Текст книги "Хрустальный ключ"

Автор книги: Абрам Вулис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

– Планету мою, дорогой, без тебя знаю, – грубо сказал чернявый.

– Не узнал тебя, быть тебе богатым, – вскинул старик тусклые глаза, – Нешто дело есть?

– Голубь ты почтовый! – с этими словами брюнет сунул старику записочку. – Передай, дорогой, по адресу.

Кругляш, как бы прогуливаясь с шашлычными палочками в руках, вновь хотел присоединиться к странной паре. Вот бы дослушать, о чем они говорят. Но дослушать ему не удалось. Сквозь шум, вскипевший у него за спиной, прорвался неистовый выкрик:

– Так вот же он, воришка-то!

И другой выкрик:

– У-у-у, шайтан.

Кто-то дернул Норцова за плечо, кто-то дал ему подножку. От тяжелого удара в переносицу посыпались искры из глаз, и, падая, он успел заметить фигуру дервиша во главе орды разъяренных шашлычников. Дервиш был похож на турецкого султана, получившего письмо от запорожцев, но одновременно и на запорожцев, пишущих письмо турецкому султану. Норцов рухнул на грязный асфальт с поджатыми к животу коленками и очнулся, наверное, несколько мгновений спустя, когда разъяренный гул сменился мягким соболезнующим рокотом. Дервиш вместе с шашлычниками как сквозь землю провалился. Чернявый будто белка из дупла высовывался из своего ларька, а старик-гадальщик, еще больше уподобившийся мумии, оглаживал свою птицу. Норцов собрался с силами, протиснулся сквозь редеющее кольцо сочувствующих и пошел искать врача. Арифов! Наверняка, это его длинная рука дотянулась до Олега. Впрочем, авантюриста-кругляша я тоже не оправдывал.

Глава 3

1

Итак, тринадцатого августа, на четвертый день после базарной потасовки, мы с Норцовым отбыли из столицы, завещав институт, рынок и прочее старшему лейтенанту Максудову. Честно говоря, бывают самостоятельные участки работы и получше. Из Ф. на тряском рейсовом автобусе сразу же, четырнадцатого, выехали в альплагерь «Аламедин». Были мы при полном снаряжении: штормовки под клапанами рюкзаков, удостоверения альпинистов-третьеразрядников и разные жестяные коробочки в карманах штормовок; иголки и нитки в коробочках. Пожалуй, еще три предмета и мы могли бы сойти за горных асов высшего полета: стометровый моток капроновой веревки, шатровая палатка этак килограммов на пятьдесят и алюминиевая лестница для подъема на вертикальные скалы. Увы, этих трех предметов у нас не было. Зато мы имели четырехместную серебрянку с алюминиевым отливом и – на дне рюкзаков – по паре триконированных ботинок, рассчитанных, по-моему, на ухарей, которые собираются бульдозерам подножки ставить. Наткнувшись на такой ботинок, бульдозер летит вверх тормашками, а это чудо обувного производства подстерегает очередную жертву.

От конечной остановки автобуса до альплагеря было ровным счетом двадцать километров. И мы пришли в «Аламедин» заполдень, когда альпинисты предавались утехам не то мертвого, не то тихого часа – аллах ведает, какие эпитеты предпочитает местное начальство. Об этом, собственно, можно было справиться у самого начальства, ибо мастер спорта Ковальчик был на месте. Он сидел на раскладном брезентовом стульчике в своем брезентовом шатре и, демонстрируя отличный подвижный кадык, пил воду из зачехленной в брезент фляги. Мельком подумалось, что дети у Ковальчика – то есть, конечно, у жены Ковальчика – появляются на свет в брезентовых распашонках и тотчас же требуют себе брезентовых пеленок. При виде посторонних мастер спорта отложил флягу с видом человека, который ждет от каждого, кого видит, дурных вестей. Слава богу, огорчать нам его было незачем и, главное, нечем. Выложили мы начальнику лагеря все как есть: приехали, де, в качестве спортивной группы, без путевок, со своим продовольствием и снаряжением, хотим расположиться на окраине «Аламедина», поскольку выше, как мы слышали, начинаются теснины, а ниже, там, где ущелье раздается вширь, мало зелени и совершенно нет дров. Словом, если он не возражает, мы разобьем свою палатку среди тяньшаньских елей. Слушая нас, Ковальчик дружелюбно сиял: отсутствие плохих вестей – само по себе хорошая весть. Более того, пришельцы не посягали на инструкторов, не требовали пищу, их не надо было опекать, а в случае несчастья за них не надо было отвечать. Ковальчик имел все основания радоваться. И он радовался, как ребенок. Тот самый, в брезентовой распашонке.

