Текст книги "Бенджамин Дизраэли"

Автор книги: Адам Кирш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Ко всему прочему Фахредин для автора – средство учинить допрос самому себе: Дизраэли словно спрашивает себя, до какой степени правдивы обвинения в лицемерии и коньюнктурности, которые он слышит от своих врагов? В конце концов автор, похоже, приходит к выводу, что разновидность интриганства, свойственная Фахредину, пусть в какой-то мере и привлекательная для одной стороны натуры Дизраэли, все же не пристала истинно великому государственному мужу. «Я не верю, что, манипулируя людьми, можно достичь чего-то великого, – убеждает Танкред Фахредина. – Все эти интриги, на которые вы, похоже, мастер, могут быть полезны при дворе или в каком-нибудь недоступном для обычных людей сенате, но для того, чтобы освободить народ, нужно нечто более простое и более энергичное».

При всех довольно эксцентричных теоретических построениях, касающихся иудаизма, в «Танкреде» встречаются и очень трогательные и искренние пассажи Дизраэли о евреях. Точно так же, как он некогда написал роман «Алрой», чтобы выразить свое «идеальное честолюбие» – стремление стать национальным лидером еврейского народа, теперь он использует роман «Танкред», чтобы представить себе еврейское национальное образование в Палестине. Временами роман воспринимается как сионистская идиллия, изображающая мир, в котором евреи составляют не меньшинство, а большинство. В «Танкреде» больше еврейских персонажей, чем в любом другом произведении Дизраэли – там есть еврейские купцы, еврейские разбойники и еврейские девушки из хороших семей. А главное, там есть Ева, красавица еврейка, которую называют «Розой Сарона». Когда Танкред влюбляется в Еву, она открывает ему глаза на то, как христиане унижают евреев:

Мой дед – бедуинский шейх, глава одного из самых могущественных родов пустыни. Моя мать была его дочерью. Он еврей, весь его род – евреи. Они читают Пятикнижие и повинуются ему, они живут в шатрах, у них тысячи верблюдов и лошади неджедской породы, и они безразличны ко всему, кроме Иеговы, Моисея и своих кобылиц. Разве они были при распятии в Иерусалиме? Разве кричали в той толпе? Но моя мать выходит замуж за еврея из города, за человека, достойного сидеть на троне царя Соломона, а маленький христианин Яхур, что носит круглую шляпу и торгует инжиром в Смирне, завидев ее, перейдет на другую сторону, чтобы его не замарала кровь той, что распяла его Спасителя – Спасителя, который, как он сам говорит, был потомком нашего царского рода. Нет, никогда я не стану христианкой, пусть меня даже заставят есть песок!

Есть огромная разница между этим простым чувством самоуважения, неотъемлемым правом еврея, рожденного в Палестине, и сомнительными манипуляциями Сидонии, еврея диаспоры. Очевидно, что после многих лет усилий, потраченных Дизраэли на то, чтобы преуспеть в английском обществе, в своем воображении он все еще упивается мыслью о принадлежности к еврейскому народу. Поэтому «Танкред» не случайно стал единственным романом Дизраэли, где описание еврейского обычая отражает личный опыт автора. Детская память о праздновании Суккота (вероятно, в лондонском доме одного из родственников) навеяла этот отрывок, где обнажается та сторона еврейских чувств Дизраэли, которую он впоследствии уже никогда не раскрывал:

Представьте человека, рожденного и выросшего на Юденштрассе в Гамбурге или Франкфурте, а то и в трущобах наших Хаундсдич или Майнориз[73]73
  Хаундсдич (дословно «собачья канава») – лондонская улица на месте оборонительного рва, который вырыли за городской стеной еще римляне. Жители близлежащих домов сваливали туда мусор, отходы и даже дохлых собак (отсюда и название). Решение засыпать ров было принято только в конце XVI в. Майнориз – улица в Лондоне, получившая свое название от находившегося тут монастыря минориток (монахинь францисканского ордена). На обеих улицах во времена Дизраэли селилась еврейская беднота.


