Текст книги "Зимняя сказка"

Автор книги: Ада Суинберн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

2

Целых три часа Жюли не отрывалась от монитора, целых три часа не думала ни о чем, кроме работы. И ей стало легче. Она не слышала, не видела ничего и, казалось, позабыла саму себя. Свои обиды, свою боль.

Но вот в коридоре раздались уверенные шаги, не узнать которые было просто невозможно: Шарль. Жюли внутренне напряглась и приготовилась дать отпор. Шарль подошел и даже не посмотрел в ее сторону, словно не заметил вовсе. Как ни в чем не бывало он уселся за компьютер, разложил какие-то дискеты и начал работать.

– Заходил Луи, – начала первой Жюли. Надо сказать, невнимание Шарля ее немного огорчило. – Я соврала, что тебя отправили в другой отдел, но, мне кажется, он не поверил. Так что жди проблем.

– Спасибо, – кивнул тот. – Учту.

И все. Ни единого слова больше. Неужели наконец-то понял? Отстанет? Без объяснений? Да быть этого не может. Жюли решила не цеплять соседа и как можно незаметнее уйти с работы. А то вдруг у него к вечеру повысится активность. Оставалось отсидеть каких-нибудь полтора часа. И свободна. Быть может, свободна навсегда. На минуту Жюли вообразила, будто Шарль наконец отвязался. Ни насмешек, ни глупых шуток. Только полтора часа. А завтра и вовсе не нужно идти на работу. Погулять с собакой, заглянуть в любимое кафе. Но едва ее воображение успело нарисовать эту на редкость заманчивую картину, как Шарль неожиданно оживился.

– Мадемуазель Ренье, – обратился он к Жюли, стараясь казаться непринужденным, но карандаш, который нервно вращался в ловких пальцах, выдал его волнение. – Вы давно были на Монмартре?

– Извините, – сухо отозвалась Жюли. – Извините, но я работаю. Мне срочно нужно отправить заказ. Хотелось бы сделать это до конца рабочего дня. Вы, наверное, слышали – готовится большое сокращение. Я не хочу оказаться в черном списке. Извините еще раз, но болтать мне абсолютно некогда. – Жюли буквально вцепилась глазами в монитор, хотя там не было ничего, что могло заставить человека сосредоточиться – простая оболочка «Word» и еще не начатый лист оформления заказа. К счастью, Шарль этого не видел.

– Да оторвитесь хоть на минуту. – Он улыбнулся.

Жюли не могла этого увидеть, так как изображала чрезвычайную занятость, но голос, звеневший в сумрачном гуле отдела самой беззаботной веселостью, игривая интонация подсказали ей состояние собеседника. Увы, но продержаться полтора часа теперь невозможно. Прощай, отдых…

– Хватит работать, подумайте о себе, – продолжал Шарль. – Ведь на улице весна. Солнце, птицы начинают прилетать. Неужели для вас важнее оформить заказы? Хотите знать, где я был?

Жюли едва сдерживалась. Или этот парень действительно ненормальный, или просто слишком хорошо умеет строить из себя идиота. Тот, казалось, вовсе не замечал ее недовольства.

– Бросьте эти бумажки. Что в них толку…

– Послушайте, – не выдержала Жюли. – Если вам нужны уши, поднимитесь к начальнику, он с удовольствием выслушает ваш отчет о том, где вы были, вместо того чтобы сидеть здесь. Я бы на вашем месте не о весне думала.

