их число не играет роли. Неважно, сколько евреев в СНГ – сто тысяч, миллион или десять миллионов. Пока между ними не налажено взаимодействие, они не образуют общества. И сотни тысяч человек способны стать сильным народом, а миллионы индивидуумов могут остаться толпой.

Как-то я сказал, что коль скоро в Израиле стремятся обеспечить политическое представительство всех слоев и групп населения, почему бы не создать партию рыжих? Их, конечно, меньшинство. Но не такое уж незначительное. Партии рыжих нет потому, что цвет волос, в отличие, скажем, от цвета кожи, не стимулирует социальную интеграцию. Рыжие индивидуумы не вступают во взаимодействие по цвету волос. Сколько бы их ни жило в том или ином месте, они не образуют общества рыжих.

Здесь я хотел бы коснуться историко-философского аспекта проблемы. Ряд философских систем прошлого и настоящего выдвигали идею абсолютного индивидуализма. Их сторонники говорили об индивидууме, который, по сути, был солипсистом. И потому всякое соединение двух и более личностей представлялось им аномалией. Ибо каждый человек существует для себя и внутри себя, его мир целостен и непроницаем для другого. Абсолютный индивидуализм отрицает общество не как явление, а как идею. С его точки зрения общество всегда лживо. Оно угнетает свободную личность. Человек – центр собственного мира, для самого себя он – центр вселенной, а другие находятся на ее периферии. Другой всегда далек от нас, как чужая планета, с которой мы не имеем никакой связи. Поэтому переход от личности к обществу неизбежно оказывается болезненным: ведь он связан с обесцениванием своего Я, с утратой его индивидуальной сущности.

Много лет назад я преподавал математику. Одна из трудностей, с которыми сталкивались ученики, состояла в неумении мыслить абстрактно. Сколько будет, если к трем яблокам прибавить четыре груши? На это вопрос дети отвечали: три яблока и четыре груши. Чтобы математически корректно ставить задачу, надо говорить не о конкретных яблоках и грушах, а о неких абстрактных фруктах. Определенного абстрагирования требует и разговор об обществе – начиная с его первичной ячейки, семьи. Ведь приходится говорить не о неповторимой индивидуальности каждого, а о нивелирующем общем знаменателе, о том, что объединяет каждого из нас с другими.

Как и в математике, члены общества способны взаимодействовать лишь на базе общего знаменателя. Лучший пример тому в Израиле – служба в армии. Резервисты в возрасте тридцати-сорока лет представляют собой весьма неоднородную общность. Среди них есть преподаватели, ученые, банкиры и т. п. – и у каждого свой неповторимый жизненный опыт, индивидуальные способности и стремления. Но когда почтенные отцы семейств облачаются в форму, они дружно свистят вслед каждой девчонке и обмениваются грубыми шутками. Никто из них, скорее всего, не позволяет себе ничего подобного на гражданке. Что же происходит с ними в армии? Здесь образовалось определенное общество, ни один из членов которого, хочет он того или нет, не смог бы просуществовать в нем, не приняв его законы. От этих законов зависит тип социальной интеграции, характер связей, объединяющих индивидуумов, и, в конечном счете, поведение каждого из них.

Не существует закона, согласно которому консолидирующий группу общий знаменатель обязан соответствовать предельно низкому уровню общения. Несомненно, двадцать взрослых образованных мужчин, собравшись вместе, могли бы обсуждать философские, экономические или научные вопросы. Однако не эти вопросы собрали их вместе. И потому общение тотчас скатывается на низкий уровень. Точно так же образуются и уличные компании подростков. Каждый из ребят обладает собственной индивидуальностью, когда он в семье. Но, выйдя на улицу, он немедленно напяливает социальную личину, заимствованную из блатного мира, и эта личина – то общее, что интегрирует его в уличный социум. Конечно, дети могли бы говорить о прочитанных книгах. Но не любовь к учению объединяет их компанию. И потому общение сворачивает на проторенную дорожку. Личность вынуждена примеряться к обществу, отыскивать некий общий знаменатель, интегрирующий данную среду. Разбить в школе стекло – поступок, понятный каждому. Даже если совершивший его не вызовет к себе уважения, его не станут осуждать. А над тем, кто попробует читать вслух любимые стихи, кто-то непременно начнет издеваться.

В том случае, когда общий знаменатель соответствует более высокому уровню, личность тоже лишается некоторой доли своей автономии. Но эта потеря не так велика, как в компании подростков. С другой стороны, социальная консолидация позволяет интегрировать элементы, каждый из которых в отдельности не имеет существенного значения, но вместе они образуют новое целое. Человеческое общество способно сплачиваться во имя достижения цели, недоступной каждому из его членов в отдельности. Та же уличная компания подростков вполне способна создать музыкальный ансамбль или спортивную команду.