[Закрыть], рожденного, чтобы унаследовать оскорбления и обиды, лишенного образования и той среды, в которой у человека может быть воспитан какой-никакой вкус или хотя бы намек на чувство прекрасного, живущего в едком тумане и нечистотах, никогда не испытавшего доброго отношения и почти никогда – справедливого, выполняющего самую унизительную и грязную работу, торгующего тряпьем, занимающегося ростовщичеством, подверженного постоянным гонениям и унижениям, которые давным-давно уничтожили бы любую нацию, не сохранившую в чистоте свою кровь и не живущую по законам Моисея; представьте такого человека – объект предрассудков, неприязни, отвращения, а то и ненависти. Но вот наступает время, и разум и сердце этого человека наполняются образами и чувствами, которые во все эпохи считались самыми прекрасными и самыми добрыми из всех, что свойственны людям. <…> Это время сбора урожая в виноградниках родного края.

Он встает пораньше, идет на какой-нибудь рынок в Уайтчепеле[74]74
  Уайтчепел – один из беднейших районов Ист-Энда в Лондоне.


[Закрыть], покупает несколько ивовых веток, заблаговременно заказанных, которые привезли, скорее всего, с берегов одной из эссекских речек, что неподалеку от Лондона, и спешит домой, где очищает место во дворике своего убогого жилища, строит там шалаш, обильно украшает его самыми красивыми цветами и плодами, какие только смог достать, не забыв про мирт и цитрон, и подвешивает к его кровле разноцветные фонарики. После службы в синагоге он с женой и детьми трапезничает на открытом воздухе, словно под родными звездами в милой деревушке в Галилее.

И вот может случиться, что, пока он совершает кидуш, еврейское благословение над еврейской едой, преломляя и раздавая хлеб, освящая молитвой бокал вина в своих руках, – тот самый обряд, который почти две тысячи лет назад совершил божественный потомок царя Давида на самой незабываемой трапезе <…> группа англичан, весьма почтенных – не меньше десяти фунтов годовых, – немного под хмельком, хотя и не в честь сбора винограда, проходит мимо дома, и вы слышите их слова:

– Послушай, Баггинс, что тут за шум?

– А, да это евреи, будь они прокляты. Их тут пруд пруди. У них нынче какой-то мерзкий праздник. Пора бы уже лорд-мэру вмешаться. Правда, сейчас-то они вроде как присмирели: раньше под эти свои вопли детишек распинали, а теперь только и всего что жрут вонючие свиные сосиски.

– Оно и видно, – соглашается его спутник. – Прогресс все же.

Мы находим здесь и довольно дурно пахнущие рассуждения Дизраэли о «чистоте крови», и отвращение к бедным евреям, живущим «в едком тумане и нечистотах», похожее на то, что испытывал Даниэль Деронда. Но в этом же описании мы видим и чувство собственного достоинства еврея, живущего в сегодняшней Англии, и непреодолимое желание Дизраэли защитить евреев от враждебности христиан. Разумеется, изменить умонастроение большинства англичан ему не удается: «Панч» публикует статью о «Танкреде» под заголовком «Защитник евреев», в которой проявляется та же чванливая тупость Бэггинса. «После чтения „Танкреда“, последнего романа [Дизраэли], – язвит автор статьи, – мы обретаем совершенно новый взгляд на всех сынов Израиля, что бродят по нашей столице. „Гляньте-ка на этого старьевщика, – говорим мы друг другу, – ну кто бы мог подумать, что в жилах этого субъекта, который только что предложил нам девять пенни за нашу шляпу, течет чистая кровь европеоидной расы?“» Но если Дизраэли и не смог единолично изменить отношение к евреям в Англии, то он по крайней мере сумел удовлетворить свою гордость, противопоставив благородную еврейскую традицию английской вульгарности. Если бы вместо того, чтобы предаваться искусным фантазиям о еврейском могуществе, Дизраэли в своих романах больше внимания уделял реальной жизни евреев, то его литературное наследие имело бы значительно большую ценность.

