Текст книги "Бенджамин Дизраэли"

Автор книги: Адам Кирш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

15

В 1872 году Мэри-Энн Дизраэли (ей исполнилось восемьдесят лет) поразила серьезная болезнь – рак желудка. После нескольких месяцев мучений, которые она, как могла, скрывала, 15 декабря Мэри-Энн скончалась. Ее болезнь и смерть стали настолько тяжким испытанием для Дизраэли, что он открыто проявил чувства, которые почти никогда не выказывал на людях. «Я оказался совершенно не в состоянии вынести этот удар», – писал он одному из своих коллег, а другому в слезах признавался: «Когда я велю кучеру ехать домой, мне кажется это насмешкой». Соболезнования от королевы и сочувственная речь Гладстона не могли его утешить. На протяжении тридцати четырех лет Мэри-Энн оставалась его спутницей, ближайшим другом и самой важной для него слушательницей. Дизраэли минуло шестьдесят восемь лет, и он был одним из самых знаменитых людей Англии с тысячами социальных и профессиональных связей и знакомств. Мало кто из политиков, независимо от их взглядов, пользовался такой популярностью в высшем обществе, как Дизраэли; хозяйки модных салонов на свои приемы или на уик-энд в загородном имении с гораздо большей готовностью приглашали его, чем излишне серьезного Гладстона. Но, не имея детей и по-настоящему близких друзей, Дизраэли после смерти Мэри-Энн был очень одинок. И это одиночество омрачало остаток его жизни – время, когда он добился самых крупных политических побед.

Насколько пуста стала жизнь Дизраэли, можно судить по тому, с какой поспешностью он стремился эту пустоту заполнить. В первое же лето после смерти Мэри-Энн он затеял странные, почти любовные отношения с двумя сестрами средних лет – Селиной, графиней Бредфорд, и Анной, графиней Честерфилд. Он знал обеих еще с тридцатых годов, но теперь начал с жаром ухаживать за ними – платонически в случае Анны и романтически за младшей из сестер замужней Селиной. За последующие восемь лет он написал им в общей сложности тысячу шестьсот писем (в среднем по письму в два дня), продолжая эту переписку, даже когда снова стал премьер-министром в 1874 году. Письма к леди Бредфорд дышали страстью, которую трудно было ожидать от действующего премьер-министра, разменявшего восьмой десяток: «Уверен, нет большего несчастья, чем иметь сердце, которое не желает стареть. Перенести эту беду помогают лишь тяготы общественной жизни. Если мы должны управлять великой державой, то нам заказано любовное волнение, мы не имеем права отвлекаться».

Он писал леди Бредфорд во время заседаний парламента и совещаний кабинета министров, иногда отправляя к ней посыльного по два раза на дню. Как подросток, он придумывал способы словно случайно столкнуться с ней на приемах. «Недавно, – писал он в 1874 году, – вы такой массе дел и забот, которые на мне лежат. Дело в том, что писать вам меня принуждают мои чувства. Это мой долг и моя радость – долг сердца и радость моей жизни. Не думаю, что я слишком безрассуден. Ведь я никогда не просил у вас ничего, кроме вашего общества». Совершенно ясно, что целью его была не физическая близость – скорее он добивался той любви и того внимания, которые в свое время дала ему Мэри-Энн. Как он сказал ей много лет тому назад: «Я так устроен, что моя жизнь должна стать нескончаемой любовью». Даже когда Селина дала ему ясно понять, что его ухаживания ей в тягость, Дизраэли не смог удержаться от просительного тона. «Я не мыслю жизни без возможности видеть вас каждый день», – писал он ей. Ни в общественной, ни в частной жизни он еще никогда не был так трогателен, как в пору этой поздней и отнюдь не взаимной любви.

Однако он преодолевал горе от потери жены и иным, более созидательным способом – уйдя с головой в политику. После выборов 1868 года Дизраэли вернулся на свой прежний пост лидера оппозиции, но теперь уже не проявлял в парламенте прежней активности, поскольку понимал, что либеральное большинство не победить. Однако в год смерти Мэри-Энн произошло несколько важных изменений на политической сцене. В феврале 1872 года в соборе Святого Павла состоялась благодарственная служба по случаю благополучного исцеления принца Уэльского, на которой присутствовали все ведущие политики. Пока они проходили сквозь толпу, чтобы попасть внутрь собора, премьер-министра Гладстона освистали, а Дизраэли, напротив, встретили громкими приветственными возгласами и аплодисментами. Такая реакция свидетельствовала не только о том, что страна устала от либерального правительства, но и о том, что теперь у Дизраэли репутация уже отнюдь не скверная. К этому времени он уже так долго был в политике, что воспринимался как часть истеблишмента, более того – его даже любили.

