Текст книги "Бенджамин Дизраэли"

Автор книги: Адам Кирш

Бенджамин Дизраэли

1

Предшественником Бенджамина Дизраэли на посту лидера британских консерваторов был Эдвард Стэнли, 14-й граф Дерби. Этот титул был дарован Томасу Стэнли в 1485 году после того, как во время битвы при Босворте[8]8
  Битва при Босворте, или битва на Босвортском поле – финальный эпизод войны Алой и Белой розы между сторонниками двух ветвей династии Плантагенетов – Йорков и Ланкастеров. В результате битвы английский престол перешел к Генриху Тюдору из дома Ланкастеров.


[Закрыть] он перешел на сторону Генриха VII и помог ему разбить войска Ричарда III, и с тех пор переходил к его потомкам. У Шекспира именно отказ Стэнли прийти на выручку Ричарду решил судьбу этого короля. «Что Стэнли говорит? Ведет полки он?» – вопрошает Ричард как раз перед тем, как воскликнуть: «Венец мой за коня!» И тот же Стэнли возлагает корону на голову первого монарха династии Тюдоров: «Вот он, давно похищенный венец. / Я с мертвой головы кровавой твари / Сорвал его, чтоб увенчать тебя: / Носи его на радость и на благо»[9]9
  Цитаты из пьесы Шекспира «Ричард III» даны в переводе А. Радловой.


[Закрыть].

Для таких людей, как граф Дерби, правивших Англией на протяжении всего девятнадцатого столетия, Шекспир был не просто великим национальным поэтом, но и летописцем их родов, описавшим события, в которых их предки играли решающие роли. У Дизраэли, разумеется, Шекспир вызывал совершенно другие мысли и переживания. В детстве он ходил в школу, во главе которой стоял священник Независимой английской церкви[10]10
  Приверженцы Независимой английской церкви (индепенденты) отвергают государственную церковь и церковную организацию и выступают за автономию каждой общины.


[Закрыть], где царила весьма либеральная атмосфера. Там Дизраэли и еще один еврейский мальчик были освобождены от необходимости читать христианские молитвы и их еженедельно наставлял в древнееврейском раввин. Но даже этот весьма либеральный директор ничтоже сумняшеся дал юному Бену роль Грациано в школьной постановке «Венецианского купца». По всей видимости, Дизраэли не проявил особого актерского дарования – не исключено, из-за некоторых речей, которые ему пришлось произносить. В сцене суда, например, Грациано набрасывается на Шейлока с такими словами:

 
О, будь ты проклят, пес неумолимый!
Вся жизнь твоя – закону злой укор.
Во мне почти поколебал ты веру;
И я почти поверить с Пифагором
Готов в переселенье душ животных
В тела людей. Твой гнусный дух жил в волке,
Повешенном за то, что грыз людей:
Свирепый дух, освободясь из петли,
В утробе подлой матери твоей
В тебя вселился; да, таков твой дух:
Несытый, волчий, кровожадный, хищный![11]11
  Перевод Т. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть]
 

Что чувствовал Дизраэли, когда декламировал эти строки, в которых великий английский поэт описал его предков? С уверенностью ответить на этот вопрос невозможно; позже Дизраэли почти никогда напрямую не писал о своих детских годах. Однако в романе «Танкред», где еврейской теме уделено значительное место, еврейка Ева произносит на удивление проникновенную речь о детстве: «Говорят, что еврейские дети самые красивые в мире, но, когда они вырастают, их младенческая прелесть исчезает. Чувство стыда ставит печать на их облик и затмевает его сияние. Вместо чистой радости и безоблачного веселья на лицах юных евреев отражаются тревога, осторожность и скрытность. <…> И вот уже им – по крайней мере тем, кто беден, – открывается страшная тайна их принадлежности к нации гонимых и преследуемых».