11

К началу работы над романом «Конингсби» в 1843 году Дизраэли был бессменным «заднескамеечником» от партии тори и находился в оппозиции к руководству этой партии. А к 1847 году, когда вышел в свет «Танкред», он уже стал одним из лидеров партии. Своему неожиданному возвышению Дизраэли был обязан политическим потрясениям, вызванным разногласиями по поводу Хлебных законов – самой острой проблемы британской политики, которая привела к расколу в обществе. Тот же активный средний класс, который уже вынудил парламент принять Билль о реформе, теперь требовал отмены этих протекционистских мер, препятствующих импорту зерна при падении цен ниже определенного уровня. Члены Лиги против Хлебных законов, влиятельной общенациональной группы, основанной в 1839 году, полагали, что Хлебные законы суть откровенный грабеж и цель у этих законов одна: обогащение землевладельцев («титулованных преступников», как их называли противники протекционизма) за счет потребителей. Отмена пошлины на импорт зерна, утверждали члены Лиги, снизит стоимость жизни, а следовательно, позволит работодателям уменьшить расходы на оплату труда. Кроме того, это может подтолкнуть торговых партнеров Британии к снижению их собственных пошлин, тем самым содействуя экспорту английских товаров. Вот почему во главе этого движения стали такие предприниматели, как Ричард Кобден и Джон Брайт[75]75
  Ричард Кобден (1804–1865) – английский фабрикант, экономист и политик. Джон Брайт (1811–1889) – английский предприниматель и политик. Кобден и Брайт добивались отмены привилегий земельной аристократии и выступали за неограниченную конкуренцию и свободную торговлю.


[Закрыть].

С другой стороны, землевладельцы и фермеры опасались, что с отменой пошлин сельское хозяйство Англии придет в упадок. Более того, в их представлении Хлебные законы превратились в символ традиционного устройства британской власти. Исторически Британия была сельской, аграрной страной, в которой политическое и общественное влияние определялось владением землей. Отмена Хлебных законов привела бы к переходу власти от землевладельцев к промышленникам и финансистам из растущих городов. Кобден открыто заявлял, что представляет интересы «не сельской партии, а тех, кто живет в городах и будет управлять страной». С другой стороны, как иронизировал Гладстон, «фермеры расссматривали корону, церковь и высшую знать как разные названия одного истинно великого установления Британии – Хлебных законов».

Противоборство достигло критической точки в конце 1845 года во время парламентских каникул. Консервативная партия, чью основу составляли землевладельцы, неизменно выступала в защиту Хлебных законов. Однако премьер-министр Пиль постепенно проникался убеждением, что отмена этих законов неизбежна по экономическим причинам. Когда из Ирландии пришли известия о начале картофельного голода[76]76
  Ирландский картофельный голод, или Великий голод (1845–1849), был вызван массовым заражением посевов картофеля фитофторозом. Картофель составлял основу ежедневного рациона бедных ирландцев, и его посевы занимали около трети всех обрабатываемых земель.


[Закрыть], Пиль усмотрел удобный момент, чтобы представить отмену Хлебных законов необходимой по чисто гуманным соображениям: ввоз дешевого зерна позволил бы обеспечить ирландцев дешевым продовольствием. На самом деле, как и предсказывали оппоненты Пиля, отмена пошлины ничем не помогла голодающим крестьянам Ирландии, поскольку те не могли покупать зерно даже по низким ценам. И все же в январе 1846 года, когда парламент приступил к работе, Пиль преисполнился решимости осуществить свое намерение, и, хотя его коллеги по партии восторга по этому поводу не испытывали, личный авторитет премьер-министра оказался настолько высоким, что создавалось впечатление, будто воспрепятствовать ему не сможет никто.