– Вы посмотрите вокруг! Пятитысячники! Шеститысячники! – Почти семитысячники! – выкрикивал он, словно на аукционе. – Чем не Гималаи! – Ковальчик, пожалуй, считал величие и величину окрестных вершин своей персональной заслугой. С таким же подтекстом он воздал хвалу и стремительной реке, подарившей лагерю свое имя и голубым елям, и наивно-розовой землянике среди тугой атласной травы. – А на днях через наш лагерь прошла спортивная группа, – продолжал Ковальчик, – брать Алтынтау. – Будущие заслуги этой группы Ковальчик, кажется, тоже склонен был приписывать себе.

Мы округлили глаза, я – инстинктивно, а Норцов, как выяснилось позже, сознательно: ему доводилось слышать, что за штука – Алтынтау, с ее неприступными стенами, громадными ледопадами и километровыми пропастями. Но об Азадбаше и Сусингене Ковальчик не говорил и, когда мы упомянули эти названия, недоуменно пожал плечами.

Норцов подкатывал к нашей стройплощадке, или лучше сказать, стройлужайке, упитанные такие, круглые камни, я, расправив плечи, придерживал опорный шест, одетый в серебристую мантию палаточной ткани, и размышлял вслух.

– Арифова в лагере, наверняка, нет. В республиканском комитете, по сообщению Максудова, путевка на его имя не оформлялась. Что ж, это понятно. Организованный коллектив стеснил бы его. Огласка. Переклички всякие. Списки. Маршрутные листы. Какая уж тут конспирация! А ведь с открытым забралом против Налимова не попрешь. Словом, среди путевочников Арифова нету. Он среди непутевых…

– А Налимов где? – ударил меня Норцов прямо в солнечное сплетение.

– Налимов? – я не знал, где Налимов, и это было самое слабое место во всех моих тактических экспозициях.

– Неужто Налимов сидит в лагере на рукописи, стережет мешок с мумиё и дожидается, когда Арифов его настигнет?

– Ты как раз наметил свое сегодняшнее задание. Проверишь, нет ли Налимова в лагере. Фотографию я тебе выдам, но козыряй ею поосторожней.

Мы возвращались к лагерю, и нам навстречу, как парусные челны выплывали палатки. Вдруг Норцов остановился:

– Копыта цокают.

Действительно, на тропе вскоре показался всадник в малахае.

Спешившийся чабан потчевал нас жевательным табаком, а мы его – шоколадными конфетами. Норцов нахваливал лошадь чабана, чабан ледоруб Норцова. Первому виделся ангел-чудотворец в лошади, второму такой же ангел – в ледорубе.

– Которая из этих гор Азадбаш? – перешел я к делу.

– Азадбаш там, – пастух ткнул кнутовищем в сторону снежного трезубца. – Первая гора чабаны называют Азадбаш. Вместе две горы карта называет Алтынтау.

– А Сусинген – знают чабаны такое место?

– Сусинген? Нет, такого места не знаем.

Меня одолевало желание настоять на своем: Сусинген в этом районе был вполне возможен и, вдобавок, Сусинген был нам позарез нужен. А старожил, между тем, перевел разговор на погоду.