Далее, однако, Ева говорит, что в ее доме «дети воспитываются на идеалах благородства, им прививают чувство собственного достоинства. И облик этих детей не изменится». Вот и Дизраэли с того момента, как в двадцать один год стал публичной фигурой, обретает обостренное чувство собственного достоинства, которое он сохранял, несмотря на самые яростные личные и политические нападки. Одним из источников такой стойкости служила уверенность в собственной одаренности. Но не менее важным было и то, как Дизраэли представлял себе евреев и еврейство, противопоставляя мифу о еврейской вульгарности и скаредности воодушевляющий миф о еврейском влиянии и еврейских талантах.

Англичане оказались весьма восприимчивыми к таким мифам, поскольку их представление о евреях давным-давно перестало опираться на какие-либо реальные сведения. Еще в 1290 году король Эдуард I изгнал евреев из Англии, выдворил за пределы страны общину, которую долгие годы преследовало население и чье имущество то и дело изымала королевская казна. После чего в Англии три с половиной столетия евреев, если не считать редких путешественников или купцов, не было. В результате образы евреев в классической английской литературе (от жуткой истории ритуального убийства из «Рассказа аббатисы» Чосера до кровожадного «Мальтийского еврея» Марло и безжалостного шекспировского Шейлока) создавались авторами в полном вакууме, причем опирались они исключительно на фантастические представления и укоренившиеся предрассудки.

И опять же полное непонимание того, что собой представляют евреи, питало английскую разновидность филосемитизма, необычную, но упорную, которая заставила некоторых пуританских богословов уверовать, что возвращение евреев в Англию ускорит приход мессии. Эти настроения в известной степени повлияли на решение Оливера Кромвеля в 1656 году позволить евреям вернуться в Англию. В соответствии с прагматичной английской манерой вести государственные дела Кромвель не стал издавать официальный указ, определяющий статус евреев; вместо этого он просто позволил Менаше бен Исраэлю, сефардскому еврею из Амстердама, заново основать в Лондоне еврейскую общину. Поскольку в рамках английского законодательства дела в отношении евреев никогда официально не рассматривались, то никакой юридически обоснованной дискриминации евреев как бы не существовало, а потому им не приходилось ее преодолевать. В результате к началу девятнадцатого века английские евреи имели почти все те права, которые евреи на континенте получили лишь недавно и с некоторыми изъятиями: они могли владеть землей, свидетельствовать в суде и заниматься почти любой профессиональной деятельностью. Евреям в Англии оставались недоступны лишь несколько привилегий, и прежде всего – право быть членами парламента: от них по-прежнему требовалась присяга со словами «верою истинного христианина».

Однако главная причина отсутствия в Англии «еврейского вопроса» заключалась в том, что евреев там было меньше, чем в любой другой крупной европейской стране. За первой волной сефардских иммигрантов из Испании и Португалии через Голландию, в восемнадцатом веке последовал постоянный поток ашкеназов из Германии и Польши. Тем не менее к началу девятнадцатого столетия еврейская община Британии насчитывала лишь около пятнадцати тысяч человек при населении в двенадцать миллионов. (В тот же период во Франции жили около сорока тысяч, а в Германии – двести тысяч евреев.) Большинство англичан, особенно за пределами Лондона, где проживало около двух третей английских евреев, могли за всю жизнь не встретить ни одного еврея.

Открыто выражать религиозные предубеждения стало не так принято, как во времена Кромвеля, когда противники возвращения евреев заявляли, будто те намереваются купить собор Св. Павла и превратить его в синагогу. Однако и во времена Дизраэли господствовало не слишком лестное, хотя и не столь отвратительное представление о евреях. С одной стороны, в Англии было несколько очень богатых еврейских семей – Ротшильды, Саломоны и Голдсмиты, – роль которых в международных финансовых делах будоражила воображение и вызывала подозрения. С другой стороны, большое количество еврейских бедняков зарабатывало на скудную жизнь мелочной торговлей дешевыми товарами и подержанной одеждой. Памфлет 1795 года отражал неприязнь широких слоев английского населения к такого рода еврейским торговцам: «Мы видим, как они бродят по улицам, в особенности лондонским, не чураясь самой черной работы, – перетаскивают на спине тяжести, надрывая горло, предлагают купить старое платье, навлекая на себя всеобщее глумление и презрение. <…> Даже дети презирают их и осыпают насмешками».