Однако Дизраэли решил, что может использовать сложившееся положение для победы над Пилем. На протяжении последних лет его нападки на премьер-министра по разным обсуждаемым в Палате вопросам становились все более резкими. И каждый раз объектом критики становился тот факт, что консерватизм Пиля носил исключительно прагматический характер и ни один из его принципов Дизраэли не мог счесть достойным своей поддержки. «Я не знаю случая, когда этот достойный джентльмен выступил бы с каким-либо предложением, – не скрывая насмешки, говорил Дизраэли в одной из своих речей 1845 года, – не упомянув при этом, что перед нами открываются три возможных пути. В определенном смысле, если принять во внимание его собственную позицию, он совершенно прав. Есть путь, от которого этот достойный джентльмен отказался. Есть путь, который этот достойный джентльмен выбрал. И, как правило, есть путь, который этому достойному джентльмену следовало выбрать».

Изменив свое отношение к Хлебным законам, Пиль отказался от важнейшего пункта в программе консервативной партии. Многие тори в парламенте опасались, что отмена Хлебных законов принесет им прямые убытки, поскольку их поместья станут давать меньше дохода. Еще больший их гнев вызывало то обстоятельство, что Пиль поставил их перед необходимостью отказаться от своих политических обещаний. Тут уместно напомнить, что во времена Дизраэли члены парламента редко были профессиональными политиками, избранными при поддержке своей партии и обязанными строго следовать партийной линии. На самом деле (и это особенно характерно для партии тори) в парламент избирались влиятельные в своих графствах люди – землевладельцы, судьи, члены городских советов, крупные предприниматели, – привыкшие к почтительному отношению. «Хорошо или плохо, – писал о них Дизраэли, – но это люди благородные, хорошего происхождения и воспитания, великодушные и щедрые, имеющие вес и положение в обществе». Они не привыкли, чтобы их третировали, что позволял себе Пиль.

Суть их недовольства недвусмысленно выразил лорд Джордж Бентинк, ранее незаметный член парламента от партии тори, ставший теперь самым ярым противником Пиля. Премьер-министр «оскорбил честь парламента и страны, – заявил Бентинк, – и настало время искупить вину перед обманутыми избирателями империи». И еще более резко: «Я держу лошадей в трех графствах и слышу, что свободная торговля сэкономит мне полторы тысячи фунтов в год. Так вот, мне это безразлично, а чего я действительно не выношу, так это того, чтобы меня продавали». Именно такое представление о чести было понятно Дизраэли. Он считал себя аристократом по рождению и намеревался использовать свое знание психологии аристократа, отточенное многими годами наблюдений, чтобы сплотить консерваторов в борьбе против Пиля.

В серии речей, произнесенных зимой и весной 1846 года, Дизраэли старательно втолковывал слушателям три взаимосвязанных положения. Во-первых, по его мнению, Пиль – беспринципный оппортунист. «В моем представлении великий государственный деятель должен выражать великую идею, – говорил он, – [в то время как Пиля] можно назвать великим политиком с тем же основанием, что кучера – великим хлыстом». (Позже он сравнил подход Пиля к Хлебным законам с тем, как няня обращается с доверенным ей младенцем, который «разбил себе голову».) Во-вторых, Дизраэли напомнил тори, что они в свое время дали честное слово поддерживать Хлебные законы: «Люди не должны изменять принципу, который позволил им возвыситься, каким бы этот принцип ни был». И наконец, заявил Дизраэли (как и утверждал с первых шагов своей политической карьеры), представители земельной аристократии суть естественные руководители страны. «Вы цените принятое территориальное устройство не потому, что оно позволяет вам удовлетворить собственное тщеславие или насладиться роскошной жизнью владельца земли, – говорил Дизраэли, – а потому, что в этом устройстве вы <…> нашли единственную надежную защиту своей независимости».

Столь действенными нападки Дизраэли на Пиля делали не только приводимые им резоны, но и манера произносить речи. Пиль славился своей надменностью. «Надо признать, – сказал он как-то, – что людям по душе определенная доля упрямства и самонадеянности в любом министре». После пяти лет пребывания в кресле премьер-министра он вызывал раздражение у многих своих единомышленников. Поэтому они с удовольствием наблюдали, как Дизраэли выводил Пиля из себя. «Журнал Фрейзера»[77]77
  «Журнал Фрейзера», полное название «Журнал Фрейзера для города и деревни» – общественно-литературный консервативный журнал, издававшийся в Лондоне с 1830 по 1882 год.