– На прошлой неделе Алтынтау буран был, пятьдесят лет такого не было, – ну, еще бы, суть старожилов в том и состоит, что такого бурана за последние пятьдесят лет они не упомнят. – Видишь, где снег лежит? – продолжал чабан. – Всегда в августе снег вот так, – рука прошлась на уровне сердца. – После бурана – вот так, – он полоснул себя ребром ладони по кадыку. – Альпинисту, ой, как плохо!

– Альпинисты вам попадались? – спросил я.

– Палатки! – лаконично ответил чабан, и его указка устремилась к основанию Азадбаша. – Люди! – он завел кнутовище выше. – Возле перевала Музбельджайляу тоже один человек в палатке живет. Похож альпиниста, только не альпинист. Отсюда не пришел! Откуда пришел? Там дорога Совук-су есть! Может с Совук-су пришел. Только очень плохой дорога.

Над хребтами плыло облако, волоча за собою тень, точно тяжелый голубой невод. И кто знает, что было в этом неводе: альпинистская победа или альпинистская беда. Мы помолчали. Первым поднялся на ноги чабан, подозвал лошадь, запрыгнул на нее и, воздев на прощанье кнутовище, удалился под четкий перещелк копыт.

В лагере ни об Арифове, ни о Налимове не знали. Словно бы невзначай Норцов назвал эти фамилии шустрому инструктору. Потом – спросил альпинистов. Наконец, взял за жабры лагерного завуча, являвшего собой здесь, между грешной землей и небесами, последний оплот бюрократизма. Ничего! Установили мы, правда, что за последние дни через альплагерь проходили порознь какие-то люди, намеревавшиеся примкнуть к восходителям. «В шерпы хочу наняться», – заявил один из них.

– И Налимов и Арифов вполне годятся в шерпы. Оба имеют альпинистский опыт, – рассуждал я, застегивая свой спальный мешок.

– Да ну? – поразился Норцов.

– Точно. Гроссмейстер Максудов телеграммой сообщил мне об этом в Ф. Но у Налимова был запас времени, так что к приходу Арифова он вполне мог втереться в основную группу. Арифов же, в лучшем случае, только-только подтянулся к базовому лагерю.

Мы еще долго ворочались в спальниках, и глазастые звезды сочувственно смотрели на нас с черного неба. Может быть, они видели в эти минуты Налимова и Арифова, крадущихся по тропе – один, то и дело озирающийся, впереди; другой, прицельно впившийся глазами ему в спину – сзади. И старались на своем подмигивающем звездном языке пересказать нам увиденное. А может быть, они просто жалели нас: круты и опасны были склоны, по которым нам предстояло завтра идти…

* * *

На слегка перекошенной книзу ровной площадке у подножия отвесной каменной гряды стояли в два ряда палатки. Не так уж их было много: штук пять в общей сложности. Никто не кинулся нас обнимать, никто не восхищался стремительным нашим броском из «Аламедина» сюда, на предплечье вершины.

– Эге-гей, – зычно крикнул Норцов. «Эге-гей», – повторило эхо где-то в поднебесье. «Эге-гей», – откликнулось ущелье у нас под ногами с угасающей прощальной отчетливостью, словно далекая река хотела напоследок до нас докричаться.

– Эге-гей, – рявкнуло у меня за спиной. – Из окраинной палатки высунулась заспанная добродушная физиономия. – Куда вы? На ночь-то глядя. – Действительно, солнце скрылось уже за далекими хребтами, парившими над горизонтом, и вокруг нас сгущалась сиреневая темень.

– Да вот в шерпы решили податься, – ответил Норцов.