Шарль рассмеялся… Да-да, рассмеялся самым заразительным звонким смехом, на какой был способен. Громко, никого не стесняясь. Как неестественно звучал смех в благоустроенном помещении отдела, где на окнах висели строгие, неизменно белые жалюзи. Где белый потолок, чистый-пречистый, создавал, однако, ощущение тяжести, в противовес голубому небу, безоблачная ширь которого звала сердце куда-то ввысь. Где мраморный пол в зелено-серых квадратах всегда был холоден, тогда как на улице земля нежилась в теплых лучах весеннего солнца. Кругом комфорт, удобства. Кругом все вышколено, выглажено и потому ужасно безжизненно. Большой зал, разделенный на ячейки-кабинки. Люди в них. Люди, работающие вместе и в то же время каждый на себя и за себя. Люди, которые каждое утро здороваются, каждый вечер прощаются, но зачастую, переступив порог учреждения, не могут вспомнить имен тех, кому улыбались. И самое страшное – не только имен, но и лиц. Сморщенных и живых, каменных и веселых. Никаких. Словно их кто-то стирает, заслоняет белым листом. Жюли давно заметила за собой это. И она знала, что с другими творится то же. Луи, Теофиль, Натали, Амели… Пожалуй, хватит. Но проходя мимо чужих кабинок утром и вечером, она говорит: «привет», «до завтра», «доброе утро»…

«Мен-Монпарнас» поглощал людей, словно огромное чудовище, делал их безликими и чужими друг другу. Особенно это стало заметно сейчас, когда пошел слух о сокращении. Все как-то сразу замкнулись. Лица стали напряженнее. Улыбки льстивее, вежливость – более натянутой и сухой. А главное – глаза. В них вспыхнула вражда.

Вот почему живой заразительный смех был неуместен в этом склепе замученных и обреченных. Он зазвенел под самым потолком стеклянным колокольчиком, хрустальными бубенцами и рассыпался осколками радости и света. Отдел замер, прислушался. Жюли затаила дыхание: вот сейчас, через мгновение поползут приглушенно-шепотливые сплетни. Не пройдет и минуты, как все сделают соответствующие выводы… Но Шарлю, похоже, было на это наплевать. Он смеялся. Его не заботили другие. Не волновали слухи и сплетни. Или он просто не понимает, что подобные вещи не могут не привлечь внимания? Так или иначе, но он, наконец насмеявшись вдоволь, сказал громко и отчетливо:

– Как хорошо, что вы не на моем месте. Но мы могли бы поменяться кабинками.

– Мы могли бы заняться делом! – отрезала Жюли. Ей очень хотелось высказать этому парню все, что она о нем думает. Гнев уже закипал где-то внутри, готовый вот-вот вырваться наружу.

К счастью, раздался телефонный звонок. Шарль поднял трубку.

– Да, конечно… Сейчас, – после минутной паузы сказал он. – Уже иду.

Жюли вздохнула с облегчением. Ура! Молитвы услышаны.

– Начальство не замедлило о себе напомнить, – улыбнулся Шарль, выходя из своей кабинки. – Сбылось ваше предсказание, мадемуазель Ренье. Но не слишком уходите в работу. Мы еще не договорили, а я надеюсь вернуться. Если Луи не купил в обеденный перерыв пистолет…

– А я надеюсь, – огрызнулась Жюли, не дождавшись окончания тирады, – что вас уволят и я смогу работать спокойно.

Шарль пожал плечами:

– Если бы вы знали, как я на это надеюсь!

И он заспешил по коридору, провожаемый свистом и улюлюканьем коллег:

– Удачи.

– Если начнет драться, бей по голове. Там мозгов нет, не повредишь.

– Передай Луи привет.

– Скажи, что мы против твоего увольнения. Шуты снимают эмоциональное напряжение.

Последняя реплика, откровенно наглая, заставила бы рассердиться даже самого смирного человека, но не Шарля. Тот, как отметила про себя Жюли, просто не расслышал ее. Или не захотел расслышать. Или, что вероятнее всего, не понял смысла обидных слов. Где ему, простодушному дурачку, догадаться. Сейчас Луи хороших двадцать минут будет читать лекцию о дисциплине, заставит написать очередную объяснительную. А потом Шарль вернется. И ему снова придется пройти «сквозь строй».

Жюли попробовала опять погрузиться в работу, но ничего не получилось. Она вдруг почувствовала себя виноватой перед этим человеком. И без того его гонят отовсюду, смеются над ним. А она, уподобляясь другим, желает ему увольнения. Отлично. А если его и вправду сейчас уволят? Что тогда?