Дизраэли, отличавшийся обостренным чувством самоуважения, считал абсолютно невозможными для себя те единственные модели еврейства, которые предлагались английской культурой: «несытый, волчий, кровожадный» Шейлок и нелепый, презираемый старьевщик. Взамен он преисполнился решимости сотворить собственный образ еврейства, наделив род Дизраэли древностью и общественным положением рода Стэнли. Дизраэли утверждал, что родословная семьи сефардских евреев, к которой он принадлежал, древнее родословной нормандских баронов, прибывших в Англию в 1066 году, и восходит к античным временам. «Изыскания современных историков античности подтверждают теорию, что евреи появились в Испании как финикийские колонисты», – писал он. Более того, испанские евреи были не просто торговцами, но и землевладельцами, точь-в-точь как английская знать: «Согласно закону Константина, евреи владели землей и обрабатывали ее, и уже это обстоятельство доказывает их древность и знатность, поскольку роду, пришедшему в упадок, владеть землей не дозволялось».

Семья Дизраэли принадлежала именно к такому древнему роду землевладельцев, писал Бенджамин в воспоминаниях об отце. Вынужденные покинуть Испанию после изгнания оттуда евреев в 1492 году, Дизраэли нашли прибежище в Венеции. Именно тогда «его предки, поселившись на Terra Firma[12]12
  Твердая земля (лат.) – здесь: венецианские владения на Апеннинском полуострове.


[Закрыть], утратили свое готское прозвание и в знак благодарности Богу Иакова, сохранившему их во времена тяжелейших испытаний и защитившему от неслыханных опасностей, приняли имя ДИЗРАЭЛИ[13]13
  Согласно Библии, праотец Яаков (Иаков) после борьбы с ангелом Бога получил имя Исраэль (Израиль): «Отныне имя тебе будет не Иаков, а Израиль; ибо ты боролся с Богом, и человеков одолевать будешь». (Бытие, 32:28.) Существуют разные толкования значения этого имени, одно из них – «Боровшийся с Богом», еще одно – «Бог властвует».


[Закрыть], никогда не принадлежавшее ни прежде, ни в дальнейшем ни одной другой семье, дабы их род оставался навечно узнаваемым по этому имени».

Таким мифом о происхождении рода мог бы гордиться и английский аристократ. Сцена, в которой этот предок Бенджамина венчает себя именем Дизраэли, может служить еврейской версией коронования Генриха VII Томасом Стэнли или даже эпизода, в котором Наполеон берет императорскую корону из рук Папы и возлагает ее на собственную голову. Дизраэли использует этот миф, чтобы обосновать свой герб. Он пишет, что «башня кастильского замка в верхней части герба взята из одной из четвертей родового щита», и поместил ее туда еще в шестнадцатом веке один из его предков.

Для Дизраэли важна была цель, а то, что эта семейная история была вымыслом от начала до конца, не имело значения. На самом деле, как впоследствии выяснили биографы, не существует никаких свидетельств пребывания предков Дизраэли в Испании, да и в Венеции они никогда не жили. Удалось лишь проследить, что его семья обитала в городе Ченто на территории Папской области. Фамилию Дизраэли они тоже не носили. Только дед Бенджамина, переехав в Англию, обзавелся указывающим на знатное происхождение родовым именем «Д’Израэли». До той поры они назывались просто Израэли – весьма распространенное в арабских странах еврейское имя. Скорее всего, предки Дизраэли были родом из Ближнего Востока.

Вместе с тем, если на кастильский замок на гербе Дизраэли и не имел права, то выбранный им латинский девиз оказался вполне уместным: Forti nihil difficile – «нет трудностей для отважных». Желание Дизраэли сочинить себе родословную стало ярким проявлением свойственного ему отказа смириться с унижениями. Он сознавал, что гордость за свой род была одним из источников силы, которая позволяла английской знати столь уверенно управлять страной даже в эпоху стремительно развивающейся демократии. «Когда человек поднимает глаза и устремляет взгляд на гобелен с изображением своего предка, – пишет Дизраэли в одном из своих ранних романов, – он начинает понимать, что такое – гордиться своей кровью».