– Небось проголодались, ребята? Стало быть питание по капитальной схеме! – руки парня, прежде утопленные в вертикальных разрезах бездонных карманов, бойко вскрыли консервные банки, разожгли примус. А когда пища была заправлена тушенкой и вода в чайнике завела скулежную песню, обстановка в общих чертах была нам ясна. За день до бурана группа мастеров ушла отсюда на штурм вершины. В лагере осталась спасательная группа из трех человек, включая нашего собеседника и одного приблудного парня, новичка. Буран длился почти двое суток, причем в районе «Аламедина», где находился в это время руководитель всего отряда Шелестов, трудно было даже представить себе его размах. Но Шелестов всполошился и за полтора дня в непогоду поднялся с каким-то попутчиком в базовый лагерь. Спасателей Шелестов не застал: они вдвоем, едва буран стих, ушли на подступы к вершине, причем не по ближнему южному гребню, а в лоб. Через Азадбаш. Сегодня поутру Шелестов и его шерп ушли им вдогонку. А наш собеседник, Игорь Кленов, залег со своим аппендицитом в палатке и проспал двенадцать часов.

– Как назвался приблудный-то парень? – небрежно спросил я. – Договорились мы с одним приятелем к вам гуртом идти. Да он ко времени не явился… Николай Налимов.

– Не-е-ет, – протянул Кленов. – Кажется, этот не русский. Черный очень уж. Ох, и ругался Шелестов, когда узнал, что я приблудного на Азадбаш выпустил. «Зеленый, – кричит. – Непроверенный». Но под аппендицит списал мне этот грех.

– А, может, нашего приятеля Шелестов захватил? – спросил я.

– С Шелестовым никакого Николая не было, – откликнулся Кленов. – А новенький был. Новенький, но по годам довольно старенький. Саид.

– Саид? Высокий, худощавый, щеки запавшие? – заторопился я.

– Точно! Высокий, худощавый. Тоже ваш приятель?

– Арифов его фамилия? – ответил я вопросом на вопрос.

– Арифов, кажется. Что-то в этом роде.

– Тогда нет, не наш приятель, – рассмеялся я. – Слышать слышали, а видеть не видели.

– А вы-то прибыли к шапочному разбору, – дружелюбно посетовал Кленов. – Завтра штурмовая группа начнет спуск. Послезавтра на Азадбаше их встретят спасатели с Шелестовым. А еще через пару деньков будем здесь героев славить… Погуляйте, конечно, по склонам. Это не возбраняется.

…Пробудился я посреди ночи от толчка в бок. В палаточном проеме у моего изголовья округлым силуэтом вырисовывалась голова Норцова. Он еще раз заехал мне локтем в подреберье.

– Хватит, хватит, не старайся. Слушаю тебя, – я почему-то говорил шепотом.

– Глядите, – тоже шепотом вымолвил Норцов, – нет, чуть правей.

Я задрал голову и увидел высоко на черной стене Азадбаша синий огонек. Летящий и одновременно покоящийся, точно звезда, огонек, казалось, и обращался к звездам. Меня дрожь прохватила, когда я вообразил себя там, близ этой мерцающей точечки. Космический холод забрался под штормовку, зияющие пропасти черными полотнищами схлестнулись под ногами и рать привидений, расколов скалы, двинулась навстречу. Я закрыл глаза и опять открыл. Огонек все так же висел в ночи, скорее затемняя мир своим пронзительным лихорадочным лучиком, чем озаряя. Не было в нем той теплой желтизны, какая играет в пламени костра. Мы ждали, что огонек замигает, подавая какие-нибудь сигналы. И мы молчали, словно голоса могли вспугнуть упрямую искорку. Но искра погасла сама. А вскоре небо налилось голубым предчувствием солнца.

– Скала как зеркало гладенькая. Подходов нету. Что бы это могло быть?

– Собираться пора, – услышал Норцов в ответ.

Едва мы простились с поскучневшим Кленовым, Норцов взял бешеный темп и выдерживал его до первых снеговых завалов.

– Буран, какого старожилы не упомнят, – мрачновато острил кругляш, ударяя тяжелым ботинком по сугробу. – Пойду искать следы.