Жюли запретила себе думать об этом. Во всяком случае, честно попыталась. Но смех Шарля, живой и игривый, стоял у нее в ушах, серьезные мысли не шли на ум. Причем в сознании Жюли эти звуки никак не вязались со щуплым, неказистым Шарлем. Смех и Шарль словно существовали отдельно друг от друга, сами по себе. А происходило это все от того же противоречивого впечатления, которое производил Шарль. Так мог рассмеяться мальчик лет десяти, глядя на плавающий среди брызг фонтана бумажный кораблик. Так мог рассмеяться человек, только что вышедший из тюрьмы и ощутивший свободу.

Неужели Шарль не ощущает всей тяжести атмосферы? Или ему нравится работать? Почему же тогда он прогулял весь рабочий день? Жюли терялась в догадках. А смех навязчиво и неукротимо звенел. Что же такое этот смех? Вызов глупой и жестокой реальности? Когда человек понимает все, отдает себе отчет во всех мелочах, но находит силы смеяться и над миром, и над собственным положением. Протест? Бунт? Нет. Шарль не способен на это. Мысли его не идут дальше весеннего солнца и останавливаются где-то на полпути от внешних впечатлений до здравого рассудка. Он не способен на принятие серьезных решений. Не понимает жизни, не видит ее, как не видит и проблем, которые подбираются со всех сторон. Права была Амели, этот человек не в состоянии о себе позаботиться. Большой ребенок.

– Жюли… – Натали юркнула в кабинку так ловко, словно боялась, что за ней следят. Ее глаза сверкали неприятным матовым блеском. – Это все было подстроено. Очередное пари. Мужчины делали ставки на тебя: станешь ты защищать Шарля или нет.

Жюли не нашлась с ответом. В который раз…

– Поговори с ним. Надо положить этому конец. Или, хочешь, я поговорю?

– Ты знаешь, – пожала плечами Жюли, – мне все равно. Они не со зла, а просто от скуки. Сотни людей каждый день занимаются тем же, только в иной форме. Сегодня Шарль, завтра еще кто-то. Все одно. Пусть. По крайней мере это отвлекает от мыслей о грядущем сокращении.

Странно, но Жюли и вчера говорила то же самое. Однако всего день назад эти слова были скорее ширмой, за которой спрятались от чужих глаз боль и обида. А сегодня – нет. Сегодня Жюли действительно наплевать. Почему? Вряд ли она ответила бы сейчас на этот вопрос. Сперва сердце по давней привычке болезненно дернулось, заметалось, а потом вдруг успокоилось. Где раньше жили чувства, теперь была пустыня. Новая стадия отчаяния всегда сопровождается расширением области пустот. Ничего. Только осознание, только понимание, как в компьютере. Принял новую информацию, но ни эмоций, ни чувств.

– Мне все равно. – Голос Жюли прозвучал настолько равнодушно, что Натали даже отошла на шаг назад.

– Ну… Ну ладно… – попятилась она. – Поговорим позже. Я пойду. А тебе…

Жюли не видела своего лица, но могла предположить, какое замечательное, сногсшибательное выражение на нем застыло. Невидящий, погруженный внутрь взгляд, излучающий удрученность. В каждой черточке – безнадежность…

– А тебе не нужно сходить к психологу?

– Нет.

– Я провожу тебя домой.

– Не надо. Я хочу побыть одна после работы.

– Я…

Жюли не дала подруге договорить.

– Мне нужно оформить заказ. Вечером позвоню.

Натали, поняв, что разговор окончен, вышла.

А Жюли действительно было все равно. Она достала из сумочки зеркальце и посмотрела на себя. Правильные черты лица, зеленые-зеленые, почти как летняя трава, глаза… Однако уставшие и словно закрытые, подернутые пеленой. Без единой живой искры. Волосы с легким рыжеватым оттенком, стриженные каре. Отливающие на солнце золотом, а в сумерках словно поглощающие лучи. Жюли была красива. И знала это. И умела ею пользоваться, но и красота показалась ей теперь бессмысленной и даже смешной. И как это раньше она могла успокаивать себя внешностью. Мир устроен глупо. Нет никакого смысла жизни. Нет ничего, лишь человек с его заботами и трудностями, которые сам себе и создает. А как без них? Иначе и вовсе не к чему бы было стремиться. Если в жизни нет смысла, нужно создать его искусственно.