Обратимся теперь к нашим еврейским делам. Сегодня общий знаменатель единства народа Израиля настолько низок, что даже не находится в ряду собственно еврейских ценностей. Это – юдофобия, из чего следует, что еврейское общество не скрепляет изнутри никакой собственный клей. Оно сплачивается благодаря давлению извне. В такой ситуации быть евреем хуже, чем прокаженным, – те, по крайней мере, больны одной болезнью, стремятся к излечению и способны помочь в этом друг другу. Многие социологи так и определяют сущность еврейства: евреи – это жертвы определенного вида сегрегации, которая называется антисемитизмом. Определение это сугубо внешнее, оно совершенно не затрагивает сущность жертвы – если, разумеется, вообще признает ее внутреннее отличие от других. Я не собираюсь спорить с подобным определением, ибо в принципе оно верно. Правда, оно основывается на предельно низком общем знаменателе, но ничто не мешает нам поднять его.

Низкий общий знаменатель свидетельствует о низком уровне общества, например, уличных компаний или частей резервистов. Этот низкий уровень проявляется в том, что между индивидуальными особенностями, талантами каждого и его принадлежностью к данному обществу отсутствует связь.

Парадоксальность общества как такового состоит в том, что сумма в нем отличается от слагаемых, социум – от составляющих его индивидуумов. В этом смысле общество напоминает химическое соединение, в котором взаимодействие различных ингредиентов приводит к появлению нового вещества, причем изменяются и исходные элементы. Подобный процесс происходит в любом организованном обществе, неважно, идет ли речь о профсоюзе дворников, ассоциации ученых или кабинете министров. Способности, вклад, внутренний мир каждого человека благоприятствуют возникновению внутри общества качественно новой реальности.

Существуют системы, как биологические, так и социальные, составляющие которых действуют из побуждений, вызванных необходимостью, но есть и такие, в которых действия совершаются немотивированно. Так, к примеру, что создает качественное различие между деревьями и лесом? Лес становится лесом, когда деревья – разумеется, не осознавая того, – начинают защищать друг друга от неблагоприятных воздействий окружающей среды. Но в лесу растут не все деревья. Настоящие гиганты и в царстве флоры существуют на значительном расстоянии друг от друга.

Как педагог я вынужден согласиться с тем, что школа подобна лесу. Она рассчитана на учеников с посредственными способностями и воспроизводит посредственность. Гений не бывает продуктом системы просвещения. Ибо такова функция общества: охранительная по отношению к слабым, заурядным и ограничительная по отношению к сильным, выдающимся на общем фоне.

Проблема противостояния личности и общества не раз поднималась философами, писателями и поэтами. Дело не в том, что общество преследует самобытную личность, намеренно не дает хода ее талантам и способностям. Просто жить в одиночестве и жить в обществе – совсем не одно и то же. В центре всего творчества Томаса Манна, от его первой повести Тонио Крегер до последней книги, Исповеди Феликса Круля, стоит неординарная личность – не обязательно гениальная, – проявляющаяся в своем отношении к обществу.

В этой связи я хотел бы сказать несколько слов о проблеме, на которой в этой статье, к сожалению, не удастся остановиться подробней. Случается, что еврей, не способный вписаться ни в какой коллектив, осуждает себя на вечное одиночество, чтобы сохранить свою уникальную индивидуальность. Но в этом случае он теряет право на бесценное преимущество, которое дает общество: творческое начало. Эта проблема в разных ее проявлениях – религиозном, психологическом, педагогическом – представляется мне одной из самых важных в человеческой жизни. Ее можно сформулировать иначе: как построить общество, не потеряв личность? Как обеспечить его существование не в ущерб индивидуальности? Речь идет не только о выдающихся людях, художниках, писателях, политических лидерах. Рядовой человек, как правило, тоже хотел бы жить несколько иначе, чем ему предписывает среда.

Но вернемся к нашей главной теме: к тому, что объединяет людей. Выше говорилось, что группа индивидуумов превращается в общество, когда между ними устанавливается взаимодействие. Например, если между мужчиной и женщиной не возникает никакой общности, они не смогут образовать полноценную семью; оба так и останутся двумя индивидуумами. Конечно, я подразумеваю не только общих детей, но и социальную структуру взаимоотношений между мужчиной и женщиной, которая лежит в основе брака.

Итак, общество возникает благодаря взаимодействию личностей. Это взаимодействие не однозначно, ведь лишь геометрические и простые биологические структуры интегрируются одним-единственным, раз и навсегда заданным способом. Человеческое общество многогранно и потому может создаваться разными путями. Это одинаково верно для любого общества и для всех социальных слоев.