Я выкурил сигарету, немного погодя – другую. Тут как раз и появился сияющий Норцов.

– След есть. Я поднялся до бывшего бивака ихнего.

– А ты бы взял да на Алтынтау взошел. Что тебя остановило?

– Я подсчитать людей хотел. Идут-то след в след. Сколько народу шло, не узнаешь. А на привале след распадается на составные части.

– Ну и?

– Ну и – все то же самое: дважды два – четыре.

– То есть?

– То есть два старых следа, позавчерашних. И два свежих, сегодняшних…

Теперь Норцову не приходилось поторапливать меня укоризненным взглядом. Болели мышцы, ныли суставы, судорожно колотилось сердце. Но моя решимость сегодня же добраться до Арифова о каждым шагом все крепла. Примерно через полчаса мы были там, где накануне альпинисты отдыхали. На снегу, действительно, отпечатались четыре пары ботинок, отличавшиеся друг от друга своими размерами, контурами и даже расположением триконей. Два человека были здесь, видимо, позавчера. Их следы слегка подтаяли, пожелтели, оплыли. Другая двойка, судя по четким вмятинам на снегу, опережала нас не более чем на сутки. Всего лишь на сутки! Рывок – и мы их догоним!

Норцов, пыхтя, врезал ботинок в снег, на секунду замирал и, закрепившись, бросал вперед другую ногу. Шаг. Влияющий ход спины. Звяканье рюкзачных пряжек. Опять шаг. Спина. Пряжки. Шаг… Кругляш остановился.

– Полтора часа – достаточно, – и, не дожидаясь ответа, сбросил рюкзак на снег.

– А сколько таких кусков до цели?

– До вершины Азадбаша – добрых три десятка. До людей… – Норцов развел руками.

Людей мы заметили к концу третьего перехода. Солнце уже решительно устремилось вниз, точно альпинист, спускающийся в лагерь, когда кругляш ткнул штычком ледоруба в сверкающую снежными блестками белизну.

– Догнали.

И верно: черные точечки далеко впереди двигались. Они сползали с горы, на которую мы пытались вползти. Нам оставалось ждать.

Опять задрал голову и замер озадаченный: черные точки сновали взад-вперед, вверх-вниз – и оставались на месте. Норцов, кажется, еще раньше заметил эту несообразность, потому что уже имел готовое всему объяснение.

– Ставят палатку. А ведь могли бы засветло до лагеря добежать. Может, что случилось у них там? И потом: как-то боязно оставлять их без присмотра на ночь. А вдруг возьмут да исчезнут.

– В темноте ведь идти придется, – полувопросительно сказал я. – Потеряем направление.

– Они нас наверняка заметили. Увидят, что продолжаем подъем – посветят.

– Верно. Не один же Арифов там, – сдался я и опять навьючил на себя рюкзак. – Не сорвемся в темноте-то?

– Не сорвемся, если проскочим вон ту скалу засветло.

Скалу мы, задерживая дыхание, преодолели уже в глубоких сумерках. А потом началась пологая, чуть припорошенная снежком мелкозернистая осыпь, на которой и в самом деле можно было хоть немного расслабиться. Как только палатку поглотила темнота, на ее месте засиял фонарик. А вскоре еще один фонарик отпочковался от первого и медленно поплыл к нам.

– Кленов, ты, что ли? – послышался наконец голос спускающегося альпиниста, и вскоре перед нами выросла плечистая фигура, которой торчащий капюшон штормовки придавал агрессивный вид.

– Да нет, не Кленов. Мы вообще из другого санатория, – откликнулся Норцов.

– Ах, из санатория! Тогда вам и вовсе нечего здесь делать, – проговорил плечистый спокойно и погасил фонарик.

– Мы из «Аламедина». Вам в помощь. Если нужна, конечно, – вступил я в разговор.

– Это другое дело, – все так же невозмутимо сказал плечистый, – помощь нам нужна. Вдвоем двоих тащить – околеешь.