Жюли убрала зеркало. Что толку глядеть в него? На душе было мерзко и отвратительно, как никогда. А ведь не произошло ничего особенного. Все кругом двигалось, суетилось, переполненное жизнью и энергией, и лишь одно сердце, казалось, остановилось в груди. Ни желания, ни страсти не посещали ее.

Наверное, это весенняя депрессия. Она пройдет, убеждала себя Жюли, а по ее щекам робко и неуверенно текли одна за другой слезинки. Просто депрессия. Переждать. Пережить, и все опять вернется в привычное русло.

В коридоре послышались знакомые шаги, а вместе с ними… Да-да, вместе с ними помещение отдела огласила заливистая трель свиста. Жюли не удержалась и, быстро смахнув слезинки, выглянула из кабинки. Разумеется, это сделала не одна она. Около десяти голов уже наслаждались картиной: Шарль размашистой, беззаботной походкой шел по помещению, насвистывая мелодию какой-то детской песенки. Ему было абсолютно наплевать на непрошеных зрителей. Его не смущали то и дело раздававшиеся за спиной реплики.

– Совсем с горя помешался.

– Он и был помешанным, но его сумасшествие находилось в стадии ремиссии. А теперь обострилось. Надо ему сказать, что здесь нельзя свистеть, сам не догадается.

– Шарль! Шарль!

Несколько активных блюстителей порядка попытались вразумить нарушителя спокойствия, но тот не внял их возгласам и закончил концерт только у своей кабинки.

– Вам никогда не говорили, – заметила раздраженно Жюли, – что неприлично свистеть в общественных местах?

Шарль как ни в чем не бывало улыбнулся.

– Эти правила выдумывают зануды. Открою секрет: тот, кто запретил когда-то свистеть, сам не умел этого делать. Ему было завидно. Вот и все объяснение.

– Однако именно на правилах общественного порядка держится вся организация, и не только наша. Вы помешали людям работать, – возразила Жюли, снова уткнувшись в бумаги.

– Вы просто одержимы работой, – парировал Шарль. – Что касается организации, я бы многое отдал, только бы посмотреть, как в один прекрасный день она рухнет. Поэтому, если мой свист поможет в столь благородном деле, буду лишь рад. С другой стороны, вы упрекнули меня в том, что я помешал другим. Посмотрите на своих коллег. Им же только дай повод отвлечься. Я снял напряжение. Они посмеются, обсудят это происшествие, порадуются, что не оказались на моем месте. Пусть. Может, благодаря одной такой выходке кто-то из них, придя домой, не накричит от усталости на своих детей, не пнет любимую собаку, не разобьет посуду, а будет вести себя вполне нормально. И этим не возмутит общественного спокойствия, о котором вы так печетесь. Поймите, кому-то нужно чудить, чтобы другие чувствовали себя нормальными.

Жюли не нашлась с ответом и сделала вид, будто давно уже не слушает, занимаясь заказом. Но слова Шарля не шли у нее из головы. Наступила пауза, тягучая, неестественная. Шарль, казалось, погрузился в работу, по крайней мере делал вид, что занят. А Жюли… Последние слова Шарля заинтересовали ее. Этот человек, как выяснилось, не так уж прост.

До конца рабочего дня оставались минуты. Жюли начала собирать сумочку. Шарль, заметив это, выглянул из-за перегородки своей кабинки:

– А как насчет проводить до дому? – Его рот растянулся в приветливой дружелюбной улыбке.

– Я не нуждаюсь в услугах сопровождения. – Жюли постаралась вложить в эти слова все негативные интонации, какие только могла изобразить голосом.

– Почему вы все время сердитесь? Я вас раздражаю?

Добродушный, ничуть не обиженный Шарль, в чьих вопросах, напротив, не слышалось ни упрека, ни вызова, ни ехидства, заставил Жюли почувствовать себя виноватой.

– Просто я устала, извините.