[Закрыть] так описывал «своеобразный» стиль выступлений Дизраэли:

…он казался таким небрежным, надменным, безразличным, не дающим себе труда кому-то понравиться. <…> Он не столько произносил слова, сколько они сами лились из его рта – будто для такого умного, блестящего человека, мастера слова, сам процесс речи был слишком уж хлопотным делом. <…> В намеках, ироничных усмешках, жестах презрения, которое благовоспитанность не позволяет ему выразить словами, – в передаче подобной скрытой неприязни с помощью взгляда, движения плеч, изменения тона голоса или едва уловимой гримасы он не имеет себе равных.

Наступление на Пиля достигло высшей точки 15 мая, когда Дизраэли произнес речь, в которой три часа обличал премьер-министра, назвав его «грабителем, присвоившим себе чужой ум», обвинив в «мелком политическом воровстве» и заключив свою филиппику громким призывом служить «делу труда, делу народа, делу Англии!» Однако сражение, как и следовало ожидать, Дизраэли проиграл. С самого начала было ясно, что поддержка Пиля вигами и умеренными тори (их стали называть «пилитами») приведет к отмене Хлебных законов. Но войну в целом Дизраэли и Бентинк выиграли, нанеся Пилю столь тяжелый урон, что он уже не смог оставаться лидером партии консерваторов. Через месяц, когда состоялось голосование по биллю о полицейских мерах в Ирландии, основная масса консерваторов (теперь они называли себя протекционистами) вместе с вигами проголосовала против, и Пиль был вынужден подать в отставку. Ему удалось отменить Хлебные законы, но только ценой своей собственной карьеры. В 1850 году он умер, так и не вернувшись в кресло премьера.

Отставка Пиля открыла Дизраэли путь наверх. Но она же служит примером половинчатости всех его побед. Борьба с Пилем (подобно его роману «Вивиан Грей» и избирательной кампании в Хай-Уикоме) принесла Дизраэли скорее нежелательную известность, чем успех. Когда Пиль оставлял пост премьер-министра, соотечественники любили его гораздо больше, чем его победителя. Даже Исаак Д’Израэли сказал сыну, что Пиль «славный малый, единственный, кого любят в Англии». Ко всему прочему в ходе дебатов Пиль как-то раз упомянул, что в 1841 году Дизраэли упрашивал дать ему место в правительстве. В результате вместо принципиального оппозиционера Дизраэли предстал в образе неудачливого просителя, и ни у кого не вызывало сомнения, что, стань Дизраэли членом кабинета Пиля, он никогда не затеял бы свой праведный крестовый поход против премьер-министра.

О смешанных чувствах, вызванных победой Дизраэли, можно судить по письму, которое он получил от члена партии тори лорда Понсонби. Лорд отдал должное таланту Дизраэли, сказав, что тот был «рожден, чтобы занять место в первых рядах славнейших руководителей [Англии] и быть ее гордостью». Но свое восхваление Понсонби выразил так, что Дизраэли следовало задуматься: «Не думаю, что какому-нибудь оратору Древнего Рима или Англии когда-либо удавалось добиться такого совершенства, которое вы продемонстрировали, распиная Пиля. На его месте я бы бросился на вас с кинжалом или побежал домой и там повесился». Самый известный еврей Англии «распял» всеми любимого английского лидера: в этом слышны неприятные отголоски того намека на богоубийство, который некогда заставил Дизраэли вызвать на дуэль О’Коннелла. Многие чувствовали: успех Дизраэли был впечатляющим, но в его достижении он не проявил благородства – истинный англичанин так бы не поступил. Один из видных пилитов сказал, что Дизраэли «в дебатах прорубает себе дорогу к власти подобно индейцу с томагавком». А королева Виктория заметила, что Палате общин следовало бы «стыдиться» того, что она терпит в своих рядах «этого отвратительного мистера Д’Израэли». Даже граф Дерби, занявший пост лидера консервативной партии после Пиля, был вынужден признать, что «пилиты в Палате общин испытывают к Дизраэли подозрительность и ненависть (и это не преувеличение)».