К полуночи Шелестов вывел нас к палатке. У входа в нее сидел на корточках, неловко вытягивая шею в ночь, человек в толстенном свитере, резко подчеркивавшем его худощавость.

– Врач среди вас есть? А коньяк? Медикаменты? Ни один, ни другой в сознание не приходят, – он приоткрыл палатку, сунул туда фонарик и, приглядевшись, повторил. – Ни один, ни другой.

– Дежурить будем. По очереди, – хмуро заметил Шелестов. – Поужинаем, и я заступлю. А ты, Саид, поспи. Сдохнешь без отдыха. Мокрую тряпку менять – тут твоя квалификация не обязательна. Вот и эти друзья подежурят. Они ведь совсем свеженькие.

– Не ваши? – мельком покосился на нас Саид, деловито работая консервным ножом. – А я то думал ваши.

– А у нас тут дела – хуже не придумаешь, – впервые за весь вечер пооткровенничал Шелестов, прожевав кусок неразогретой тушенки. – Саид пока этих двоих доставил, сам чуть богу душу не отдал. На Азадбаше вниз загреметь – проще простого, – альпинистский начальник помолчал, прислушиваясь к угрожающе – равнодушному безмолвию ночи, и заговорил снова: – И с чего это их на ту стену понесло? Даже название у нее отталкивающее. Как-то «Абнест» или «Обнест»… По-таджикски не помню. А по-русски означает не то «конец жизни», не то «душе конец». Вдохновляющее такое имячко.

– Воде конец, – безучастно поправил его Саид и вынул из нагрудного кармана твердую сигаретную пачку.

Т-а-ак. Сусинген нашелся. Саид сидел рядом с Норцовым, даже локтем иногда его касался, и у меня были некоторые основания предположить, что его фамилия Арифов. Стало быть, Налимов… Налимов там, в палатке? Неужели там? И неужели Арифов хотел его… Ого! Силен кандидат наук! Я задал провокационный вопрос:

– Искали, верно, что-нибудь? Иначе не полезли бы.

Саид посмотрел на меня очень внимательно, а Шелестов пожал плечами:

– Что искать-то? Камень? Так его всюду навалом. Путь поэффектней – вот небось что они искали.

– Товарищ, может быть, и прав, – сказал вдруг Саид. – Не станет опытный альпинист просто так на стенку лезть.

– Кабы опытный. Мой Тесленко – так тот совсем неопытный. Так – ни то, ни се. А второй – не знаю. Без меня его выпустили. Я бы на Азадбаш его ни за что не выпустил. С собою еще взял бы, пожалуй, – Шелестов кивнул в сторону худощавого. – Вот как Арифова, к примеру.

– А что же все-таки с ними случилось? – подал голос Норцов.

Шелестов опять пожал плечами и опять повернул свое чеканное лицо викинга в сторону Арифова.

– Он вот ночью всполошился: дескать, отсвет какой-то таинственный ему спать помешал. Лично я никакого отсвета не увидел. Но забеспокоился. Все-таки в том направлении ребята ушли. Может, сигнал бедствия подают.

– Огонь на Азадбаше и мы ночью видели, – торопливо вставил Норцов. – Только на фонарик это не было похоже.

– Ну, не знаю, был он, не было его, – усмехнулся Шелестов. – Утром мы так и так на Азадбаш пошли. Все было нормально: где они приваливали – там следы привала, где они ногами работали – там ботинок следы. Как вдруг наперерез основному следу – еще один след. Те – снизу вверх, а этот – сверху вниз. И плутает от камня к камню. Точно человек бродил с перепою. И совсем свежий след, между прочим. Мы с Саидом ухватили его – и держим. Он вильнет, мы вильнем. Он в пике, мы в пике. Где осыпь – так даже на четвереньках ползали, царапинки от триконей искали, чтоб не упустить, значит. А на леднике возле трещины пропал след. Как провалился.