В том же году Дизраэли произнес две важные программные речи, добавившие ему авторитета. Он редко выступал перед большим скоплением людей, предпочитая использовать свой ораторский дар в парламентских дебатах. Но в апреле на массовом митинге в Манчестере, а затем, в июне, в лондонском Хрустальном дворце[87]87
  Хрустальный дворец в лондонском Гайд-парке был построен из металла и стекла к Всемирной выставке 1851 года и вмещал до 14 000 посетителей. По завершении выставки он был разобран и перенесен в лондонское предместье Сиднем-Хилл. В 1936 году Хрустальный дворец был уничтожен пожаром и не восстанавливался.


[Закрыть] он развил две темы, которые были крайне важны для будущего консервативной партии. Во-первых, он заявил о необходимости повысить уровень жизни бедных слоев населения, в чем за десятилетия пребывания у власти не преуспело пассивное либеральное правительство. Еще с 1845 года, со времени создания «Сибиллы», Дизраэли считал, что на тори лежит особая миссия – устранить те беды, в которые ввергла рабочий класс промышленная революция. Теперь он пообещал заняться «жилищами бедноты, моральные последствия состояния которых не менее существенны, чем материальные», а также «регулировать промышленное производство, контролировать условия труда <…> [и] чистоту продуктов питания». Для этой политики заботы о здоровье и благосостоянии народа он придумал девиз, переиначив библейскую фразу «Суета сует, все суета!» на «Sanitas sanitatum, omnia sanitas»[88]88
  Библейская фраза (Екклесиаст, 1:2) на латыни звучит так: Vanitas vanitatum, omnia vanitas. Дизраэли поменял лишь одну начальную букву в трех словах (v на s). Смысл его девиза: здоровье превыше всего.


[Закрыть].

Одновременно Дизраэли призвал консервативную партию заняться проблемами Британской империи. Либералы никогда не проявляли особого интереса к британским колониям, полагая, что те лишь обременяют бюджет и препятствуют свободной торговле, хотя и не пытались от них освободиться. Действия либералов, предостерегал теперь Дизраэли, угрожают «распадом Британской империи». И продолжил наводить глянец на малопривлекательную реальность колониализма, облекая Империю в поэтические одежды. Вот как он говорил о выборе, который предстоит сделать избирателям: «Удовольствуетесь ли вы жизнью в уютной Англии, скроенной по образцам континентальной Европы, и в урочный час встретите то, что принесет неотвратимая судьба, или вы хотите быть великой страной, Империей, страной, где ваши повзрослевшие сыновья займут высокие посты и обретут не только почитание своих соотечественников, но и уважение всего мира».

Здесь явно чувствуются отзвуки романтического представления Дизраэли об Израиле, созданном его воображением. Однако, хотя риторические пассажи о национальных единстве и славе были обычным приемом в его арсенале, у него никогда не возникало возможности или обязательства перейти от слов к реальным политическим шагам. Но в начале 1874 года Гладстон объявил всеобщие выборы, и, к удивлению обеих партий, их результатом стала не просто победа консерваторов, но победа оглушительная. Впервые после поражения Пиля тори завоевали внушительное большинство в парламенте, и именно победитель Пиля пожал плоды этой победы. Для этого потребовалось почти пятьдесят лет, но, в конечном счете, Дизраэли достиг того, о чем мечтал Вивиан Грей: «Власть! О, сколько бессонных ночей, сколько дней, полных жгучей тревоги, какое напряжение всех умственных и телесных сил, какие странствия, какую ненависть, какие яростные схватки, какие опасности я бы не испытал с восторгом и радостью ради ее обретения!»