Репутация Дизраэли была не последней из причин, по которым в последующие двадцать лет консерваторы редко находились у власти. Когда Пиль распрощался с протекционистами, со временем вернувшими себе название консерваторов, вместе с ним ушли члены его кабинета. Почти все тори с опытом работы в правительстве, включая Гладстона, были теперь пилитами, и они образовали независимую фракцию в парламенте. И пока Дизраэли находился во главе консерваторов, пилиты не желали с ними объединяться. Дизраэли даже несколько раз вызывался покинуть пост лидера партии, если это вернет Гладстона и других влиятельных политиков в круг единомышленников, но их ожесточение было слишком сильным. На протяжении следующих двух десятилетий Англией управлял союз вигов и пилитов, а консерваторы оставались в оппозиции. Лишь когда правящая коалиция из-за личных или политических трений на короткое время распадалась, консерваторы получали возможность ненадолго сформировать хотя бы слабое правительство. Борьба с Пилем дала наконец Дизраэли возможность занять ведущее место в партии, но пост премьер-министра по-прежнему казался чем-то далеким.

12

С 1846 года и до своей отставки в 1868 году лидером консерваторов в Палате лордов был граф Дерби. В то же время в Палате общин пользовались безусловным авторитетом и обладали достаточными способностями только Бентинк и Дизраэли, при этом Бентинк, который до того, как попасть в парламент, был с головой увлечен скачками, оказался довольно вялым и безынициативным лидером партии. Обстоятельства сложились так, что Дизраэли пришлось почти сразу занять этот пост, причем самым странным образом. Даже в романе он не смог бы представить, что еврей станет лидером самой антиеврейской фракции в парламенте в результате дебатов именно по еврейскому вопросу.

В середине девятнадцатого века положение английских евреев было, пожалуй, лучше, чем в любой другой европейской стране. Члены видных еврейских семей стали пользоваться уважением в английском обществе и даже занимать почетные должности: в тридцатые годы Мозес Монтефиоре был первым евреем, которого избрали на пост шерифа Лондона, а Ф. Г. Голдсмид[78]78
  Фрэнсис Генри Голдсмид (1808–1878) – общественный и политический деятель. Его труды «Замечания о гражданском неравноправии евреев», «Ответ на доводы против отмены неравноправия» и другие сыграли значительную роль в кампании за эмансипацию евреев.


[Закрыть] – первым евреем, допущенным к юридической практике. Однако занять место в парламенте некрещеный еврей по-прежнему не мог. Такое положение сложилось не в результате целенаправленной антиеврейской политики, но стало невольным следствием издавна принятой процедуры. В годы правления Вильгельма III членов парламента обязали приносить «присягу отречения», согласно которой они отрекаются от верности низложенной династии Стюартов. Ко временам Дизраэли Стюарты стали давней историей, однако закон по-прежнему требовал приносить эту присягу, включающую в себя слова «верою истинного христианина», произносить которые верующий еврей не мог. В конце двадцатых годов, примерно в то время, когда дебатировался вопрос о правах католиков, еврейская община начала призывать к изменению формулировки присяги. Первый законопроект такого рода парламент рассмотрел – и отклонил – в 1830 году. Еще три попытки были сделаны в тридцатые годы, и каждый раз закон отклоняла Палата лордов.

Впрочем, вопрос о допущении евреев в парламент оставался сугубо гипотетическим. Все члены парламента еврейского происхождения исповедовали христианство, и у них не возникало проблем с присягой (к таковым относились и экономист Давид Рикардо, и сам Дизраэли). Однако в 1847 году, во время первых после отставки Пиля выборов, в парламент от Лондона был избран Лайонел де Ротшильд. В результате еврейский вопрос потребовал практического решения, и каждому политику пришлось занять определенную позицию. Для либералов, как теперь назывались виги и их союзники из партии радикалов, никаких трудностей в связи с этим не возникло. С 1688 года виги были партией религиозной свободы, Ротшильд избирался именно от либералов, и большинство английских евреев голосовали именно за эту партию.