Приукрашивание своей родословной он не считал чем-то бесчестным – ведь для англичан это было обычным делом. Редкие родословные знатных семей викторианской эпохи можно было проследить до Тюдоров[14]14
  Династия Тюдоров занимала английский престол с 1485 до 1604 года.


[Закрыть], а в девятнадцатом веке многие лорды просто-напросто купили свои титулы, разбогатев на строительстве железных дорог и банковских операциях. Такие титулы украсили «впечатляющим ореолом», как выразился Дизраэли, «многих выходцев из нижнего сословия или людей сомнительного происхождения». Расхожая шутка из его романа «Сибилла» заключается в том, что молодой лорд Фиц-Варен, «аристократичнейший из всех живых», который «целиком и полностью уверовал в свою родословную», на самом деле сын Джона Уоррена, бывшего официанта, который поехал в Индию в качестве камердинера некоего господина и мошеннически выманил у местных жителей столько денег, что сумел купить себе титул.

Дизраэли мог насмехаться над весьма удобным провалом памяти, который позволял английскому обществу считать любого богача джентльменом. Однако при этом он отдавал себе отчет, что именно возможность преодолевать границы между классами позволила английской аристократии – в отличие от знати других стран Европы – функционировать как определенного рода меритократии. «Нельзя утверждать, что Англией управляет аристократия в общепринятом значении этого слова, – полагал Дизраэли. – На самом деле страна управляется в соответствии с принципами аристократии. Английская аристократия вбирает в себя все аристократии и принимает любого человека, независимо от происхождения и положения, если он согласен с главным принципом нашего общества: дерзать и стремиться к большему».

Семья самого Дизраэли являет превосходный пример действия такого принципа. Его дед Бенджамин Д’Израэли приехал в Англию в 1748 году в возрасте восемнадцати лет. Он был женат дважды, оба раза на девушках из богатой сефардской семьи, и полученное приданое и обретенные деловые связи позволили ему стать биржевым маклером и сколотить небольшой капитал. По мнению внука, прояви дед большее упорство, он мог бы настолько увеличить свое состояние, что семейство Дизраэли сравнялось бы с Ротшильдами, которые построили финансовую империю, используя возможности, предоставленные наполеоновскими войнами. «Этого, впрочем, не случилось», – с сожалением писал Дизраэли. Тем не менее Бенджамин Д’Израэли оставил после себя достаточно денег, чтобы ни его сыну, ни его внуку не приходилось зарабатывать на жизнь.

Для Исаака Д’Израэли, сына и отца Бенджаминов, эта возможность оказалась неоценимой, поскольку позволила ему целиком посвятить себя литературной деятельности. Исаак отдавал столько времени чтению и сочинительству, что, по замечанию сына, казался почти бесплотным. Тем не менее эта одержимость книжного червя сослужила ему добрую службу, он даже добился кое-какой литературной славы, когда в двадцать пять лет опубликовал свой самый успешный труд «Литературные курьезы». Чтобы составить этот сборник литературных анекдотов и любопытных исторических фактов, Исаак прочесал чуть не всю библиотеку Британского музея, выискивая самые лакомые, самые пикантные сведения, а затем писал о них миниатюрные очерки на разные темы – от «Литературных фальшивок» до «Обычая целовать руки». Книга выдержала двенадцать изданий, при этом каждое последующее выходило с добавлениями, а кроме того, Исаак давал разрешения на выпуск отдельных изданий по таким темам, как «Несчастья писателей», «Ссоры писателей» и другие. Эти сочинения обеспечили ему почетное место в литературном мире и, среди прочих, вызвали восхищение лорда Байрона. «Не знаю ни одной книги другого здравствующего автора, которую я открывал бы так же часто и закрывал так же неохотно, как книги Израэли», – признался Байрон их общему издателю Джону Мюррею.

Однако то, как Байрон написал фамилию Исаака, указывает, что присутствие еврея в английской литературной среде все еще своего рода аномалия. Байрон вряд ли умышленно пренебрег частицей, облагораживающей эту фамилию. Но сын Исаака оказался весьма чувствительным к такого рода нюансам. В 1832 году, когда слава Бенджамина Дизраэли только начала соперничать со славой его отца, журнал «Омнибус» опубликовал алфавитный перечень известных писателей. В письме старшей сестре Саре Бенджамин пишет об именах на букву «И»: «Там есть Израэли, он парень сметливый, а „Д“ потеряли, так это не диво».