И все же трудно избежать ощущения, что Дизраэли испытал слишком много и ждал слишком долго, чтобы, получив наконец власть, насладиться ей в полную силу. К началу второго срока пребывания на посту премьер-министра ему было шестьдесят девять лет, он вдовел и его здоровье неуклонно ухудшалось. Все время, пока Дизраэли оставался во главе кабинета, он страдал от бронхита и подагры – болезни, которая в свое время свалила Дерби. («Все премьер-министры страдают от подагры», – насмешничает один из персонажей последнего романа Дизраэли.) И все же он остро чувствовал радость победы. «Ощущение власти восхитительно», – откровенно признается Дизраэли, однако, как он сообщает леди Бредфорд, власть не избавляет от подавленного настроения. «Вполне возможно, – пишет он ей, – мне следует радоваться. Но скажу вам правду, как делаю всегда, хотя и только вам. Я измучен до крайности и глубоко несчастен».

Возраст и депрессия были не единственными проблемами. До высшего правительственного поста Дизраэли добрался с удивительно малым опытом исполнительной власти. Член парламента с 1837 года, в правительстве он пробыл не более четырех лет. Теперь, когда Дизраэли возглавил кабинет, его коллег поразило, насколько не подготовлен он оказался для этого поста. Р. А. Кросс[89]89
  Ричард Эштон Кросс, виконт (1823–1914) – английский политический деятель.


[Закрыть], министр внутренних дел в правительстве Дизраэли, вспоминал: «Когда кабинет приступил к обсуждению речи королевы [в которой правительство объявляло о планах на ближайший год], я был, признаюсь, разочарован отсутствием новизны в словах премьер-министра. Судя по всем выступлениям Дизраэли, я мог ожидать, что он полон законодательных планов, но ничего подобного не произошло; напротив, ему пришлось полностью полагаться на предложения его коллег, а поскольку они сами только-только вошли в правительство, совершенно того не ожидая, составить речь королевы оказалось нелегким делом».

Там, где речь пойдет о законотворчестве, Дизраэли будет вести себя довольно пассивно. «Он терпеть не может вникать в детали, он ничего не делает», – жаловался еще один член кабинета. Но, как выяснилось, одной из сильных сторон Дизраэли как премьер-министра была его способность делегировать полномочия другим. Он уже изложил свое видение консервативной социально ориентированной политики и теперь призывал кабинет воплотить это видение в ряд новых важных законодательных актов. В числе таковых были Закон об улучшении жилищных условий ремесленников и рабочих, обязывающий местные власти сносить трущобы и строить социальное жилье, Закон о работодателях и работниках, согласно которому профсоюзы получали право организовывать забастовки, Закон о предупреждении загрязнения рек, регулирующий вывоз и утилизацию отходов, Закон о торговле продовольственными товарами и лекарствами, устанавливающий стандарты безопасности и чистоты, и Закон о производственных предприятиях, ограничивающий рабочий день для женщин и детей. Предусматривались и новые меры по защите прав сельскохозяйственных арендаторов и моряков торгового флота, а также о выделении в Лондоне участка земли для лесного заповедника и о расширении системы бесплатного начального образования.

К концу премьерского срока Дизраэли один из первых членов парламента от лейбористов Александр Макдональд признал, что «консервативная партия за пять лет сделала для рабочего класса больше, чем либералы за пятьдесят». Нелишне напомнить, что во времена Дизраэли термины «консервативный» и «либеральный» означали совсем не то, что в наши дни. Сейчас такие принципы викторианского либерализма, как слабое участие правительства в жизни страны и защита бизнеса, нашли пристанище в правом крыле политического спектра Соединенных Штатов, а наши собственные либералы по достоинству оценили бы политику защиты трудящихся и окружающей среды, провозглашенную консерваторами при Дизраэли. В то же время те принципы, которые были в наибольшей степени дороги Дизраэли – классовые различия, уважение к традициям, защита имперских интересов, практически незаметны в американской политике двадцать первого века.