В декабре 1847 года либерал Джон Рассел, новый премьер-министр, внес законопроект, предполагающий освобождение евреев от необходимости приносить присягу со словами «верою истинного христианина». Со всей очевидностью большинство депутатов Палаты общин готово было проголосовать за этот закон. Не стоит забывать, что и протестантские диссентеры[79]79
  Диссентеры – английские протестанты различных направлений, отделившиеся от господствующей англиканской церкви.


[Закрыть], и католики уже получили доступ в парламент, причем их было гораздо больше и исторически они занимали более враждебную позицию по отношению к англиканской церкви, чем евреи. Большинство членов парламента соглашались с Гладстоном, что «допущение весьма малочисленной группы евреев в парламент» вряд ли могло «ослабить или подорвать христианскую веру всех тех, кто уже там заседает».

Однако в партии консерваторов на это смотрели иначе. Консерваторы составляли фракцию, в наибольшей степени связанную с традицией и приверженную англиканской церкви. В Палате лордов пэры из партии тори, без сомнения, имели возможность отклонить билль об эмансипации евреев. Даже в Палате общин рядовые члены консервативной партии опасались, что, допустив Ротшильда в парламент, они тем самым косвенно признают, будто Англия более не является христианской страной. Лорд Шафтсбери, чья озабоченность судьбой евреев ограничивалась Палестиной, предупредил, что, открыв сейчас двери парламента для евреев, «нам со временем придется отстаивать белый парламент, а то и вести решающий бой за парламент без женщин».

Таким образом дебаты об эмансипации евреев поставили Дизраэли в крайне неловкое положение. Пост лидера консерваторов он занимал менее года, и даже его однопартийцы относились к нему с подозрением. Проголосуй он за эмансипацию евреев наперекор большинству тори, это бы им лишний раз напомнило, что ими руководит еврейский «авантюрист», а это ненормально. Но альтернатива – проголосовать против эмансипации – была для него немыслимой. Политические принципы Дизраэли, как и его чувство собственного достоинства, требовали, чтобы он поддержал притязания евреев, о которых он только что с такой страстью рассуждал в «Танкреде».

Дизраэли мог бы облегчить свое положение, не произнося речи, а проголосовав молча. Однако он счел необходимым объяснить причины, по которым поддерживал эмансипацию евреев. «Я не могу допустить, чтобы в Палате создалось ложное представление о моей позиции по этому вопросу», – заявил он. В частности, он хотел со всей определенностью указать, что вовсе не руководствуется убеждением о необходимости предоставить всем свободу вероисповедания. С такой типичной для либералов позиции они и поддерживали требование евреев, а в более демократичные времена эта точка зрения стала вполне убедительной. Действительно, диссентеры и католики уже получили право представительства в парламенте, так почему не предоставить его евреям? Историк Маколей[80]80
  Томас Бабингтон Маколей (1800–1859) – британский государственный деятель, историк, поэт и писатель.


[Закрыть] высказывал подобные мысли в одном из своих известных эссе: «Нам трудно понять, почему человек должен считаться менее достойным иметь власть <…> если он носит бороду, не ест ветчину и ходит по субботам в синагогу вместо того, чтобы ходить по воскресениям в церковь».

Дизраэли, впрочем, не соглашался с аргументацией, в основе которой лежала идея, будто все люди должны иметь равные права на власть. Напротив, его разновидность консерватизма опиралась на предположение, что исключительное право на власть принадлежит аристократии, которая, в свою очередь, обязана использовать свои права для достижения общего блага. Если Дизраэли не мог выступать за допущение евреев в парламент на основе их естественных прав, то он должен был найти другой убедительный мотив. Он выбрал теологический, основанный на идеях, ранее провозглашенных в «Танкреде». Евреи, утверждал Дизраэли, заслуживают уважения со стороны христиан, поскольку именно евреи создали христианское учение.