К тому времени уже было известно, что Бенджамин Дизраэли не любил, когда его называли просто Израэли. Именно он в восемнадцать лет изменил написание фамилии с Д’Израэли на Дизраэли. Новый вариант, разумеется, не мог скрыть еврейского происхождения имени, но замена прописной буквы «И» на строчную и слитное, без апострофа, написание частицы «Д» с именем безусловно выглядят попыткой лишить слово «Израэл» доминирующего положения. Появление во «Фрейзере мэгэзин» статьи об Исааке, где его назвали «Израэл Д’Израэли», могло бы показаться не стоящим внимания эпизодом, если бы не реакция Дизраэли, который заметил своей сестре, что «это наводит на некоторые размышления». Подобная ошибка, по сути дела, подчеркивала еврейское происхождение носителя имени, точно так же как усилия Бенджамина преследовали противоположную цель – приглушить еврейское звучание. Действительно, если ошибка была неумышленной, то она становится еще более показательной, свидетельствуя о том, как прочно англичане связывали семью Д’Израэли с именем Израэл (Исраэль) и еврейским народом.

Даже в написании, выбранном Бенджамином, имя Дизраэли просто кричало о его чужестранном происхождении. Это не изменилось и тогда, когда он стал одним из самых знаменитых людей Англии. В 1867 году в разгар дебатов вокруг Второго билля о реформе его секретарь, находившийся вдали от Лондона, писал Дизраэли: «Ваше имя на устах каждого рабочего, который, не ведая, что означает слово „реформа“, да и не интересуясь этим, слышит, что мистер ______ одержал великую победу. Я оставил пробел на месте имени, мною глубоко почитаемого, потому что отразить все многообразие, всю изменчивость его звучания в здешних местах совершенно невозможно». Население страны, которой управлял Дизраэли, не могло правильно произнести его имя. Отчасти именно по этой причине, а отчасти как признание его ошеломляющих способностей, он получил прозвище Диззи[15]15
  Dizzy (англ.) – среди значений этого слова есть такие, как головокружительный, ошеломляющий.


[Закрыть], которое широко распространилось в Англии.

2

Помимо еврейского имени Исаак Д’Израэли оставил сыну мучительно двойственное отношение к иудаизму. «Я не только воспитывался вне своего народа, – писал уже взрослый Дизраэли, – мне к тому же прививали стойкое предубеждение против него». Исаак родился в 1766 году и принадлежал к первому поколению эмансипированных евреев. Он восхищался Мозесом Мендельсоном, немецко-еврейским проповедником Просвещения[16]16
  Мозес Мендельсон (1729–1786) – философ, переводчик библейских текстов, критик, основоположник движения Ѓаскала (еврейского просвещения).


[Закрыть], и глубоко впитал антиклерикальный рационализм Вольтера. Влияние этих философов, которое отвращало Исаака от традиционного еврейского образа жизни, не встретило сопротивления в доме, где прошло его детство. Надо признать, что среди еврейских общин Европы английские евреи в наименьшей степени соблюдали традиции, что объясняется их малочисленностью, удаленностью от главных еврейских центров и относительной легкостью ассимиляции, вследствие чего уровень набожности и религиозной учености английских евреев был весьма и весьма низок. В конце восемнадцатого века раввин главной ашкеназской синагоги в Лондоне сетовал, что в стране нет ни одного человека, с которым он мог бы обсуждать талмудические тексты.

Показательным примером такой неосведомленности в еврейской традиции был сам Дизраэли. Однако со свойственной ему находчивостью он сумел и это неведение обратить в источник высвобождения. Своеобразное представление о еврействе, оставленное Дизраэли миру, в значительной мере было продуктом его вымысла, и евреев в своих романах он нередко описывал самым фантастическим образом. Создаваемая его воображением еврейская история, включая предвидение будущего политического сионизма, оказалась бы менее дерзновенной, будь автор скован реальными фактами.