– Этот парень и правда провалился, – сказал Саид досадливо, словно его раздражала медлительность рассказчика.

– Дышит, но никак не очнется. Как-никак, метров двадцать пролетал. Мы достали его. Саид спустился и вытащил, – теперь Шелестов стал скуп на подробности.

– Кто же этот парень? Тесленко? Или тот, пришлый?

– Пришлый, видимо, – рассеянно отозвался Шелестов. – Лицо-то незнакомое. А других групп на Алтынтау вроде бы и нет, – альпинист умолк. Саид покуривал да изредка поглядывал на меня.

– Про второго спросить хотите? – заговорил он неожиданно. – Второй сорвался еще раньше. Со стены. До-о-олго падал. По счастью, в рыхлый снег. Извините, забыл предложить: закуривайте, – протянул он мне пачку.

– Уж Тесленко-то без Саида – прямой дорогой да и на тот свет, – сказал Шелестов. – Ума не приложу, как Саид в тот кулуар заглянуть догадался.

– Воду для раненого шерпа высматривал! Сколько раз повторять надо? – проговорил Арифов.

– А откуда летел Тесленко? – поинтересовался Норцов.

– А оттуда примерно, где огонь был. Ну, чуть пониже разве что, – быстро ответил Арифов.

– Поднимались туда? – не отставал Норцов.

– Когда же? – сказал Шелестов. – Откопали одного, откопали другого. Да тащить еще вон сколько! Когда же туда подниматься?

– Стоит, стоит туда подняться, – проговорил Саид твердо.

– Зачем? Из любознательности? – простодушно спросил я.

Арифов молча вгляделся в меня из темноты. Зато вылез в ораторы Норцов с очередной своей тактичной бестактностью:

– Если рюкзак шерпа здесь… Там, возможно, и документы какие-нибудь… Установить личность мы просто обязаны…

– Пожалуй, – согласился Шелестов. – Как по-твоему, Саид?

Арифов все так же молча прошел к палатке, выволок за лямки из-под ее крыла большой рюкзак и бросил в середину нашего кружка. Шелестов пристроил рюкзак к своему колену на манер младенца, которого собираются пороть, и пряжки, застежки, антабки спустя мгновенье оказались расстегнутыми, развязанными, высвобожденными. Откинув клапан, Шелестов с головой погрузился в рюкзак.

– Спальник. Свитер. Носки. Еще носки. Наконец-то! – Шелестов извлек из рюкзака прозрачный пакет, набитый какими-то бумажками, и протянул его Арифову. Странное дело! Арифов с подчеркнутым безразличием подержал, повертел пакет в руках и передал его мне. Кажется, он даже улыбнулся при этом. Черт возьми! Да он ведь вспомнил Норцова. А по Норцову меня вычислить – пустячное дело.

Я выудил из пакета паспорт. Знакомая фотография! Знакомая фамилия! Налимов! Собственной персоной! Никаких расхождений, никаких разночтений, никаких подтасовок. Разве что в палатке лежит сейчас кто-нибудь другой. Забелин, к примеру. Невольно усмехнувшись, я положил паспорт на землю перед Арифовым. По принципу «долг платежом красен». Вытряхнул из пакета толстый переплетенный в кожу томик и увидел арабскую вязь как будто даже знакомых очертаний. Маджид аль-Акбари? Конечно! Полный, подлинный, невредимый. Соблюдая наметившуюся уже традицию, я предоставил манускрипт в распоряжение Арифова.

– Назым, – задумчиво произнес Шелестов и спрятал паспорт к себе в карман. Рукопись, по-моему, его совершенно не заинтересовала.

Из палатки донесся долгий стон, который перешел в кашель. Никто еще не успел встать, как слабый голос попросил: «Воды!».

– Одну минутку, Сережа, – сказал Шелестов и кинул нам: – Тесленко! Пока – никаких выяснений. Запрещаю категорически. Это приказ.