Хотя все эти социальные реформы стали возможны благодаря тому, что кабинет возглавлял Дизраэли, сам он почти не принимал участия в подготовке законов, а предпочел сосредоточиться на своей настоящей страсти – внешней политике. Еще в «Контарини Флеминге» он мечтал сыграть заметную роль на международной арене: «Внешняя политика открывала головокружительные перспективы. Сколь сладостно узнавать тайны европейских правительств, управлять ими, влиять на их судьбы». Одним из государственных мужей, вызывавших восхищение Дизраэли, был Меттерних, ультраконсервативный австрийский канцлер, определивший ход Венского конгресса[90]90
  Венский конгресс – общеевропейская конференция, в ходе которой были подписаны договора, восстановившие монархии, разрушенные Французской революцией 1789 года и наполеоновскими войнами, и определены новые границы европейских государств. В конгрессе, проходившем в Вене с сентября 1814 по июнь 1815 года под председательством австрийского канцлера графа Меттерниха, участвовали представители всех стран Европы (кроме Османской империи).


[Закрыть] 1815 года. Судьба подарила Дизраэли возможность сыграть такую же роль на другом международном форуме – Берлинском конгрессе[91]91
  Берлинский конгресс – международный конгресс, созванный летом 1878 года для пересмотра условий Сан-Стефанского мирного договора 1878 года, завершившего Русско-турецкую войну 1877–1878 годов. В работе конгресса приняли участие представители России, Англии, Австро-Венгрии и Германии. Присутствовали также делегации Франции, Италии и Турции.


[Закрыть], где он участвовал в формировании будущей Европы. Однако кризисы, которые привели к этому конгрессу, и действия Дизраэли в этих кризисах навлекли на него самую острую критику за всю его карьеру политика. И снова, глядя на то, как Дизраэли использует свою власть, многие англичане усомнились в том, что ему эту власть можно доверять.

Однако нашелся по крайней мере один человек, чье мнение много значило, и этого человека Дизраэли как премьер-министр полностью удовлетворял. Королева Виктория и Дизраэли вошли в сферу общественной жизни в один и тот же год: ее вступление на престол в 1837 году привело к выборам, в результате которых Дизраэли попал в парламент. Любопытство, с которым королева вначале относилась к этой необычной фигуре, сменилось неприязнью после поражения Пиля, когда она написала, что Палате общин «следует стыдиться таких своих членов, как лорд Джордж Бентинк и этот отвратительный мистер Д’Израэли». В этом мнении королеву поддерживал ее любимый муж принц Альберт. Когда Дерби в первый раз возглавил кабинет, принц предупреждал графа о том, что у его ближайшего помощника есть задатки стать «одним из самых опасных людей в Европе».

Альберт опасался, как бы Дизраэли не превратился в радикального демократа, противника существующего порядка. Однако это было серьезной ошибкой, основанной в большей степени на недоверии к Дизраэли из-за его происхождения, чем на оценке его взглядов и политического чутья. На самом деле трудно было найти более усердного защитника монархии, чем Дизраэли. Его преданность короне имела два мощных источника: политические взгляды, которые предписывали ему прославлять монархию как защитницу народа, и поэтическое воображение, которое позволяло ему видеть в прозаичной Виктории королеву из рыцарского романа. Эта могучая комбинация была уже явлена им в «Сибилле», где Дизраэли изобразил юную королеву, в первый раз принимающую своих придворных: «Нежным волнующим голосом, со сдержанностью, которая указывала скорее на всепоглощающее чувство августейшего долга, чем на бесстрастность, КОРОЛЕВА объявляет о восхождении на трон своих предков и выражает смиренную надежду, что Божественное Провидение укажет ей путь к выполнению ее высокого предназначения. <…> Выпадет ли ей гордый жребий облегчить страдания миллионов и этой нежной рукой, которая могла бы вдохновлять трубадуров и вознаграждать рыцарей, окончательно разорвать цепи саксонского рабства?»

К моменту коронации Виктории со времен трубадуров и облаченных в доспехи рыцарей прошло пять веков. Но гипербола Дизраэли, пусть и анахроничная, была искренней. Политики вроде Рассела и Дерби, которые всю жизнь провели в одном социальном круге с членами королевского дома и чьи родословные были всего лишь несколько скромнее, чем у монархов, воспринимали королеву как обычную женщину, по необходимости игравшую политическую роль. Для Дизраэли, которого отделяла от Виктории большая социальная дистанция, она сохраняла поэтичность символа – как и для большинства ее подданных. И когда вопреки всем препятствиям Дизраэли смог сократить эту дистанцию, он все же не утратил чувства благоговейного страха, который английский монарх должен вызывать у еврея, принадлежащего к среднему классу.