– Конечно, вы удивитесь, но я тоже немного утомился за день. – Он поднялся и бесцеремонно вошел в кабинку Жюли. – Я подам вам пальто. Он действительно снял с вешалки бордовое пальто и помог ей надеть его. – А теперь? Вы не изменили своего решения? Обещаю, что не буду навязчивым. На сегодняшний вечер я в вашем распоряжении.

Это судьба, подумала Жюли.

– Хорошо, согласна. Но предупреждаю: я не люблю болтливых провожатых.

– Молчу. – Шарль провел пальцами по губам, словно застегнул их на молнию. И тоже стал одеваться.

Его плащ скорее напоминал чехол от дирижабля, чем что-то пригодное для защиты человеческого тела от осадков и холода. Правда, он имел довольно широкий пояс, которым Шарль перетягивал свою талию. Довольно толстая ткань топорщилась, не желая укладываться в складки, но Шарля это, похоже, мало волновало. Жюли не могла не улыбнуться, глядя на процесс упаковывания, который позабавил бы любого. Когда он закончил сборы, он напоминал колокольчик. По крайней мере, нижняя его половина. Жюли прикрыла рот ладонью, чтобы не обидеть его.

– Вам весело? – подмигнул Шарль. – Это хорошее начало. Лучше, чем лить слезы тайком от всех.

Глаза Жюли непроизвольно расширились от удивления. Он, естественно, заметил это.

– А вы думали, я слепой? Не нужно прятать от людей свои трудности. Мы все должны помогать друг другу. А иначе зачем жить.

Как странно было слышать столь альтруистические речи из уст человека, который служил посмешищем всего отдела, а то и нескольких. Вот уж кто имел полное право ненавидеть весь мир. Но вместо этого он и не думал держать в своем сердце ненависть, даже простую неприязнь к окружающим.

– А вот это вас не касается совершенно, – резко ответила Жюли.

– Согласен, – кивнул Шарль, собирая разбросанные по столу листы в кейс. – Это не касалось бы меня в том случае, если бы я не знал, как вам помочь.

– А вы знаете?

– По меньшей мере могу попытаться. Ведь мне нетрудно. И вам, думаю, тоже.

– Прежде чем помогать другим, помогли бы себе самому, – улыбнулась Жюли.

– Но у меня нет никаких проблем. Я всем доволен, – пожал плечами Шарль. – Не поверите, но для счастья мне нужно только осознание личной свободы и хорошая погода на улице. Первое зависит от меня, и я делаю все возможное, второе, к сожалению, не подвластно моим желаниям. Но хмурых дней в году всегда больше, чем ясных. Это утешение не из последних.

Жюли задумалась. Нужно ли открыть глаза воплощению мировой наивности? Или пусть останется со своими иллюзиями. Пожалуй, стоит немного приподнять завесу розового шелка.

– А вас не удивляет, что люди не хотят разговаривать с вами, сторонятся на улицах?

Шарль, неловко повернувшись, задел подставку для карандашей, и те посыпались на пол.

– Какое мне дело до них?

– Извините, но вы противоречите сами себе. Только что говорили о взаимопомощи и поддержке.

– Любая помощь должна быть востребована, – парировал Шарль. Он ползал на коленях по полу, собирая злосчастные карандаши.

Жюли усмехнулась.

– Но я, кажется, не просила помощи.

Шарль повернулся к ней и улыбнулся, хитро прищурив глаза.

– А вы из тех, кто никогда не просит. Не в ваших правилах посвящать посторонних в свои трудности. Вы уверены, что сами должны с ними справляться. Железная леди. Вы будете, как Кеннеди, доходить до зала заседания на костылях, а потом отбрасывать их и, превозмогая боль, всем улыбаться, едва дверь за вами захлопнется. Но, поверьте, всегда должен быть человек, который знал бы вас такой, какая вы есть на самом деле, без маски. Только в этом случае можно чувствовать себя счастливой. – Он поднялся и принялся отряхать брюки.

– И вы предлагаете себя в качестве такого человека? – заключила Жюли.

– Именно так. – Он выпрямился, едва не задев прикрепленную к стене лампу затылком, и взял кейс.