Дизраэли и не мог унаследовать еврейскую традицию от своей семьи. Отец Исаака, как писал Дизраэли, «вряд ли ощущал духовную близость и жил в тесной связи со своей общиной». Что касается матери Исаака, Сары, то она относилась к иудаизму с нескрываемой враждебностью. Дизраэли объяснял это так: «Моя бабка – красавица, рожденная в семье, подвергаемой преследованиям, – прониклась такой неприязнью к своему народу, какой легко заражаются тщеславные люди, когда открывают для себя, что своим происхождением обречены на всеобщее презрение». Брак с мужчиной, носившим фамилию Д’Израэли, только ухудшил дело, и она «так и не простила» мужу эту фамилию. Из-за такого ожесточения Сару в семье не любили, она была «настолько подавлена и унижена своим положением, что прожила до восьмидесяти лет, так и не смягчившись». Юный Бен не любил бывать в ее доме, где его не ждали «ни ласка, ни чашка чая, ни пара монет – ничего». Это был убедительный урок, он показал, во что обходится ненависть еврея к собственному народу, и Дизраэли запомнил его навсегда.

Ну а как обстояли дела с матерью самого Дизраэли, Марией? О ее отношении к иудаизму, о том, совершала ли она какие-либо обряды, предписанные традицией матери в еврейском доме, нам ничего не известно. Мы вообще почти ничего не знаем о матери Дизраэли по той простой причине, что он никогда о ней не упоминал. Мария Басеви, на которой Исаак женился в 1802 году, принадлежала к более почтенному роду, чем ее муж. Семейство Басеви в самом деле имело древние испанские корни, которые Бенджамин придумал для рода Дизраэли. По материнской линии Мария вела свое происхождение от Исаака Абоаба, последнего гаона Кастилии, который помог переправиться в Португалию тысячам испанских евреев, изгнанных Фердинандом и Изабеллой. Кроме того, род Басеви был через браки связан со многими влиятельными англо-еврейскими семьями, принадлежавшими к высшему обществу, в том числе с семейством Монтефиоре.

Причина, по которой Дизраэли оставил в тени материнскую линию своей семьи, могла быть связана с твердым желанием стереть след матери из своей биографии. Он часто говорил об отце, которого искренно любил и которым восхищался, а о матери не оставил ни слова – доброго или худого. Он ни разу не упомянул о ней даже в большом эссе о жизни отца, написанном как предисловие к посмертному изданию произведений Исаака. Сара, сестра Бенджамина, возражала против такого отношения: «Мне очень жаль, что наша милая матушка не удостоилась ни единого нежного слова, ни одного штриха, чтобы оставить о ней память».

Какие обиды кроются за этим подчеркнутым умолчанием? Мы не можем судить об этом наверняка, но в прозе Дизраэли есть несколько портретов черствых, равнодушных матерей. «Заметьте, какие грубые ошибки постоянно совершают родители, оценивая характер своих отпрысков, которые выросли на их глазах и ежечасно проявляли себя, – с сожалением пишет Дизраэли в романе „Конингсби“. – Как часто в раннем возрасте гения принимают за тупицу потому только, что он молчалив и задумчив, а не закрывающего рот непоседу считают носителем чуть ли не сверхъестественных способностей, потому что животная натура делает его дерзким и беспечным!» Не отражается ли в этих словах огорчение самого Дизраэли, оттого что его мать не распознала, не смогла раcпознать необычайную одаренность сына? Одно обстоятельство, по крайней мере, не вызывает сомнения: всю свою взрослую жизнь Дизраэли искал женщину, которая заменила бы ему мать. Самые близкие отношения, включая любовные, неизменно связывали его с женщинами, которые были старше, баловали его словно ребенка, не чаяли в нем души.