Каждая группа людей, в какой-то степени ощущающая потребность в единстве, образует общество, чей характер определяется целью, для достижения которой люди хотят объединиться. К примеру, случайные пассажиры междугороднего автобуса не образуют общества до тех пор, пока поездка протекает без помех. Но вот автобус забуксовал, его надо подтолкнуть – и сорок человек, едущих каждый по своим делам, превращаются в сплоченный коллектив. Возникает единство пассажиров, обладающее несомненными признаками социальной организации. Ясно, что в этом обществе не образуются все возможные виды взаимодействия. Например, волею судеб в числе пассажиров оказался известный поэт. Однако сейчас не до стихов, и, возможно, в сложившейся ситуации большим авторитетом будет пользоваться другой пассажир, в обычной жизни ничем, кроме широких плеч, не примечательный. Внешние обсто-ятельства привели к созданию общества, и оно образовалось – пусть лишь на то недолгое время, которое понадобилось, чтобы вытащить автобус из грязи.

Между древними Афинами и Спартой существовал союз, несмотря на то, что эти города соперничали друг с другом. Однажды Спарта подверглась нападению врагов и потребовала от Афин выполнить оговоренные в соглашении условия. Афиняне не могли отрицать, что договор обязывает их прийти на помощь союзнику. Но они решили ограничиться минимумом: прислали спартанцам школьного учителя, хромого плешивого старца. Афиняне полагали, что никакого проку от него Спарте не будет. Разумеется, так же решили и спартанцы. Однако старый учитель оказал Спарте неоценимую услугу: он сложил патриотические гимны, которые пришлись суровым спартанцам по сердцу. Благодаря хромому учителю отчаяние уступило место надежде, и воины с новыми песнями на устах начали сражение и одержали победу. Как от бойца от этого человека действительно было мало пользы. Но в роли учителя он оказался на высоте.

Каждый из нас чем-то напоминает того учителя. Он вынужден отвечать на вопросы: как выстроить систему взаимоотношений с другими и в какой мере смысл этих взаимоотношений шире простой интеграции, в какой мере он ведет к созданию новой общей реальности? Уровень интеграции личности в обществе может быть выше или ниже. Интеграция обладает также большей или меньшей устойчивостью.

Все, что было сказано, относится и к еврейскому народу. Один из способов объяснить общественные процессы, протекающие в еврейской среде на протяжении последних полутора веков, – представить их как попытку множества индивидуумов разорвать связь с религиозной общиной и заново интегрироваться по политическому признаку. Ибо государство Израиль, например, отнюдь не является религиозной общиной, как, строго говоря, не является и этнокультурной целостностью. Это явно политическое образование. На протяжении вот уже полувека не сходит с повестки дня не теряющий актуальности вопрос: что же объединяет население Израиля? Что общего у граждан сионистского государства? Допустим, я родился в почтенном раввинском семействе выходцев из Литвы, репатриировавшихся из Ковно. И вот – неважно, в синагоге ли, на работе или просто на улице – я встречаю еврея, в младенчестве привезенного из Марокко. Его отец был кузнецом в Касабланке. Я спрашиваю себя: мы оба строим единое общество, но на какой основе?

У меня был близкий друг, еврей, бежавший в Израиль из СССР после Второй мировой войны. Спустя много лет он все еще с трудом изъяснялся на иврите. Во время Войны за освобождение, в 1949 году, мой друг встретил девушку, местную уроженку, которая ни слова не понимала по-русски. Спустя три недели они поженились. Я хорошо знал обоих, но никогда не отваживался спросить, как им удавалось объясняться в первые годы семейной жизни. Это и по сей день остается для меня загадкой. Возможно, они действительно обходились без лишних разговоров.

Я могу понять двух молодых людей, способных отыскать общий знаменатель своих отношений в невербальной сфере. Однако человеческое общество немыслимо без общего языка. Когда речь идет о десяти людях, тысяче или миллионе человек, недостаточно, чтобы они сказали друг другу: Ребята, давайте жить вместе! Необходимо понять, как, на какой основе и за счет чего будет достигнута общность. Ведь единство не создается за счет механического совмещения во времени и пространстве. Правда, если как следует перемешать индивидуумов в общем котле, многие из них скорее всего отыщут подобных себе и образуют с ними устойчивые этно-социальные сцепления. Однако это будет не общество, а хаотичный конгломерат подобществ, пестрая мозаика, лишенная внутреннего единства.

Лишь на основе единой системы интеграции может сложиться действительно монолитное общество. Если такой системы нет – можно переместить с места на место миллионы людей безо всякого толка. Ящик письменного стола, куда я время от времени бросаю черновики, не создаст книги. А если я захочу решить эту проблему, пересыпав содержимое в другой, более подходящий ящик, – что ж, с тем же успехом я мог бы вытряхнуть бумаги прямо в мусорную корзину.

Российское еврейство переживает сейчас этап поиска своего единства. Это творческий период. Иногда поиск устремлен в забытое прошлое, иногда – в глубь собственной души. И то и другое необходимо для того, чтобы сыны Израиля смогли наконец обрести то общее, что позволяет им называться этим именем.