– А вы давно смотрели на себя в зеркало? – Жюли смутилась от собственной прямоты.

– Кажется, недели две назад. – Шарль почесал затылок. – Или три. Не помню.

– Не мешало бы чаще.

– Не понимаю.

– Ладно. – Жюли махнула рукой и, развернувшись, пошла по коридору к выходу. – Забудьте.

– Нет, постойте, – уперся он. – Вам что-то не нравится?

– Идемте Шарль, я не хотела вас обидеть.

– Нет, я решительно не понимаю, как связано зеркало с моим желанием помочь.

– И не нужно. – Жюли уже отошла шагов на десять. – Хотя, если вам интересно, я не люблю бородатых мужчин.

– Ах вот что, одну минутку… – Шарль, уже вышедший из своей кабинки, вдруг снова скрылся.

Жюли остановилась в недоумении.

– Я не могу торчать здесь до утра. Мне нужно выгуливать собаку.

– Спускайтесь, я догоню вас внизу, – услышала она в ответ.

Уже почти все разошлись. В зале становилось все темнее и темнее, то там, то здесь гас свет. Люди торопились по домам. Завтра выходной. Жюли не захотелось спускаться на лифте. Там, наверное, сейчас много народу. К тому же, может быть, удастся все-таки удрать от Шарля. Хотя вряд ли. Интересно, что он задумал?

На лестнице никого не оказалось. Жюли медленно спускалась, словно стараясь этим отдалить грядущее неприятное объяснение. При более тесном знакомстве Шарль оказался не таким уж придурком. Образ его, проясняясь и становясь конкретнее, менялся на глазах. У этого человека, как выяснилось, сложилась своя жизненная философия, которой нельзя было отказать в определенной доле оригинальности.

Жюли почему-то вспомнились Амели и Натали. Одна сейчас уже мчится на детскую площадку за сыном, другая в Версаль, к мужу. Обе не будут одиноки в этот вечер. И Жюли тоже. Бот обрадуется, будет прыгать, лаять, а потом прикорнет на коврике у ног хозяйки и почувствует себя счастливым. Как мало нужно собаке для счастья!

Жюли остановилась, села на ступеньки и, облокотившись о перила, закрыла глаза. Картины беззаботного детства одна за другой замелькали в воображении. Вот день рождения. Далекий-далекий, но Жюли помнит его, как сейчас. Катрин со смешными бантами. Теперь она уехала в Швейцарию и работает в Женеве. Малыш Поль, ее младший брат, весь запачкался мороженым и хохочет, пытаясь поймать подгоняемый ветром шарик. Он женат на актрисе и живет в Руане. У них родился сын, Огюст. А вот мама и папа прожили в браке больше тридцати лет. Жюли была поздним ребенком. До нее в семье умерли два мальчика от наследственной эпилепсии. Мать родила ее после сорока. Отцу было пятьдесят два. Родители умерли, как в сказке, в один день. Однажды, когда Жюли только начала работать, ей позвонили из больницы и сообщили: мадам Ренье скончалась от сердечного приступа. Упала в магазине. Врачи не смогли ее спасти. Жюли не думала о себе. Боль словно отошла на второй план, заслоненная заботой об отце. Как сообщить ему? Бедный старик, он души не чаял в своей ненаглядной супруге. Как разбить ему сердце? Но судьба избавила Жюли от этой необходимости. Когда она вернулась домой, отец уже был мертв. В его руках застыл свежий номер газеты, который он собрался полистать. Он не узнал о кончине жены. Из больницы не позвонили ему – они разыскали только дочь. На похоронах Жюли не плакала. Эти люди – самое дорогое, что у нее было, – ушли. Нет, не умерли, а просто ушли в заоблачные дали, куда нет дороги живым.

Жюли почувствовала, как по щекам ее, в который раз за этот день, побежали слезы. Замечательно. Отлично. Всю жизнь она стремилась к чему-то. Учиться, потом поступить в приличное учебное заведение. Все удавалось, все получалось. Но теперь выяснилось, что усилия, не имеющие вектора, так же бессмысленны, как вращение лопастей ветряной мельницы, если между жерновов некому насыпать зерна.