Вот почему Дизраэли относился к королеве с глубоким почтением и романтической чрезмерностью чувств, которые другие ее премьер-министры сочли бы неподобающими. Благодаря еще одному дару Дизраэли – владению языком – его официальные письма уснащены остроумными и поэтичными пассажами. Каждый раз, когда он занимал пост лидера Палаты общин, в его обязанности входило писать доклады о парламентских заседаниях для королевы. Виктория не могла не заметить разницы между обычным сухим бюрократическим отчетом и яркими текстами Дизраэли. Одна из фрейлин королевы отметила, что «Дизраэли пишет ежедневные послания королеве в блестящем стиле своих романов, преподнося ей все политические новости в таком духе, чтобы те служили его собственным целям, а все светские сплетни так, чтобы ее позабавить. Королева говорит, что подобных писем ей еще никто не писал (и это, по-видимому, соответствует действительности) и что никогда прежде она не была осведомлена буквально обо всем!»

Однако полностью завоевать доверие королевы Дизраэли смог после смерти принца Альберта в 1861 году. Потеря мужа стала травмой, изменившей жизнь Виктории. Она полагалась на него как в политике, так и во всех иных сферах, и в его отсутствие перестала исполнять свои публичные обязанности. Со временем она настолько замкнулась в себе, что сама монархия оказалась под угрозой. Однако в этот период, когда королева была особенно ранима, Дизраэли точно знал, что она хочет услышать, а поскольку и сам искренно восхищался Альбертом, то не стеснялся вспоминать принца в самом хвалебном тоне. Он публично благодарил Альберта за то, что тот отдал Англии «свой разум, свое время, свой труд, отдал ей всю жизнь». В личной переписке Дизраэли шел еще дальше, и его письмо королеве 1863 года дает прекрасное представление о стиле, который он использовал в своих посланиях королеве:

Если, отважившись коснуться священной темы, мистер Дизраэли мог иногда использовать выражения, которые Ваше величество милостиво соизволили счесть в какой-то степени этой теме соразмерными, то совершить сие ему удалось исключительно потому, что говорит он об этом человеке от всего сердца и после долгих и частых размышлений над тем, что никогда не утратит для него интереса. <…> Принц стал единственным человеком из всех, кого мистер Дизраэли когда-либо знал, который воплотил в себе Идеал. Никто из тех, с кем он знаком, не смог к нему приблизиться.

Именно такого рода письма Дизраэли, по-видимому, имел в виду, когда сказал Мэтью Арнолду: «Лесть по вкусу всем, и, обращаясь к члену королевской семьи, льстите, не боясь перехватить через край». Однако в отношении к королеве Дизраэли не был так циничен, как можно предположить, судя по этому высказыванию. От лести в адрес Виктории он получал истинное удовольствие, а еще большее, когда картинно преклонял перед королевой колено. Если его лесть и казалась не вполне чистосердечной, то она была фальшивой не более, чем идеализированный портрет, и как нельзя лучше говорила о том, как, по мнению Дизраэли, следует обращаться к королеве ее преданному слуге. Со временем он даже стал сравнивать Викторию с «королевой фей», используя образ из поэмы Спенсера[92]92
  Эдмунд Спенсер (ок. 1552–1599) – английский поэт елизаветинской эпохи, старший современник Шекспира.


[Закрыть]. В 1875 году он поблагодарил ее за подаренный букет, написав: «Не иначе как это был дар феи, присланный другим монархом – королевой Титанией[93]93
  Королева Титания – персонаж английского фольклора, королева фей. Одно из действующих лиц пьесы Шекспира «Сон в летнюю ночь».


[Закрыть], которая со своими придворными на затерянном в море острове собирает волшебные цветы и посылает их людям. У тех же, кто их получает, как говорят, голова идет кругом».

Результат не замедлил сказаться. В шестидесятые годы тот, кого Виктория некогда презирала, стал ее любимым политиком. Она послала Дизраэли книгу речей принца Альберта, сопроводив ее письмом, в котором выражала «глубокую благодарность за то, что он отдал дань памяти ее возлюбленного великого супруга». Королева оказала Дизраэли честь – а это говорит о многом, – пригласив его и Мэри-Энн на торжество для узкого круга по случаю свадьбы принца Уэльского, что вызвало зависть высшего света.