Итак, именно сложное отношение Исаака к иудаизму во многом определило и отношение к нему его сына. Подобной двойственностью, разделяемой жившими в Западной Европе евреями его поколения, пронизана единственная книга Исаака на еврейскую тему – «Гений иудаизма», вышедшая в 1833 году. Это документ особой ценности, так как в нем содержатся противоречивые идеи, воспринятые юным Дизраэли от своего отца. С одной стороны, как видно из названия, автор «Гения иудаизма» защищает свою религию и пытается просветить англичан в неведомых им областях – еврейских истории и теологии. «Гений иудаизма, – пишет Исаак, – остается скрытым для христиан, как если бы шехина[17]17
  Шехина, или шхина («присутствие», ивр.) – в иудаизме термин, обозначающий присутствие Бога в мире.


[Закрыть] все еще не покинула „святая святых“».

Однако одновременно эта книга служит и наставлением по ассимиляции. «В период наивысшего расцвета цивилизации евреи, отделившиеся от христиан, занимают в обществе положение, которое нельзя назвать нормальным», – пишет Исаак на первой странице книги, и его мучительное переживание этой аномалии отражается в полном сарказма описании традиционной еврейской учености и обычаев. Впрочем, кое-что в библейском иудаизме – национальном вероисповедании независимого государства – его восхищает. Он даже предполагает, что древнееврейское государство может служить образцом управления страной: «В эпоху теократии в этом грубом и воинственном народе сохранялось политическое равенство, которое тщетно пытаются обеспечить общественные институты при различных формах демократического правления». Протосионизм Исаака и утверждение, что подлинная свобода заключена только в подчинении божественному порядку, оказали сильнейшее влияние на политические взгляды его сына.

Однако, по мнению Исаака, победа Рима лишила евреев основы для достойного существования как нации, и для иудаизма наступил темный период: «Выстроенная мощно и искусно, но при этом бесчеловечная, основанная на слабостях нашей натуры, эта система суеверий и предрассудков погрузила евреев в океан ритуальных правил, казуистических толкований и деспотических предписаний, несравнимых даже с теми, что позднее в подражание им возникли в католицизме». Сравнение раввинистического иудаизма с «казуистическим» католицизмом – искусный риторический прием, который позволил Исааку привлечь на свою сторону как вольтерианский антиклерикализм, так и традиционное для английских протестантов недоверие к Папе. Неприязнь к Талмуду, заявляет при этом Исаак, не означает неприязни к самому иудаизму, но только к обскурантизму. В другой своей книге он называет Талмуд «завершенной системой варварской еврейской учености».

Возникает вопрос: как в современном мире евреям следует поступать с этим варварским наследием? Исаак дает прямой ответ: они должны «слиться» с современным европейским обществом. Не существует причин, уверяет он своих читателей, по которым евреи не могут стать добрыми англичанами: «Через несколько поколений евреи обретают характер народа, частью которого стали, и их поступками движут общие с этим народом чувства». Однако в обмен на эту возможность ассимилироваться Исаак требует от евреев отказа от устаревших традиций. «Я заклинаю евреев, – пишет он, – начать обучение их молодежи по-европейски, а не так, как ее учат в Палестине. Пусть их Талмуд займет место на самой верхней полке, чтобы молодые люди обращались к нему как к антикварной диковине, а не как к учебнику жизни».

Возможно, наиболее красноречивая деталь этого призыва заключается в местоимениях: Д’Израэли пишет «их», а не «нашей» и «наш», словно сам уже не один из этих евреев. Еще более уклончив Исаак, когда пишет: «Пусть те, кто имел счастье родиться в христианской вере, с состраданием отнесутся к еврею, ибо помочь ему не в наших силах». В то же время в другом месте книги его язык отчетливо двусмыслен. «В иудаизме мы прослеживаем наше христианство, а христианство возрождает в памяти наш иудаизм», – пишет Исаак так, будто он одновременно и христианин, и еврей. Это настойчивое утверждение, что христианство и иудаизм связаны неразрывными узами и что христианин не может быть таковым в полном смысле слова, не осознав еврейских корней христианства, станет еще одним важным аспектом воззрений Бенджамина Дизраэли на иудаизм. В 1847 году, выступая за предоставление евреям права быть членами парламента, Дизраэли вторит своему отцу: «Кто эти люди, исповедующие иудаизм? Они признают того же Бога, что и христиане нашей страны. Они признают то же Божественное откровение, что и вы. Они, говоря по-человечески, – создатели вашей религии».