Жюли уронила голову на руки. Нет, это не депрессия. Осенняя, весенняя или еще какая… Все гораздо серьезнее. Чувства, мысли копились долгие годы, не находя выхода. Мадемуазель Ренье – молодая перспективная женщина, умная, красивая и… И никому не нужная со своей красотой и умом, кроме этого чудака Шарля. Разве для такой жизни она готовила себя? Разве об этом мечтала?

Жюли не хотелось уходить. Остаться бы здесь до самой ночи. Просто сидеть на ступеньках и ждать, пока скованный тишиной умрет где-нибудь в углу последний звук.

Вдруг где-то наверху хлопнула дверь. Видимо, еще кому-то не нравится толчея в лифтах. Жюли быстро вытерла глаза и поднялась на ноги, согнувшись, впрочем, будто завязывает шнурок ботинка.

– А, – зазвенел гулкими перекатами голос Шарля. – Так и знал, что найду вас именно здесь. Но, откровенно говоря, это не лучшее место, чтобы уединиться. Я знаю пару таких. Могу показать.

Жюли выпрямилась и, подхватив со ступеней сумочку, шагнула вперед.

– Идемте, мы договорились только о дороге домой.

– А вы всегда соблюдаете такую точность?

– Стараюсь. – Жюли обернулась, намереваясь сказать ему очередную колкость, и обомлела.

Ее собеседник изменился. И, надо сказать, в лучшую сторону. Оказывается, борода может испортить внешность.

– Вы… – Жюли замерла в изумлении, не в силах вымолвить ни слова.

– Ради вашего спокойствия я готов пожертвовать даже бородой и усами. Так лучше?

– Не… Не то слово…

Шарль не просто изменился. Он словно преобразился. И не только лицо. Или это раньше борода придавала неказистость всей его фигуре? Или теперь он выпрямился, освободившись от вечной тяжести. В любом случае прежнего Шатобриана не стало. Перед Жюли стоял довольно симпатичный мужчина средних лет, без тени застенчивости или ненормальности. Он перестал сутулиться. Даже безразмерный плащ и мешковатые брюки смотрелись на нем совершенно иначе. Только глаза остались прежними. Черные-черные, где радужку едва ли можно было отличить от зрачков. Граница между ними угадывалась лишь по наитию. Да еще осознание того, что у человека не бывает таких глаз, подсказывало разгадку таинственного взгляда. Жюли невольно залюбовалась этими глазами, словно утонула в них.

– Вы опять плакали. – Шарль нахмурился. – Так дело не пойдет. Давайте доедем до Монмартра.

– Что он вам дался, – не очень вежливо отозвалась Жюли.

Ей было неприятно. Неприятно, потому что этот человек понимал ее слишком хорошо. Точнее, видел насквозь. Хорошо, когда в твое состояние, в душу легко проникает любимый и любящий человек. Но чужой… Это всегда воспринимается как вторжение в запретную область, крах святыни, которую бережешь не только от посторонних, но зачастую и от самого себя. За сегодняшний день Шарль уже дважды пересек запретную грань, и его это, по всей видимости, нисколько не стесняло. Напротив, он даже считал себя вправе проделывать подобные вещи. Именно это и раздражало Жюли.

– Просто я встретил там днем одного старого знакомого, – продолжал он, словно не заметив недовольства собеседницы. – Ну, там, где работают художники. Он отличный портретист. Мог бы нарисовать вас, а для меня совершенно бесплатно. Поедемте.

– Нет, – отрезала Жюли. – Ехать на другой конец города… Вечером, после рабочего дня… Если вы находите в себе силы для подобных подвигов, это, конечно, большой плюс. Но меня уже ноги не держат.

– Поэтому вы сидели на ступеньках? – съехидничал Шарль.

– Представьте, – огрызнулась Жюли. Наконец-то она почувствовала себя достаточно раздраженной, чтобы дать отпор этому парню, который уже начинал переходить все границы дозволенного. А они все еще шли вниз по лестнице.