Их связь окончательно укрепилась в 1868 году, когда Дизраэли стал премьер-министром. До конца срока, а затем, когда он был переизбран, Дизраэли писал королеве и встречался с ней регулярно. Но это общение так и не стало для него привычной рутиной, и он каждый раз обращался к ней с неподдельным волнением и почтительностью. Эта рыцарственная преданность все более приобретала черты влюбленности. Согласно традиции, когда новый премьер-министр являлся во дворец, чтобы получить назначение из рук монарха, этот ритуал назывался «целованием рук». Но в 1876 году, после важной победы в области законотворчества, Дизраэли в буквальном смысле целовал руки королеве. Со словами «я полагаю, мадам, что могу притязать на благодарность», он трижды поцеловал руку Виктории, и, как он вспоминал, «она ответила мне пожатием». Эта странная, но трогательная деталь приводит на память записку, отправленную им Мэри-Энн во время жениховства, в которой Дизраэли просил ее снять перчатку, чтобы он мог сжимать ее руку. А когда Виктория писала о первом визите Дизраэли во дворец после его переизбрания в 1874 году, она с восхищением отметила его слова: «Он несколько раз повторил – что бы я ни пожелала, непременно будет исполнено».

Разумеется, речи о реальном романе между королевой и ее премьер-министром не могло и быть. Скорее, Дизраэли использовал с Викторией те же приемы, которые всегда пускал в ход, чтобы добиться расположения пожилых дам. Как и в случае с Сарой Остен, Мэри-Энн и миссис Бриджес-Уильямс, он заверял королеву в своей преданности и просил о ее благосклонности. И королева, которая была абсолютно несклонна к романтическим отношениям в обычном смысле слова, все же отвечала на окольные подходы Дизраэли. Она даровала ему исключительные привилегии и даже позволила сидеть в своем присутствии, чем не мог похвастать ни один премьер-министр.

Такое сближение, естественно, пришлось по вкусу далеко не всем. Не вызывало одобрения, что королева – а ей следовало оставаться выше политических партий – оказывала столь очевидное предпочтение Дизраэли перед Гладстоном, поскольку считала последнего самодовольным и лишенным чувства юмора. Еще резче была реакция на то, что Дизраэли снова вторгся на территорию, куда еврею входить не полагалось. Один родовитый виг жаловался, что «этот еврей, самый ловкий зверь полевой[94]94
  Выражение «зверь полевой» неоднократно встречается в Библии, в частности, по отношению к змею в Быт., 3:1 и 14.


[Закрыть], подобно искусителю Евы втирается в доверие нашей госпожи!» Со временем отношения между Дизраэли и королевой стали политической проблемой. В 1876 году Дизраэли внес на рассмотрение парламента Билль о королевских титулах, где предлагал добавить к титулу Виктории «императрица Индии». Это изменение титулования, имевшее целью поднять престиж английской короны в Индии и, что особенно важно, наделить английского монарха тем же имперским статусом, что и у русского царя, обсуждалось в течение многих лет. Однако противники этого новшества считали предложенный законопроект лишь плодом тщеславия королевы, поощряемого льстивым Дизраэли; в результате он был принят только после упорной борьбы.

Билль о королевских титулах показал, что предложение, которое могли счесть вполне безобидным, исходи оно от любого другого политика, вызывало подозрение, если его автором выступал Дизраэли. В романах он часто распространялся о своей любви к Востоку, о «великой азиатской тайне» и о том, что горд принадлежностью к восточному народу. Все это позволило его противникам увидеть в новом титуле королевы свидетельство замысла Дизраэли превратить Британскую империю в восточную деспотию. Читатели «Танкреда», в частности, могли вспомнить сцену, в которой Фахредин с жаром советует: «Пусть королева Англии соберет большой флот, погрузит на корабли все свои сокровища, золотые и серебряные слитки, драгоценную посуду и оружие и в сопровождении всего двора, вельмож и министров переедет из Лондона в Дели, новую столицу империи». Эта речь писалась как чисто комедийная, как пример бессмысленных планов не знавшего удержу Фахредина. Но теперь, когда Дизраэли имел реальное влияние на королеву, эти слова приобрели зловещий смысл.