Казалось бы, свободомыслие Исаака и его взгляды на «слияние» евреев с европейским обществом должны были устранить все преграды к тому, чтобы он просто-напросто принял христианство. Тем не менее, как это ни странно, на страницах «Гения иудаизма» он пишет об иудеях, обратившихся в христианскую веру, с нескрываемым презрением. Исаак с удовлетворением отмечает, что Обществу по распространению христианства среди евреев[18]18
  Общество по распространению христианства среди евреев – миссионерское общество, организованное в 1808 году по инициативе принявшего христианство еврея Джозефа Сэмюэла Кристиана Фрея.


[Закрыть] «удавалось заполучить не более шести прозелитов в год». Хотя он и сожалеет об упорном желании евреев оставаться «особенным народом», что, по его словам, служит «истинной причиной всеобщей ненависти, возбуждаемой евреями в любой нации и в любую эпоху», он же, в нарушение всякой логики, гордится этим свойством еврейского народа. «Иудаизм и христианство разделены лишь одним шагом, – пишет Исаак, – но, по воле Небес, „сын Завета“ оказывается не в силах этот шаг сделать».

Трудно представить себе, что чувствовал Исаак, когда писал эти слова, притом что все его четверо детей этот «единственный шаг» все-таки сделали, поскольку настоял на этом он сам. Его старший сын Бенджамин, родившийся 21 декабря 1804 года, был обрезан в соответствии с еврейским законом. Однако летом 1817 года, еще до бар мицвы[19]19
  Бар мицва – праздник в честь достижения мальчиком совершеннолетия (тринадцати лет).


[Закрыть], Бенджамин был крещен в англиканской церкви, как и его сестра Сара и два младших брата, Ральф и Джеймс. Таким образом, Бенджамин Дизраэли, самый известный еврей Англии, на самом деле всю свою взрослую жизнь был христианином. Надо признать, что, оставаясь иудеем, он никогда не получил бы такой известности – по крайней мере, как политический деятель: когда Дизраэли начинал свою политическую карьеру, закон запрещал евреям избираться в парламент.

В результате решение Исаака крестить своих детей стало поистине судьбоносным. Однако причина такого решения оказалась до странности банальной. Дело в том, что Исаак, как и все сефардские евреи Лондона, принадлежал к общине старейшей в Англии синагоги Бевис-Маркс[20]20
  Синагога Бевис-Маркс – лондонская синагога, основана в 1701 году. Название получила от улицы Лондона, где была построена.


[Закрыть]. В 1813 году он был избран парнасом, или старостой, этой синагоги. Отклоняя подобное предложение, человек подвергался штрафу. Однако Исаак отказался и от должности, и от уплаты штрафа, отправив руководителям общины сердитое письмо. В нем он писал, что является «человеком <…> который никогда не сможет участвовать в общем богослужении, поскольку в существующем виде оно не пробуждает религиозные чувства, а разрушает их, что общепризнанно, и который терпимо, но не более относится к некоторым из ваших ритуалов, дабы проявить предельно возможную уступчивость в вопросах, ему безразличных». Но «такой человек, – продолжает Исаак, – никогда не согласится принять на себя официальные функции Старейшины вашей общины и связать свою жизнь <…> с постоянным исполнением обязанностей, которые всегда были противны его чувствам».

В этом письме отражена вся та двойственность, которая позже проявится и в «Гении иудаизма». Исаак словно предупреждает еврейскую общину, что согласен считаться евреем только в том случае, если от него не требуется участия в еврейских делах; почувствовав понуждение к действию, он может тут же принять решение разорвать всякую связь с общиной. Через четыре года, в 1817-м, когда синагога снова попыталась заставить Исаака заплатить штраф, он именно так и поступил. Покинув общину Бевис-Маркс, он, казалось, удовольствовался положением еврея, не соблюдающего религиозные предписания. Однако один из друзей убедил Исаака, что хотя бы своим детям он обязан открыть возможности, доступные только христианам. Вот для них-то, если не для себя, он решил протянуть руку за тем, что Генрих Гейне назвал «входным билетом в европейскую культуру».