– Послушайте, – начала Жюли. – Я ведь не просто так согласилась на ваше предложение. Вы… – она запнулась, подбирая нейтральное слово, – бываете немного странным.

– Не могу не согласиться. Иногда окружающие видят в моем поведении нечто необычное, но, уверяю вас, это лишь внешнее впечатление. В моих поступках всегда можно проследить логику. Следует только задаться целью. К сожалению или к счастью, не знаю, но у большинства людей нет времени и желания заниматься подобными аналитическими изысканиями.

– Так вот, – продолжила Жюли. Она специально шла впереди, чтобы не смотреть Шарлю в глаза, чтобы вообще не видеть его. – Как бы там ни было, но над вами вечно все смеются. А теперь, когда вы стали… ухаживать за мной, эти насмешки, глупые шутки обратились на меня. Поймите, мне и так тяжело. Вас устраивает подобная жизнь. Вы можете не обращать на это внимания. А я… не могу. Я не в силах. Постарайтесь понять. Не нужно меня преследовать. Я не знаю, как объяснить.

Шарль остановил Жюли, ухватив ее за рукав пальто.

– А разве вам есть дело до всех этих толков и пересудов?

– Да, есть, – честно, без стеснения ответила Жюли. – Я не хочу быть объектом сплетен. Больше не говорите со мной. Не приглашайте гулять. Не предлагайте проводить. Если действительно желаете мне добра, оставьте меня в покое. – Она не смогла удержать слез. Соленые капли предательски побежали по щекам. – Я прошу вас как человека. – Она смотрела ему в глаза, впервые за этот день найдя в себе силы сопротивляться чему-либо или кому-либо. – Я каждый день иду сюда, словно на голгофу. Мне плохо. Да, вы правы. Я плакала. И сегодня. И вчера, и много дней подряд. Потому что эти стены не пропускают света. Потому что здесь нечем дышать. Потому что мне надоело все вокруг. Не делайте мою жизнь еще более отвратительной, чем она уже есть. Прошу вас. – Последние слова она почти выкрикнула. – И мне нужен не солнечный свет. Нет. Я не знаю, чего ищу, чего хочу. Отстаньте, ради всего святого. Найдите себе другую, которой будут по вкусу ваши сумасбродные выходки. Они же меня только раздражают, но отнюдь не восхищают.

По мере того как Жюли говорила, лицо Шарля становилось все серьезнее и серьезнее. Но вместе с тем оно озарялось какой-то непоколебимой решимостью, уверенностью в себе. А глаза словно разгорались неведомой силой. Огнем, ярким, способным испепелить.

– Не нужно смотреть на других, подражать им, зависеть от их мнения. Попытайтесь хоть на миг оторваться от всего этого – и вам станет легче жить.

Жюли смотрела на него. Лицо его преобразилось еще больше. Шарль словно загипнотизировал свою собеседницу.

– Но почему я? – спросила она, отводя глаза в сторону.

– Потому что вы не такая, как они. Им хорошо в их скорлупках. Поймите, одни рождаются, чтобы летать, а другим в голову не приходит поднять глаза к небу. И так должно быть. Если все воспарят к облакам, кто останется на земле? Если все срастутся с пылью, кто полетит навстречу ветрам? Мы все разные. А вы просто выбрали не ту дорогу.

Жюли закрыла уши ладонями. Слова Шарля словно проникали под кожу, просачивались между пальцев, тонкой влагой оседая на ногтях, будто прозрачная ткань.

– Замолчите, – прошептала она. – Я не хочу вас слушать. Вы сумасшедший. Все. Прощайте. Рассказывайте эти сказки другой. Прощайте. – Она вырвала руку и побежала вниз. Быстрее. Быстрее. Ступеньки замелькали у нее перед глазами подобно разноцветным флажкам карусели.

Шарль перегнулся через перила и закричал:

– Ваша скорлупа дала трещину, мадемуазель! Можно убежать от меня. Можно уволиться с работы, но нельзя обмануть саму себя. До понедельника. Обдумайте мои слова. Я уверен, вы лучше разберетесь в них на досуге.

Жюли бежала вниз, закрыв уши ладонями, а его голос проникал в самое сердце.