^{Дизраэли в костюме Аладдина на карикатуре в журнале «Панч» по поводу Билля о королевских титулах.}

Из-за превратности исторического процесса (а отнюдь не во исполнение старого тайного замысла) во второй срок пребывания Дизраэли на посту премьер-министра Восток действительно завладел его вниманием. При этом увлеченность Дизраэли Востоком в его романах всего лишь помогла ему действовать смело, когда того потребовали обстоятельства. Это случилось в 1875 году, когда обанкротившийся хедив Египта заявил о своей готовности продать принадлежавшие ему акции Компании Суэцкого канала. Незначительное большинство акций уже приобрела одна французская фирма, и теперь другой французский участник торгов пожелал приобрести пакет хедива. Канал был открыт всего шесть лет назад, но связь между Британией и Индией во многом осуществлялась через него, и Дизраэли был уверен в жизненной необходимости соблюсти интерес Англии в этой компании.

Однако члены кабинета Дизраэли не хотели рассматривать этот вопрос, да и к тому же парламент, который должен был бы голосовать за выделение средств на покупку акций, ушел на каникулы. Французский претендент имел опцион, срок окончания которого приближался, и, если бы британское правительство не смогло выложить деньги немедленно, хедиву пришлось бы продать акции французу. И вот ощущение драматизма ситуации и любовь к геополитическим интригам подвигли Дизраэли на смелый шаг. В середине ноября он связался с Ротшильдами и попросил срочно предоставить ссуду в четыре миллиона фунтов для покупки акций. Монтегю Корри, доверенный секретарь премьер-министра, оставил впечатляющий, если и не вполне точный отчет о своей встрече с Лайонелом де Ротшильдом. На вопрос Ротшильда: «Кто выступает поручителем?» – Корри ответил: «Британское правительство». Тем не менее все закончилось благополучно, ссуда была предоставлена, и Британия приобрела акции канала. Дизраэли написал об этом королеве в типичном для него бьющем на эффект стиле: «Все улажено, мадам, теперь это ваше. Французское правительство побеждено».

Интрига с Суэцким каналом стала, возможно, самым знаменитым эпизодом во всей карьере Дизраэли. Однако чем внимательнее рассматриваешь факты, тем прозаичнее представляется все это дело. Вопреки тому, что Дизраэли сообщил королеве, «это», то есть канал, он не приобрел. А приобрел он миноритарную долю в компании, которая собирала плату за прохождение канала, контрольный же пакет акций остался у Франции. При этом компания не имела возможности закрыть канал или воспрепятствовать кораблям любой страны им пользоваться. Если бы Франция, Египет или кто-нибудь еще попытался закрыть Суэцкий канал, Британии, чтобы обеспечить к нему доступ, пришлось бы начать военные действия независимо от того, владела ли она акциями или нет. Точно так же Дизраэли вовсе не переиграл Францию. На самом деле французское правительство, уважая желания Британии, еще раньше приняло решение отказаться от приобретения этих акций.

Короче говоря, успех Дизраэли был в основном символическим. Но благодаря его богатому воображению этот символ стал столь ярким. Любое британское правительство сочло бы Суэцкий канал важным для страны, но поскольку Дизраэли издавна демонстрировал свою «восточную» ориентацию, его заинтересованность в канале выглядела частью грандиозного замысла по усилению британского могущества на Востоке. Его решительные действия по приобретению этих акций оказались эффектной проделкой прирожденного романиста.

Помимо прочего, обращение Дизраэли к Ротшильдам было вполне в духе его фантазий о еврейском могуществе, которым он предавался в своих романах. Ссуда Ротшильдов на самом деле оказалась откровенно прибыльным делом: как только парламент собрался на очередную сессию, долг был выплачен с приличными процентами (чересчур приличными, по мнению некоторых). Но поскольку Дизраэли в свое время придумал Сидонию, вся эта сделка в духе Сидонии предстала как впечатляющий пример тайных связей евреев, вершащих свои дела из-за кулис. Действия Дизраэли на посту премьер-министра практически не имели отношения к его фантазиям и сочинениям, чего нельзя сказать о восприятии этих действий обществом. Ценой создания его собственного мифа стала необходимость жить внутри него.