В своем романе Дизраэли написал, что «христианство – это иудаизм для масс». Теперь он вернулся к этой теме, заявив, что различие между этими двумя вероисповеданиями ничтожно. Он снова выступал в неблагодарной роли «пустой страницы» между Ветхим и Новым Заветами, пытаясь соединить то, что большинство людей считало навечно разъединенным.

«Главная причина для допущения евреев в парламент заключается в том, что они находятся с вами в близком родстве, – убеждал Дизраэли. – Чего стоит ваше христианство, если вы не верите в их иудаизм?» Он даже повторил рассуждение Сидонии, что создали христианство «исключительно евреи»: «Все ранние христиане были евреями. Христианскую религию первыми стали проповедовать люди, которые до своего обращения были иудеями; в ранние периоды нашей церкви все те, чьими силами, чьим рвением или талантом распространялась христианская вера, были евреями». По этой логике отлучение евреев от парламента было бы кощунством по отношению к самому Иисусу. «Я не возьму на себя, – мелодраматически завершил свою речь Дизраэли, – ответственность за исключение из законодательного органа тех, кто исповедует религию, в лоне которой рожден наш Господь и Спаситель».

В известном смысле эта речь Дизраэли была шедевром ораторского искусства. До сих пор суть дебатов состояла в том, чтобы парламент принял решение, следует ли проявить определенную благосклонность по отношению к евреям. По мысли же Дизраэли позиции сторон поменялись местами. Получалось, что именно евреи давным-давно облагодетельствовали Англию, создав религию, которую исповедуют англичане; без «гения иудаизма» не было бы и христианства. Таким образом, разрешение евреям заседать в парламенте было не милостью, а возвратом долга. «Если вы не забыли, чему обязаны этому народу, – наставлял он членов Палаты, – то вы как христиане должны с радостью ухватиться за ближайшую возможность, чтобы удовлетворить просьбу тех, кто исповедует эту веру». Аристократическая гордость снова заставила Дизраэли в своем воображении преобразить еврейство, переведя его из униженного состояния в состояние превосходства.

Однако Палата общин не разделяла убеждений Дизраэли и не согласилась с его выводами. Для большинства депутатов главным оставалось не то, что сближает христианство с иудаизмом, а то, что их отличает друг от друга. Согласиться с тем, что английские христиане были просто более поздним вариантом или подобием евреев, они не могли. Так что с практической точки зрения выступление Дизраэли оказалось серьезной ошибкой, напомнившей всей Палате, что в вопросах религии, как и в других, на него нельзя полагаться. Его речь неоднократно прерывалась недовольным гулом, а когда он закончил, аплодисментов не последовало. Консервативная «Морнинг геральд» высокомерно поучала его: «Теология, мистер Дизраэли, не ваше призвание. Выкрики с места и „громкий смех“, прозвучавшие в четверг в Палате общин, свидетельствуют о том впечатлении, которое ваша проповедь произвела на всех христианин нашей страны». Консерваторы были потрясены, один из парламентариев выразил свое возмущение так: «Должен ли я <…> аплодировать Дизраэли, когда он заявляет, что между теми, кто распял Христа, и теми, кто преклонил колени перед распятым Христом, не существует никакой разницы?»

Поняв, что переубедить тори ему не удастся, Дизраэли больше не высказывался по еврейскому вопросу. «Если бы я думал, что сказанное мною послужит достижению цели, дорогой моему сердцу и близкой моим убеждениям», – объяснял Дизраэли, он продолжал бы произносить речи в защиту эмансипации евреев. «Но поскольку я убежден, что мое мнение по этому вопросу не разделяет в Палате ни один член ни одной партии», – продолжил Дизраэли, то он проголосует молча. Будет еще немало случаев, когда он предпочтет не высказываться. В 1847 году большинство в Палате общин уже склонялось к отмене ограничений для евреев. Однако Палата лордов стояла на своем, и Лайонел де Ротшильд не смог попасть в парламент. Его избирали еще дважды, в 1849 и 1852 году, и каждый раз необходимость принести присягу оставляла его за стенами парламента.